Надежда Александровна Белякова
Юркины дожди
Глава 7
Арина тихонько побрела по опустевшим улочкам засыпающего города, тихо плача, уткнувшись в воротник манто. Спотыкаясь на разбитой за лето дороге. Один раз даже упала, но опять пошла, словно на что-то еще надеялась. Арина спешила туда, где была ферма Томазо. Но, оказавшись там, увидела лишь руины времен перестройки на том же месте – на заброшенном пустыре.
– Действительно! Как же я забыла, что с девяностых как все растащили, так тут пустырь, заброшенный с тех пор! Что ж это со мной?! Неужели я «ку-ку»? – в отчаянии воскликнула Арина, окаменевшая от полной растерянности, одна посреди пустыря, кутающаяся среди лета в роскошное манто, в ледяном лунном свете – зловещая ночь пролегла границей, поглотившей ее прошлое, совсем недавнее счастье. Ночь, пустырь, руины заброшенной фермы времен перестройки. Арину испугало ее собственное предположение, она плакала, выла от безысходности на безучастную луну, размазывая по лицу косметику, которую так старательно до того наносили подружки перед зеркалом и пели.
Арина решила возвратиться в свой дом, к себе, в надежде там, за резными, узорчатыми наличниками, спрятаться от настигшего ее кошмара. И она пошла домой, но едва приблизилась – увидела, что у дома ее караулит Толик. Она его видела со спины, но вдруг он повернулся на звук ее шагов. И лицо его пронзительно ясно осветил уличный фонарь. И Арина отчетливо увидела, что его лицо «украшено» теперь уже двумя фингалами, под каждым глазом. Но теперь было видно, что он явился с «серьезными намерениями» – с букетом ромашек. Он не увидел Арину, и, к счастью, ей удалось увильнуть.
– Господи! Толик! Только этого не хватало… – шепотом вырвалось у нее, и Арина, увидев его, буквально отскочила назад, вовремя спрятавшись за старым деревом.
Он не увидел ее. Только собаки с разных сторон сильно залаяли. Толик попытался залезть в окошко Арины. Но провинциальная жизнь – это чудище стоглазое, всегда начеку и все бдит и зрит. Нет тайн в провинциальной жизни. И эту попытку Толика проникнуть в дом Арины, конечно, тоже приметили и обсуждали меж собой старушки-вострушки, соседки Арины:
– Гляди-ка! Вона какой домовой! Да это ж Толик-шалопут! Тоже в домовые подался, – прошептала баба Надя, стоя у окна босиком, в ночной рубашке, отодвинув занавеску с вышивкой ришелье, сшитую и вышитую ею еще в молодости, а значит, давным-давно.
Пользуясь тем, что Толик занят преодолением забора, огородившего палисадник с любимыми Ариной тюльпанами по весне, а в конце лета – мальвой, Арина бежала подальше от своего дома, не разбирая дороги, потому что слезы застилали глаза. Вытирая ладонью слезы со щек, плакала, вспоминая былое счастье с Томазо.
Она очнулась, уткнувшись, словно в плечо лучшей подруги, в широкий и могучий ствол старой ивы, склонившейся над рекой. И только теперь смогла отдышаться после побега от своего дома. Пробираясь через осоку, спустилась к реке, стараясь никому не попадаться на глаза… Запахнула шубу. Решительно пошла к реке. Плакала и размазывала косметику, которую старательно до того нанесли с Татьяной. И в полном отчаянии и удушающей тоске решила, что лучше прямо сейчас утопиться, только бы не возвращаться к прежней жизни без любви, без Томазо, без его милых шуток и такой чудесной улыбки.
Она хотела сбросить шубу на берегу реки, но решила войти в воду в шубе, рассуждая, что именно она как нельзя кстати: «Намокнет – станет тяжелой, вместо камня на шее. Быстрей отмучаюсь! Ведь ну как мне теперь жить?! Томазо, где же ты? А был ли ты? Может быть, я просто рехнулась?»
Камень у реки – большой валун, точь-в-точь как тот, на котором уже лет двести печалится васнецовская Аленушка в Третьяковке. И Арина присела на него в глубокой задумчивости. Плакала, снимая тапочки, и, аккуратно поставив их на валуне, сама соскользнула в теплую летнюю реку. И решительно пошла на середину реки, где было поглубже. Река была неглубокая. Арина дошла почти до середины, глубоко вдохнула, подняв в отчаянии к луне свои белые стройные руки, но замерла, обратив внимание на странные щелчки, раздающиеся у нее за спиной, словно кто-то стрелял из игрушечного пистолета. Этот звук отвлек ее.
Она оглянулась, всматриваясь в противоположный берег. Оказалось, что в этот момент Арину с упоением фотографировал какой-то засевший в кустах фотограф.
А это был фотограф, работающий с самыми знаменитыми топ-моделями для известных журналов мод и гламурно-светской хроники. Он как раз искал новый образ. Ему нужно было отснять коллекцию моделей для полных. Но найти для этого никого не смог. А тут вдруг среди ночи Ивана Купалы – кустодиевская красавица Арина. Фотографии обнаженной в роскошном манто летним вечером в реке – это так ярко и экстравагантно, так роскошно и бесшабашно-отчаянно, по-русски абсурдно, что он был по-настоящему счастлив, что встретил ее.
Она услыхала его восхищенный возглас и тотчас оказалась буквально ослеплена яркой вспышкой.
– Потрясающе! Какая тема! Обнаженная летом в воде! Боже! Как вы прекрасны! Входящая в воду в ночь Ивана Купалы! В воде, в дорогой шубе, в элитарной ювелирке! И рыдает! Креативно!!! А как живописно размазана косметика! Никакой визажист так не смог бы! Ну-ка, еще… левее! Застыла! О! Класс! Этот образ абсолютной изнеженности, шарма, парадокса творчества. То, что я искал! Какой импрессионизм! – произнес незнакомец с искренним восторгом.
И тотчас яркая вспышка выхватила роскошную обнаженную беломраморную языческую богиню, бредущую по ночной черной реке, глубоко погруженную в свои мысли. Не позирующую, а истинно прекрасную. Щелкнула его фотокамера, потом еще несколько раз. Арина была потрясена этим вмешательством в такой момент. И она с возмущением ответила незнакомцу, пытаясь запахнуть мокрое и тяжелое манто:
– Какой это я вам тут сионизм?! Я – местная! И, в общем, так, гражданин! Я тут топиться собралась, а вы мешаете! Идите отсюда и фоткайте в другом месте! Вы отвлекаете, мешаете, а я… так… замерзла! – откровенно объяснила происходящее Арина.
Но ответ этого странного фотографа ошеломил ее своей циничностью:
– Ничего! Вы же все равно топитесь, так что простыть вам не опасно! А вы, девушка, продолжайте, не отвлекайтесь, вы свое дело делаете, а я свое. Не отвлекайтесь на меня, топитесь, только, пожалуйста, исполните это как-нибудь красиво! Я, между прочим, работаю. Делом занимаюсь. Ну а вы, пока не утопились, еще попозируйте мне, пожалуйста. Ну что вам стоит? Для искусства пожертвуйте последние мгновения своей молодой жизни восхитительной красавицы, – произнес он, явно ерничая, словно малыш, клянчащий конфету. – Ну что вам, жалко, что ли? Мне бы хотелось еще больше экспрессии. Покричите громко, все, что наболело, имя обидчика, обругайте его. И позлее!
Арина сама удивилась тому, как неожиданно легко она подчинилась и легко выполняла пожелания странного незнакомца. И она громко закричала, вскинув руки над головой:
– Все мужики… Пушкины!!!
Фотограф был так потрясен этим откровением, что даже перестал фотографировать, и его руки с камерой опустились. В замешательстве и растерянности он спросил у нее:
– Ну, знаете ли! А чем мы с Александром Сергеевичем вас разобидели? Вылезайте, расскажите. Ну что задумались? Топиться я вам, девушка, все равно мешаю, к тому же, насколько я разбираюсь, ваша шуба из последней коллекции Ирэны Крутовой, а это почти артефакт. Авторская вещь! Это замечательный модельер, еще в советское время в общесоюзном доме моделей одежды «Кузнецкий мост» блистали и производили фурор ее модели. Странно увидеть ее манто посреди лета в речке, на обнаженной красавице, в мистическую ночь на Ивана Купалу.
– Нет! Это вещь импортная, – возразила Арина, припомнив, как Томазо покупал это манто в «L’escalier au paradis».
– Посмотрите этикетку. Подойдите ко мне поближе, – сказал фотограф, включая сотовый как фонарик, чтобы рассмотреть этикетку на утопленном в ночной реке манто.
И Арина подошла к берегу, к самой кромке воды. Фотограф протянул сотовый Арине. Она приподняла полу ставшего тяжелым от воды манто, на которой была с внутренней стороны пришита этикетка. А фотограф невозмутимо прочитал, к своему удовольствию, данные на лейбле:
– «Ирэна Крутова» – написано на латинице! Вот – я же сразу узнал это манто. Недавно фотографировал его на просмотре, готовил каталог последней коллекции Ирэны, – сказал он и, резко вытянув Арину из воды, стал уговаривать ее выйти и переодеться.
Арина пыталась вернуться обратно, но доводы фотографа были столь очаровательно-трогательны и наивны:
– Ну вот, я же говорил, что это манто Ирэны Крутовой. Девушка! Да ладно! Утопиться всегда успеете! Но вы странная, не хотите посмотреть, как получилось? А я, между прочим, топ-моделей мировой величины обычно фотографирую. Вам приходилось смотреть журналы «Вог», «Элль»? Я для них работаю. А вы все топиться и топиться. Обидно! Успеете утопиться! Я очень вам благодарен! Это такая свежая тема! Студийные и постановочные работы так надоели! Ломал голову – и вдруг такой подарок судьбы! У меня в машине есть женская одежда – вам переодеться нужно.
Арина пыталась сопротивляться, но фотограф продолжал говорить без умолку:
– Манто жаль, но оно пропало! А это модель замечательного модельера! – сказал он, вытаскивая ее из воды на берег.
Наконец он вытащил ее из реки, так и не дав ей утопиться. Он расспрашивал ее, кто она, почему так жаждет свести счеты с жизнью. Арина возмущалась, а он неожиданно попросил ее работать с ним:
– Только что вы одарили меня феноменальной концепцией, я увидел совершенно новый способ подачи фото для рекламы ювелирных украшений. Это полное освобождение темы. Ночные съемки особенно эффектны, ведь одежда быстро устаревает, манекенщиц нужно фотографировать обнаженными в воде, так ювелирные украшения будут острее восприниматься. Кстати, позвольте представиться! В мире фото и видеоарта я – Пушкин! Я – Николай Пушкин. Фотограф-дизайнер. Работаю для лучших и всемирно известных журналов моды. Делаю вам совершенно официальное и деловое предложение продолжить нашу фотосессию в рабочей обстановке. Я, знаете ли, не просто фотографирую дивных прелестниц эпохи. Я создаю новый образ женщины своего времени. Есть в вашем облике что-то такое, в чем я вижу новые возможности осознания современниками и современницами, новый манящий образ, имидж. Короче, отличную фотосессию можно будет сделать. А там заодно вы мне расскажете про злодеев Пушкиных, которые так обижают юных дев.
Тогда Аринка объяснила ему, Николаю Алексеевичу Пушкину, что она – Арина Родионовна.
– Вы – Пушкин? А я – Арина Родионовна, поэтому пушкинская тематика преследует меня с детства.
Пушкин, внимательно глядя на нее, сделал ей деловое предложение:
– Несколькими модельерами была разработана линия моделей для полных, в которой я хочу вас фотографировать. Мы с вами создадим новый образ современной женщины, своенравной, смелой, которой не навязать чужое мнение, которую не подчинить капризам моды. Она сама, ее поступки, воля, желания и страсть лепят ее судьбу.
Арина была насторожена, но почему-то, к своему удивлению, чувствовала, что подчиняется этому незнакомцу. Они подошли к машине. Пушкин доставал из багажника коробки с одеждой, на которых красовались этикетки «Kustodieff style» и «Rubens style». Отвернулся, поясняя Арине, что здесь последняя коллекция одежды для полных.
В это время Арина рылась в коробках с женскими вещами: это были вещи из коллекции прет-а-порте, и все как раз большого размера. Арину это насторожило:
– А почему у вас есть женская одежда? Вы маньяк? Хм. Или… Да вы из этих? – спросила Арина.
– Вы правильно поняли, я – «из этих» Хм… У вас, наверное, есть подружка. Как ее зовут?
Аринка ответила в полном замешательстве:
– Танька, то есть Татьяна.
– Вот видите, как грубо – «Танька», или слишком строго – «Татьяна». А я – Таню-ю-юша. Будем подрюжками! – произнес он, игриво виляя бедрами и произнося все это сюсюкая. – Эти мюзики такие ха-а-амы проти-и-и-ивные! А мы будем подрюшками-веселушками!
Потом отвернулся, а Арина стала переодеваться, потому что действительно промерзла. Он еще раз расспросил ее, что она имеет против Пушкина и всех Пушкиных. Она рассказала кое-что о случившемся с нею. Но Николай, пристально глядя на нее, вдруг выхватил из машины косметичку. И ловко стал гримировать ее лицо. Красил ее губы, мешая ей рассказывать. Ловко поправил волосы, организуя ее прическу, находящуюся в художественном беспорядке. И вдохновенно фотографировал ее в этой одежде, потом просил переодеться в другие модели и делал другие фото. Он был увлечен работой. Он был так великолепен в состоянии творческого порыва, что эта увлеченность передалась и Арине. Она тоже увлеклась работой. Позировала, с удовольствием проигрывая задаваемые стилем одежды образы.
– А ведь это гениальная идея! Тема серии «Ночь на Ивана Купалу»! Отлично можно подать ювелирку. Да и прически. А впрочем, лучше – мокрые волосы, чтобы не завязываться на моде. Все так быстро устаревает, выходит из моды. Именно не завязывать с одеждой, модой, сезонностью тканей, а фотографировать именно купальщицу в украшениях. Абсолютная женственность и чувственность вне времени, моды. Умоляю! У меня заказ! Нужно сделать каталог для ювелирного магазина. Ломал голову, как подать. И тут такая подсказка!!! Вы в воде! – восхищался фотограф.
– А как вы здесь оказались? Ночью. У реки, – спросила Арина.
– Просто проезжал мимо. А места не чужие – в детстве у нас тут бабушкина дача была. Помнил, что здесь была река. Дай, думаю, купнусь. Спустился, а тут вы, Арина! Вот так! Посидите в машине, пожалуйста! Я немного поплаваю!
Пока он с удовольствием плескался в воде, Аринка отогревалась после своего неудачного и затянувшегося утопления на заднем сиденье, но наконец он вернулся в машину, обрадованный неожиданно удачному купанию. За рулем Николай Алексеевич Пушкин выглядел серьезным человеком, лет под сорок. Явно горожанин. Аринка, вероятно оттого, что расслабилась, опять так расплакалась, что ее просто трясло от всего пережитого. Пушкин достал из бардачка коньяк. Дал ей выпить. Она выпила, но все равно она буквально выла. Но он прекратил ее вой. И потребовал, чтобы она серьезно отнеслась к его предложению.
Он остановил машину и произнес:
– Арина! Я прошу вас серьезно отнестись к тому, что я вам сейчас скажу! Я делаю вам совершенно деловое предложение, которое заключается в том, что разработана линия моделей одежды для полных, но показывать ее совершенно не на ком. Те манекенщицы, с которыми я обычно работал, устроили бунт на корабле, полнеть даже для дела не хотят. Не чувствуют, что стиль изменился! Ох! «Минздрав предупреждает, что мужики не собаки. На кости не бросаются!» Так еще новеньким «пышечкам» устроили такой бойкот, что те ушли и не стали работать. Сколько я уговаривал топ-моделей сесть на диету для полноты. Но… Работа срывается. У меня «горит» дорогой контракт с журналом мод. И вдруг встречаю вас, Арина Родионовна! А вы – то, что нужно для этой темы. К тому же, уверяю вас как профессионал, что вы одаренная и артистичная личность. У вас врожденный талант и чувство диалога с камерой. А это уникальный дар! Я вас прошу работать со мной. Подписываем договор! Условия, оплату обсуждаем!
Так он просил ее работать с ним. И вдруг она вспомнила, что Толик уже наверняка перелез через забор и подстерегает ее у дома. И она отчетливо почувствовала, что не хочет возвращаться домой. Ей уже все равно, она не может и не хочет возвращаться в свою прежнюю жизнь. И почему-то она, к собственному удивлению, легко согласилась и приняла его предложение. И его машина тронулась с места, и они помчались по ночному шоссе в Москву.
На период их совместной работы Пушкин поселил Арину в своей студии. А сам после работы уезжал к себе домой, давая Арине возможность и отдохнуть после фотосессий, и просто привыкнуть к новой жизни. И Арина с женским любопытством бродила по этой удивительной мастерской и, рассматривая фотографии, плотно развешанные по стенам, словно знакомилась с его миром, с миром его интересов. Увидела огромную рекламу стиля «Kustodieff» с портретом обнаженной красавицы-купчихи и подписью «Kustodieff style» и поразилась своему сходству с этой красавицей. Ей все это было интересно и нравилось.
Она работала с удовольствием, с неосознанным раньше артистизмом, пробуждающим в ней особую пленительную женственность. Быть может, оттого, что работа для Арины была так эмоционально насыщенна, Пушкин смог создать успешную серию работ, изучая ее и восхищаясь таким новым образом женщины-современницы, столь далеким и чуждым навязанному в последнее время гламурному стереотипу. Во время работы как-то раз им обоим припомнилось, как они познакомились. И как же они смеялись! И тут вдруг Арина увидела на стене мастерской среди многих фотографий забавное черно-белое фото, на котором был сфотографирован испуганный белокурый малыш, явно случайно оказавшийся на подиуме среди манекенщиц. Ребенок лет пяти стоял растерянный среди их высоких стройных ног, демонстрирующих мини-моду конца семидесятых годов, а он был словно в лесу среди берез, заблудившийся на подиуме среди красавиц тех лет.
Николай увидел, что теперь эта уже почти старинная фотография привлекла внимание Арины, и пояснил:
– Это фото – конспект всей моей жизни. Когда я был маленьким, мама часто брала меня на работу, если в детском саду объявляли карантин или по другим разным причинам. И я тихонько рисовал или листал какую-нибудь детскую книжку в ее отделе в ОДМО «Кузнецкий мост», не мешая ей работать. Моя мама – художник-модельер. А в тот раз она меня взяла на просмотр в Зеленом зале, где красивейшие манекенщицы дефилировали по подиуму, или, как они называли, «по языку». Мама посадила меня в первый ряд зала и сказала, что мы в театре и я буду смотреть спектакль. Чтобы тихо-тихо, молча смотрел на то, как красивые тети будут ходить туда-сюда и показывать разные красивые платья, костюмы и пальто, а главное – недавно созданные ею шляпы. А потом мама придет за мной, и мы пойдем домой. Мама ушла за кулисы, где она, как обычно во время просмотров, помогала правильно в соответствии с создаваемым образом надеть головной убор каждой манекенщице. Она давала манекенщицам свои модели головных уборов, чтобы никто не перепутал, к какому платью или костюму предназначалась та или иная шляпа. И тут мне стало так страшно, что мама исчезла навсегда. Потому что манекенщицы проходили по подиуму и исчезали за кулисами, а вскоре возвращались оттуда в других одеждах и шляпах. И я ждал, что и моя мама появится на подиуме в нарядном платье, в какой-то потрясающей шляпе, а ее все не было. Зрители в зале аплодировали, как в театре, фотографы фотографировали, искусствовед с микрофоном вещал-просвещал, а главного – появления нарядной мамы – так и не случилось. Моя мама не выходила из-за кулис. И я завопил: «Мама!» – и взбежал по ступенькам прямо на подиум. Тут меня и сфотографировал фотограф дома моделей. И я фотографирую топ-моделей, слово «манекенщицы» теперь устарело и исчезло из привычного лексикона. А я остался и стал фотографом, и жизнь подиума – и моя жизнь, – произнес он и задумался. – Экскурс в мое детство. Вспоминаю – как разрозненные фото рассыпаю и перебираю. Я вырос среди самых красивых женщин – среди манекенщиц. Показ моделей в ОДМО «Кузнецкий мост» был местом работы и общения моей мамы. И мне было с детства привычно то, что на нашей кухне пьют чай и болтают мама и ее приятельницы-манекенщицы. Привык с детства к определенному типу женщин: 90–60–90 и не ниже одного метра девяноста сантиметров, с экстравагантными наклонностями, с которыми семейная жизнь, конечно, невозможна. В школьные годы – учебники вперемежку с журналами мод у включенного телевизора с советской программой «Время». Я не замечал, что среди одноклассниц-толстушек есть красавицы, так же как потом не замечал прелестных толстушек-сокурсниц. Стал фотографом, снимающим просмотры в домах мод, для журналов, но личная жизнь не клеилась, потому что моя любовь направлена на таких женщин, которые совершенно не намерены растворяться в мире семьи и уюта. Наверное, поэтому и живу в квартире с мамой, а здесь, в мастерской, работаю… Но что-то я совсем заболтался, а ведь меня мама ждет дома. Кстати, я вижу, что эта коллекция одежды для полных действительно очень хороша, она так идет вам, Арина. Так что привыкайте к ней. Завтра вернусь часов в десять утра, и начнем работать. Чай-кофе на кухне. Вот комплект чистого постельного белья – удачно вчера прихватил из химчистки. Еда в холодильнике есть. Немного, но есть. Завтра пополним. Вот ключ! – сказал Николай, положив ключ на стол перед Ариной. Попрощался и ушел.
