Надежда Александровна Белякова
Юркины дожди
Босс пристально смотрел на это, включив зажигание. Он машинально отметил про себя, что откуда-то сильно разит водкой. И вдруг увидел, что внезапно и неожиданно для него здесь же, на улочке, появился Стилет. Он бежал прямо к Марату. А тому никак не удавалось вырваться, но он смог увернуться и поднять что-то с земли.
В руке его блеснуло поднятое им, отколотое «розочкой» горлышко бутылки. Спасительная «розочка», которая осталась валяться неубранной с той вечеринки в их дворе. Он занес руку с «розочкой», но не успел нанести удар по руке похитителя. Внезапно брызнувшая кровь у него на глазах заливала грудь его обидчика, медленно обволакивая красным белую майку под его курткой, заливая брызгами все вокруг. Человек пошатнулся и неожиданно покорно рухнул. Марат сразу узнал стилет с наборной разноцветной ручкой, торчавший из груди похитителя. Он оглянулся и увидел Стилета, приготовившегося метнуть следующий нож, сделав левой рукой едва уловимый знак Марату. И Марат тотчас плашмя бросился на землю, ощутив, что второй похититель как раз разжал кулак и наконец отпустил ворот его куртки в тот миг, когда над головой мальчика с легким шорохом пролетел второй стилет. И похититель упал прямо на Марата. В этот момент раздался выстрел. И Марат, с трудом подняв голову из-под тяжести навалившегося на него тела, увидел, что это босс выстрелил в спину Стилета. И тот, сделав пару шагов, упал прямо перед Маратом.
Босс не стал выходить из машины, не забрал оставшегося третьего, когда увидел, что Марат вырвался от них и убежал домой, к матери в ателье. А поскорее завел машину и рванул отсюда прочь.
* * *
Запыхавшийся Марат почти выкрикивал, рассказывая матери, что произошло. Она металась по дому, старательно заперев для начала на все замки вход в ателье. Потом вызвала милицию и такси одновременно. И, успев собрать документы, приготовилась бежать из этих мест, прижимая к себе Марата. Только сейчас она рассмотрела на ладошке запыхавшегося сына перстень с рубином. Она задрожавшими руками взяла его. И, заметив, что он в крови, схватила тряпицу, подвернувшуюся под руку, и протерла перстень. Запекшаяся кровь въелась в бороздки надписи на внутренней стороне кольца. Отчего надпись стала еще отчетливей видна. Маргарита прочитала на внутренней стороне кольца давно знакомую вязь в восточном стиле, нанесенную гравером семь лет тому назад: «Нарзикул + Маргарита = Марат».
Больше ее в Рогачёво не видали. Дом она продала через московских риелторов.
* * *
С тех пор каждый год, в день Юркиных похорон, в наших местах всегда дождь. Хоть ненадолго, хоть чуточку, но поморосит иной раз до полудня. И потому с тех пор всегда собирается народ в это время хлебнуть «Столичной»-отличной на помин души нашего Юрки. А быть может, и не только его души! Слух об этой диковинке в наших местах давно и далеко разошелся. Находится, правда, и не верящий в это народ. Но ведь это каждого 25 ноября легко проверить можно. Приезжайте к нам в Петрово. Встаньте у Юркиного дома. И всего делов-то – немного подождать, когда дождик начнется. А он обязательно начнется со «Столичной»-отличной». Ну, а уж закусь, конечно, свою прихватите! Если, конечно, вы не «солнцееды» какие-нибудь!
Арина
Повесть
Глава 1
Живет в нашем Рогачёве красавица Арина. Настоящая красавица, а не такая, как в модных журналах: вобла сушеная, вместо лица – один ботокс да татуаж пластиковой наклейкой на силиконовой улыбке красуется. Не такая, а дивная красавица – очаровательная толстушка двадцати лет, с голубыми глазами-незабудками на миловидном курносом личике, украшенном россыпью веснушек. Но осталась позади школа, а вместе с нею и прозвища, и детские годы. И стала наша Аринушка – Ариной, а иной раз и официально – Ариной Родионовной. Но главное, что выросла наша Аринушка такая рукодельница! Чуть свободный вечерок – не скучает, строчит на машинке, делает свой авторский пэчворк, как стало модно называть в последнее время наше исконное лоскутное шитье. Арина и дом украсила лоскутным шитьем, и, фантазируя, создавала из него смелую одежду, которую сама и носила вместо магазинной, покупной. И это всегда выделяло ее из повседневного облика жителей Ругачева.
И сама нафантазирует иной раз обнову, но, конечно, порой и журналами, и моделями в интернете вдохновляется, сама и сошьет. Так и в этот вечер – вертелась перед зеркалом, примеряя и критически осматривая и себя, и свое шитье. Закалывала, где нужно исправить. Опять строчила. А ведь уже поздно. За окном темно. Утро следующего дня – будний день в Ругачеве. Но успела засветло дошить, как задумала. И поэтому утром Арина пошла на работу в достроченной накануне ею разноцветной, но изысканной, артистично выполненной, на тему русского ватника куртке, дополнив ее в фольклорном стиле длинной, несколько хиппарской, но с фольклорным оттенком юбкой. Которую, конечно, также сама придумала и сшила.
Встреченные ею у дома бабки, баба Надя и баба Люба, заохали от восхищения. И Арина, довольная тем, что, судя по тому, как бабульки осматривают ее обнову, вещь удалась, приветливо поздоровалась с ними:
– Здрасьте, бабули! Как здоровье, баба Люба? Как спалось, баба Надя?
Словоохотливые бабульки, весело и приветливо кивая в ответ, поздоровались с нею:
– Спасибо! Все слава Богу! И тебе не хворать, Аринушка! Ну ты рукодельница! Опять обнова! Ну ты прям цветок! Но разве ж нынче этим мужиков залавливают? Эх! Так и прострочишь на бабкином «Зингере» всю свою молодость! Таперячи на дискотэку ходить нужно! Там как раз потемки. Ну чё смеешься-то? Чё смеешься? Думаешь, если у бабы Любы зубов нет, то и мозги тоже выпали? Умная ты, да только глупая! Жалею я тебя!
Арина только рассмеялась в ответ:
– Ой, баба Люба! Уж ты присоветуешь! Мужики не караси, чего ж их ловить-то! А мне и без дискотек не скучно! На работе целый день танцую по столовке. До смены нужно успеть рабочим завтрак на пятьдесят персон сделать. Ну, я побежала!
Когда Арина вошла в столовую, ее напарница, Мария Ивановна, женщина сорока лет, уже хлопотала, приготавливая столовую к приходу посетителей. Арина переоделась в белый халат и поварской колпак. С удовольствием разглаживая свой новый наряд, уже наброшенный на вешалку, повертела перед собой, полюбовалась и повесила в шкафчик в подсобке, достав оттуда отложенные накануне вырезки новых рецептов блюд. Ведь, кроме рукоделия, она и кулинарией увлекалась. Она была поварихой в столовой частной фирмы, в которой работали строители. Она собирала рецепты и готовила по ним порой изысканные блюда. К удивлению своей напарницы, Марии Ивановны, не уносила ничего домой, а готовила с фантазией. Арина относилась к продуктам как художник к краскам.
Второй повар на этой кухне, ее помощница Мария Ивановна, пришла раньше Арины. Арина вошла, поздоровалась и достала еще не испробованные ею рецепты. Разложила их на столе, явно затевая что-то новенькое.
Мария Ивановна, протирая тряпкой столы, это сразу приметила. И, видя, как внимательно Арина изучает новый рецепт, что-то съязвила, но все равно было видно, что Арина ей по сердцу:
– Арина Родионовна пожаловала! Ну, опять какое-нибудь «блянманжэ» запузыришь? И меня к глупостям приучаешь! Ой, Арина, выдумщица ты! А по мне, так омлет на завтрак, в обед компот – вот и все кружева! Мужиков тоже, знаешь, баловать не рекомендуется. Младенчиков – и тех закаливают. А уж с этими точно построже надо бы! А ты все витаешь, какого-то своего Пушкина поджидаешь!
Но у Арины на эти слова было свое мнение:
– Мария Ивановна! Но ведь мы весь день на работе! Время и так, и так пройдет, так лучше, чтобы было интересно, творчески. Хозяин фирмы деньги на продукты отпускает, можно выбрать, с чем работать.
Но Мария Ивановна к вопросу продуктов относилась очень строго:
– Вот именно! С умом средства выделяет! Чтоб мы и себя в ущерб столовой не обидели! А ты то «ужин Клеопатры» затеваешь для рабочих, то вместо харчо «версало» какое-то варишь!
– Да не «версало», а «супэ де ла Версаль»! – опять поправила ее Арина.
Но Мария Ивановна возразила:
– Да один хрен, Аринушка! Мужику нужно, чтоб сытно было, и баста! Они ж копают весь день! Кирпичи ворочают! А ты все выдрючиваешься! – по-простецки обобщила Мария Ивановна, чем уже не на шутку задела Арину.
– Не выдрючиваюсь я! Просто для меня продукты как краски и палитра для художника. Я хочу с ними работать, изучать новые рецепты и придумывать свои.
И с этими словами Арина достала папку с вырезками из разных журналов, с уже воплощенными рецептами собранных ею кулинарных изысков и еще не испробованными. Положила туда новые рецепты и выбрала рецепт на этот день. Но по тому, как низко склонилась она над своей папкой, Мария Ивановна поняла, что напрасно она так перебрала с утра пораньше с критикой. И поэтому обратилась к Арине:
– Понятно! «Сенька-поп, зачем пришел?» – «За краской!» Ну да! У тебя ж не семеро по лавкам! Молодая ты! Тут перекусила – и порядок! Ну, чего на сегодня затеяла? Какие нынче извращения мариновать будем? – закончила она примирительно, чтобы не портить рабочий день.
И вот спелая кустодиевская пышногрудая красавица лет двадцати и ее помощница Мария Ивановна принялись колдовать у плиты. А за окном так по-весеннему разгалделись вороны. И таяли сугробы, словно забытое мороженое на празднике с зажигательными танцами. Весенний джаз капели по крыше и по навесу над входом радовал приближением ранней в том году весны.
Работа еще не началась. Но кухня уже кипела, шипела и пылала. И Арина, обрадованная тем, что минутка препирательств завершена, торжественно объявила:
– Сегодня готовим «Рев дю сюльтан».
– Арина! Да это ж как есть-то, если и не выговорить?! – возмутилась Мария Ивановна, но уже без былого напора, потому что пора было расставлять хлебницы с нарезанным хлебом.
И обе поварихи начали расставлять на столах хлебницы с хлебом, после чего Арина прикрепила на стену выбранный рецепт и стала читать его вслух:
– Это французское название, а по-русски – «Мечта султана». Берем десяток яиц и…
Тут ее опять перебила Мария Ивановна, прыская от смеха:
– Ну, это ясно-понятно, с чего султан начинается, то есть его мечта. Ну ладно тебе, Арина, уж и пошутить нельзя!
И, несмотря на препирательства, работа все же началась. Зашумели плиты столовой для сезонных рабочих. И обе стали готовить завтрак и задуманный Ариной изыск к обеду.
Первым в столовую пришел Толик, как обычно с гитарой на плече. Достаточно было беглого взгляда, чтобы догадаться, что Толик явился после бурно проведенной ночи. Он оглянулся и, быстро достав из кармана носки, воровато надел их, пока не видели дамы, колдующие у плит. Потом крикнул им из зала столовой:
– С добрым утром, милые дамы! Как вкусно у вас всегда пахнет!
Арина, видя его, вспыхнула румянцем на щеках и загорелась от нахлынувшей нежности к этому красавцу – Казанове местного значения. Она была тайно влюблена в Толика, прораба одной из бригад сезонных рабочих, красавца и сердцееда тридцати лет. Но ничего, кроме страданий, эта влюбленность ей не принесла. И ее напарница, Мария Ивановна, вынесла ему стандартный завтрак на подносе, потом продолжила раскладывать хлебницы с хлебом, стаканы с бумажными салфетками – готовить столовую к завтраку строителей. Обе заметно оживились, увидев обаятельного и бесшабашного Толика.
– Аринушка, душа моя! Арина Родионовна! Дай кофейку! И покрепче! Отчего я не Пушкин?! Все беды на земле оттого, что не на тех женятся! Вот если бы Пушкин женился на Арине Родионовне! – притворно трагически восклицал Толик, пока Арина готовила ему хороший, крепкий кофе.
Но и Мария Ивановна «вставила свои пять копеек» в общую топку разговора:
– Вот именно, Толик! До сих пор бы тот Пушкин огурчиком бегал бы! И до сих пор песни бы пел!
Толик, вдыхая аромат кофе, полностью согласился с нею:
– Точно! Все мы, мужики, такие… даже если и Пушкины! А кстати, и я вам свое новенькое спою, – сказал Толик и одновременно на салфетках что-то увлеченно стал писать. Дописал. Перечитал, явно довольный результатом. Взял гитару, стал подбирать аккорды, пробуя петь только что сочиненную им песню «Треугольники любви».
Тут в зал столовой вошла Арина с горячим кофе, который так обрадовал Толика, но сначала он решил спеть своим первым слушательницам. Мария Ивановна съязвила:
– Ой-ой! Ранний ты наш! Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела!
Но Толик запел, и неплохо запел, несмотря ни на какие препятствия:
Треугольники любви Бермудскими бывают.
Пропадаем мы в них, словно в вечность канув.
Треугольники любви лабиринтом Кносским.
Бродим в них до зари в бессонницы обносках.
Треугольники любви жаждут биссектрисы.
Разделите же их!
Да не делится искренность!
Треугольники любви – ветви древа,
Что в Эдеме проросло, яблоком созрело.
Толик пел, а дамы заслушались, забыв о своей работе. Но вдруг Мария Ивановна взглянула на Арину – и даже расстроилась, видя, какими влюбленными глазами та смотрит на шалопута и разгильдяя Толика. Тут уж Мария Ивановна, едва дождавшись, когда Толик закончит свое выступление, тотчас руки в боки – и ну возмущаться, выразительно покачивая большим столовским половником:
– Толик! Треугольный ты наш! Что ж это ты такое поёшь?! Ты о единственной и неповторимой любви девушкам-то пел бы! Треугольники? Хм… Я б тебя за все твои треугольники так отделала!
Но негодование Марии Ивановны нисколько не помешало Толику с наслаждением допить прекрасный кофе, украшенный премудростями кулинарных фантазий Арины.
А потом Толик в ответ Марии Ивановне, перебирая струны гитары, примирительно выдал Окуджаву, кивая на ее половник:
– Вот, Мария Ивановна, если б не это: «Мы были б счастливы! Куда же гонишь ты своих коней?!» Подумайте, Мария Ивановна! Вы слишком строги! – высказался он, подчеркнув свое мнение бравурным аккордом, и, театрально изображая нарочитый испуг, убежал из зала столовой, подмигнув Арине на прощанье.
Конечно, Марии Ивановне он тоже был симпатичен, но она почти по-матерински жалела Арину, безответно влюбленную в Толика, потому и сердилась на шалопута. В сердцах она пробормотала себе под нос:
– Бывают люди, а бывают на блюде!
А прораб Толик уже работал, отчитывал рабочих, распределял работу между ними. А из окна кухни любовалась Толиком Арина. Там она кашеварила, крутилась с большущим половником, что-то помешивая им в огромных котлах. В одном бурлил борщ, в другом таинственная «Мечта султана».
Арина опустила половник в борщ и опять взглянула в окно. Тут она увидела, что Толик, выразительно погладив усики, игриво подмигнул ей. Она, всплеснув от смущения руками, машинально выдернула из котла с борщом и половник. Засмотревшись на сердцееда Толика, не отрываясь, зарделась и обомлела от радости, выразительно прижав к груди половник. От борща, оставшегося в половнике, на ее белом халате проступило пятно цвета бордо в форме сердца. Она замерла и не заметила, что котлы, кастрюльки и алюминиевые чайники – все разом закипели. Сковородки подгорели. Подбежала ей на помощь Мария Ивановна и, спасая завтрак, от души обругала ее, остолбеневшую с блаженной улыбкой на губах. Потом, конечно, как и раньше, начала жалеть Аринку:
– Толик только голову тебе, девке, дурит, а тебе замуж пора!
– Со всех сторон твердят: «Замуж пора! Замуж!» – словно я сама, без «замуж», недочеловек какой-то! А вы, Мария Ивановна, сколько раз замужем были?
– Ну, знаешь, мужья не деньги, что их считать? Да я смотреть не могу на твои мученья! Слушай, есть тут одна бабулька, ну, знаешь, как знахарка. Ну, ведунья она. Что-то такое знает и ведает и потому может сделать так, что и не такие с букетами явятся. И на коленках вокруг дома ползать станут. И женятся как миленькие. Она может тебе помочь! Ну, чтобы очаровать и женить. А я знаю, как к ней пройти! К этой к ведунье-вещунье, чтобы та поворожила какими-то только ей ведомыми способами, которые обладают чудодейственной силой исполнения желаний.
Обе, посмотрев на высоко висящие настенные часы, прикинули, что еще минут двадцать на этот важный разговор у них есть. Они, не сговариваясь, заперли дверь столовой. Выдрали пустые листы из «Книги жалоб» ругачевской столовой «Мечта». И Марья Ивановна принялась старательно чертить на нескольких листах план, как пройти через лес к той ведунье. Сколько елок пройти, через какой именно пень березовый перепрыгнуть, какой ручей задом наперед вброд перейти. Потом – сколько раз налево, сколько направо повернуть. И всякое такое прочее. План вскоре был выложен вдоль всей столовой. Пока Мария Ивановна чертила, она рассказывала, поясняя все трудности пути к счастью:
– Но сколько ей, ведунье, лет, никто не знает, а живет она в том потаенном месте так давно, что еще моей прабабке, Марье Ивановне, приворожить помогла. Так давным-давно живет, что памятью слаба стала, да и глуха как пень, но дело ее верное! Уж коль взялась за дело – все получится! Но для памяти нужно ей что-нибудь подарить. Она те подарки берет и тогда уж точно не забудет поворожить для того, кто ей это подарил.
В двери столовой все настойчивее и сильнее стучались голодные рабочие, но Арина и Мария Ивановна не сдавались, потому что никак не могли бросить свой план действий. Взятые штурмом двери столовой не выдержали. И распахнулись, отбросив в сторону засов. Но тут рабочие обомлели и замерли в дверях, увидев престранную картину. На полу сидели Арина и Мария Ивановна и, как безумный пасьянс, раскладывали между столов испещренные загадочными чертежами и планами страницы, вырванные из жалобной книги столовой «Мечта». Оторванная обложка книги валялась в стороне. А в воздухе витал запах подгоревших котлет.
Глава 2
Глубокая ночь настала, и звезды сверкали так ярко, словно хотели нашептать что-то невероятное, но очень ясное и важное. И звали, звали в неведомое и таинственное. Так, что не уснуть было Арине. И она подошла к окну. Откинув занавеску, Арина посмотрела на улочку за ее окнами, по которой ей предстояло всего через несколько часов пойти к ведунье в надежде, что перевернется вся ее хоть и хорошая, но скучноватая жизнь и наполнится счастьем, любовью, страстью. И поэтому нужно спать, просто спать, чтобы утром встать полной сил, чтобы все задуманное состоялось.
С этими мыслями Арина вздохнула и опять легла в постель, натянув на себя одеяло, укрывшись с головой. Вытянув руку из-под одеяла, она погасила торшер, стоявший рядом с ее кроватью. Но вскоре, отбросив одеяло, опять включила торшер, встала и подошла к столу. Вздохнула, посмотрев в угол рядом с дверью, на стоящие там рыбацкие резиновые сапоги ее деда, чудом уцелевшие, которые специально для этого случая она раскопала в чулане. Достала из шкафа рюкзак и повесила на спинку стула. И опять легла, чтобы досыпать те оставшиеся до утра несколько часов.
И действительно, сны ей снились какие-то быстрые, как в ускоренной съемке, словно пытались уместить все отпущенные ей в эту ночь сны в оставшиеся до утра часы, но из-за потраченного на сомнения и сборы времени ночи часов этих осталось так немного. И уж теперь Арина заснула крепко. Так что до рассвета и не шевельнулась. Но с первыми лучами солнца она проснулась. Встала с кровати и подошла к столу. Внимательно посмотрела на нарисованный план дороги к ведунье. Арина была в смятении и полна сомнений. Вздохнула и, словно приняв окончательное решение, стала собираться в путь.
Испекла большую кулебяку, дразнящим запахом которой наполнился дом Арины. Запах детства, семейного праздника, тех лет, когда все еще были живы. И на душе Арины стало тепло и спокойно. И она собирала гостинцы, провизию в душевном спокойствии. Достала из буфета шкатулку. Открыла. И, перебирая свои побрякушки, выбрала мамину брошь с ярко сверкающими камушками. Все это – корзину, полную снеди, вместе с планом дороги, лоскутное покрывало в подарок ведунье и брошку – она собрала и уложила в дорогу. С этим и пошла вперед к новому будущему – к ведунье.
Путь был трудный. То она отсчитывала сколько-то берез от тропинки. То у какого-то пня поворот. Выбившись из сил, Арина достала из-за пазухи своего красочного, состеганного ею ватника план пути к ведунье. Стала читать сама себе вслух, перебирая разрозненные листки, чтобы лучше запомнить:
– А теперь нужно вброд, пройти не оборачиваясь, задом наперед. А это зачем? Ох! Но раз надо, так надо! – прочитав, изумилась Арина, покорно повернулась и пошла задом наперед, как было написано на разрозненных листах жалобной книги столовой, продолжая читать вслух самой себе инструкцию: – Дальше читать вслух: «Лягу я, помолясь! Встану я, благословясь. Пойду из ворот в ворота. Встану я, раба Божья Арина, в чистом поле, чтоб ни жить, ни быть без меня не мог раб Божий Анатолий, чтоб соль ему была не солона, чтоб вода не мокра, чтоб день не в радость, чтоб ночь не в сладость. Крепкое слово, как камень горюч, сколько его ни крючь!» – преодолевая все кочки, буреломы, завалы сломанных веток, заросли крапивы, твердила Арина, как заученный урок.
Но чуда не произошло. И Арина еще долго бродила и плутала по лесу, повторяя магическое заклинание. Ее голос осип, повторяя эти старинные заклинания; то запыхавшись, то с усталостью и досадой, но она повторяла. Но сторожку все не находила, хотя окрестности уже тонули в красных, сиреневых и оранжевых красках заката. Арина раздвигала еловые лапы, уже не пугаясь исцарапать лицо, все уже сплошь покрытое свежими царапинами от ветвей елей в непроходимых чащобах на ее пути. Произносила тот заговор в полном изнеможении, со сбитым дыханием. И в тот момент, когда уже стало быстро темнеть, она наконец нашла ведунью, произнося:
– «Чтоб день не в радость, чтоб ночь не в сладость! Крепкое слово, как камень горюч, сколько его ни крючь!»
Когда с этими словами Арина раздвинула ветви, то увидела сказочной ветхости избушку. Арина поднялась по скрипучей лесенке и постучала в грубо сколоченную из необструганных досок дверь. И, проскрипев, дверь открылась. Арина увидела, что за дверью, за порогом сторожки, словно ожидая ее, стоит старушка. Она приветливо улыбалась Арине. У ее ног вился и ластился черный кот. Эта махонькая, улыбчивая, сухонькая старушка показалась Арине такой светлой и милой, что трудно было предположить в ней что-то колдовское-мистическое. Ничего инфернального. Это так удивило Арину, что она замерла в растерянности. А старушка ласково приветствовала ее, почти оглохшую от силы сердцебиения своего взволнованного сердца.
– Заходи, Аринушка! Отдохни с дороги, девонька! – пригласила ее в дом старушка.
Внутри избушки оказалось неожиданно уютно. Это была явно не Баба-яга. Все в жилище было украшено рукоделием, кругом красовались вязаные салфеточки, на столе – скатерть, на полу – домотканые пестрые дорожки. На стене – лубки. И фото кинозвезд, даже Софи Лорен, Мерилин Монро, Клаудии Шиффер, с благодарными надписями ведунье по-английски. Перед лубком с красавицей восемнадцатого века Арина замерла. Залюбовалась. Она присмотрелась и поняла, что это большого размера игральная карта, дама пик, вставленная в старинную рамку.
Старушка тотчас протерла рамку и пояснила Арине:
– Не узнала? Так это ж я в молодости. Проходи! Присядь, девонька! Посиди, отдохни, – сказала старушка с керосиновой лампой в руке, освещая жилище.
Арина присела на скамью. Раздалось многозначительное покашливание. Арина смутилась, оглянулась и увидела, что на скамейке у стены напротив сидят еще двое посетителей, несколько смущаясь друг друга. Они были смущены тем, что их тут видят. Глядя на них, сразу становилось понятно, что каждый из них сам по себе и что она, Арина, не первая. На скамейке в избушке она увидела молодого панка с разноцветным ирокезом на голове и гитарой. Рядом с ним на самоструганой скамейке сидела солидная бизнесвумен, с презрением поглядывающая на всех. Они уже подарили что-то «для памяти» ведунье и, видимо, уже изложили свои пожелания. Их памятки-подарки лежали на подоконнике. Горстка перстней с черепами, крупные цепи белого металла – очевидно, это была памятка от парня с электрогитарой. А рядом красовалась толстая пачка долларов от бизнесвумен.
Арина отстегнула брошь от куртки и стыдливо положила рядом с уже лежащими памятками. Отдала старушке все для нее припасенное: и приготовленную еду, и красивое, яркое, достроченное накануне лоскутное покрывало. А протягивая старушке брошь, сказала:
– А это вам, бабушка. Бабушка! Пусть Толик мне предложение сделает! Сможете? – с надеждой в голосе спросила Арина.
И старушка, щуря подслеповатые глаза, приветливо ответила ей:
– Конечно, милая! Сделает как миленький! Придет и сделает тебе предложение! Да куда ж он денется от такой-то красавицы и рукодельницы?! – добавила старушка, расстилая подарок Арины, ее новое лоскутное покрывало, состроченное перед походом к старушке.
Постелила его на широкую скамью, разглаживая своими сухонькими, но натруженными ручонками. Немного помолчав, глядя на покрывало, вдруг зашептала какое-то заклинание. А потом вдруг схватила покрывало и, высоко подняв его над головой, словно экран перед Ариной, сказала старушка ей с хитренькой, но ласковой улыбкой:
– Сама-то, Аринушка, глянь, посмотри повнимательнее – быть может, что-то интересное для себя и увидишь.
И вдруг лоскуты на ее же покрывале точно ожили. И лоскут с незабудками зашевелился от ветерка, одни цветочки распускались, другие увядали. Лоскут в горошек превратился в слова, а затем в строчки. А потом и вовсе закрутились все лоскутки разом, словно невидимая рука замесила их в общий пестрый лоскутный хоровод. На одном ярко-зеленом лоскуте проступила надпись: «Made in Italy». А еще через мгновение лоскут этот стал огромным, во все покрывало, но теперь уже прозрачное, словно окно в другой мир.
И увидела Аринушка лето, да не наше это было лето. А в далекой Италии. Словно ожили страницы учебника по географии или глянцевых журналов. Замелькала перед ее глазами Италия. Панорама Рима. Мелькали площадь Испании, фонтан Треви, промелькнули милые старинные итальянские улочки. На одной из улочек Арина увидела, что из здания выходят незнакомые ей люди. Это были теперь уже бывшие муж и жена после развода. Впереди шел раздраженный Томазо. Это был Томазо Дантеццо, преуспевающий итальянский бизнесмен, элегантный мужчина лет под сорок. Он выходил из здания суда. А следом, за его спиной – тоже взвинченная событием состоявшегося бракоразводного процесса, но теперь уже бывшая его жена. Настоящая итальянка с орлиным профилем и густыми черными волосами. К ней подбежал ее любовник с роскошным букетом и успокаивал ее. Томазо оглянулся и, видя эту сцену, сделал выразительный жест типа: «А! Ну и черт с вами!»
Каждый, не прощаясь, уселся в свою машину. Разъехались в разные стороны. Томазо срывает галстук и швыряет его на заднее сиденье. Мчится и выезжает за город, не останавливаясь, срывает обручальное кольцо. И, открыв окно машины, вышвыривает кольцо как можно дальше от себя. И кольцо резво катится вдаль. И катилось оно все дальше и дальше, подскакивая на неровностях. Оно миновало солнечную летнюю Италию, промелькнули достопримечательности; Ватикан, собор Петра… Потом кольцо, брошенное Томазо Дантеццо, и дальше проскакало по сугробам, минуя Москву, Красную площадь, промелькнули и многие другие достопримечательности России. Взвивались космические ракеты, на сцене Большого театра блистало и звучало «Лебединое озеро» – промелькнул и танец маленьких лебедей, а кольцо все мчалось и мчалось, все дальше и дальше. Катилось оно по трассе, обгоняя фуры, пока со звоном не налетело на дорожный указатель с надписью «Ругачево». Покрутилось на месте и отлетело в сторону. Мелькнула панорама этого провинциального городка под Москвой. Кольцо прикатилось сначала к стройке, а потом закатилось под окно дома, где живет сама Арина Родионовна.
Но тут вдруг услыхала Арина голос старушки:
– Ах, какая ты умелица – так вкусно пахнет! Ну, гости дорогие, присаживайтесь к столу! Арина нынче нас угощает!
И вправду, ароматом пирогов и кулебяки наполнилась вся сторожка.
Арина поняла, что она заснула, присев на скамью, на которой старушка расстелила ее подарок – лоскутное покрывало. Она в изумлении потерла глаза, мысленно перебирая тот ясный, отчетливый, но очень странный сон.
Пирогами Арины и кулебякой с удовольствием угостились и старушка, и ее гости вместе с Ариной, что ведунью очень обрадовало. Потому что понимала она, что обратный путь ее гостям предстоит нелегкий. Гости попили чай, и вскоре все трое отправились обратно.
А старушке-ведунье еще предстояла работа. Но ее рабочее время – глубокая полночь. Поэтому, проводив гостей, старушка легла спать, набираться сил. Ночь была душной, жаркой. Поэтому окошки старушка распахнула перед сном пошире. И заснула она легко и крепко, так что и разгалдевшиеся посреди ночи сороки ничуть ее не побеспокоили. Одна из сорок так расхрабрилась, что села на подоконник сторожки. И стала с любопытством рассматривать, что да как в домике старушки. Ее внимание, как на грех, привлекла брошь, которую принесла «для памяти» Арина. И блестящие камушки, украшавшие ее, так поблескивали в свете полной луны, что сорока не смогла отказать себе в удовольствии стащить эту памятку Арины. Не зря же говорят – сорока-воровка. И, ловко подцепив брошь клювом, сорока улетела с брошью, чтобы украсить свое гнездо в ветвях дерева, стоящего рядом с домом старушки.
А спать старушке предстояло до самого позднего вечера следующего дня.
Уж вечерело, когда старушка проснулась. Красный закат окрашивал все вокруг. Подошла к окну ведунья. И собрала памятки-подарки. А то, что броши нет, этого старушка и не заметила. Чистой водицы попила и отправилась в путь с этими вещами, уложив их на дно большой потрепанной корзины. Опираясь на клюку, она уходила вглубь леса шаткой старушечьей походкой все дальше и дальше. Впереди шел ее черный кот, глаза которого горели зелеными и желтыми огнями, как прожекторы, освещающие ей путь. Вышла на полянку, за которой притаился обрыв. Кряхтя и по-стариковски причитая, она спустилась на дно обрыва. И, оказавшись на самом дне обрыва, немного отдышавшись, вдруг ударила клюкой о землю трижды с силищей, бог весть откуда в ней пробудившейся. И из того самого места, куда она трижды ударила клюкой, начал бить родник. Да так, что обрыв молниеносно заполнился водой. Вскоре здесь образовалось озерцо.
Старушка бросила клюку и ловко вспрыгнула на нее, как на плот. И на его узкой поверхности, как на сцене танцпола, в центре которого взметнулась мощная струя воды из родника, старушка как заплясала вокруг этого «фонтана», бьющего разноцветными струями воды. На своей подвластной каждому ее движению клюке она отплясывала, разбрасывая памятки-подарки своих недавних гостей. Это были более чем неожиданные в ее возрасте танцы-пляски: то это был брейк-данс, то старушка ходила вперед и назад вдоль клюки, лежащей на воде, вокруг фонтана, как топ-модель по подиуму, кокетливо запахивая и распахивая свой потертый ватник, как роскошное манто.
