Надежда Александровна Белякова
Юркины дожди
Автобусом в рай
Беззубая Алевтина с радостью вспоминала те времена, когда почтальоны сами привозили пенсию домой «со всем почтением», как говаривали в старину.
– Так и дорожка – зимник – натаптывалась. А теперь – тьфу! Всю пенсию на пластиковую карточку переводят. А зимой разве за нею доедешь?
И то верно, к чему эти карточки ей, живущей в доме лесника?
На елках банкоматы не развешаны! Словом, «эх!»
Занесенная снегом, безлюдная остановка, где жила Алевтина, – тоже повод проезжать мимо, не останавливаясь.
Одинокая бабка Тина-Алевтина – старуха, возраст которой ее соседи, приезжающие в деревню только летом, не знали, да и не интересовались. Как зимует бабка Тина, было загадкой для всех в маленьком Ругачеве. И если и вспоминали о ней зимой, то в том смысле, что по весне нужно будет добрым людям как-то скинуться и похоронить. А пока зима, то да се… И сидящие в автобусе люди, проезжая мимо пустующей, заснеженной остановки, вспоминали об Алевтине, спрашивая друг друга, перекрикиваясь через автобус:
– Не видал ли кто-нибудь следов старой Алевтины? А?
Но по весне, как только становилось возможно пройти по скользкой глине-грязи, шла Беззубая Тина, радуясь весеннему солнышку, всем на удивление, прямо на остановку. Когда доезжала до Ругачева, шла Беззубая Тина сначала в сберкассу, а там и по магазинам – разговляться после затянувшегося зимнего поста. Ну точно в рай попадала Алевтина! Беззубой ее прозвали потому, что она всем рассказывала, что зимой ей зубы не нужны. Зимой в магазины не ездит, а потому и жевать особо нечего. И как накопит за зиму деньжат, так и вставит себе самые-самые золотые на свете зубы.
И этой весной Беззубая Тина пришла на остановку. И смиренно приготовилась ждать, щурясь на веселое майское солнышко. Но этой весной ей было труднее и тяжелее других весен. Однако эта тяжесть была ей в радость!
Подъехавший автобус затормозил перед остановкой. Но двери не открылись, потому что совершенно обалдевший водитель, не мигая и открыв рот, смотрел на Беззубую Тину. Он даже забыл открыть дверь. Все местные ругачевцы прилипли к окнам, в изумлении глядя на нее.
– Ну ты чё? Леший! Отрывай двери-то нашей, прости Господи, деве! – крикнула продавщица Люся из магазинчика, что на повороте к селу Покровскому.
Водитель словно очнулся ото сна и открыл для Тины двери.
Бабка Тина, цепляясь одной рукой за поручни, медленно поднималась в автобус, а другой бережно держала завернутого в старое тряпье младенца, который рассматривал все и всех с детским любопытством своими ясно-голубыми глазами.
– Вот и дождалась я своего автобуса в рай! – как всегда по весне, поприветствовала Беззубая Тина свой первый весенний автобус.
– Вот! Ведь не на кого сыночка оставить. Бабская наша доля! Знакомьтесь, соседи дорогие, с новым соседом! – говорила она, точно извиняясь перед соседками, что не только зажилась, да еще и начудила.
Парень с первого сиденья встал, чтобы уступить ей место.
– Спасибо тебе, милок! В нашем-то раю все есть. И пенсию дают, и в магазине все что пожелаешь! – говорила вежливой скороговоркой Тина, точно опять, как и каждой весной, извиняясь, что, мол, зажилась, а пока усаживалась и пристраивала поудобнее ребенка себе на коленки с торчащими сквозь юбку острыми и мосластыми коленными чашечками, улыбалась всем пассажирам автобуса.
Тут соседи и водитель, точно вмиг расколдованные, все столпились вокруг нее, расспрашивая:
– Откуда младенчик?
– Так откуда и весь народ! – рассмеялась в ответ Тина, и ряд блестящих золотых зубов блеснул в ее улыбке.
Увидев эту златозубую улыбку, народ с коротким «ох!» сначала отпрянул. А потом опять наперебой стал засыпать ее вопросами и, конечно, шутками-прибаутками про то, что, видно, раз она в свои сто лет родила без запиночки, так, поди, и зубы уж такие золотые выросли без помех.
– Что за кавалер такой тайный по снегам-сугробам к ней добрался, следов не оставив? Да еще не только дитем одарил, а и на зубы оставил? – засыпали ее вопросами.
– Да не… кавалерами не разжилась! – в ответ смеялась Тина. – Мой Иванушка сам получился. И зубы сами выросли, вот такая мне милость выпала. Вот хочу проверить, узнать: а правда ли золотые или из желтого какого-то металла мои зубы выросли? Не знаю, к кому идти – к зубному или к тому, который кольца-серьги чинит? Под Рождество так ныть десны стали. Ну точно зубы-то и резались! У меня зеркальце-то есть. Глянула! И вижу, что и вправду режутся, точно у младенчика! Чудо! Просто чудо! Бывает, люди добрые! – смущалась не привыкшая к людскому вниманию Тина.
Продавщица Лариска одна первой озадачилась:
– Алевтина, а как же ты его носить-то будешь на руках? Тебя ж соплей перешибешь! Вся насквозь светишься! Сама едва ходишь!!!
Тут с заднего сиденья встал Рашид, давно подженившийся на местной русской, продававший на рынке мандарины со своей исторической родины. Он степенно подошел к «молодой» матери. И засунул ворох купюр между ее тщедушным тельцем и запеленутым младенцем.
– На! Вот! На коляску! Поздравляю! Молодец, бабка! Русские бабы все и всегда могут! Здорово!
Это широкий жест разогрел всех в автобусе, скидывались на подарок новорожденному кто сколько мог, на радость не избалованной вниманием дряхлой Тине.
Когда они доехали до Ругачева, все вышли из автобуса, словно сплоченные общей тайной дивного чуда, прикоснувшиеся к невероятному, забросив все дела, толпой повалили в ремонт ювелирных изделий, но там оказалось закрыто. Поэтому все повалили к зубному – проверять, из чего ее чудо-зубы, из какого металла сотворены неземной силой.
Понятно, что приняли ее без очереди. В очереди все – и девушка с зубной болью, что была первой, и сантехник Гриша с флюсом, со щекой, подвязанной ярким платком с Эйфелевыми башнями, любимым платком его жены Кати, – все столпились вокруг Беззубой Тины, а теперь – златозубой Алевтины. Ввалились вместе с нею в кабинет дантиста Зои Альбертовны. Тут крик врача, склонившегося над Тиной с раскрытым ртом, заставил всех замолкнуть и прекратить споры.
– Они не просто золотые! Они… растут!!! Они настоящие!!! Люди! Ни единой пломбы, зато проба стоит на каждом зубе! Это чистое золото! – испуганно кричала стоматолог Зоя Альбертовна, раскинув руки, пытаясь прорваться спиной через плотную стену любопытствующих. Но это ей не удалось, толпа чуть не скинула ее обратно на тощенькую Тину. Все хотели заглянуть в ее старушечий рот, на это диковинное чудо: выросшие у столетней старухи зубы, да еще и золотые!
Коляску и все «приданное» Ванюше покупали тоже всем Ругачевом. Гудящая толпа ругачевцев живым коконом обволокла Тину с Ванюшей на руках. Чудо взбудоражило весь город, изменило привычное течение жизни прежде сонного городка. Словно какой небесной отметиной особой значимости украсился городок.
Да и жизнь Алевтины резко изменилась с того весеннего дня.
И врач «честь по чести» регулярно приезжал к Тине. Внимательно осматривал ее и Ванюшу. Это внимание, перерастающее в благоговение всей округи, все преобразило в жизни Алевтины.
Особенно с того дня, как одна из тех, кто был в том «автобусе в рай» в тот весенний день, продавщица Люся, навещая Тину с гостинцами, решила вдруг умыться его чистой младенческой мочой, вовремя смекнув: «А ну как чудо случится от чудесного младенца?»
И чудо свершилось! Точно спрыгнули с лица Люси старые бородавки! Сначала они стали уменьшаться, а на третий день и вовсе исчезли. Об этом узнало все Ругачево. У кого-то неизлечимую экзему после такого же первого же умывания усмирить удалось. Кому-то посчастливилось подагру так излечить.
Ну, понятно, что с тех пор зима – не зима, а дорожка к нашей Тине всегда протоптана. Ванюша – славный мальчишечка! Хоть и шалун, но не безобразник, не шумливый, мальчонка разумный.
Конечно, и журналюги про наше ругачевское чудо разведали – и тоже с микрофонами к Алевтине с расспросами понаехали. И ну ее вопросами засыпать:
– И какое же из чудес вы, Алевтина, считаете самым расчудесным? Рождение Ванюши? Ваши растущие золотые зубы? Или чудодейственная моча Ванюши?
И Алевтина призадумалась, но честно ответила:
– Самое большое чудо, что ко мне, старухе, народ ходит и гостинцы носит, а главное, что нам с Ванюшей дрова к зиме запасают. Вот чудо, так уж чудо!
Ты чё?
За окнами зимняя тьма и падающий снег. В библиотеке пусто, посетителей нет. И в этот вечер явно уже и не будет.
Тем вечером Анастасия, библиотекарь в Доме творчества писателей, что находится в Ругачеве еще со времен СССР, домой не торопилась. Как не торопятся домой супруги после бурного домашнего скандала прошлым вечером. Но к ней и это не относилось, потому что она не замужем, но… И печалилась она, и задумалась о чем-то своем, старательно стирая пыль, стоя на одном месте. Судя по тому, как старательно Анастасия протирала книги одних авторов и менее чутко других, сразу становилось ясно, что авторов – своих фаворитов она протирала особенно тщательно и даже нежно.
Ее внимание отвлекли голоса за окном: кто-то нарочито басовито читал стихи, в ответ вспыхивал кокетливый женский смех и даже раздавались повизгивания.
Анастасия посмотрела в окно, но ничего, кроме ярко светящихся огней коттеджей, разбросанных по территории Дома творчества писателей, не увидела, но зато поняла, что библиотеку пора закрывать. Анастасия усмехнулась, смущаясь даже наедине с самой собой, заглядевшись на портрет своего литературного кумира – Эдуарда Оболенского. В честь его завтрашнего юбилея в тот день она кропотливо клеила и разрисовывала фломастерами стенд с его книгами и этим портретом пятнадцатилетней давности. И осталась довольна своей еще не доделанной работой. Посмотрела на настенные библиотечные часы и, вслушиваясь в доносившийся с улицы смех, кокетливые повизгивания и подхватывающий их общих хохот постояльцев Дома творчества писателей, Анастасия самой себе сказала:
– А… С ужина возвращаются! Писатели, творчество! Да, поэзия без любви, без увлечений невозможна.
Скрипнула и приоткрылась дверь. Это бухгалтер Татьяна Ивановна заглянула и окликнула ее:
– Ой! Насть! Ты что это домой-то не идешь?! Сумерничаешь? Да никто уж не придет. После ужина писателям не до чужих книг. Им чужие ро́маны ни к чему! Своих достаточно! Ха-ха! Жописов, дописов и мудописов дома оставляют и…
Дверь за нею закрылась, но вскоре попрощаться до завтра заглянула в библиотеку и повариха Рая с большущей и тяжелой спортивной сумкой. И Рая тоже удивилась, что Анастасия не идет домой:
– Ну что ж ты домой-то не идешь? У тебя Кольке уже четырнадцать, за ним ведь глаз да глаз нужен.
Анастасия, не переставая стирать только ей заметную пыль на книге Эдуарда Оболенского, пояснила:
– Так завтра же юбилей, 50 лет Эдуарду Николаевичу Оболенскому. Нужно еще доделать юбилейный стенд.
Повариха, выразительно хлопнув себя по крутым бедрам, возмутилась:
– Да что ты все с этим Оболенским носишься?! Он к нам уж лет пятнадцать носа не кажет! Ну ладно! До завтра, Настя.
Вздрогнув от громкого удара с силой захлопнутой двери, Анастасия опять осталась в библиотеке одна. Вдруг она заметила, что нет на месте справочника Союза писателей. Анастасия удивилась, воскликнув сама себе:
– А где же справочник Союза писателей? Кому понадобился?
Анастасия машинально протерла пыль и с картотеки. Стала нервно перебирать библиотечные карточки, чтобы посмотреть, кто же взял справочник. И с усмешкой произнесла мало ей симпатичное, но звучащее как заклинание определение категорий постояльцев, проживающих в Доме творчества:
– «Жопис, допис и мудопис…»
«Жопис» – жена писателя, «допис» – дочь писателя, «мудопис» – муж дочери писателя. Так заполнялись путевки для членов семьи писателей и картотека библиотеки. Сами писатели в библиотеку редко заглядывают. Писатели пишут, а «жопис, допис и мудопис» читают, но только не писателей – своих членов семьи, а что-то совсем иное.
Но, судя по картотеке, никто не брал справочник, годами лежавший на видном месте без дела и никому не нужный уж много лет. И никто его никогда не брал. А теперь исчез! Это растревожило Анастасию.
Потом она залезла в стол, чтобы достать пачку цветной бумаги и клей. Она, вырезая из цветной бумаги цифру «50» и слова «лет», стала умело клеить поздравительный плакат юбиляра. Вот и готов стенд. Но опять Анастасия в тревоге задумалась о том, почему же нет на месте справочника Союза писателей.
– Да, тихо. Все разошлись. Можно и позвонить. Все ж межгород. Да и, чтобы Колька ничего не слышал, лучше позвоню отсюда, а не из дома. Господи, ведь я хотела как лучше, а вот как вышло. Нет! Сначала нужно проверить, не поехал ли Колька в Москву. Вот ведь нарывной он у меня! – подумала Анастасия и позвонила сыну.
Долго сын не брал трубку. Наконец она услышала подростковое мрачное полуприветствие:
– Ну чё? Кто там?
Анастасия, словно оправдываясь, залепетала:
– Коленька! Сынок! Это я – мама! Коленька! Не езди в Москву! Прошу тебя! Пожалуйста! Он ни в чем не виноват. Ничем меня не обидел! Он хороший, уважаемый человек! Да если б я знала, сынок, что ты все так поймешь, я бы никогда, никогда ни словечка тебе не сказала бы! Никогда, Коленька! Родной мой, не езди к нему в Москву, прошу тебя!
Но словно повзрослевший голос Коли в трубке прогудел злобно и отчужденно:
– Ничем не обидел? А то, что тебе ни разу не помог?! Про сына узнал бы! А нам легко было все эти годы? Ты и в столовке сверхурочные уборщицей подрабатывала… Эх! Мама! Да, мне тебя жалко! Тебе так тяжело было, а он, гад, ни разу не приехал! Денег бы хоть раз прислал бы! Вот поеду в Москву. Найду гада! И морду набью! Будет знать! Думает, если писатель, то ему все можно!
Анастасия умоляла сына:
– Коленька! Москва большая! Где ты его найдешь? Не дури, сынок!
Но Коля, не дослушав, по-взрослому рявкнул на нее:
– Ха! Мам! Да ты во всем такая. Да тебя вокруг пальца любой обведет. На обед в магазин выходила? А, вот! А я заглянул в библиотеку и спер справочник Союза писателей России. И адресок этого гада уже выписал! Все – пакуюсь!
Это было последнее, что Анастасия услыхала в телефонной трубке стационарного телефона библиотеки. Потому что Коля, не прощаясь, бросил трубку. Только короткие гудки остались между нею и сыном. Анастасия ясно осознала, что добежать до дома, чтобы удержать сына от поездки в Москву, она уже не успеет. Она почувствовала, что ее охватывает паника, что она тонет в отчаянии и бессилии.
Потому что в ее сознании одним грохочущим и беспощадным комом сложились все разрозненные детали жизни ее сына-подростка. Его увлечение и дружба с теми, кого называют «черные копатели». Он часто отправлялся с ними, как он гордо называл свои занятия, в экспедицию. Они копали и, что пугающе досадно, находили оружие времен Великой Отечественной войны. И уж такие умельцы оказались друзья-приятели Коли, что умудрялись восстанавливать, реставрировать это оружие, приводя его в боевую готовность. И как же Анастасия ругала себя за то, что не запретила, не остановила… Но внутренний голос, словно в насмешку, одернул ее коротким: «А что можно было сделать?» Мальчишка рос без отца. И эта взрослая компания дарила ему чувство присутствия в его жизни недостающей мужской части семьи. Большой дружной семьи, с пахучими свитерами, запашистыми носками, взрослым мужицким юморком и ужинами из только что открытых консервных банок на их охотничьих привалах у костра, пока готовится на огне добытая ими дичь. Эта его причастность к миру настоящих, сермяжных мужиков, упоение взрослостью и приобщение к их общей тайне – поиск и восстановление оружия – перевешивала все старания Анастасии приобщить его к чтению, чтобы увести от этой сермяжности. И все попытки отвлечь Колю от этого мира охоты, зачастую с тем самым восстановленным «черными копателями» оружием, – все оказалось напрасным. Все, что было так дорого Анастасии, не имело никакой ценности для ее сына Коли.
И тут Анастасия ужаснулась страшной догадке, от которой у нее ноги подкосились. Она подумала: а не с пистолетом ли поехал ее Коленька в Москву?
Она собралась и достала из глубины своего рабочего стола старенькую записную книжечку еще советских времен, в которой хранились имена многих людей из прошлой жизни, до появления сотовых телефонов. Имена, так и не перекочевавшие в сотовый телефон, потому что с кем-то жизнь развела, а кто-то и покинул этот мир и ни в том, ни в другом случае уже не позвонить – номер стал ненужным и забытым. Пролистав ее потрепанные страницы, Анастасия нашла нужный номер телефона. Сообразив, что нужно прибавить современный код Москвы, в надежде, что номер не изменился за столько лет, набрала номер. На том конце кто-то взял трубку. Анастасия облегченно вздохнула.
В трубке прозвучал женский голос. Но это был голос автоответчика:
– Литературный секретарь Эдуарда Николаевича Оболенского слушает вас. После короткого гудка оставьте свое сообщение. Мы вам обязательно перезвоним!
Анастасия буквально завопила в отчаянии:
– Послушайте, послушайте! Эдуард Николаевич в опасности! Понимаете – я очень виновата! Я очень виновата! Помогите! Мой сынок, Коленька! Он добрый! Но он хочет побить Эдуарда Николаевича!!! Я боюсь за Эдуарда Николаевича!
Женский голос в трубке тотчас перестал быть автоответчиком:
– Женщина! Вы сумасшедшая! Вы кто?!
Анастасия, стараясь все объяснить, продолжала:
– Да я Анастасия! Я читательница, то есть почитательница. Нет, я библиотекарь! Я боюсь за Эдуарда Николаевича! Мой сынок, ему четырнадцать, но он у меня крупненький, сильный… Ой, я не то говорю. Вы мне помогите Эдуарда Николаевича спасти!
Голос в трубке насмешливо переспросил:
– Вашему крупненькому сыночку так не нравится то, что пишет Эдуард Николаевич? А знаете, я его понимаю. Я бы этого Эдуарда… Эдика… сама бы придушила! Полную туфту гонит. Совсем исписался, старпер! Эта душещипательная тематика, все эти «лав стори», не литература, а литературные прописи в сиропе. Приятно, что среди молодых такие взыскательные читатели. Подождите, закурю. Интересный разговор получается у нас с вами, товарищ библиотекарь.
Анастасия попыталась начать «от печки», чтобы наконец стало ясно зачем она позвонила:
– Понимаете! У меня ребенок, сынок…
Голос в трубке нетерпеливо перебил ее:
– Это я уже поняла. И что дальше? Подождите, пепельницу возьму. Ой! Сейчас телевизор выключу… Ага, слушаю вас.
Анастасия, выдержав паузу, глубоко вдохнула и начала:
– Понимаете… У меня… ребеночек от Эдуарда Николаевича.
Голос в трубке с наигранным азартом уточнил:
– Кла-а-асс! Хорошенький? Это тот самый Коленька? Э… да он, поди, Эдуардыч по паспорту?
Анастасия, услышав такое, сама почувствовала, что покраснела, а телефонная трубка показалась ей ледяной и чугунной. Одеревеневшим языком она продолжила:
– Да! Конечно. Именно из-за паспорта все и закрутилось. Им же паспорта должны теперь в четырнадцать выдавать. Ну вот и обострился вопрос об отцовстве. Понимаете, одноклассники стали насмешничать. Дети жестоки… Безотцовщина, мать-одиночка – «однаночка» – и прочее, прочее. Словом, довели мальчишку. Я-то думала, он гордиться должен, что у него такой отец. Сын прекрасного писателя – значит, мальчик будет тянуться ко всему прекрасному. Понимаете, я сама с молодости стихи писала. Да и сейчас иногда пишу. Только никому не показываю.
Голос в трубке, явно затянувшись сигаретным дымом, откашлявшись, ответил:
– У вас бы и фантастика неплохо пошла. И где же это случилось?
И вдруг, не дожидаясь ответа, женщина запела давно забытую песню Джорджи Марьяновича: «…в какие времена? Три года ты мне снился, и вот уж тра-ля-ля!»
Анастасия, стараясь не сорваться в ответ на явно хамский тон, продолжала:
– Эдуард Николаевич Оболенский приезжал творить, то есть писать. Сюда, в Дом творчества писателей «Ругачево», а я здесь работаю библиотекаршей. Ну и…
Голос в трубке теперь не на шутку встревожился:
– Что?! Мой Эдька, гад! Гульнул?! А уж слезами обливался, клялся, вешался, топился. А сам только отъехал от Москвы. Я его действительно вместо себя сразу после первого нашего развода послала в Ругачево, ведь квартиру разменять нужно было. А тут все на нервах, вот так на время пересидеть и отправила… Все четко – пятнадцать лет тому назад! И сразу в загул? Вот сволочь! Он здесь, в соседнем доме живет, пусть ваш сынок приезжает, я ему адресок дам, готова продюсировать этой убойный сериал! Приму вашего Коленьку как родного! – выкрикнула женщина, но вдруг голос ее потеплел: – Да, а ведь он и есть родной! Ведь у нас с Эдькой детишек нет! Так и не нажили. Все сводились-разводились. Надо же – сын! А как Эдька обрадуется! А назвали в честь Эдькиного отца? Он был потрясающий человек. Завидую ему… Сын. Подождите, а он что?.. Погодите!.. Нет, а вы ему говорили? Извещали? Он что, врал мне все эти годы?! Сама убью гада!
Анастасия старалась пробиться к смыслу своего повествования, чувствуя, что сама вот-вот запутается окончательно:
– О, как все запуталось! Нет, вас никто не обманывал. И Эдуард Николаевич Оболенский ничего не знал все эти годы. И он тут ни при чем!!! Поверьте!
Голос в трубке возмутился:
– Это как это «ни при чем»? В летаргическом сне он вас осчастливил материнством, что ли? Нет, извините, что-то тут не так!
– Тут все не так! Понимаете, это старая история. Отец Коли не ваш Эдуард Николаевич! – возразила Анастасия.
– Ну уж и не я! Это точно! Я, знаете ли, пол не меняла, ни туда, ни обратно! Не транссексуал какой-нибудь! Не почетный член ЛГБТ! Хотя я и есть натуральный Эдуард Николаевич Оболенский! Собственной персоной! Я думала, что этот миф пятнадцатилетней давности давно уже разоблачен злыми журналюгами. И всем давно известно, что это мой творческий псевдоним! Но удивительно ведь. Вы же, как я поняла, библиотекарь, а не в курсе, что это мой псевдоним? – уточнил раздраженный женский голос в телефонной трубке.
Потрясенная услышанным, Анастасия воскликнула:
– Вы… Эдуард Николаевич?! Я вас так люблю! Ой, то есть извините! Я не то хотела сказать!
Голос в трубке ответил неожиданно раздраженно:
– У вас, знаете ли, столько противоречий, противоестественностей! Ну, знаете ли. Но мне, как писателю, не скрою, приятно! Кстати, меня зовут Ольга. А вас? Ах да, помню – Анастасия!
Анастасия впервые с начала разговора расслабилась и почувствовала, что наконец сможет все нормально изложить. И она начала с самого начала:
– Да. Я библиотекарь в Доме творчества писателей. Я – Анастасия. Я родила ребенка и думала, что он только мой ребеночек. Так случилось, что его отец погиб, даже не узнав, что я уже ношу Коленьку. Погиб в драке, дурной, пустой, по пьяни пырнули его. Вот такое оно, наше Ругачево! И все… Да наши отношения могли бы развиваться, но все случилось так стремительно. И так внезапно оборвалось. Его звали Николай. А я тогда зачитывалась вашими романами. Изумлялась тому, как глубоко вы чувствуете женскую душу, это ожидание любви. Поиск своей судьбы и женского счастья! И все-то у ваших героинь складывалось гораздо лучше того, чем они ожидали, на что надеялись. Ваши книги так поддержали меня в трудные времена. Я ваши книги всегда, каждый день протираю и отдельно, в числе самых читаемых держу. Другие меняю, а ваши книги всегда на виду держу.
Голос Ольги в трубке уже значительно теплее ответил:
– Спасибо… А я поэтому и представляюсь личным секретарем Эдуарда Николаевича, чтобы сказать, что он пишет новый роман на Тенерифе или где-то на Гавайях творит. Всегда чувствовала, что нужна сказка! А правды, горькой и честной, у всех и своей хватает. Понятно: стимул для развития личности ребенка хотели создать. Понимаю. Грустно. Анастасия! А как ваш сын меня найти собирался?
Анастасия, утирая глаза, ответила:
– Да вот сегодня он выкрал из библиотеки справочник Союза писателей. А там же, в справочнике Союза писателей, все адреса и телефоны. Коля нашел ваш адрес. А он, оказывается, обиду на отца затаил. А я об этом и не догадывалась, просто не думала о таком повороте событий. И с вашим адресом в Москву собрался.
Голос в трубке насторожился. Немного поразмыслив, Ольга ответила:
– Это радует! Там старый адрес. Вечно все в справочниках путают: адрес поставили старый, а телефон новый напечатали. Так что ваш Коля ничего и никого не найдет. Но что ж это получается: мальчишка ночью один по Москве бродить будет? Кошмар! Что делать? Позвоню в свою прежнюю квартиру, попрошу, чтобы отправили ко мне, накормлю, спать уложу и утром домой отправлю. Как только ваш сын появится, сразу вам, Анастасия, перезвоню. У меня ваш телефон высветился. Все! Пока! Позвоню туда, в квартиру, чтобы его перехватить!
– И в полицию тоже нужно позвонить! Ведь главное-то я вам еще не сказала! Точно не знаю, но возможно, что Коля вооружен. Вот так!
Анастасия, прощаясь, добавила второпях:
– Спасибо вам, Ольга! А я «созрела» всю правду Коле рассказать. И на могилку к настоящему его отцу ходить. По-человечески поминать его вместе с сыном в церкви теперь буду. – И, успокоенная, она положила трубку.
Тут вдруг раздался стук в окно библиотеки. И Анастасия бросилась к окну. За темным окном раздался голос Коли:
– Мам! Отменили последнюю электричку в Москву. Мам? Ну что ты там? Мама! Ты чё?! Плачешь?! Мам! Да не плачь! Не поеду я в Москву! Больно жирно им там, в Москве, будет: и ездить туда, и морды там всякие бить. Пойдем домой, мам!
