Наталья Тюнина
Эуштинская осень
– Ну, с богом! – Архип Кириллович привстал на облучке, щёлкнул вожжами, и лошади послушно тронулись.
Повозка уже выезжала из Михайловского, сворачивая на большую дорогу, когда беспокойно вглядывавшийся в сумрак Александр заметил игумена Святогорского монастыря Иону, который неторопливо шёл в сторону усадьбы. Надвинув шапку поглубже на лоб, Саша отвернулся. Встретить в дороге монаха – само по себе дурная примета, ещё пострашнее зайцев, но дело было даже не в этом. Иона шёл, несомненно, к нему и теперь точно будет знать, что Пушкин уехал в Псков – без разрешения, без проездных документов. Глухое раздражение поднялось в душе Александра. Сколько можно быть ссыльным, будто подневольным рабом, не имея свободы передвигаться, куда хочется! С другой стороны, игумен наверняка доложит предводителю дворянства, они оба надзирали за Пушкиным в его деревне, а потом и выше… Неизвестно, что решат с ним делать дальше, за границу точно не выпустят!
Саша уже протянул руку к Архипу, собираясь сказать ему поворачивать назад, но глянул на умиротворённую, не заметившую монаха няню и передумал. Ведь никак не удастся объяснить Ионе, куда они ездили втроём на ночь глядя, да ещё и в крестьянском платье.
Пока Александр рассуждал да сомневался, лошади продолжали свой бег, и вскоре поворачивать назад стало совсем глупо. Путь лежал в Петербург.
Глава 2. Тучи сгущаются
«Он был недостаточно виновным, чтобы быть казнённым,
но слишком виновным для того, чтобы остаться на свободе».
(А. Дюма «Чёрный тюльпан»)
По подмороженной грязи крестьянская повозка шла легко, и Пушкин порадовался, что ради полноты маскировки не поехал на своей коляске – та бы переломала рессоры на первой же кочке. Пару лошадей выбрал Архип – самых выносливых, но таких же некрасивых, как он сам. У левой не хватало кусочка уха, грива правой была обстрижена криво чьей-то неловкой рукой, да ещё и завивалась на отдельных прядях. Саша смотрел на дорогу и лошадей, освещаемых фонарём с перекладины облучка, пока монотонность дороги не сморила его. Няня давно спала, укутанная одеялами.
Проснулся Александр от шума проезжающего экипажа. Их повозка не двигалась, лошади были выпряжены и, стреноженные, жевали жухлую траву.
– Псков, – кратко сообщил Архип, увидев, что Пушкин открыл глаза. – Я решил без вашего ведома никуда не заезжать. Да и отдохнуть лошадкам надобно.
– Да, хорошо, и ты отдохни.
Няня уже проснулась и шуршала кулёчками с холодной телятиной и сыром. Позавтракали вместе, и Саша сменил Архипа на облучке.
Ехали, минуя большие станции, стараясь не останавливаться там, где Пушкина могли узнать. Арина Родионовна, действительно, своим присутствием смягчала проверяющих на заставах. Один раз у них даже вовсе забыли попросить документы, увлёкшись разговором с няней.
Тринадцатого утром проехали Луга, Саша уже начал строить планы на вечер в Петербурге – до этого он и думать боялся, чтобы не сглазить. На облучке снова сидел Архип.
– Свет мой, глянь-ка, какие чёрные тучи набежали, не буран ли? – сказала няня, отвлекая Александра от мечтаний.
Тучи и правда сгущались, поднимаясь с северного горизонта. Казалось, что повозка едет прямо в эту зловещую темноту.
– Да, барин, – громко подтвердил Архип через свист усиливающегося ветра, – погода портится. Надо остановиться.
До ближайшей станции было ещё вёрст семь, судя по тому, насколько они отъехали от предыдущей.
– Успеем, гони! – крикнул Саша, оживляясь.
Отдохнувшие лошади послушно ускорили бег. Когда станция была уже видна невдалеке, повалил снег, засыпая дорогу, телегу, залепляя глаза. Сильный ветер мешал повозке двигаться с прежней скоростью, но всё же изрядно продрогшие путники через четверть часа смогли спрятаться от разбушевавшейся стихии в станционном домике.
– Ну вот и зима пришла, – философски сказала Арина Родионовна, встряхивая запорошенную шаль.
Саша спросил у смотрителя чаю для всех и уже выпил торопливо стакан кипятка, согреваясь. За окнами бушевала метель. Старичок-хозяин даже зажёг лампу, чтобы разглядеть подорожную – так темно стало в доме. Казалось, действительно наступил зимний вечер.
– Похоже, мы тут застряли, – сказал Архип, входя в дом. Вместе с ним в тепло ворвались несколько снежинок и растаяли в воздухе. Архип задержался, чтобы определить лошадок под навес и прикрыть от снега, летящего во всех направлениях, повозку. – Дорогу уже замело, здесь нужны сани, а не наша телега.
«Это всё зайцы», – сердито подумал Пушкин, но вслух сказал:
– Подождём! Первый снег не бывает надолго, правда, Арина Родионовна?
– Верно, есть такая примета, сокол мой, первый снег завсегда быстро тает, – няня тяжело опустилась на скамью. – Отдохнём, пожалуй, куда нам торопиться-то?
Следующие пару часов Саша явственно ощущал себя подобно подушечке для иголок девиц Осиповых. К счастью, нервическое состояние притуплялось тем фактом, что назад пути уже не было… Да, ещё няня! Мамушке бы никак не понравились его метания. Арина Родионовна была женщиной уравновешенной и в других ценила то же. Решился делать – делай.
Подуспокоившись и употребив взятый у смотрителя расстегай со щами, путники пригрелись и продремали почти до вечера. Ветер тем временем стих, и Архип вышел проверить лошадей. Вернувшись, он сказал:
– Намело! Но ждать нам нечего – впереди зима, снега будет больше с каждым днём. Сейчас спокойно, хорошо.
Отдохнувший Пушкин постановил ехать. Арина Родионовна чуть покосилась на него, но промолчала. Они тронулись в ночь. По ровному шли ходко, чуть тормозя колёсами в намётах, но в сугробах вязли, замедляя ход.
– Эдак мы никогда не приедем! – сердился Саша.
Но к утру на фоне посветлевшего неба показались башни и шпили Петербурга.
По Киевскому тракту въехали в город. Снова поднялся ветер, он нёс снег прямо в лицо и крутил позёмку по булыжной мостовой. На заставе высокий жандарм в летах вздохнул, глядя на Родионовну:
– Куда ж вас, бабушка, принесло-то так невовремя? Неужто мужики без вас не справятся?
– С воспитанием малых деток? – удивилась няня. – Как же им справиться! А детки, оне в любую пору рождаются, нас не спрашивают.
– И то верно, – снова вздохнул жандарм. – Берегите себя.
Пушкин, усиленно старавшийся не привлекать внимания, чуть не поперхнулся от неожиданно участливого тона военного чина. Впрочем, Александр был рад, что их быстро пропустили. Его и так уже била дрожь от ожидания.
В городе было не протолкнуться от колясок, карет и всевозможных повозок. Саша расслабился – узнать его в такой толпе мог только кто-то очень хорошо знакомый.
– Куда править? – хрипло спросил с облучка Архип.
– Пока прямо на север, доедем до Мойки – высадишь меня у Рылеева, а няню отвезёшь к барыне. Потом вернёшься ко мне. Только не говори родителям, что я здесь, постарайся вообще не попасться им на глаза. Мамушка, ты тоже пока молчи, пожалуйста.
Арина Родионовна задумчиво пожевала губу, потом ответила:
– Нет, сударь мой, обманывать и не проси. Не могу я врать людям, сделавшим мне столько добра. Даже ради вашего спокойствия, Александр Сергеевич.
Саша хотел было возмутиться, но отвлёкся на звук выстрелов откуда-то спереди. Повозка как раз въехала на Обуховский мост через Фонтанку и встала в заторе. Александр приподнялся, чтобы посмотреть, что там происходит, и чуть не вывалился из телеги от неожиданности, когда его окликнули:
– Пушкин! Ты, что ли?
Саша обернулся. «Франт», то есть камер-юнкер Александр Михайлович Горчаков, выпускник Царскосельского лицея, а ныне дипломат в Лондоне, действительно выглядел франтом: напудренный парик, круглые очки на узком, гладковыбритом лице, щегольской плащ с белой меховой опушкой. И карета у него была не чета Сашиной колымаге. Пушкин устыдился своего крестьянского тулупа и потрёпанного вида, забыв на мгновенье, что он здесь инкогнито.
– Присягать Его Императорскому Величеству Николаю Первому приехал? – продолжал дипломат, не дожидаясь ответа. – Но почему в таком виде?
– Привет, Горчаков, – сказал Александр, поняв, что узнан окончательно. – Николаю Первому?? Постой, почему Николаю? Разве не Константину?
– Ты в своей деревне отстал от жизни, – засмеялся Горчаков. – Константину мы присягали полмесяца тому назад, но он отказался от престола в пользу брата. Я сейчас еду во дворец, а ты куда?
– К одному знакомому, – не стал откровенничать Пушкин. – Послушай, Александр, помнишь, ты как-то говорил, что можешь сделать выездной паспорт? Очень нужно теперь.
Горчаков ещё раз окинул взглядом телегу, крестьянские одежды Саши и его спутников и, помедлив, ответил:
– Сделаю. Куда привезти?
– Давай к Пущину. Я всё равно к нему собираюсь зайти на днях. Спасибо, друг!
В этот момент движение на мосту восстановилось и, понукаемые криками сзади, кучера обеих повозок погнали лошадей дальше.
Дипломат махнул рукой, мол, увидимся, и скрылся в глубине кареты. За Фонтанкой Горчаков повернул направо, а Пушкин – налево.
Выстрелы, однако, не смолкали, напротив, становились громче. Улицы наполнились людьми в форме. Навстречу, пересекая проспект, прошёл пехотный полк. Няня занервничала:
– Свет мой Александр Сергеевич, может, не стоит нам туда ехать? Когда власть меняется, в столице всегда неспокойно. Ох, зря я согласилась с тобой отправиться! – причитала она, забыв, что сама напросилась сопровождать Сашу.
Нянина тревога передалась Пушкину. Про Керн он и не думал вовсе. Жаль было только паспорта, о котором уже договорился с Горчаковым, и встречи с Жанно. Но и попасть в полымя было страшно. Если оказаться замешанным в ни много ни мало – государственном перевороте, то сошлют гораздо дальше Михайловского. А то ведь и головы можно лишиться!
На набережной Мойки стоял разъезд кавалергардов. Архип придержал лошадей, и, не зная, что делать, обернулся на барина. На лице Пушкина отразилось страдание:
– Поворачивай! – крикнул он. – Едем обратно!
Архип если и удивился, то виду не подал.
– В имение? – только уточнил он и, получив утвердительный кивок, с гиканьем развернул лошадей.
Собственная трусость повергла Сашу в уныние, всю обратную дорогу он угрюмо молчал. Няня старалась сгладить его тягостное настроение и без умолку рассказывала разные народные истории и сказки. Пушкин слушал, не вникая. Он переживал о друзьях, которые наверняка попали в заваруху, и теперь их ждёт страшная участь. То, что сам он, возможно, избег опасности, Сашу не радовало. Ощущение нависшего над головой меча не покидало его.
Вернувшись в Михайловское, Пушкин, едва переодевшись с дороги, велел топить печи и камин в зале.
– Это правильно! – одобрила няня. – Надо прогреться с дороги – не застудились бы.
Но Александр думал не об этом. Пройдя в свою комнату, он выгреб из шкафа все бумаги и письма, хранившиеся в кажущемся беспорядке – в действительности, сам автор точно знал, где что лежит. Из большой кучи, образовавшейся на старом ломберном столе, служившим ему письменным, Пушкин выудил дневники, философско-политические заметки о России, немного самых острых стихов, а также часть писем от тех друзей, которые, он был уверен, замешаны в восстании. Стопка бумаг оказалась такой вышины, что падала без поддержки – пришлось перехватить её лентой, чтоб донести до зала. Камин уже пылал. Не зажигая свечей, Саша сел на корточки у огня и стал педантично, небольшими порциями скармливать пламени все свои революционные мысли и идеи.
Когда догорели последние листы, он задумался. Казалось бы, избавившись от papiers compromettants, ссыльный поэт обезопасил свои тылы. Но ощущение чего-то недоделанного словно зудело в мозгу – как некая заноза. Проворочавшись всю ночь в постели, едва рассвело Пушкин велел закладывать коляску. Удивлённой няне признался, что хочет ехать в Тригорское.
Нынче Прасковья Александровна чувствовала себя изрядно лучше, чем в прошлый Сашин приезд. Посему желанный гость был окружён большим вниманием хозяйки.
– Чую я, друг мой, – обронила она, придвинувшись поближе, – что-то тебя гнетёт. Не узнал ли ты в Пскове… – она выделила название города, – чего-нибудь государственного?
– Это вы у нас всегда первая узнаёте новости, – уклонился от ответа Пушкин. – Кстати, воротился ли Арсений? Быть может, есть письма для меня? – попытался сменить он тему.
Прасковья Александровна подняла брови.
– Вы почти пророк, милый мой! Писем нет, Анна ещё в Риге, с мужем, – она осуждающе взглянула на Сашу. – А вот Арсений и впрямь воротился с новостями! Так торопился, что даже лошадей там бросил, ехал на почтовых.
Пушкин выжидающе молчал, боясь выдать свою осведомлённость.
– Правда, в то, что он говорит, верится с трудом, – продолжала хозяйка. – Будто бы Константин пошёл на Николая, а на площади у Сената пушки палят, и моря крови на льду Невы.
Сашино сердце застучало так, что, казалось, услышит Прасковья Александровна.
– Чьей крови? – глухо спросил он.
– Войска вроде бы на площади стояли, и много простого люда, – волнуясь, пояснила женщина. – Я думаю, Арсений всё перепутал да и сбежал оттуда при первом пушечном выстреле. Помните, вы ещё летом говорили мне, что будет бунт?
Александр почувствовал, что ещё немного – и сползёт на пол. Поэтому он вскочил и начал нервно расхаживать по комнате.
– Да! – вскрикнул он, видя перед внутренним взором Жанно, Кюхлю и всех, кто был ему дорог, в крови. – Я знал! Про Константина – чушь. Это всё они! Дворяне, офицеры, – пояснил он, обернувшись к Прасковье Александровне. – Я не остался с ними… – обессилев окончательно, Пушкин рухнул в кресло.
Прасковья ласково взяла его руки в свои.
– Вот и хорошо, что ты здесь, – успокаивающе сказала она. – Дай Бог, всё образуется.
Немного придя в себя, Саша вспомнил, зачем, собственно, приехал в Тригорское.
– Сердечный мой друг, не откажите в любезности, – попросил он, – приютите у себя мою шкатулку с пистолетами. Время неспокойное, я под наблюдением. Не хотелось бы мне их лишиться из-за излишнего рвения какого-нибудь жандарма.
Прасковья Александровна не выразила удивления и с готовностью согласилась. Не засиживаясь в гостях дольше, Пушкин отдал шкатулку вышедшей проводить его на крыльцо хозяйке и уехал в Михайловское. И вовремя. Воротившись, на дорожке, ведущей к дому, Александр встретил игумена Иону. Тот как раз намеревался взойти на крыльцо.
Пушкин уже почти успокоился – все предосторожности исполнены, внешний вид его в порядке – даже бакенбарды за неделю отросли и были выровнены сегодня утром. Иона тоже пребывал в спокойном расположении духа – новости о восстании ещё не достигли Святогорского монастыря.
– Чего же вы, сын мой, не изволили уведомить меня об отбытии в Псков? – пожурил игумен Пушкина сразу после аперитива. Придя к обеду, Иона, как обычно, не отказал себе в удовольствии оттрапезничать со своим подопечным.
– Да, знаете ли, моя аневризма опять разыгралась! Подумал, что стоит незамедлительно показаться доктору в Пскове, простите великодушно за такой скоропалительный отъезд, – решил использовать проверенную легенду Саша. Под предлогом лечения аневризмы полгода назад он уже пытался добиться для себя амнистии и позволения выехать из Михайловского если не в Европу, то хотя бы в Петербург. Почему бы не попробовать опять, с новым царём, – мелькнула у него дерзкая мысль.
– Сочувствую вам, – казалось бы искренне ответил игумен. – Но на всё воля Божья, страдания облагораживают человека. Так что впредь, прошу вас, предупреждайте меня о своих визитах к лекарям.
Пушкин охотно обещал, радуясь, что так легко отделался.
Александр безумно переживал за своих друзей. Он написал целую стопку писем общим знакомым с просьбой сообщать ему новости о бунтовщиках, как только станет что-то известно. Повару Осиповых, кажется, была судьба стать почтовым курьером, а не кулинаром.
В Тригорском Саша застал Алексея Вульфа, чему обрадовался, несмотря на общую свою подавленность. Вульф, старший сын Прасковьи Александровны от первого брака, был двадцатилетним студентом-повесой, напоминая Пушкину себя самого на старших курсах Лицея. Алексей изучал в Дерпте экономику и математику – непостижимые для Саши дисциплины – и приезжал в родительский дом только на каникулы. Вульф тоже был рад видеть Пушкина. Они обнялись как старые друзья.
– Привет, студент! Нынче добрался домой целым, не как тем летом?
– Да, увы, в этот раз дуэлей не было, может, не сезон? – ответил на шутку Алексей.
– Для дуэли любой сезон подходящий, если повод найдётся, – сверкнул глазами Пушкин. На самом деле, у него как раз был повод вызвать Вульфа – слишком близкие отношения Керн с её кузеном бесили его, но теперь личная жизнь отошла на второй план.
Алексей предпочёл не заметить выпад Саши.
– Послушай, я только сегодня приехал, никаких новостей не знаю. Расскажи о себе! Как живёшь? Что пишешь? Как «Онегин»?
Разговор о литературе отвлёк Пушкина, тем более что Вульф действительно интересовался искренне.
– «Онегин» жив, но дремлет. Хотя, раз ты приехал, возможно, дело сладится, – ответил Александр. – Ещё я закончил «Годунова» и, кстати, он у меня с собой! Могу почитать тебе после ужина. Теперь хочу писать про «Ермака», тоже историческую драму. Есть также новая поэма, её я набросал в дороге…
– В дороге? – перебил Алексей. – А куда ты ездил?
Саша замялся.
– Хотел ехать в Псков, – неопределённо сказал он. – Аневризма же.
– Ну да, я понял, – покрутил рукой Вульф, показывая, что не верит объяснению. – Как тем летом, когда мы сюда профессора привезти пытались, чтоб он тебя в Ригу забрал? Ты считаешь, второй раз пройдёт этот номер? Или всё же поедешь моим слугой, тайно, как мы хотели?
– Думаю, надо собрать все справки от местных эскулапов и снова писать прошение. На этот раз Николаю. Ты знаешь, что произошло в столице?
– Да, что-то слышал, – легкомысленно ответил Алексей. – Многих арестовали?
– Не знаю пока, – снова помрачнел Пушкин. – Надеюсь, что буря пройдёт мимо.
За обедом Прасковья Александровна рассказала петербургские новости, которые ещё больше разбередили Сашино сердце.
– А вы знаете, брат ваш, Лайон, под подозрением! Его видели около Сената в тот самый день, да ещё и с палашом в руках! Все соседи об этом судачат. Матушка ваша тревожится, как бы не арестовали Лёвушку-то нашего!
– Да кто ж ему палаш дал? – спросил Александр возмущённо, а сам подумал: «Вот был бы конфуз, если б мы с Лёвкой на площади встретились! Но и сейчас не избежать мне допроса из-за этого балбеса!»
– Говорят, Кюхельбекер дал, тот, с которым вы в Лицее учились.
Пушкин закрыл лицо руками и яростно потёр его, возвращая себе способность ясно мыслить.
– Ох, дурень, – простонал он, не сдержавшись.
– Зато не трус! – воскликнула восторженно Зизи. – Лев – настоящий герой!
– Вот геройство – подержаться за палаш! А потом что? Воткнул его в снег и побежал домой хвастаться? – раздражённо ответил Александр.
– Но ведь он не заговорщик, – примирительно сказала Прасковья Александровна. – Зачем ему воевать? Хотя лезть в гущу восстания – это неосмотрительно со стороны Льва.
– Я бы не полез! – заметил Алексей, заслужив одобрительный взгляд матери. – Открытый бунт вообще никогда не ведёт ни к чему хорошему. Последствия не заставят себя ждать. Надеюсь, Лайона простят за юношескую дерзость.
– За глупость, – буркнул Саша.
На душе у него скребли кошки. В такой ситуации бессмысленно было писать какие-либо прошения, ведь так или иначе фамилия Пушкиных оказалась замешана в этом кровавом бунте. Саша злился на брата, на себя, и даже на Зизи за её восхищение. Впрочем, девушка почувствовала недовольство «своего любимого Пушкина» и после чая подошла мириться.
– А вы нам почитаете сегодня что-нибудь? – ковыряя пол носком мягкой домашней туфельки, спросила она.
– Алексею почитаю, – невежливо ответил Александр, но тут же постарался смягчить грубость. – Вам, наверное, не будет интересна историческая трагедия. Вы, Зина, скорее предпочитаете женские романы, ведь так?
– Ну, в вашем исполнении любые стихи хороши, – польстила Зизи. – А знаете, Пушкин, романы не так плохи, как вам кажется. Я недавно прочла в одном из них, как герой скрывается от преследования с Библией в руках. А потом оказывается, что в книге у него спрятан пистолет!
– Это ж какого размера должна быть книга? – удивился Александр.
– Большая, я думаю. Да у меня есть такая, сейчас! – Зизи выскочила из комнаты.
– Взбалмошная девчонка! – усмехнулся подошедший Вульф. – Но идея с книгой мне нравится. Нам с тобой пригодится, – он подмигнул Пушкину.
– Ты всерьёз думаешь?..
– Почему нет? Нужно быть готовым к любому исходу событий.
Минут через десять появилась Зизи, таща в обеих руках явно тяжёлую, огромную книгу в кожаном переплёте, на котором золочёным тиснением значилось – «Bible».
– Ты где её взяла? – восхитился Вульф.
– M-lle Benoit оставила, это наша гувернантка, – пояснила Зизи для Пушкина. – Библия на французском, к тому же я залила её компотом! – она сдавленно хихикнула. – Так что не жалко!
– Спасибо, – сказал Саша не очень уверенно, принимая книгу.
– Так вы почитаете нам сегодня?
– Почитаю, раз вы так просите, но не то, что Алексею – трагедия не для дам, – улыбнулся он.
Все студенческие каникулы Вульф с Пушкиным кощунственно кромсали Библию, делая из неё футляр для дуэльных пистолетов. Впрочем, книга действительно была безнадёжно испорчена ещё до них – краска потекла, страницы кое-где слиплись. К счастью, сохранились оба форзаца и немного первых страниц, что позволило создать маскировку от случайных взглядов. В тайну пришлось посвятить и Прасковью Александровну, ведь ящичек с пистолетами уже хранился у неё в надёжном месте. Она сперва долго недоумевала, но потом посмеялась, приняв работу приятелей за невинную шалость, и даже немного поучаствовала, пожертвовав замок от своей шкатулки для переплёта.
В последнее утро перед отъездом Вульфа в ранний час Саша сидел совсем рядом с Прасковьей, прилаживая механизм к коже Библии, когда, позёвывая, вошёл Алексей.
– Ты у нас ночевал, что ли? – удивился он.
Прасковья Александровна резко встала и, оправляя утреннее платье, стремительно вышла из комнаты.
Саша поднял голову. Алексей прищурился:
– Погоди, а что у тебя с моей матерью?
– Почему вас это интересует, сударь? – холодно осведомился Пушкин.
– Это же непристойно! – скривился Вульф.
– Если кому что-то не нравится, тот волен вызвать меня на дуэль, – переполняясь бешенством, сквозь зубы сказал Пушкин. Он как раз перекладывал пистолеты из ящичка в готовый тайник и намеренно задержал один в руке, будто взвешивая.
Алексей побледнел и предпочёл перевести тему.
Впрочем, вечером расстались они вполне друзьями.
Дни и месяцы тянулись невыносимо медленно. Осиповы в феврале уехали до конца весны в другое имение, известия из Петербурга доходили теперь редко, да и они не радовали. И Жанно, и Кюхля сидели в Петропавловской крепости, а с ними ещё несколько сотен человек. Льва, кстати, почему-то даже не допрашивали – видимо, Кюхельбекер его каким-то образом оправдал. Все ждали решения суда, который мог состояться в любой момент, но всё откладывался.
В мае Пушкина вызвали в Псков – сосед, Степан Иванович, написал на него донос, мол, властям не повинуется и безбожие распространяет. Саша, со дня на день ожидавший вызова не то, чтобы к псковскому губернатору, а сразу к царю на допрос, даже вздохнул с облегчением, узнав причину появления жандарма на его пороге. У Адеркаса он всего лишь подписал бумагу о том, что никогда не состоял ни в каких тайных обществах. На вопрос: «Когда же меня выпустят в столицу?» – губернатор только развёл руками и предложил писать прошение на высочайшее имя.
Пользуясь пребыванием в Пскове, Александр всё же посетил врача – чтобы при составлении письма императору опираться на достоверные данные о своём здоровье. В приёмной молодого доктора никого не было. Впустивший Сашу внутрь слуга позвал своего хозяина из глубины дома. Тот вышел, вытирая руки салфеткой. Запах вина разнёсся по кабинету.
– Добрый вечер, – недовольно поздоровался доктор. – На что жалуетесь?
– На болезнь ног, – ответил Пушкин, опираясь на свою тяжёлую трость, которую постоянно носил для тренировки физической силы. – Расширение вен, аневризма, ну вы понимаете.
– Как часто вас беспокоят боли? – спросил врач, не пытаясь осмотреть пациента.
– Постоянно, – соврал Саша. – Особенно после ходьбы по распутице в моей деревне.
– О, знаете, – с умным видом сказал доктор, – это тяжёлая форма аневризмы, вам срочно нужна операция, без неё вы не протянете и пяти лет.
– Да, – потупил взгляд Александр, – я уже договорился с профессором Мойером из Дерпта, но мне нужна медицинская бумага, чтобы выехать за границу.
– Э-э-э, – протянул врач, косясь на дверь. Ему явно хотелось вернуться к столу. – Приезжайте через неделю. А лучше – через месяц. Я вам напишу рекомендацию.
Вернувшись в Михайловское, Пушкин принялся за прошение.
«Всемилостивейший государь!» – начал он. В этом месте Александр задумался. С одной стороны, слова нетрезвого доктора давали некоторую надежду на законное подтверждение диагноза, а с другой… Николаю Саша не верил. Ну, не верил – и всё тут. Почесав левую щёку чуть ниже бакенбарда, он продолжил писать. «В 1824 году, имев несчастье заслужить гнев покойного императора… Ныне, с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием…» А теперь можно было сделать акцент на состоянии здоровья: «…требует постоянного лечения… осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи». Тут Саша скривился, но сделал над собой усилие и подписался: «…императорского величества верноподданный Александр Пушкин». Поставил точку, выдохнул и запустил чернильницею в стену.
Новостей никаких не было. Саша бы умер в тоске и ожидании, если б в Тригорское не вернулись Осиповы, а следом за ними – Алексей Вульф, да не один, с приятелем-однокашником. Николая Языкова Пушкин знал заочно, со слов Алексея и по переписке. Он тоже был поэтом, неплохим для его возраста, этим и заинтересовал Александра. При личном общении простой и открытый юноша понравился Саше ещё больше. Они много разговаривали – Пушкин опять почти поселился в Тригорском, но и к себе звал приятелей. Языков подружился с Ариной Родионовной, да и она привечала его, как родного. Месяц пролетел за шумными застольями, перемежающимися баней, купанием в Сороти и няниными сказками. Саша и думать забыл о своих заботах, однако губернатор Адеркас снова прислал ему приглашение – на этот раз с предложением пройти нормальное медицинское обследование во врачебной управе Пскова. Отказываться было нельзя – Адеркас был расположен к Пушкину и мог поспособствовать его возвращению в столицу. Но и отрываться от весёлого времяпровождения тоже не хотелось. Проблема решилась просто – Вульф и Языков сами напросились сопровождать Сашу в Псков. Отъезд был назначен на восемнадцатое июля.
Вечером накануне Пушкин остался один – ему нужно было собрать документы, а утром он обещал заехать за приятелями в Тригорское. Уже стемнело, няня внесла свечи и села в уголок, вздыхая.
– Что с тобой, мамушка? – спросил Саша, оборачиваясь от шкафа.
– Неспокойно мне, голубь мой.
– Было б чего переживать! Я ведь действительно еду в Псков, на этот раз именно туда, к доктору.
– Я это знаю, родненький, но душа болит, – пожаловалась Родионовна.
– Ну от этого никакого лекарства нет. Разве что выпить?
Няня махнула на него рукой и понизила голос:
– Сон мне снился намедни. Хочешь верь, хочешь не верь. Ждёт тебя, свет мой Александр Сергеевич, дальняя дорога в тёмные леса. Я тут собрала немножко, – она смутилась. – Ты только не серчай! Давай зашью в подкладку.
Арина Родионовна пошарила в переднике и достала тощую пачку синих ассигнаций.
– Господи, мамушка, что ты придумала! – воскликнул Саша, но по сердцу его пробежал холодок. Нянины предчувствия редко обманывали.
– Позволь! – попросила няня. – Мне спокойнее будет.
Надо признать, что денег у Пушкина и впрямь было немного, а те, что ему платили за публикации, сразу расходились на игру или выпивку. Поэтому мамушкина поддержка оказалась бы кстати, если б не ужасная неловкость ситуации. Слёзы выступили у Саши на глазах, он бросился к няне и крепко обнял её, целуя морщинистые щёки. Няня тоже расплакалась и после всё всхлипывала, зашивая деньги в Сашин жилет.
Утром Пушкин уехал в Тригорское. Солнце только-только показалось из-за горизонта, но пчёлы уже поднялись над лугом, предвещая жару. Не заходя в дом, Александр ждал, пока появятся Вульф и Языков, но на крыльцо к нему вышла Прасковья Александровна.
– Доброе утро, Сашенька, – непривычно ласково поздоровалась она.
– Доброе, – ответил Пушкин, он уже мысленно был в Пскове. – А где?..
– Проспали они, – махнула рукой хозяйка, поняв вопрос с полуслова. – Скоро соберутся, – она подошла к Саше и взяла обе его ладони в свои. – Будь осторожен. Я прямо места себе не нахожу – даже не спала сегодня. Что-то не то в воздухе.
– Душно, – легкомысленно ответил Пушкин. – Наверное, будет гроза. Нужно успеть доехать до города.
– Да, может, дело в этом, – задумчиво сказала Прасковья Александровна, отпуская его. – Тогда не буду задерживать, – она погрустнела.
– Милая моя Прасковья, – заметил, наконец, её угнетённость Саша, – всё будет хорошо. Мы вернёмся дней через пять – и сразу к вам. И Алексея я верну в целости, – он усмехнулся.
Вульф оказался лёгок на помине и прервал их прощание. Шумно вывалившись из дверей, они с Языковым погрузились в коляску и, дождавшись Пушкина, погнали в Псков. Когда вечером началась гроза, приятели уже были в гостинице.
На следующий день Александр сразу занялся делами. Во врачебной управе его осмотрел доктор и, к удивлению, подтвердил диагноз.
– У вас расширение вен обеих нижних оконечностей, особенно правой голени, – заявил он. – И затруднённость в движении вообще, ведь так? – особенным вопросительным взглядом посмотрел эскулап.
– Как вы верно подметили, сударь! – осторожно ответил Саша. – Сколько я вам должен?
– Сколько изволите, – врач опустил взгляд, – но гербовая бумага стоит три рубля.
Пушкин дал десять именно за то заключение, которое ему было нужно.
С оформленным документом он явился к Адеркасу.
– Я позволил себе придержать ваше прошение до получения медицинских бумаг, – сообщил тот. – Теперь я отправлю весь пакет дальше. Вы же понимаете, невозможно сразу передать письмо Его Императорскому Величеству, оно должно последовательно подняться наверх, – он сделал движение ладонью. – Возможно, для вас это окажется к лучшему, пройдёт какое-то время после казни.
Пол будто бы вылетел у Саши из-под ног.
– Какой казни? – выдавил из себя он. – Я ничего не знаю.
