Наталья Тюнина
Эуштинская осень
– Прекратите так орать, Андрей Андреевич, – посоветовал Саша, которому очень хотелось влепить Исакову оплеуху, чтобы прекратить истерику. – Мы всё равно не сегодня-завтра уедем и заберём одну из них.
Исаков открыл несколько раз рот, дыша, будто рыба, выброшенная на берег, потом в сердцах сплюнул и ушёл в сторону посёлка.
Пушкин вернулся к оставленной книге, предоставив рабочим самим наводить порядок.
К вечеру приехали Поповы. Гордо помахивая документами, Федот пригласил всех жильцов главного барака для беседы. Говорил, впрочем, Андрей Яковлевич.
– Сегодня у нас большое событие – наконец-то мы можем добывать золото по полному праву! За такое дело надо обязательно выпить – чуть позже. Но к правам всегда прилагаются обязанности, запомните! – он значительно поднял указательный палец. – В нашем случае это горная подать. Пятнадцать процентов в казну со всего найденного золота. Подчёркиваю – со всего. И с того, что будет добыто промышленным способом, и с того, что попалось случайно под ноги нашим старателям и было – законно или нет – присвоено. Такое правило для всех зарегистрированных участков. Мы свой оформили сегодня, – Попов-старший кивнул на бумаги, лежащие на нарах около него. – Значит, платить подать должны с сегодняшнего дня. Чтобы не возникло путаницы, предлагаю весь найденный до этого момента металл перевести в рубли. Рабочим тоже сообщим за ужином. Много уже намыли-то?
Исаков покосился на Пушкина и нехотя ответил:
– Восемнадцать с четвертью фунтов на вчерашний день.
– Точный учёт ведёте? Это хорошо, – похвалил Андрей Яковлевич. – А у вас лично сколько?
– Я бы не хотел говорить об этом при всех, – заявил инженер.
– Не смею настаивать, – развел руками Попов-старший, но в его голосе появились жёсткие нотки. – Советую всё же сдать золото мне. Я рассчитаюсь по курсу Государственного коммерческого банка. Конечно, здесь, на приисках, крупная сумма денег будет вам обузой, так что по возвращении в Томск Федот всё выплатит по расписке. Остальную добычу я тоже забираю, – обратился он к племяннику. – Завтра увезём в город с этими господами. И впоследствии не забывай о подати, следи, чтобы твои люди ничего от тебя не утаивали, – Андрей Яковлевич неприязненно взглянул на Исакова, порадовав этим Пушкина.
Выехать с прииска смогли только через три дня. Сначала праздновали: Андрей Яковлевич привёз с собой бочонок вишнёвой наливки. По такому важному поводу выпить никто не отказался. Потом, на второй день, объявили сдачу добытого. Оказалось, что почти у каждого есть своё золото, и даже нашлись три небольших самородка – правда, не совсем чистые, с примесью кварца. Попов-старший обещал владельцам оценить всё в городе и тогда уточнить стоимость, а расписку написал по весу. Наконец дела были окончены, ценный груз упакован и хорошо спрятан на дне телеги. Гончаров и Пушкин уже запрягли лошадей, и Саша пошёл за Авророй, которая, по обыкновению, бегала где-то с сестрой. Около бараков он услышал голос Исакова и остановился.
– Вы точно хотите ехать без охраны? – говорил инженер. – Я не уверен в ваших сопровождающих.
– А я уверен, – отрезал Андрей Яковлевич, выходя из-за навеса. – Я полвека занимаюсь коммерцией и за это время, думается, научился хорошо разбираться в людях. О, Александр Сергеевич, вы уже готовы? Я сию минуту буду.
Исаков испепелил Пушкина взглядом.
– Как мы повезём эту кучу золота? – боязливо сказал Митя на ухо Александру, когда они садились в повозку.
Но Попов-старший услышал.
– Не переживайте, любезный Дмитрий Николаевич. Я не первый год езжу по тракту.
– А если разбойники? – спросил Гончаров. – Чем мы будем защищаться?
– А, понимаю, – кивнул купец. – Вы безоружны в силу обстоятельств. Но я – нет, – он довольно похлопал себя по груди, скрытой невзрачным дорожным плащом.
Несмотря на опасения Гончарова, до Томска добрались благополучно. Вероятно, полупустая телега и неприметный старичок-пассажир не производили впечатления богатой добычи для разбойников. И всё же, когда Андрей Яковлевич высадился со своим грузом у дома Асташева, Дмитрий, да и Александр тоже, вздохнули с облегчением. Всю дорогу они спали по очереди прямо в повозке, опасаясь оставлять груз без присмотра на постоялых дворах, и теперь рассчитывали на пару дней отдыха.
Перед отъездом обратно на прииск заглянули в Магистрат. Там их ждала свежая корреспонденция. Митя получил три письма от сестёр и ни одного от матери. Пушкин тоже три: от Соболевского, от Осиповой и от родителей. Читали в пути. Гончаров первым, с улыбкой на лице, затем свернул листы обратно в конверты и бережно положил за пазуху. Отдав Дмитрию вожжи, Саша развернул послание друга. Едва пробежав первые несколько строчек, он присвистнул сквозь зубы. Соболевский писал, что до императора дошла «Гаврилиада», поэма, написанная в порыве юношеского романтизма на основе библейской истории и совершенно неприличная по содержанию. «Говорят, Его Величество в бешенстве и очень рад, что ты находишься там, где находишься. И я тоже даже рад, что ты уже там. Хуже вряд ли будет, но милостей просить не время. И хотя те стихи, что ты мне прислал, безукоризненны, забудь о публикации. Никто не осмелится взять их в альманах. Но если совсем туго с деньгами, скажи – попробую собрать по старым друзьям». Пушкин с досадой покусал губу, свернул письмо Соболевского и распечатал родительское, оставив послание из Тригорского напоследок. Мать писала какие-то светские сплетни и лишь в конце упомянула мельком, что Оля заболела, а муж о ней заботится мало. Убирая конверт, Саша задумался о судьбе сестры, но быстро переключился на мысли о Прасковье Осиповой и, надеясь на приятные новости, развернул третье письмо.
«Сашенька, милый, – писала она по-французски, – ты только не переживай сильно. Уж мы плакали, плакали, но слезами горю не поможешь. Арина Родионовна скончалась в доме у Оли. Приехала за ней ухаживать, а сама дорогу не перенесла. Нам кучер твой, Архип, принёс весть, и сразу тебе пишу». Далее следовали расспросы о его, Сашином, здоровье, но Пушкин уже не мог читать. Глаза застлала какая-то муть, к горлу поднялся тошнотворный ком, в ушах зазвенело. Гончаров, посматривающий на приятеля краем глаза, всполошился и схватил его за рукав.
– Александр Сергеевич, с вами всё в порядке? Вы такой бледный, вот-вот с телеги свалитесь, – он потянул вожжи и остановил повозку.
Саша закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Все мысли исчезли, в голове задули свечу. Следующее, что он почувствовал – это удар виском о твёрдое плечо Дмитрия, выбивший из глаз брызги слёз.
– Няня умерла, – сказал он, выпрямляясь и потирая ушиб. Всхлип на последнем слоге сдержать не удалось.
Митя коротко обнял приятеля и, не говоря ни слова, стронул лошадей.
Осень, как всегда в этих краях, началась стремительно. В сентябре погода испортилась, ночи стали холодные, темнело рано. Рабочий день на прииске пришлось сократить до восьми, а потом и до шести часов, так как к вечеру в лотках было невозможно ничего разглядеть и с фонарём. Возвращаться в город решили в октябре. Федот уехал первым, чтобы успеть подготовить расчёт старателям. Собирать имущество и запечатывать бараки на зиму остался Исаков. На нём было всё завершение работ: подведение итогов сезона, упаковка ценного груза. Золото Попов поручил увезти в город следующим рейсом, чтобы в сутолоке перевозки людей не случилось воровства своими же.
– Надо вам, Митенька, научиться стрелять из пистолета, – сказал Пушкин, когда они выехали из ущелья. Ранним утром было морозно, и лёд на лужах, налитых вчерашним дождём, похрустывал под колёсами тяжело гружённых телег, сцепленных друг за другом.
– З-з-зачем? – спросил Гончаров, заикаясь. Он со вчерашнего дня трясся, как узнал, какой груз им предстоит перевозить помимо инструментов, да ещё и Исаков добавил, выразительно выказав своё недоверие таким олухам, как они.
– Чтобы чувствовать себя увереннее, конечно. Даже не имея своего оружия – на двоих у нас оно всё же есть, с умением защититься появляется внутренний стержень, – серьёзно объяснил Александр. – Пора взрослеть, мой юный друг. Я готов вас потренировать зимой, да и самому тоже не помешает освежить навык. Только надо где-то раздобыть свинца и пороха, а то мой уже на исходе. Кстати, подержите-ка, – он передал Дмитрию вожжи, достал пистолеты и зарядил их. – Мало ли. Сегодня с нами нет Андрея Яковлевича.
Но всё шло спокойно. Постепенно Гончаров расслабился и перестал вздрагивать на каждый шорох из кустов. На постоялых дворах спали, как и в прошлый раз, по очереди, только на ужин заходили вместе.
В последний день с самого утра зарядил противный мелкий дождик, дорога совсем размокла, приходилось двигаться медленно и всё время следить, чтобы повозка не увязла в какой-нибудь особенно глубокой луже. Проехали Халдеево, до Томска оставалось меньше сорока вёрст. За резким поворотом лошади захрапели и встали – путь преградили перевёрнутые дрожки, распряжённый рысак пасся на полянке неподалёку. У передних колёс возились двое мужчин в одежде зажиточных крестьян, только все мокрые и грязные. При виде путников они выпрямились и, сняв шапки, поздоровались. Тот, что постарше, представился Петром. Юношу звали Павлом.
– Что у вас тут случилось? – спросил Гончаров. – Повозка перевернулась?
– Хуже! – Пётр почесал чёрную, торчащую во все стороны, бороду. – Шина лопнула от сырости, растуды её в качель, а за ней и обод треснул. Теперь колесо не собрать, – он развёл руками.
Дмитрий спрыгнул на землю и, не обращая внимания на рванувшую было за ним Аврору, привязанную в телеге, осмотрел поломку.
– Всё так! – подытожил он громко. – Нужно менять.
– Да где ж его взять? – жалобно спросил Павел. Был он совсем юн, не старше Мити, и рыжий, как золотой самородок.
– Господа хорошие, а вы не подбросите нас до Семилужного? Здесь недалече. Там и кузнец есть, – обратился к Пушкину Пётр.
Гончаров с Павлом уже оттаскивали дрожки на обочину, освобождая проезд.
– А сами вы откуда? – помедлив, спросил Александр.
– Сами-то из Турунтаево, думали, в город съездить, с матерью этого молодца повидаться – она сестра моя, а Пашка мне в хозяйстве помогает – да, вишь, застряли. Ещё и дождь этот, будь он неладен.
Тем временем Дмитрий с навязавшимся попутчиком уже усаживались в телегу – Гончаров на своё место рядом с Пушкиным, Павел позади него на тюки, прикрытые парусиной. Аврора залаяла боязливо и забилась под сидение.
Александр махнул рукой, и Пётр, бормоча слова благодарности, полез в повозку и разместился рядом с племянником.
– А вещей нет у вас? – спросил Саша, не оборачиваясь.
– Нет, мы налегке, мы же в гости собирались – день туда, день сюда – вот и дом родной. Зачем нам вещи? Но теперь задержаться придётся, конечно.
– А почему вы обратно не поедете, коли дело не спешное? До Турунтаева ближе, чем до города, – недружелюбно заметил Пушкин, стронув лошадей.
– Да не едет никто в ту сторону! – плаксиво воскликнул Павел.
Аврора глухо заворчала на его голос. Гончаров наклонился и почесал густую белую шерсть, успокаивая собаку.
Дождь пошёл сильнее. Беседа, заглушаемая шумом падающих капель и чавканьем копыт по грязи, не клеилась. До Семилужного оставалась пара вёрст, когда Пушкин услышал рычание Авроры, затем отчаянный скулёж и какую-то возню. Митя страшно закричал и, перекинув ноги через облучок, прыгнул назад. Сашу крепко схватили за локти, но он вывернулся ужом и вскочил. Гончаров почти лежал на щуплом Павле сверху, и, сжав запястье, пытался увести его руку с ножом подальше от своего горла. Что-то тёмное заливало их одежду, и Пушкин не сразу понял, что это кровь Авроры, лежащей рядом. Где-то справа мелькнула бородатая фигура. Александр с усилием перевёл взгляд. Пётр, прихватив какой-то мешок из телеги, улепётывал в сторону леса. Пушкин выругался, вытащил из-за пазухи пистолет и выстрелил. Разбойник выгнулся и с диким утробным воплем рухнул ничком на землю. Лошади захрапели и понесли, дёрнув повозку. Саша еле устоял на ногах. Тут он услышал ещё один вскрик. Бросив пистолет себе под ноги, он кинулся к Гончарову. Митя был цел, хотя и весь в крови. А вот у его противника чуть ниже ключицы торчал нож. Пальцы Павла на рукояти ещё не разжались до конца, так что случившееся было ясно. Пушкин, внезапно обессилев, упал на сиденье. Дмитрий, которого подкидывало на каждой кочке, крутил головой и ничего не понимал. Александр сдёрнул друга с тела разбойника. Митя рухнул на дно телеги и, увидев бесчувственную Аврору, со стоном вцепился в её мокрую, окрашенную алым, шерсть. Пушкин с рычанием сжал зубы и обернулся к лошадям. Вожжи болтались непонятно где, как остановить мотающуюся во все стороны повозку, он не знал. Слева уже показалась маковка Семилуженской церкви. С разбегу кони влетели в глинистое, размытое русло Каменки, пересекавшей дорогу, и встали так же неожиданно, как рванули с места. Саша чуть не свалился, чудом ухватившись за облучок. Тело Павла, лежащее на краю телеги, дёрнулось и, потеряв равновесие, упало в реку. Течение сразу подхватило его и понесло в сторону села. Пушкин чертыхнулся, соскочил прямо в воду, начерпав полные сапоги, подобрал вожжи у обеих лошадей и, оставляя за собой следы ила, залез обратно. Гончаров продолжал сидеть в той же позе, обнимая мёртвую собаку.
– Митя, ты в порядке? – спросил Саша и осторожно, чтобы опять не напугать животных, натянул поводья. – Посмотри, пожалуйста, на дне под лотками, лежит мешок с песком?
– Я не ранен, если ты об этом, – Дмитрий говорил медленно, будто спросонья. Он пошарил рукой под парусиной среди вещей. – Слава Богу, всё на месте. Сволочи, из-за золота её убили! – воскликнул Гончаров с болью в голосе. – Сволочи! – повторил он, снова утыкаясь лицом в шерсть.
Лошади стронулись с места, преодолели поток и теперь устало шли по дороге, удаляясь от Семилужного.
– Отлично! – отлегло у Саши от сердца. – Я уж боялся, придётся возвращаться. А нам мимо острога нужно быстрее проскочить, не маячить туда-сюда у казаков перед носом. Но что же он взял, этот хрыч? – Пушкин пошарил рукой сзади себя и задумался. – Что же тут лежало? А, точно, наш обед! – он нервно рассмеялся.
На подъезде к городу остановились возле пруда – умыться и привести повозку в порядок. Вечерело. Дождь закончился, но тяжёлые, набрякшие тучи усиливали сумрак. Вода была ледяная, поэтому обошлись без стирки: подвернули испачканную материю так, чтобы спрятать следы крови, а у Дмитрия нашлась смена грязной, в глине, одежды.
– Эти пятна хотя бы не вызывают подозрений, – одобрил костюм Пушкин. – Может быть, сходишь в деревню, купишь чего-нибудь пожевать?
Митя равнодушно пожал плечами.
– Давай схожу. Во всяком случае, с грузом лучше остаться тебе.
Гончаров вернулся со свёртком пирожков, который отдал Саше.
– Ешь, пожалуйста. Мне не хочется.
Александр сразу принялся за еду. Митя присел на поваленное дерево и уставился в землю.
– Я здесь за деревней кладбище видел, – угрюмо сказал он и надолго затих.
– Да, – прервал молчание Пушкин. – Аврору надо похоронить. Можно за оградой кладбища, например. Подходящее место. Только повозку нельзя оставлять без присмотра.
– Я сам всё сделаю.
Гончаров подскочил, достал из телеги лопату, фонарь и надолго ушёл. Вернулся с пустыми руками и в полной темноте. Безмолвно взял собаку и бережно, как ребёнка, унёс во тьму.
– Поехали, – Митин голос вырвал Александра из дрёмы. – Хорошо же ты охраняешь наш груз, – упрекнул его Гончаров. – Ладно, спи, я всё равно не смогу, – он взялся за поводья.
– Да нет, я тоже не хочу, – отказался Саша, зевнув во весь рот. – Нам надо будет что-то сказать Асташеву. Следы крови не утаить совсем.
– Что тут говорить? – печально сказал Митя. – Знаешь, я сперва услышал, как она закричала от боли. Думал, может, хвост ей придавило или что. Обернулся – а она уже обмякла, и этот ко мне руки с ножом тянет. Я начал отбирать, но телегу тряхнуло, и я упал на него всем весом, – Гончарова снова затрясло. – Я, конечно, хотел убить его – за Аврору, – шёпотом, не поднимая взгляда, добавил Митя, – но никогда бы не смог. Оно случайно вышло. Мне очень жаль.
– Понимаю, – посочувствовал Пушкин. – Мне тоже очень жаль нашу девочку, – Дмитрий душераздирающе всхлипнул, – но вот разбойника не жаль вовсе. Ты герой, Митя, честное слово. Так и скажем Асташеву. Но больше – никому об этом. И про второго тоже ни слова. А то – прав Андрей Яковлевич – поедем ещё дальше на восток.
Глава 12. Охотники за удачей
«Я не собираюсь устраивать войну,
но в свою сторону никому плевать не позволю».
(Из к/ф «Карты, деньги, два ствола»)
Асташев, которого Пушкин и Гончаров подняли с постели, изрядно перепугался задним числом, когда ему представили отредактированную версию событий. Заперев золото в бюро, он обещал передать всё с описью Попову лично в руки уже завтра. С остальным грузом он тоже хотел разобраться сам, поэтому обеспечил друзьям ужин и ночлег в гостевой комнате – не отправлять же их в Эуштинские Юрты пешком.
Александр спал, как убитый, без сновидений – одна сплошная чернота – и проснулся поздно, солнце вовсю светило в окно. Митя разметался на постели, на его щеках белели солевые дорожки. Вероятно, и ночью он продолжал оплакивать Аврору.
Асташев к утру оправился от новостей, во всяком случае, бодро и жизнерадостно сообщил, что Федот Иванович уже заезжал, но не стал никого тревожить, мол, после следующего, последнего, рейса, встретит всех сам и выдаст расчёт с учётом личных находок. Телеги были вычищены и готовы к пути. Впрочем, сегодня можно было ещё отдыхать, и впервые за год Александр с Дмитрием решили не заезжать к Зульфие Халиловне – Пушкин не хотел пугать старушку пятнами крови на одежде, тем более, что Асташев предложил услуги своей прачки, да и Митя был сильно взбудоражен. Выйдя из вчерашнего ступора, он сделался говорлив и мог случайно рассказать аби лишнего. Иван Дмитриевич, разумеется, воспользовался этим и за ужином выведал исподволь все обстоятельства произошедшего. Саша лишь зубами скрипел, представляя, чем может грозить огласка некоторых фактов. Но Асташев, на удивление, оказался на их стороне.
– В наших краях с разбойниками не церемонятся, – сказал он. – Бывает, уши да носы отрезают в отместку, вешают кверху ногами, жгут заживо. Так что вы, друзья, ещё гуманисты, по сравнению с большинством ямщиков. Никто не будет разбирать это дело. Если бы не ваш статус ссыльных, – он поморщился, будто откусил лимон, – я бы посоветовал Дмитрию тоже обзавестись пистолетом. Но, думаю, не стоит рисковать. Хороший кистень я вам раздобуду. Это обычное орудие защиты в вашей профессии, ни у кого не возникнет вопросов. Прошу прощения, я должен был подумать об этом раньше.
Пушкин представил лицо Исакова, когда тот увидит Митю с кистенём, и повеселел.
К середине октября пошёл снег. Он закрыл собой всю подмёрзшую грязь, так что даже на телеге стало ехать легче. Старатели покидали Берикульский прииск до весны, забрав всё, что можно было увезти. Двигались длинной вереницей в шесть повозок, на переправах подолгу ждали, пока всех перевезут на пароме.
Федот Иванович действительно лично встречал их поезд. Он раздал всем заработанные за лето и вырученные за золото деньги, причём, у Гончарова оказалось прибыли в три раза больше, чем у Пушкина. Попов, поблагодарив рабочих за труды, позвал всех на следующий сезон. Сашу и Митю пригласил отдельно и долго жал руки, прощаясь.
Вскоре после того, как друзья вернулись в Эуштинские Юрты, закрылась паромная переправа. Шёл снег – красивый, огромными хлопьями. Ласка весело прыгала по побелевшему двору, разбрызгивая снежную кашу во все стороны, не поддаваясь на нерешительную Митину дрессуру. Пушкин наконец сел дописывать «Онегина» и с лёгкостью закончил седьмую главу. Но за восьмую взяться так и не смог – без благодарных слушателей и писать было не в радость.
По реке ещё шла шуга, не желая смерзаться в сплошной ледяной покров, да, впрочем, в город ехать было не к кому и незачем. Гончаров, лишившись постоянного занятия, уныло слонялся из угла в угол и даже что-то сочинял такое лирическое, роняя слёзы на лист бумаги, но Александру свои творения не показывал. Когда Пушкину надоело смотреть на Митины страдания, он предложил тому поупражняться в стрельбе. Гончаров, поломавшись немного, согласился. С порохом и свинцом неожиданно выручил старший Сулейманов.
– Что же вы не сказали мне, за какую работу взялись? – подосадовал он, когда Пушкин зашёл рассчитаться за пользование лошадьми и повозками. – Я бы ещё весной нашёл вам хороший карабин. Как в тайге без ружья? А если дикий зверь? Или того хуже – дикий человек? Слава духам, что любят вас.
– А откуда б вы достали карабин? – полюбопытствовал Александр.
– Племянники мои служат здесь, в крепости. Они и мне для охоты ружьё подарили.
Саша уцепился за возможность и, отказавшись от оружия, попросил помочь с литьём пуль и порохом. Так что теперь, отойдя подальше в лес, Пушкин учил Митю стрелять и попадать в цель. Так прошла зима.
В конце февраля в Эуштинские Юрты неожиданно нагрянул Федот Попов. Зульфия Халиловна засуетилась – нечасто у её постояльцев бывали гости, пригласила к чаю. Федот Иванович от чая отказался, сославшись на занятость, и сразу прошёл вслед за Пушкиным на их половину. Митя, впрочем, заскочил к аби и прихватил миску с горячими эчпочмаками. Попов долго чесал загривок узнавшей его Ласке, прежде чем начать разговор.
– Ну-с, господа мои хорошие, рассказывайте, пойдёте ко мне снова? – наконец спросил он. – Не боитесь?
– Чего мы должны бояться, Федот Иванович? – голос Гончарова дрогнул.
Саша подумал, что Дмитрий сейчас сам похож на щенка-переростка, который опасается не столько волка за оградой, сколько хозяина, выгоняющего на мороз. Не хватало только прижатых ушей и метущего пол хвоста. Конечно, ведь именно Митя выболтал всё Асташеву и теперь чувствовал себя виноватым. У Пушкина Попов не вызывал страха. Не таков был Федот, чтоб, в обход своей выгоды, доносить на хорошего работника.
– Давайте не будем в игры играть, – взмахнул рукой Попов. Он говорил не сердито, но напористо. – Иван мне всё рассказал. И вашу историю, и то, что он видел своими глазами. Я бы боялся снова ехать, а вы?
– Нет, – твёрдо ответил Саша. – Что касается нас – мы готовы. Сможем за себя постоять и груз сохранить.
Федот оценивающе смерил его взглядом, хмыкнул.
– По рукам. И оклад повышу. В этом сезоне возить добытое необходимо каждым рейсом. Меня на прииске не будет – дядя совсем занемог после петербургской зимы, ездить по другим участкам не сможет, придётся мне самому. Первой Берикульской площадью станет заправлять Исаков, он штейгер, ему это дело уже знакомо. Но хранить золото инженеру я не доверю. Молод очень, да и людей пришлых вокруг будет много – я собираюсь нанять втрое больше старателей, прииск перспективный. Убьют ещё мне специалиста.
Гончаров закашлялся.
– А нам, значит, доверяете? – вычленил главное Пушкин.
– Вам доверяю, вы уже рисковали жизнями, – отрезал Попов. – И давай уже на «ты», Саша, если не против.
Александр медленно кивнул, обдумывая ситуацию. Предстояло охранять этого заносчивого инженеришку, который их терпеть не может и подозревает во всех смертных грехах, причём, охранять в тайне от него самого, дабы сберечь самолюбие ценного работника.
– А вы сами будете на Берикуль приезжать? – спросил Дмитрий. – Хоть иногда.
– Надеюсь, что заеду пару раз за сезон. Не волнуйся, Митя, Андрей Андреевич не кусается. Я вижу, что вы с ним не очень-то ладите, но простых людей он умеет держать в узде. Да вы-то не простые у меня, – Федот тепло улыбнулся Гончарову и снова повернулся к Пушкину. – В общем, я на тебя рассчитываю, Саша. Будешь за старшего.
Александр не сказал Попову того, что подумал. Внутренняя цензура не пропустила. Всё же такой поворот в карьере был даже полезен. Если, конечно, Исаков не создаст проблем.
Исаков за зиму возмужал, стал выглядеть ещё более высокомерным и значимым. Неудивительно, что рабочие его слушались беспрекословно. Первая партия была небольшая, ехали примерно тем же составом, что возвращались в октябре. Везли много нового оборудования – разборные вашгерды для того, чтобы при промывке золота не стоять по колено в воде, железные решётки и желоба к ним, множество лопат, вёдер, лотков, строительные инструменты для постройки дополнительных бараков, в которых будут жить те старатели, что приедут после ледохода. Пришлось сцепить четверо саней для груза и двигаться не спеша. Ласка, не привыкшая ходить с обозом, всё норовила бежать рядом с первой лошадью, путаясь у неё под ногами, пришлось Мите забрать собаку к себе, чтобы не тормозить весь поезд. Впрочем, Ласка быстро усвоила, когда можно побегать, а когда лучше залезть в сани или телегу – ведь отныне она была с Дмитрием неразлучно. Прииск остался без собаки, чему Исаков был нескрываемо рад. Он теперь чувствовал себя полновластным хозяином в посёлке и установил во всём свои порядки. Главный барак по приказанию Андрея Андреевича разгородили на две комнаты и прорубили второй, отдельный, вход – так он изолировал себя от ямщиков. Золото хранилось под замком в сундуке, который Исаков привёз из города. Хотя бы за это Пушкин был спокоен. А вот инженер, передавая ценный груз для отправки в Томск, всякий раз нервничал и не скрывал этого, напротив, явно демонстрировал, подчёркивая своё недоверие перевозчикам. Митю такое отношение сильно задевало. Александр сперва злился так, что, при других обстоятельствах вызвал бы Андрея на дуэль, но потом убедил себя, что на дураков не обижаются, и махнул рукой.
Весна в Томске была поздней, холодной. Притоки Кии уже все оттаяли, на Сухом Берикуле вовсю мыли золото и с нетерпением ждали новую партию рабочих. А Пушкин и Гончаров застряли в Эуштинских Юртах – переправу закрыли, но ледоход ещё не прошёл. Лёд на Томи никак не мог стронуться с места. Он уже стал тонким и прозрачным, на потемневшей поверхности то тут, то там разливались лужи и промоины, но не хватало волны, чтобы унести Томин зимний наряд в Северный океан. Зульфия аби, как и многие соседи, каждое утро выходила со двора посмотреть, не потрескался ли лёд. Река пошла в один из ветреных, пасмурных дней. Ночью намело снега, всё стало белым, будто не апрель, а ноябрь на дворе, и весь день вьюжило колючими каплями то ли дождя, то ли снега. А к вечеру все промоины сдвинулись, закрылись, поперёк Томи пошла трещина, лёд пополз на остров Инсков, затрещал. Вода в реке быстро поднималась, будто выше по течению прорвало плотину. Зульфия Халиловна, вернувшись с берега, куда ходила ещё раз перед ужином, сказала:
– Как хорошо, что вы сейчас здесь!
– А что такое, аби? – спросил Митя.
– Мнится мне, в этом году опять Тома нас затопит.
– Опять? – удивился Саша.
– Да, раз в три-пять лет наши Юрты превращаются в островки посреди огромной, широкой реки.
– Это правда? – не поверил Дмитрий.
– Стану я вам врать, – фыркнула старуха. – Лучше одевайтесь и пособите мне поднять мясо из погреба, да наберите воды в бадью из колодца, да дров принесите. Скотину я давно не держу, а вот к Сулеймановым сбегаете потом, предложите помощь. Конюшню у них не топит, но коров и овец обычно приходится перегонять из хлева.
Вечер выдался хлопотливый. До поздней ночи суетилась вся деревня, готовясь к наступлению водной стихии, но случилось это не на следующий день. Зато наутро под яркими солнечными лучами лёд на реке сломался окончательно и поплыл на север. Все жители высыпали из своих домов на праздник Боз Карау. Александр оставил Гончарова любоваться сжиганием чучела Зимы на льдине, а сам пошёл искать Танзилю. Накануне она ни слова ему не сказала и всё время отводила взгляд, хотя работали они бок о бок. Сашу это сильно задело. Он скучал без Танзили весь март, привыкнув к её постоянному присутствию в своей жизни за зиму, и даже думал, не будет ли это слишком для него – связать свою жизнь с татарской девушкой. Её спокойное дружелюбие и девичий беззаботный взгляд на окружающее умиротворяли Пушкина. И ему казалось, что Танзиля тоже любит его, по крайней мере, она во всём отвечала ему взаимностью с готовностью и страстью. Саша нашёл девушку около мечети. Она сидела одна на завалинке, прислонившись спиной к крашеной стене, и смотрела издали на реку и на то, как Александр идёт через площадь. Их взгляды наконец встретились. Саша встал рядом, опершись ладонью на мечеть, заслонив собой для Танзили весь мир. Она привычно потянулась к нему, но, мотнув головой, как лошадь, будто опомнилась и отстранилась.
– Что-то не так? – спросил Саша озадаченно.
Глаза девушки сразу покраснели и наполнились слезами.
– Ну, говори же! – Пушкин присел около неё и взял в руки тонкую ладонь.
Танзиля долго не могла набрать воздуха в лёгкие, всхлипывая.
– Я сговорена, – наконец вышептала она.
Некоторое время до Саши доходил смысл этих слов. Осознание было болезненным. Он прижал её пальцы к своей щеке на долгое мгновение, а затем отпустил. Девичья рука бессильно упала ей на колени. Танзиля ждала какого-нибудь ответа, но что он мог ей сказать? Спрашивать, кто жених, в чей дом уезжает, почему принято такое решение – бессмысленно. Это ничего не изменит. К тому же после первого потрясения сквозь боль и обиду стало чувствоваться некоторое облегчение. Видя его отстранённость, Танзиля закрыла лицо руками.
– Мне так жаль, Саша, но уходи, – плача, сказала она, и Пушкин с трудом разобрал её слова. – Нам нельзя больше видеться.
Александр хотел что-то возразить, но все слова выветрились из головы. Он молча встал и послушно пошёл прочь.
Вода прибыла во двор Зульфии Халиловны на четвёртый день. Сначала стаял весь лёд – солнце жарило без устали, несмотря на по-зимнему холодный и сильный ветер. Река скрыла остров Инсков и выступила на дорогу, ведущую в город. На поверхности воды торчали голые ветви кустов, растущих на берегу – вернее, там, где он был раньше. Медленно перелившись через улицу, Томь вошла на площадь и в огороды. Теперь до бани и дровяного сарая можно было добраться разве что вплавь, а наведаться в гости к соседям стало пределом мечтаний. Впрочем, мечтам подрезало крылья не только наводнение, так что Пушкин ходил кругами по дому, нетерпеливо ожидая, когда спадёт вода и можно будет ехать на прииск. Дмитрий же сочинял письма Лизе, описывая всё в подробностях, и радовался, что, благодаря непредвиденной задержке, попадёт в храм на Пасху. Полную неделю они просидели в осаде и, как только Томь отступила с улиц Эуштинских Юрт, а по двору, превратившемуся в раскисшее болото, стало возможным пройти пешком, Пушкин и Гончаров поехали в Томск. Ильнури уговаривал друзей повременить до той поры, пока дорога совсем просохнет, но наступила Страстная Суббота, и Дмитрий не хотел ждать. Паром уже запустили, хоть вода и была высока, и основная свалка миновала, но всё же стояли до позднего вечера, чтобы перебраться на правый берег Томи. Пушкин проводил Митю до Воскресенской церкви на Всенощную службу, а сам уехал спать к Асташеву.
