Наталья Тюнина
Эуштинская осень
Гончаров покраснел так, что было видно даже в полумраке комнаты.
– Я не знаю. А впрочем, посмотрите сами.
Он встал и, достав свой жилет, протянул его Пушкину:
– Вероятно, нужно искать в том же месте, что и у вас.
Саша как раз закончил добывать любовно зашитые няней банкноты и, вытащив их, принялся вспарывать Митин туалет.
– Ого, – присвистнул он, увидев край белых, с тиснением, ассигнаций. – Да вы богач, милый мой.
Пушкин быстро пересчитал обе стопки.
– Одинаково! – воскликнул он. – По сорок бумажек. Только малость: у меня пятирублёвые, а у вас – двадцатипяти. Значит, вы ровно в пять раз меня богаче.
– Извините, у меня ещё осталось в кармане рубля три.
– И у меня… – Александр сунул руку в жилетный карман. – А, нет, всего 48 копеек.
Гончаров и сам выглядел удивлённым при виде такого количества денег.
– На самом деле, – помедлив, сказал он, – я даже не знаю, откуда у моих родных такая сумма. Мы никогда, – Митя кашлянул, – никогда на моей памяти не были богаты. Надеюсь, это не последние их деньги, – он задумался. – Хотя, быть может, дед помог. Или Екатерина Ивановна.
– Екатерина Ивановна? – Пушкин изобразил вежливый интерес.
– Да, Загряжская, сестра моей матери и фрейлина Её величества. То есть, – поправился он, – супруги покойного Императора Александра Первого.
– Покойной супруги покойного императора, – задумчиво повторил Саша. – Дай бог, вашей тётке хватит сметливости остаться при дворе, тогда вы сможете не беспокоиться о благосостоянии своей семьи. Может, вас и здесь не позабудут в своей щедрости. Я вот что подумал, – сменил он тему, заговорив быстрее и оживлённее. – Давайте не будем больше мучиться с этим, – Пушкин мотнул головой в сторону печки, – а попросим нашу любезную хозяйку за умеренную плату кормить нас завтраками, обедами и ужинами. Рублей, скажем, за двадцать в месяц? Да ещё продукты из наших пайков. Ну правда, не мужское же это дело! Бюджет наш пока позволяет, а там что-нибудь придумаем.
Голодный после физической работы и целого дня на сухомятке Дмитрий охотно согласился.
Выделив часть денег на текущие расходы, Александр запрятал оставшиеся сбережения обратно в одежду, которую убрал в сундук.
Не откладывая, после сытного ужина, за чаем Пушкин завёл разговор с хозяйкой.
– У меня к вам деловое предложение, уважаемая… Как это сказать по-татарски? Зульфия Халиловна! – взмолился Пушкин, пытаясь подобрать слова.
– Можно сказать – Зульфия аби, – заинтересованно подсказала старая татарка. – Это значит – «бабушка», родных-то внуков у меня нет.
– Зульфия аби! Мы будем счастливы заменить вам внуков! – заулыбался Саша. – Будем дрова рубить, воду носить. А вы нам – кашу варить! – увидев недоумение на лице женщины, он объяснил проще. – Вы не могли бы готовить нам, за плату?
Старуха хмыкнула.
– Вы так богаты?
– Ну что вы, – потупил взгляд Пушкин, – конечно, нет. Но двадцать рублей в месяц и все положенные нам продукты мы готовы вам отдавать!
Зульфия Халиловна молча встала, долила всем чаю, добавила медовых баурсаков в миску. Тяжело опустившись на лавку, она, наконец, ответила:
– Ну что ж, добро!
В мечети было светло – белые стены отражали солнечные лучи, в изобилии проникавшие через высокие окна. После полумрака дома Зульфии аби Пушкину показалось, что он почти в России. Но нет, красный полосатый ковёр щекотал ворсом босые ноги, напоминая о восточных традициях. Старый, весь будто высохший, седобородый мулла в жёлтом халате с золотой тесьмой и чалме попросил гостей разуться перед входом в священное место, а также вымыть лицо и руки в умывальнике на дворе. Входить в мечеть следовало с правой ноги, об этом шепнула Зульфия аби. Встретив гостей у двери, мулла вернулся внутрь и сейчас отсутствовал, что давало возможность осмотреться. Саша поднял голову к свету. На белом полукруглом потолке были начертаны арабские письмена. Больше никаких изображений – ни на стенах, ни в нише, заменяющей алтарь. На низком столике лежала стопка книг, заглавие верхней Пушкин угадал, не приглядываясь. Разумеется, это был Коран.
– Прошу прощения, что отлучился, – неожиданно раздался голос муллы. – Распустил ребятишек из медресе по домам.
Старый священнослужитель так бесшумно вошёл в боковую дверь, что при звуке его голоса Гончаров вздрогнул.
– Ас-саляму алейкум, Ахмедулла хазрат, исянмесез! – снова поприветствовала муллу Зульфия Халиловна с лёгким поклоном.
– Ва-аляйкуму с-салям! Рахим итегез! – ответил тот. – Добро пожаловать! Ведь ваши гости, Зульфия апа, не знают татарского?
– Здравствуйте! – почти хором сказали Александр и Дмитрий. – Не знаем.
– Но нам очень интересно! – добавил Пушкин, действительно ощущая почти детское любопытство. Как человеку увлекающемуся, ему был свойственен азарт познания нового, которому он мог отдаться в любой ситуации.
– Да, поэтому я их и привела, Ахмедулла хазрат, – безропотно переходя на русский, продолжила Зульфия Халиловна. – Господин Пушкин – сочинитель, книгами интересуется. Господин Гончаров тоже очень образованный человек, несмотря на молодость. А это наш уважаемый имам – Ахмедулла хазрат.
– Рад знакомству! – старый мулла и впрямь выглядел довольным. – Давайте пройдём в медресе, побеседуем!
– Беседуйте на здоровье, – сказала Зульфия Халиловна, – а я пойду. Не буду мешать вашим умным мужским речам.
– Заходи в другой раз ещё, Зульфия апа! – ласково сказал мулла, провожая её до двери. – А мы пока с молодыми людьми поговорим.
В медресе, в отличие от Лицея и любых других, привычных европейскому глазу, учебных заведений, не было ни столов, ни парт, лишь низкий столик для учителя и на стенах – полки с книгами. На полу лежал пушистый яркий ковёр с растительным орнаментом.
– Садитесь, пожалуйста! – пригласил Ахмедулла хазрат, указывая раскрытой ладонью прямо на пол. Сам же он, отвернувшись, откуда-то ловко достал тарелку со сладостями и пиалы с горячим чаем, которые тут же вручил гостям, ёрзающим по ковру в попытке устроиться поудобнее. – Угощайтесь!
Выждав, пока молодые люди отведают лакомства, старый мулла приступил к расспросам.
– Уважаемая Зульфия апа говорила мне, что вы прибыли к нам из России. Давно ли?
– Дней пять тому, – ответил Пушкин. – То есть, здесь живём столько, а добирались месяц.
– А из каких краёв сами будете? Наверное, из столицы?
– Я из Москвы, – хрипло ответил Митя.
– Я, в общем-то, последние два года прожил в Псковской губернии, а до того – четыре года на Юге. Одесса, Кишинёв… – Саша подумал о море, до которого теперь было много сотен вёрст.
– Я тоже с юга, с Поволжья, – задумчиво сказал старец. – Лет сорок Каспия не видел, – добавил он, будто прочитав мысли.
– Так вы не местный! – удивился Гончаров.
– Выходит, так, – развёл руками мулла. – Но расскажите о себе! За какие грехи император Николай, да будет доволен им Аллах, отправил вас сюда?
– Это долгая история, – замялся Александр, не желая лгать. – Боюсь, имело место недоразумение, связанное с восстанием, что произошло в декабре прошлого года.
– Но вы же не душегубцы? – прищурился Ахмедулла хазрат.
– Что вы, упаси Боже! – вскричал Митя и даже поднял ко лбу собранную в щепоть кисть для креста, но под пристальным взглядом муллы опомнился и только повторил уже тише: – Нет, конечно, нет.
– Тогда мой дом и моё сердце открыты для вас! – сказал старик. – Кажется, вас интересует литература? Здесь я храню в основном учебные книги, – он указал на полки, – но и они могут заинтересовать вдумчивого читателя.
– А на каком языке эти книги? – спросил Александр, вставая.
– Я понимаю ваш вопрос, да, в основном на татарском, но есть букварь для детей, если пожелаете. Или вот Коран на русском языке.
– В переводе Верёвкина? Да, да, я читал, – рассеянно бросил Пушкин, перебирая корешки. – А впрочем, Дмитрий хотел ознакомиться, мы возьмём, если позволите.
Гончаров обжёг Сашу протестующим взглядом, но тот сделал вид, будто ничего не заметил.
Домой – Пушкин намерено приучал себя называть избу Зульфии аби домом – возвращались с грузом книг. Саша всё-таки взял переводной Коран, татарский букварь с картинками для малышей и найденный там же, в детских книжках, один из томов «Тысячи и одной ночи», неожиданно на французском языке.
– Вы читаете на французском? – изумился Пушкин.
Ахмедулла хазрат будто бы смутился:
– В юности я хорошо знал этот язык, а теперь вот, сказки ребятишкам пересказываю, как умею.
Насчёт Корана Митя возмущался всю дорогу:
– Мы в храме ещё ни разу здесь не были! Я Библию не открывал почти год! А вы мне эту мусульманскую ересь подсовываете!
– Спокойнее, мой друг, – улыбался Александр, – это же для общего образования полезно. Нам с вами с этими, как вы выразились, еретиками, ещё жить и жить. Надо понимать, как они мыслят.
В доме, после ужина, Гончаров продолжил изливать свои страдания.
– Моя маминька – очень набожная женщина. И нам, всем своим детям, она привила веру в Бога и хорошее воспитание!
– Да, я слышал, как вы молитесь каждый вечер, – нетерпеливо перебил его Пушкин.
– Я молюсь! – горячо воскликнул Дмитрий. – А вот вы ни разу Библию не доставали! Хотя их у вас две, – добавил он обиженно.
Александр расхохотался.
– Ну давайте я вам покажу свои священные книги, и покончим с этим, – сказал он наконец, утирая слёзы. – Вы ведь не побежите жаловаться на меня городничему? Мы с вами в одной лодке, помните это.
Пушкин открыл свой дорожный ящик и достал сперва подарок Зизи.
– Хм, действительно, несколько страниц оригинала здесь сохранилось. Но листаем дальше.
– Walter Scott. Quentin Durward, – прочёл Митя вслух латинские буквы на титульном листе. – Что это?
– Английский роман. Должно быть, увлекательный, хотя именно этого я ещё не читал.
На лице Гончарова отразилось недоумение, смешанное с брезгливостью, будто меж страниц увидел засохшего таракана.
– А другая? – спросил он уже почти робко, указывая на огромную книгу-шкатулку.
– Другая ещё увлекательнее, заверяю вас! Всё ещё желаете посмотреть? – уточнил Саша, с интересом наблюдая за Дмитрием.
Митя кивнул, и Пушкин, достав из-под обивки ящика ключик, открыл свою Bible.
Гончаров охнул, закрыв рот руками.
– Опасный вы человек, Александр Сергеевич! – проговорил он медленно.
Пушкин хмыкнул, пряча пистолеты обратно в шкатулку, а затем – в ящик.
– А вдруг пригодятся! Не проповеди же читать нахалам. Ну, не сердитесь, Дмитрий, – добавил он, увидев несчастное лицо Гончарова. – Давайте завтра же попробуем выбраться в город и добыть для вас Библию, раз это так важно.
Глава 5. Знакомство с городом
«…Город словно приподнимался на цыпочках,
протягивая к солнцу зелёные ветви своих молодых скверов,
бульваров и садов. И тогда пропадало ощущение
размеренной серости и нелепости
существования города, и город улыбался».
(В. Колупаев «Город мой»)
За завтраком Дмитрий первый начал разговор с Зульфиёй Халиловной.
– А скажите, любезная Зульфия аби, можно ли нам как-то в город попасть?
– В город? Что-то случилось или так, любопытно посмотреть? – подняла на него взгляд хозяйка.
– Прикупить кое-что надо, – ушёл от прямого ответа Митя.
– Ну, коли надо… – задумчиво протянула татарка. – Можно спросить повозку с лошадью в крайнем доме. Там живёт Ильнури Чагатаевич, он извозом промышляет.
Ильнури Чагатаевич оказался невысоким молодым человеком лет двадцати, с обветренным загорелым лицом и большими карими глазами. Он сразу откликнулся на просьбу.
– В город? С удовольствием! Если хорошо заплатите – то с большим удовольствием! День добрый, что ж не съездить.
Базарные ряды располагались рядом с Магистратом, и Александр слегка насторожился, когда телега проезжала мимо. Он пока до конца так и не понял, какая степень свободы им позволительна. Жить в городе нельзя, а бывать? Было сложно принимать условия новой ссылки, когда уже сменил их несколько. «Так и не пожил свободным человеком, – с грустью подумал он. – Хотя, кто в России свободен? Даже император, будь он неладен, скован условностями».
Ильнури остановил свою гнедую около собора, который назывался Богоявленским. Чуть в стороне, возле притока, зовущегося Ушайкой, галдел базар.
– Надолго вы здесь? – спросил молодой возница.
– Я думаю… – Пушкин огляделся. – Мы подойдём в это же место часа через три. Скажем, – он посмотрел на небо, прищурясь, – когда солнце свернёт к закату.
Александр легко спрыгнул с телеги и, покачивая тростью из стороны в сторону, спросил Гончарова:
– Куда сперва?
Дмитрий, спустившийся аккуратно, чтобы не испачкать выстиранный сюртук и светлые брюки, уверенно кивнул на собор.
– Удачных покупок, уважаемые! – крикнул им вслед Ильнури.
Митя, не оглядываясь, двинулся к вратам храма. Пушкин помахал вознице и быстро догнал Гончарова.
– А как же Библия? – спросил он, указывая на вывеску справа от входа во двор: «Церковная лавка».
– Потом, потом, – нетерпеливо ответил Дмитрий, перекрестился на Спаса над дверьми и, склонив голову, вошёл внутрь. Александр, пожав плечами, последовал за ним.
Богоявленский собор вовсе не выглядел церквушкой в глуши. Его внутреннее убранство по-российски изобиловало золотом и яркими библейскими сюжетами в росписи сводчатого потолка. Гончаров, как истовый грешник, опустился на колени и молитвенно сложил ладони. Пушкин же просто ждал, разглядывая прихожан. Конечно же, Саша был крещён в детстве, бывал в церкви на службах и просто так, по зову сердца, но сейчас его отношение к Богу перекликалось с отношением к Императору. Вроде бы нужно было быть покорным и смиренным, испытывать любовь и благодарность, но дух противился, жаждал другого, запретного. «Внутри я всегда свободен! – шептал мятежный дух. – Где бы я ни был, в мечети или в соборе, в Сибири или на Кавказе – никто не имеет надо мной настоящей власти». За эти крамольные мысли свечи не угасли в соборе и не упали на голову Александру, как можно было бы ожидать. И даже солнце по-прежнему весело играло в витражах, бросая цветные блики на пол и людей. Люди, надо сказать, были совершенно обычными. Среди прихожан наблюдались как простолюдинки, в бесформенных юбках в пол и платках, скрывающих косы, так и явно знатные или, по крайней мере, богатые дамы, в вуалях и платьях моды пятилетней, а то и более, давности. Мужчин, по причине, вероятно, буднего дня, в церкви практически не было. Саше захотелось сделать что-нибудь неприличное, скажем, уронить на паркет трость, чтобы привлечь внимание, например, вон той блондинки в голубом чепце, чьи кудри так мило струятся по шёлку до её стройной талии. Но Гончаров уже закончил свои молитвы и подошёл к Александру. На его щеках подсыхали дорожки неподдельных слёз.
– Не отвлекаю вас? – спросил он.
– Нет, всё в порядке, – Саша досадливо покосился на блондинку, но решил, что место и время неподходящи для знакомства. – Пойдёмте в лавку.
В церковной лавке было тесно и темновато. Митя спросил Библию, старушка в серой вязаной кофте и платке, завязанном, как у монахини, молча положила на прилавок три книги на выбор – красивое подарочное издание с золотым тиснением по коже и два обычных, различающихся только качеством бумаги. Дмитрий подумал и выбрал самую дешёвую. Пушкин оплатил своими деньгами, чтобы не разменивать здесь крупные ассигнации Гончарова.
После полумрака лавки на улице пришлось зажмуриться от солнца, бьющего прямо в лицо. Однако, лучи его уже не грели, и Саша поёжился на ветру. Дорожный сюртук был хорош в прохладные летние ночи, но сентябрьским утром в Сибири тепла было явно недостаточно.
– Дмитрий, – сказал Пушкин задумчиво, – а ведь у вас тоже нет с собой верхней одежды. И обуви на холода нет. Пожалуй, придётся нам раскошелиться на новый гардероб.
– Возможно, у Зульфии Халиловны найдётся для нас что-нибудь? – неуверенно ответил Гончаров.
– И вы готовы выезжать в город в татарской душегрейке и валенках? – усмехнулся Александр. – Увольте, но я хочу присмотреть себе нечто поприличнее. Обратите внимание, какие основательные торговые ряды! Наверное, здесь обретаются лучшие купцы города.
Гостиный двор, каменное здание с аркадой для разгрузки товара и магазинами во внутренних помещениях, действительно выглядел солидно. Если верить многочисленным вывескам, в нём продавалось всё – от сахара и муки до галантереи и шляп. После недолгих блужданий нашли и отдел с мехами.
Пушкин уже положил глаз на дублёный тулуп и тёплый осенний плащ. Но тут от дальней стены его окликнул Гончаров.
– Александр Сергеевич! Взгляните сюда!
Митя заворожённо застыл перед огромной, на его рост, шубой из бурого, очень плотного меха. Пушкин подошёл поближе и запустил свои длинные пальцы в густой подшёрсток. Ладоням сразу стало жарко.
– Это с какого зверя шуба? – спросил Александр подбежавшего торговца.
– Это медведь-батюшка, милостивые государи. Желаете примерить? Будете одеты, как хозяин тайги!
– Пожалуй, да, желаю! – задумчиво произнес Пушкин и под завистливым взглядом Дмитрия всунул руки в рукава поданного купцом наряда.
Пальцы не нашли выхода, да и подол остался лежать на полу. Но тяжесть меха, пахнувшего лесным зверем, успокаивала. Хотелось свернуться калачиком под шубой и заснуть до весны, позабыв все свои неприятности. С сожалением Саша скинул меха.
– Попробуйте вы, – бросил он Гончарову и вернулся к тулупу.
В медвежьей шубе Дмитрий выглядел, как боярин позапрошлого века, только бороды не хватало.
– Сколько просите за неё? – неуверенно сказал Митя.
– За двести рублей отдам, дешевле не найдёте! – ответил торговец. – Шуба самолучшая, в наши морозы да в санях – любо-дорого будет на вас посмотреть!
Пушкин присвистнул. Дмитрий со вздохом выпростался из одеяния и отдал меха на руки владельцу.
В итоге, после долгого и отчаянного торга, купили Гончарову чёрную бекешу с овчинным воротником, в которой он стал ещё больше похож на лицеиста, а Александр взял себе рыжее приталенное пальто на беличьем меху и такую же шапку.
– С ума сойти, это ж мы так по миру пойдём! – сокрушался Дмитрий, выйдя из лавки на воздух. – Двести рублей только на зимнюю одежду!
– Это мы ещё дёшево отделались. Как думаете, есть надежда на материальную помощь от родных?
– Думаю, нет, – засопел Митя. – А у вас?
– Уверен, что нет. Ничего, выкрутимся.
Торговец мехами обещал упаковать и прислать товар через час к Богоявленскому собору. В кошельке у Пушкина ещё осталось несколько рублей из тех, что взяли с собой.
– Ну что, погуляем по городу? Только, пожалуй, сперва нужно чем-нибудь перекусить.
В лавках Гостиного Двора еды не продавали. Пришлось пройти дальше, к Ушайке, на толкучий рынок. Там торговали прямо с подвод чем придётся: глиняными горшками, пушистыми шалями, деревянными игрушками, вареньями, соленьями и, наконец, пирогами. Гончаров кинулся на запах и, под говор пышной дамы в цветастом платке, выбрал себе пару больших расстегаев. Саша последовал его примеру. Торговка, не спрашивая, тут же наполнила им две кружки пенного кваса, не забыв, впрочем, включить их в стоимость. Утолив голод прямо у борта телеги, Пушкин переместился к выставленным банкам со свежим вареньем, пристально изучая их содержимое.
– Не знал, что вы – сластёна, – улыбнулся подошедший Дмитрий, обтряхивая крошки с шейного платка.
– Ну я бы прямо так не выразился, – пожал плечами Александр, – но соскучился, знаете ли, по фруктам. Здесь их, я думаю, не найти – климат не тот, но ягоды в лесу должны быть.
– Есть ягоды, а то ж! – услышал их разговор долговязый подросток-возница. Он гладил лошадь по светлой, как и его собственные волосы, гриве. – Малина, черника, земляника. Вот ещё здесь у меня черёмуха, прошлогодняя рябина. Брусники мать насобирала, но ещё не насушила, на той неделе подвезу.
– А крыжовенное варенье имеется? – заинтересовался Пушкин.
– Нет, такой ягоды не знаю, – развёл руками паренёк.
– Эх, жаль, – вздохнул Саша. – Ну, давай малинового.
Осенний день был чудесный. В высоком ярко-синем небе плыло солнце, одаряя светом желтеющий пейзаж. Земля под ногами была сухой и утоптанной, по обочинам трава ещё не пожухла и даже пестрела кое-где неожиданными в сентябре одуванчиками. Река, вернее, обе реки – Томь и впадающая в неё Ушайка – несли свои сверкающие воды в обрамлении зарослей тальника и осоки. Вдоль берега Томи, мимо рынка и Гостиного Двора, мимо слегка покосившегося из-за размытого фундамента двухэтажного Биржевого корпуса, минуя Богоявленский собор, Александр с Дмитрием степенной походкой свободных путешественников направились к жилому кварталу. Пушкин помахивал плетёной сеточкой с горшочком варенья, другой рукой едва опираясь на трость, Гончаров же шёл налегке.
– А сколько лет Томску, не знаете? – спросил Митя, подразумевая тёмный цвет дерева и изношенность камня строений.
– Да третья сотня уж, не молоденький. И, кстати, сразу строился городом, а не вырос из деревни, как многие, – ответил Александр. – Говорят, хороший был бы центр губернии, перспективный, если бы не чиновники.
– Кто говорит? – удивился Дмитрий.
– Да Сперанский, Михаил Михайлович, – рассмеялся Пушкин. – И даже отца моего лицейского товарища грозился повесить – тот служил здесь губернатором.
– И чем дело кончилось? – заинтересовался Гончаров.
– Сам же и защищал его в суде. Сняли с должности – и только. Дружили они. Кстати, о чиновниках. Вроде бы, любезный Игнатий Иванович нам благоволит. Надо бы наведаться к нему в Магистрат.
Митя испуганно посмотрел на Пушкина.
– Давайте не в этот раз. Когда нам было велено прийти, через месяц?
– Ну, как вам угодно, – пожал плечами Александр. – Через месяц – так через месяц. Я-то надеюсь побыстрее выбраться из этой дыры, а для этого надо стать ближе к верхам.
– Выбраться? – не понял Дмитрий. Он оплакал свою участь ещё в Петропавловской крепости и ни на какое освобождение не рассчитывал.
– Ну пусть не выбраться, но, в любом случае, подняться. Моё призвание, моя судьба – нести людям свет и глаголом жечь сердца людей, а как это делать отсюда? Мне нужно публиковаться! – воскликнул Пушкин сердито, и на голос обернулись случайные прохожие.
– Ну, может, это как-то устроится, – сказал Митя успокаивающе. – Может быть, разрешат пересылать ваши стихи в Петербург или Москву. Я бы сёстрам отправил что-нибудь из нового. И вы вашим родным попробуйте или друзьям, я не знаю.
Поэт только молча засопел. Некоторое время шли в тишине. Слева по обмелевшему руслу под обрывом текла река, справа от узкой набережной стояли дома. Деревянные, обшитые тёсом, с высокими монументальными подклетами и двускатными зелёными крышами, они будто готовились отражать осеннюю непогоду и шторма, но Томь текла неспешно, и ласково светило солнце. Через пару кварталов Пушкин снова заговорил, уже миролюбивее.
– Посмотрите, какой премилый дом с мезонином и синими резными наличниками. Почему бы нам не жить в таком? Тогда б мы сами могли принимать гостей. Интересно, кто тут обитает?
Чтобы узнать это, пришлось свернуть с набережной в переулок, куда выходили парадные двери.
– Доходный дом! – прочёл Гончаров надпись. – Но вы лучше взгляните, какая там церковь! Зайдём?
Действительно, напротив возвышался ещё один храм, каменный, с колокольней и фигурными тройными воротами.
– В следующий раз, – отмахнулся Александр. – А то наш любезный Ильнури уедет в Эуштинские Юрты один.
Пройдя мимо церковной ограды, они повернули в обратный путь к Базарной площади уже по улице Духовской, о чём свидетельствовала табличка ближайшего дома.
Здание почти напротив земли Богоявленского собора оказалось Губернским Правлением. Меньше Магистрата, оно не привлекало бы внимания, если б не вывеска над входом. Как раз когда Пушкин читал надпись, из дверей стремительно вышел невысокий щуплый брюнет в простом синем сюртуке. Жестикулируя и резко что-то вполголоса выговаривая своему спутнику, полному, почтительно склонившему голову седому господину, он стремительным шагом пересёк улицу и скрылся в одноэтажном каменном доме с подклетом. Полный господин остался снаружи. Почесав затылок, он перекрестился и, обгоняя Пушкина с Гончаровым, пошёл в сторону церкви.
– Ни огня, ни меча, только Петра Козьмича, – услышал Александр раздражённое бормотание поравнявшегося с ними толстяка. – Слава Богу, он редкий гость здесь.
– Петра Козьмича? Вы знаете, кто это? – спросил Митя тихо.
Память услужливо подбросила Саше ответ.
– Фролов, если я правильно понимаю. Губернатор приехал с ревизией. Давайте-ка убираться отсюда, пока никто не поинтересовался целью нашего променада.
Дмитрий с видимым облегчением согласился, и они поспешили на условленное место. Ильнури уже ждал их, хотя время ещё не подошло. Тут же стоял мальчик от торговца шубами с двумя объёмными баулами. Загрузив покупки и оделив посыльного чаевыми, поехали к парому. Возница был чем-то доволен и всё время шутил.
Удалившись от центра города на приличное расстояние, повеселели и Саша с Митей. Солнце по-полуденному пригревало, а Ильнури Чагатаевич был приятным собеседником. Гончаров даже пересел к нему на облучок, чтоб было удобнее разговаривать. Высаживая их около дома Зульфии аби, молодой татарин сказал:
– Хорошие вы люди, дуслар* (друзья)! Эх, было б лето, я б позвал вас в поля, показать наши пастбища, наших прекрасных лошадей! Заходите к нам в гости, отец и братья тоже будут рады!
Гончаров обещал, а Пушкин только потрепал чёлку гнедой Матурат.
Наступили дождливые однообразные дни. Товарищи по несчастью по очереди кололи дрова и носили воду с колодца. Зульфия аби не только вкусно кормила их, но и подыскала ещё пару комплектов одежды на осеннюю погоду – стёганые кафтаны и татарские шапки. После ужина старушка часто рассказывала истории из жизни и народные сказки. Каждый день топили баню. Саша с детства любил горячий пар и запах мокрого дерева. Здесь пахло лиственницей и сосной. Самое сложное в бане было – не заснуть прямо на полке.
Первое время простая деревенская жизнь приносила Александру радость. Но уже через пару недель ему отчаянно захотелось напиться до беспамятства. Как он скучал по няне и её наливкам! Поселение у татар начало казаться изощрённым видом наказания: ни алкоголя, ни женского внимания – а ведь этого Пушкин не был лишён даже в ссылках на Кавказе и в Михайловском. Он вспоминал Осиповых и Анну, которые скрашивали его одиночество в родительском имении; думал об Элизе Воронцовой с лёгким чувством вины и незавершённости; Калипсо, Амалия, Каролина тревожили его мысли страстными грёзами. Стихи не шли. Александр часто за полночь зажигал лампу и, под сонное сопение Мити, пытался сосредоточиться над листом бумаги, но из-под пера выходили лишь профили милых дам и очертания скалистых гор с барашками прибоя.
Однажды ночью Александр заметил, что Гончаров смотрит на него со своей лавки.
– Не спится? – буркнул он, сердясь на свидетеля своих творческих мук.
– А вы пишете, да? – шёпотом спросил Митя.
Пушкин в сердцах бросил перо, расплескав чернила веером брызг по листу.
– К чёрту! – воскликнул он. – А что, Дмитрий, раз вы не спите, может, в штосс срежемся?
– У меня нечем, – сказал Гончаров, спуская босые ноги на пол.
– Ну, пару колод я найду, пожалуй, – Александр кинулся к сундуку. – Держите, – он протянул нераспечатанные карты Мите.
Тот взял лежащий на столе перочинный нож и аккуратно вскрыл упаковку. Саша поддел свою колоду длинным ногтем мизинца, ловко разрезая бумагу.
– А что ставить будем? – неуверенно спросил Дмитрий, зевнув в кулак. – Я плохо играю. Маминька никогда нам не разрешала.
– Давайте хоть по копейке! – Пушкин смахнул бумаги прямо на пол и вывернул свой кошелёк с мелочью. Монетки поскакали по столу. Саша разделил их не глядя на две приблизительно равные кучки. Монеткой же определили банкомёта, Пушкину выпал «орёл» – метать.
Митя играл неуверенно, путая термины, но ему везло. Через час большая часть копеек перекочевала на его сторону стола.
– Глупо играть на общие деньги, – Пушкин кинул карты на стол. – Никакого азарта.
Дмитрий пересчитал свои монетки, подумал и со вздохом сгрёб все в одну кучу.
– Вы правы. Давайте спать.
В конце сентября снова выглянуло пронзительное яркое солнце, осветило осенний лес, заиграло в воде протоки. По утрам уже подмораживало, иней хрустел под ногами, пожухлая трава превращалась в льдинки. Холодный ветер с реки шелестел ветвями деревьев – ни одного зелёного листа, только золото и багрянец. Тёмная, в черноту, зелень оставалась лишь на соснах и кедрах, растущих в этих краях в изобилии. Днём припекало – это «бабье лето» вступило в свои права, короткое, на неделю-две, как отдых перед грядущими лютыми морозами сибирской зимы.
Пушкин немного повеселел, он любил именно такую, сухую осень. В поисках уединения и вдохновения Саша уходил гулять по окрестным лесам и часто бродил целый день, возвращаясь лишь к ужину. Ему нравился сибирский сосновый лес – чистый и светлый, где под ногами вместо привычной травы проминался мох, покрытый хвоей, а воздух, казалось, звенел от свежести. Проза жизни в его голове начала, наконец, складываться в строки и строфы.
В одно студёное, ясное утро, предвещающее хороший день, ко двору Зульфии Халиловны подъехала бричка с откинутым верхом, на козлах сидел молодой жандарм в синем мундире и фуражке.
– Господа! – сказал он после приветствия. – Я уполномочен отвезти вас в Магистрат. Вам пришли письма и некоторые вещи от родственников. Также вы сможете отправить ответные послания, если захотите. Собирайтесь, а я пока переговорю с хозяйкой.
– Ура! – шёпотом крикнул Митя, после того, как за жандармом закрылась дверь. Лицо Гончарова, хмурое в последнее время, сразу приобрело детские черты.
Пока одевались в городское да пока добирались, Саша тоже был в предвкушении, как перед новым годом в ожидании подарков. Расспросы ничего не дали – жандарм оказался неразговорчивым, он сам ничего не знал. Его основная работа была – следить за порядком при обращении горожан в губернское правление, чтобы не было давки и склок.
В Магистрате ссыльных снова встретил Игнатий Иванович. Он был явно чем-то озабочен, но тем не менее любезен и радушен.
– Добрый день, господа! Изволите видеть – ваши родные вас не забыли, – Соколовский протянул три письма: два Пушкину и одно Гончарову. – Кроме этого, в почтовой комнате вы найдёте пару тюков с вещами. Прошу прощения, Третье Отделение их уже просмотрело, ничего предосудительного не обнаружило, так что всё на месте, хотя, возможно, в некотором беспорядке, – он виновато развёл руками. – Думаю, вам не терпится прочесть и написать ответы. Чтобы не мешать, я провожу вас в комнату и оставлю на время. Когда закончите, милости прошу в мой кабинет, буду рад!
Раскрыв дорожный ящик, на котором было подписано его имя, Гончаров издал радостный возглас.
