Наталья Тюнина
Эуштинская осень
– Хм, пожалуй. Кстати, библиотеки в Томске действительно не хватает. Я подумаю об этом. Хорошо же. Не буду чинить препон вашей компании, – и губернатор дал понять, что разговор окончен.
Несмотря на формальное разрешение заниматься дальнейшей добычей золота, Пушкин вышел с приёма в состоянии, близком к бешенству. Предчувствия его не обманули: спустя несколько дней Ковалевский передал через Асташева, что отменяет разрешение на выезды из Томска далее тридцати вёрст для всех ссыльных поселенцев без исключения. Однако позволяет для коммерческой необходимости приобрести дом в городе и сменить место жительства.
Иван Дмитриевич не был доволен новым начальством – губернатор, почти безотлучно находясь в Томске, загрузил все ведомства работой так, что и чаю попить стало некогда. Поэтому и делами компании – да ещё и без пая в ней – заниматься Ивану стало недосуг. Все его задачи переходили, таким образом, к Пушкину и Гончарову. Впрочем, дружбу с ними и Поповым Асташев вовсе не разрывал. Напротив, тут же предложил Мите помощь в поисках подходящего дома. Дмитрий с радостью согласился. Все его мечты сбывались. Об Александре этого сказать было никак нельзя. Материальное его не так радовало, как раздражало отсутствие свободы. Второе перевешивало первое значительно, и скрыть своей досады он не мог.
После ухода Асташева Дмитрий, понаблюдав с полчаса, как Саша мечется от стены к стене, осторожно предложил ему:
– Послушай, давай ты с нами будешь жить? Купим дом, Лиза приедет, но нам и троим хватит места, – его голос приобрёл мечтательные интонации.
Пушкин остановился на полном ходу и сел прямо на пол, поджав под себя ноги.
– Нет.
– Почему? – разочарованно протянул Митя.
– Здесь останусь. Построю конюшню для Батыра – его уже пора объезжать. Поживу один наконец. – Гончаров засопел, и Саша, спохватившись, добавил: – Не обижайся. Писать лучше в одиночестве. Мне до смерти его не хватает.
– А как же Попов? А золото?
– Не переживай, я не выхожу из дела. Не в разгар сезона, во всяком случае.
Это успокоило Дмитрия, и скоро он снова строил планы на прекрасное будущее в любви и согласии с Лизой Соколовской.
Дом Асташев нашёл Мите близ Богородице-Алексеевского мужского монастыря.
– Совершенно новый! – рассказывал восторженно Гончаров за ужином. – С мезонином и кирпичным подклетом. И район хороший, хоть и окраина, но много домов строится. Иван Дмитриевич говорит, что и себе там участок присматривает под усадьбу.
– А чего продают-то? – усомнилась Зульфия аби.
– Купец какой-то строил себе да помер, не успел даже заселиться. А наследники все в столицах, им здесь жильё без надобности, – пояснил Митя, не смутившись вопросом. – Я на завтра договорился задаток отдать. Ты поедешь со мной посмотреть? – спросил он Сашу.
– Покупай, что хочешь, – отмахнулся Пушкин. – Тебе жить.
На следующее утро Гончаров уехал рано, но вернулся уже к полудню. Июньское солнце ещё не жарило, но лицо Мити было красным и мокрым, как после бега, а выражение такое, будто он вот-вот разрыдается. Пушкин поднялся к нему навстречу.
– Что случилось?
– Деньги, – тяжело дыша, ответил Дмитрий и, замолчав, сел на нары.
– Что – деньги? – не понял Александр.
– Потерял. Или украли, – уточнил Гончаров почему-то шёпотом. – Теперь на дом не хватает. А с задатком меня всё ещё ждут.
Пушкин, который только на днях вложил свои наличные деньги в покупку лошадей для компании, потому что Попов обещал, что всё вернётся с процентами, помрачнел и присел рядом.
– Как так вышло? – спросил он сочувственно.
– Понимаешь, взял извозчика, незнакомого, а он подсадил ещё какую-то барышню, – Митя покраснел ещё больше, хотя это казалось невозможным. – Нёсся, как сумасшедший, а она на поворотах всё ко мне прижималась. Смеялась ещё. Я вышел, хотел рассчитаться, а кошелька нет. И экипаж уже умчал.
– М-да, – протянул Саша. – Ты прав, похоже на то, что они действовали сообща. Но не плачь. Поехали к Попову, он же звал отметить покупку нового дома!
– Но ведь дома-то нет, – тяжело вздохнул Гончаров.
– Да какая разница, он же нас ждёт.
Федот, узнав про Митино горе, только расхохотался.
– Да, дорогой мой, твоя юность долго ещё будет тебя подводить! Молодой, красивый, при деньгах – грех не обокрасть. Ну, будет, не обижайся, – он потрепал Гончарова по плечу. – Бери деньги, дрожки и дуй отдавать задаток. Вернёшься – отпразднуем.
– Где деньги-то брать? – несчастным голосом проговорил Митя.
– Да вот же, вот! – Попов со смехом сунул ему в руки свой увесистый кожаный кошель. – Ты что ж думал, я тебя брошу?
– Но вы не обязаны… – робко пробормотал Гончаров.
– Ой, иди уже, долго тебя ждать? А то выпить очень хочется! – нарочито сварливо вытолкал его Федот.
Дмитрий, оглядываясь, вышел, и Пушкин тоже рассмеялся.
– Спасибо, – с чувством поблагодарил он купца. – Митя мне уже как брат. Я рад, что у него всё складывается.
– Да, славный парнишка, – согласился Попов, отрезая себе сыру. – Но давай всё же начнём без него, я сегодня ещё не завтракал.
Дом Гончарова был хорош. Около выкрашенного в голубой цвет крылечка в палисаднике уже зеленели кусты рябины, хотя внутри ещё велись отделочные работы. Дмитрий нанял на оставшиеся от покупки деньги несколько человек, которые подготавливали жильё к новоселью.
В день совершения сделки Гончаров, заручившись разрешением губернатора, отправил письмо Соколовским, где на трёх листах убористым почерком просил у Игнатия Ивановича руки его дочери. Ответ пришёл только в конце июля. Митя уже весь извёлся и поехал бы в Иркутск сам, если б то было возможно.
Родители Лизы не противились её счастью, если Гончаров может его составить, но напоминали, что до свадьбы их дочь будет жить у сестры и лишь после венчания сможет переехать в новый дом. Но для ликования Мите хватило и этого. Лиза осыпала его изъявлениями любви и уверениями, что выезжает немедленно, как только будет подготовлено приданое.
Одновременно с письмом от Соколовских пришло ещё одно послание. Гончаров откинул его на стол, не распечатав.
– А это от кого? – Пушкин, которого уже утомил восторженный Митя, развернул к себе конверт.
– Это из дома, – отмахнулся Гончаров. – Я им тоже писал про новоселье и про свадьбу. О, кстати, надо сообщить, что Лиза согласна! Маминька, наверное, будет довольна!
Он всё же разорвал конверт. Из него выпало сразу несколько листов. Саша поднял тот, что спланировал на пол. Страница была вся заполнена мелким аккуратным почерком. «Дорогой мой Митуш!» – начиналось письмо.
– Кажется, это от твоей сестры, – сказал Пушкин, подавая лист.
– Да, от Таши, – глянув вскользь, определил Дмитрий. – Смотри, maman пишет: они рады, что у меня всё хорошо. Но… Это как-то чересчур! – он ещё раз просмотрел текст материнского послания и растерянно опустил руки. – Просит прислать денег сёстрам на туалеты, а то, мол, замуж никто не берёт…
Саша аж закашлялся от изумления:
– И как, пошлёшь?
– Да у меня нет! Мне ещё на свадьбу копить, не могу же я с Лизой где-нибудь в сельской церкви обвенчаться, и всё. Жалко, конечно, сестёр. Наряды дорого стоят, а от имений у нас расходов больше, чем доходов. Да, точно, – Митя вспомнил про другие письма и принялся за чтение. – Вот это да! – воскликнул он через пару минут. – Представляешь, Таша хочет сюда приехать! Но зачем? Пишет как-то туманно. Подала прошение на высочайшее имя и, раз у меня теперь тут дом, надеется, что в Сибири ей будет спокойнее. Бедная Натали. Видимо, совсем её дома издёргали.
– Что ты ей ответишь? – заинтересовался Пушкин. Гончаров неожиданно начал обрастать женщинами в окружении.
– Спрошу у Лизы, – нерешительно сказал Дмитрий. – Если она не против, то мне сестра будет не в тягость. Наоборот, приятно иметь рядом родную душу. Она хорошая девочка, правда, я её уже четыре с половиной года не видел. Ей через месяц исполнится восемнадцать! – вдруг осознал Гончаров. – С ума сойти!
– Отважный ребёнок! – восхитился Александр. – Одна, в Сибирь, по собственной воле! Лишь бы не обидел никто по дороге. Мать-то отпустит?
– Боюсь, что да, – вздохнул Митя. – Ей лишний рот ни к чему. Вот Катю бы не отпустила, она старшая и любимица. Кстати, – он перебрал листы письма, – как раз Катерина-то мне давно ничего не писала, а ведь мы, казалось, отлично друг друга понимали в Москве.
– С глаз долой – из сердца вон, – Пушкин закусил губу и подумал о всех тех, кто ему не написал в Томск ни разу, видимо, опасаясь за свой социальный статус.
В августе Гончаров переехал в новый дом. Зульфия аби даже всплакнула от радости за него на прощанье.
– Ты мне как родной стал! – обнимала она Митю. – Заезжай в гости, не забывай старуху.
Новоселье праздновали неделю. Попов помог организовать стол и выпивку, Асташев тоже приходил каждый вечер после службы. Пушкин не торопился возвращаться в Эуштинские Юрты, ему было жаль расставаться с другом, но «Онегин» требовал завершения. Конечно, Дельвиг не опубликует такое заметное произведение анонимно, но Саша лелеял надежду показать поэму Ковалевскому. Может быть тот, как ценитель литературы, сможет что-нибудь сделать.
Когда уже собирались разъезжаться, прискакал взмыленный Ильнури.
– Вставайте, вставайте, горе пришло в ваш дом! Зульфия Халиловна померла. Запрягайте лошадей, к похоронам успеете!
Гончаров выронил из рук чашку, расплескав кофе на светлые штаны. В наступившей тишине чашка с грохотом прокатилась по полу и, не разбившись, закатилась под буфет.
Пока собирались да провожали Попова, Сулейманов рассказал, что его мать ждала аби с утра за молоком, а когда та не пришла, сама решила проведать старушку. А Зульфия и не вставала нынче с постели – так и померла во сне.
– Отчего она умерла? – сдавленным голосом спросил Митя.
– Духи ведают, – пожал плечами Ильнури. – Ей лет ведь уже было… Восемьдесят с лишком, наверное.
– Я думал, меньше, – грустно сказал Гончаров.
В Эуштинских Юртах уже обмывали покойницу, поэтому Сашу и Митю в дом не пустили. Могила тоже была готова, так что они сели во дворе на солнцепёке, понурив головы, не имея возможности помочь чем-либо. Ждать пришлось не очень долго, но это время тянулось бесконечно. Пушкин смотрел на потемневшие брёвна сруба и думал, что вдвойне осиротел сегодня. Зульфия аби в какой-то мере заменила ему няню, и вот теперь и она… Саша даже пожалел, что отказался от Митиного предложения. Он остался совсем один. Впервые за долгое время Пушкин почувствовал себя в ссылке, как он её себе представлял раньше.
Скорбные размышления прервали женщины, вышедшие из дома позвать мужчин для выноса тела. Митя и Саша вызвались помочь. Вместе с ними за верёвки, протянутые под носилками, взялись Ильнури и его отец. Ещё двое пожилых соседей несли узлы с вещами. Тело было закрыто саваном из белого холста и перевязано в трёх местах: у ног, у головы и на поясе. Старая татарка оказалась неожиданно лёгкой, будто её отлетевшая душа весила по меньшей мере столько же, сколько земная оболочка. На кладбище у свежевыкопанной могилы процессию встретил мулла Ахмедулла хазрат. На его морщинистом лице были заметны дорожки слёз. Он пожал руки опустившим тело Пушкину и Гончарову и, склонив голову, сказал, будто извиняясь:
– Огромная утрата для всех нас! Я не смогу читать суры над покойной, она не верила ни в каких богов, кроме древних. Но плачу вместе с вами! – в подтверждение слов глаза его увлажнились.
Место для погребения состояло из двух небольших, но глубоких ям, соединённых между собой проходом. Ильнури легко спрыгнул в одну из них. Женщины распустили завязки савана. Мужчины снова взялись за верёвки и опустили тело. Ильнури принял аби внизу и усадил на дно, подогнув ноги. Во вторую яму спустили узлы с вещами. Гончаров помог приятелю выбраться и, постояв минуту молча, бросил первый ком земли в могилу. Затем мужчины взялись за лопаты и быстро насыпали небольшой холм. Утирая пот, Пушкин оглянулся. Почти всё взрослое население Юрт собралось на похоронах старой Зульфии Халиловны. К Александру подошла мать Ильнури.
– Сейчас вам не следует возвращаться в дом, – сказала она тихо. – Женщины приберут там сами. На третий день приезжайте. Помянем Зульфию у нас, после этого можно будет жить дальше.
«Можно будет жить дальше», – повторил про себя Саша, а вслух ответил:
– Спасибо вам за участие.
Впервые войдя в дом после похорон, Александр по привычке пошёл на свою половину, но потом, решившись, распахнул дверь в комнату Зульфии аби. Там терпко пахло дымом каких-то трав, и Пушкин сразу раскрыл окно. Вещей никаких не было: чисто убранная комната, свежевыстиранные коврики на полу и на нарах, пустой раскрытый сундук. Печь непривычно холодная, посуда спрятана на полки и прикрыта занавесками. Как будто и не жил здесь никто много лет.
На поминках Сулеймановы звали его столоваться у них, раз нет больше хозяйки в доме, но Саше было неловко навязываться в их гостеприимную семью. В итоге договорились на то, что за небольшую плату к нему будет приходить старшая после Танзили девочка – тринадцатилетняя Малика, чтобы готовить обеды и ужины. Но Малика придёт теперь только завтра. А сегодня Александр один. В долгожданном уединении. Даже Ласка не путалась под ногами – Гончаров забрал её с собой. Вдруг ему захотелось выбежать во двор, вскочить на коня и помчаться галопом в дальние дали куда глаза глядят. Но Батыр всё ещё стоял в конюшне у Сулеймановых. Жеребёнок вырос в красавца-коня, его давно пора приучать к седлу. «Завтра же начну строить свою конюшню», – решил Пушкин, успокаиваясь. Сердцебиение утихло, дыхание выровнялось. Он шагнул в сени, аккуратно прикрыв за собой дверь, и тут на дворе послышались шаги. Сердце припустило вновь.
«Да что ж я сегодня, как заяц», – обругал себя Саша и решительно вышел из дома, чуть не врезавшись в Касаротова.
Ерофей Арсеньевич ничуть не смутившись поздоровался и предложил пройти внутрь.
– Александр Сергеевич, – начал он разговор, едва сев на нары, – я прибыл сюда поинтересоваться вашими делами и планами. Может быть, вам нужна помощь?
– Нет, спасибо, ваше высокоблагородие, я справляюсь, – вежливо ответил Пушкин, пытаясь понять, в чём здесь подвох.
– Я ходил на кладбище, – пояснил Касаротов. – Соболезную. Знаете ли, было очень удобно, что вы жили у покойной Зульфии Халиловны. Даже не знаю, куда вас теперь поселить.
– Я не хочу переезжать, – сразу упёрся Александр, внутренне готовясь к борьбе.
– Понимаю, но дело в том, что этот дом принадлежит Губернскому Управлению. И я не знаю, как Третье Отделение намерено им теперь распорядиться.
– Послушайте, – пришла в голову Пушкина внезапная мысль, – а не могу я его выкупить у Управления?
– Нужно специальное разрешение… – протянул задумчиво Касаротов.
– Но Гончарову Дмитрию Николаевичу разрешение на покупку дома в Томске губернатор выдал!
– Да, но… Впрочем, я узнаю. А вы непременно хотите жить именно здесь, в Эуштинских Юртах?
– Непременно, – подтвердил Александр. – К тому же, я не так богат, чтобы купить дом в городе. Думаю, этот обойдётся дешевле.
Ерофей Арсеньевич поднял одну бровь.
– Ну хорошо же. А татары вас примут? Нужно согласие старейшин и отсутствие протеста со стороны всех остальных жителей, чтобы вы могли здесь поселиться на законных основаниях.
– Я уверен, – сказал Саша и подумал: «Учитывая, что старейшины – это мулла и Чагатай Сулейманов, за согласием дело не станет».
– Ну хорошо, – повторил Касаротов. – Да, я думаю, это возможно.
Оформление всех бумаг заняло пару недель, стоимость дома Управление выставило небольшую, так что к сентябрю Пушкин неожиданно тоже оказался домовладельцем. Друзья были очень рады за него, а Гончаров согласился взять на себя часть дел, чтобы самостоятельно завершить сезон добычи золота и дать Александру возможность пожить одному в деревне. Саша договорился с Ильнури и с его помощью быстро выстроил небольшую конюшню для Батыра. Физическая работа здорово отвлекала от переживаний. Когда наконец все дела были закончены, на дворе уже наступила настоящая осень. Листья на деревьях пожелтели, по ночам стало холодно. Пушкин просыпался до рассвета, принимал холодную ванну – ванна была с превеликими трудами привезена из города – и садился писать. Когда солнце всходило и рассеивался туман, Саша выводил Батыра и скакал на нём вдоль реки, пока не кончались силы и у всадника, и у коня. Тогда Пушкин падал в пожухшую траву и лежал, глядя в высокое сентябрьское небо, а Батыр пасся рядом. Потом они оба шагом возвращались в Эуштинские Юрты, где Малика уже приготовила обед. После обеда Пушкин снова работал, вдохновение нашло свой путь к его сердцу. Здесь, в глуши и одиночестве, хорошо писалось теперь – будто кто надиктовывал. К октябрю был окончен «Евгений Онегин», циклы «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии», несколько десятков стихотворений, по памяти со слов покойной Зульфии аби записаны несколько татарских сказок.
Бабье лето пролетело незаметно. Октябрь принёс скорбную весть. Приехал Митя с письмом от Пушкиных – умер Василий Львович. Саша помянул дядю присланным Лёвушкой ромом и, погрустив пару дней, засел за новый большой труд – поэму «Ермак», повествующую о противостоянии знаменитого казачьего атамана и сибирского хана Кучума. Эуштинская осень стучала в окна дождём со снегом, помогая отбивать ритм и рифмовать строки.
