Марта Юрьевна Алова
Лёлька и Колдун
Глава 6
День оказался несоизмеримо длинным. Алана вспоминала просмотренную передачу, задумчиво возила пылесосом по ковру и размышляла о жизни. Почему очень часто люди замечают самое дорогое, лишь потеряв его?
С чего-то она решила сегодня затеять уборку. Не то, чтобы в квартире было грязно, и не то, чтобы ей очень хотелось воевать с пылесосом. Но грустные мысли слишком уж настойчиво зудели в голове, и прогнать их просто так не удавалось. Даже пылесос оказался в этом деле так себе помощником.
– Скорее бы закончился этот день, – пробубнила она себе под нос. Взгляд остановился на "горке", где посреди книг стояла фотография в рамочке. Всё утро Алана упорно избегала смотреть в ту сторону, и всё утро натыкалась на неё взглядом. Мистика какая-то.
На снимке навсегда осталась, запечатлена осень 1994-го. Фотография была необычайно яркой, от обилия красно-жёлтых листьев рябило в глазах, а над кронами деревьев разливалась нежно-голубая небесная акварель. Вдвоём с Лелькой они сидели в обнимку на спине деревянного коня и хохотали, глядя в объектив. Папа сказал: "Девочки, улыбнитесь! Сейчас отсюда вылетит курица", – и это их ужасно развеселило.
Конь был чёрный, с красными цветами, разбросанными по гриве и хвосту, с зелёными раскосыми глазами. Глаза эти казались очень умными. Алана помнила ("Да-да, Никита, я всё равно ВСЁ помню" – с вызовом подумала она), как, увидев его в первый раз, Лёлька восторженно воскликнула: "Он думает! Он точно думает!"
Лёлькина сестра так никогда и не узнала, о чём мог думать деревянный конь на старой, скрипучей карусели в парке. Карусель появилась там незадолго до их рождения. Папа говорил, что раньше лошадки украшали загородный особняк какого-то очень высокопоставленного чиновника и катали его детей, а когда дети выросли, чиновник решил пожертвовать их городу. "Аттракцион неслыханной щедрости", – криво ухмыльнулся отец, не заметив сам, что выдал довольно удачный каламбур. Но Алане с Лёлькой было абсолютно всё равно, чьи дети протирали когда-то своими задами эти сёдла. Это была первая настоящая в их жизни карусель, и девочки пришли от неё в полный восторг.
Под натянутым зелёным брезентовым куполом, вокруг железного столба, бежали друг за дружкой по кругу семь лошадей различной масти. В этом круговороте было какое-то неуловимое таинство, и Алана впервые в жизни начала задумываться о философии бытия. В четыре-пять лет девочка ли смогла бы объяснить, отчего ей так нравится вид вращающихся лошадей, но от этого вида у неё всегда перехватывало дыхание. Возможно, старая карусель подспудно воспринималась ею, как образец Порядка и Равновесия, к которым Алана всегда стремилась. Ведь невозможно было представить себе, чтобы жёлтая в белых "яблоках" лошадь когда-либо обогнала свою оранжевую подружку с розовой звездой во лбу. А голубой с синими разводами конь смотрел в хвост коричневому скакуну с малиновой гривой, и никогда – наоборот. Так должно быть, так было, и ничего не могло измениться.
Возглавлял процессию Чёрный конь, которого Лёлька облюбовала с первого взгляда и всегда каталась только на нём, лишь изредка милостиво уступая это право сестре. Почему именно "возглавлял"? Трудно было сказать, с таким же успехом он мог её замыкать или находиться в середине. Но почему-то никто из детей никогда не сомневался в том, что именно этот конь был первым – и в этом тоже была своя логика и свой особенный порядок.
Сам парк был очень старым, заросшим и запущенным. Когда Алане исполнилось тринадцать, местные власти решили его облагородить и перестроить. Карусель пошла под снос, вся великолепная семерка скакунов, в том числе и Лёлькин любимец – чёрный конь. Однажды, гуляя с Павликом, Алана обнаружила компанию деревянных лошадей, сваленных в кучу, неподалёку от места, где четверо потных матерящихся парней выворачивали из земли железный стержень, вокруг которого когда-то без устали гарцевал весь табун.
Алана с горечью смотрела на красавца-коня, хотя теперь назвать его красавцем вряд ли у кого-то повернулся бы язык. Бывший вожак эскадрильи превратился в обычную деревянную рухлядь. Красные цветы на боках облупились от дождя, одно ухо при падении откололось, зелёный глаз, смотрящий в небо, поблёк, выцвел и напоминал бельмо.
Как она назвала его? Это было что-то громкое, резкое. Буря? Гром? Ураган? Алана силилась вспомнить, но тщетно. Она многое помнила из прошлого, а вот кличка коня, придуманная ему Лёлькой, начисто вылетела из головы.
Впрочем, какая теперь уже была разница? Остальные лошади выглядели не лучше, и никому, кроме неё, не было никакого дела до того, что лихие скакуны валяются вверх ногами, как ненужный хлам, что жёлтая лошадь теперь лежала поверх голубого коня, хвост которого упирался в спину белого, наполовину засыпанного песком и обломками кирпича. От этого зрелища Алане стало совсем печально. Порядок был нарушен окончательно и бесповоротно, и это было плохо, очень плохо.
Хотя на самом деле плохо было уже давно.
******
На кладбище её не взяли, чему Алана была только рада. Не хотелось ни есть, ни пить, ни разговаривать, ни даже шевелиться. Она забилась в угол своей кровати и просидела там весь оставшийся день. Наверное, кого-то оставили за ней присматривать (например, тётю Оксану, которая после сегодняшней ночи боялась подойти к этому дикому ребёнку и лишь осмеливалась каждые четверть часа просовывать голову в дверь, дабы убедиться, что в позе и положении тела Аланы ничего не изменилось). Наверное. Потом Алана утешала себя тем, что не могли же они совсем про неё забыть?.. Хотя тогда ей именно так и казалось.
На похоронах у бабушки прихватило сердце и её прямо с кладбища доставили в больницу. Вечером девочку забрали к себе Гордеевы.
Тётя Валя, Никиткина мать, переживала за Алану. Она работала врачом, и прекрасно понимала, что состояние, в котором находится девочка, точно нельзя назвать нормальным. Алана не разговаривала, никак не реагировала на окружающее, просто сидела, уставившись перед собой в одну точку, и с этим нужно было что-то делать, но сил на то, чтобы что-то сделать, у тёти Вали просто не осталось. Она только что похоронила лучшую подругу, а до этого ей ещё пришлось присутствовать на опознании тела и заниматься подготовкой к похоронам матери Аланы, поскольку от отца Аланы толку не было никакого – узнав о трагедии, он сразу же, что называется, "вошёл в штопор" и больше из него не выходил. А потом ещё на кладбище бабушка Аланы упала замертво, едва гроб с телом её дочери стукнулся о землю, и именно тётя Валя приводила пожилую женщину в чувство и везла в больницу. Так что в общем итоге для самой Аланы у неё не осталось, увы, уже ничего.
Усадив девочку на диван, тётя Валя внимательно разглядывала её минуту или две и, решив, в конце концов, что до завтра дотерпит, махнула рукой и побрела в ванную. Алана осталась на попечении Никиты, который, сидя на другом конце дивана, увлеченно грыз ногти. Сегодня его на удивление не особо заботила собственная репутация. Мальчик был подавлен и тоже сильно переживал, хоть и пытался изо всех сил этого не показать.
– Как ты думаешь, Лёлька жива? – спросил он, едва за тётей Валей успела закрыться дверь. Этот вопрос терзал Никиту весь сегодняшний день, а поговорить было не с кем. Родители заняты, а прочие взрослые считали его слишком юным для обсуждения подобных тем.
Алана никак не реагировала. Сложно было сказать, услышала ли она вопрос и поняла ли его. Никита пододвинулся вплотную, заглянул ей в лицо и даже пощёлкал пальцами перед носом. Безрезультатно.
– Во дела! – пробормотал он. – Неужели кататония? Нет, скорее эмоциональный шок, вызванный нервно-психическим стрессом.
Никита поставил локоть на колено, упер палец в лоб и застыл в такой задумчивой позе. Будучи сыном врача и следователя, смышлёный мальчуган любил на досуге поковыряться в маминой медицинской или папиной криминалистической литературе, изучая непонятные слова и термины. И хоть частенько от этих терминов в голове его образовывалась каша, блеснуть эрудицией при случае она не мешала никогда.
Правда, сегодня, блистать было не перед кем, да особо и не хотелось. Сегодня Никита больше нуждался в собеседнике, а не в слушателях. К сожалению, глядя на Алану, сложно было сказать, годится ли она в качестве хоть кого-нибудь вообще. Но Никита не сдавался. Он схватил девочку за плечи и интенсивно потряс.
– Слышишь? Лёлька! Лёлька возможно жива! Я думаю, вот что…
Алана продолжала молчать, но Никите показалось, что при упоминании сестры, что-то дрогнуло в её лице. Он откинул прядь волос с её щеки и затараторил почти в самое ухо:
– Я слышал сегодня от папы, что Лёльку объявили в розыск. Понимаешь, что это значит? Её нет среди живых пассажиров, но и среди погибших тоже нет. Сейчас прочёсывают местность в округе. Там повсюду лес! А ещё река. Лёлька же могла убежать и спрятаться, да? Она могла заблудиться. Или…
Никита замолчал и нервно проглотил слюну. Слова о том, что Лёлька могла упасть в реку и утонуть, остались невысказанными. Хотя об этом отец тоже говорил с кем-то по телефону, но почему-то именно вариант реки Никита отверг с наибольшим рвением. Только не река! Лёлька так грезила морем, просто с ума сходила от ожидания встречи с ним, вовсе не для того, чтобы закончить жизнь в какой-то вонючей речушке. Сама мысль об этом казалась Никите кощунственной.
Поэтому он сказал Алане другое:
– Или заснуть. Да, она могла спрятаться и заснуть где-нибудь в дупле и поэтому не услышала криков и сирен. А, может быть, испугалась и убежала очень далеко. В общем, мой папа сейчас там. Он только на минутку заехал на кладбище и сразу отправился на место катастрофы, чтобы присоединиться к поисковой группе. И твой папа тоже. Алана! Они её обязательно найдут. Слышишь меня? Лёлька вернётся! Я знаю, я в это верю!
И тут девочка зашевелилась. Её зрачки расширились, пальцы рук начали конвульсивно подёргиваться, губы задрожали. Никита схватил её за руки.
– Что? Что ты хочешь сказать? Говори, Алана!
Алана открыла рот, но поначалу смогла извлечь из себя лишь нечто, похожее на стон. Однако лицо её постепенно оживало, краски возвращались к нему. Губы порозовели, на щеках вспыхнул болезненный румянец.
– Алана? Ты меня слышишь?
Звук бегущей воды из ванной комнаты на минуту прекратился.
– Никита? У вас там всё нормально? – крикнула в приоткрытую дверь тётя Валя.
– Да, мама! – торопливо отозвался Никита и, вцепившись Алане в плечи, затряс её ещё сильнее: – Не бойся, Алана, скажи мне, что ты знаешь? Скажи. Скажи!..
– Колдун! – прохрипела она ему в лицо.
Никита остановился и отпустил её плечи. Глаза его округлились.
– Что? Кто это?
– Колдун! Это он! Он! Он забрал Лёльку. Лёлька знала! И он её нашёл!
Никита замешкался. Ему было десять, но кое-что в этой жизни он уже понимал. С одной стороны, Алана явно несла бред – возможно, последствия стресса. С другой – по крайней мере, девочка заговорила. И что теперь ему делать, поддержать беседу о каком-то непонятном колдуне?
– Это очень интересно, – осторожно сказал он. – Ты же мне расскажешь?
Алана громко всхлипнула, по её щекам потекли слёзы.
– Лёлька знала! Она узнала, как убить Колдуна! Он нашёл её! – твердила девочка. Никита озадаченно моргал, соображая, как ему поступить, но сообразить никак не мог. На его счастье, в этот момент из ванной выскочила взъерошенная, замотанная в длинный махровый халат тётя Валя.
– Слава богу, ожила! – она всплеснула руками и кинулась к девочке. Алана разрыдалась взахлёб, тётя Валя успокаивала её, но и сама тоже не смогла сдержать слёз. Так они проплакали вдвоём весь остаток вечера и, в конце концов, уснули вместе в обнимку на неразобранном диване. Никита принес со своей кровати покрывало и бережно накрыл обеих, ведь папа просил позаботиться о маме и об Алане в его отсутствие. Выполнив папин наказ, мальчик пошел к себе и тоже поплакал. Немного, совсем чуть-чуть, потому что мужчины не плачут. Но он ведь был ещё маленьким мужчиной, и ему тоже было очень грустно.
На следующий день Никита сам спросил Алану о Колдуне. Но та лишь отвернулась в сторону и помотала головой.
– Ничего. Я ничего не помню.
Никита покосился недоверчиво, но больше спрашивать не стал.
******
Вновь оказавшись дома, первым делом Алана кинулась к большой жестяной коробке из-под фломастеров, в которой Лёлька хранила засохшую саранку. Вопреки всякому здравому смыслу, сестра продолжала пребывать в уверенности, что этот сорняк поможет ей покончить с Колдуном.
Коробка была пуста. Когда Лёлька успела достать оттуда цветок и зачем она это сделала, Алана не знала. Но это, как ни странно, вселило в неё слабую надежду, за которую она и ухватилась, как утопающий за соломинку. А вдруг цветок, доставшийся с таким невероятным риском, действительно оказался волшебным?
И тогда она начала ждать. А что ещё ей оставалось? Долгими дождливыми вечерами, когда во всей квартире гас свет, она забиралась на подоконник, прижималась лбом к стеклу и смотрела в окно, ожидая, что вот-вот из-за угла соседнего дома покажется маленькая фигурка и помашет ей рукой.
Но время шло, а Лёлька всё не возвращалась. Через несколько лет её перестали считать пропавшей без вести, выдали отцу свидетельство о смерти, и на кладбище рядом с маминой могилой водрузили ещё одну мраморную плиту. К тому времени Алана была уже почти совсем взрослой. Кладбищ она не боялась, но этот памятник вызывал у неё смешанные чувства. Ведь по-настоящему Лёльки там не было, тело так и не нашли, так почему бы не оставить всё как есть? Зачем этот фарс? Словно кому-то было очень нужно официально похоронить её сестру и придавить плитой память о ней.
Впрочем, Колдун тоже больше не появлялся. Могло ли это означать то, что, добравшись до Лёльки, он успокоился? Первое время Алана часто не могла уснуть до утра, перебирая в голове варианты того, что чудовище могло сотворить с её сестрой. Она была бесстрашной и отважной, её Лёлька, но… такой ещё маленькой.
Но постепенно на передний план выходили другие, более важные и насущные проблемы, и история с Колдуном начала медленно стираться из памяти. Нет, она не забыла его совсем, но по мере взросления убеждённость в реальном существовании Колдуна становилась всё слабее и, в конце концов, Алана полностью свыклась с мыслью, что всё это были только их с Лёлькой детские фантазии. Игра, которую они придумали когда-то на двоих.
И не более того.
******
День медленно, но неумолимо близился к концу. Вот уже солнце перевалило за горизонт и начало клониться к закату, посылая в окно косые лучи. Один луч скользнул по стене и опустился на фотографию, которую Алана бережно протёрла и поставила на место. Лёлька на фотографии смеялась во весь рот, и лучик ласково пощекотал её волосы.
Когда Никита забредал в гости, то часто после его ухода Алана обнаруживала фотографию лежащей на полке и будто случайно перевёрнутой стеклом вниз. Однажды она всё же не выдержала, и спросила, для чего он это делает. Никита смутился, но лишь на мгновение.
– Может, я пытаюсь этим сказать, чтобы ты, наконец, отпустила прошлое и начала жить? – ответил он расплывчато, будто предлагая Алане самой поискать ответ на свой вопрос.
– Переворачивая фотографию? – засомневалась Алана.
– Мне, конечно, следовало спрятать её. Или вообще сжечь. Знаешь, Аленький, я, кажется, догадался, почему ты пошла учиться на психолога. Говорят, что психологи – самые замороченные люди и, глядя на тебя, начинаешь понимать, что это правда. Ну, сколько можно?
– Остановись! – Алана сделала предупреждающий взмах рукой, потом посмотрела на его пристыженную физиономию и добавила, уже мягче: – Пожалуйста. Давай не будем.
Никита нарочито сокрушенно вздохнул и покачал головой, а Алана демонстративно подняла фотографию и водрузила на прежнее место. Больше он так не поступал. Кто из них прав, а кто нет, рассудит время, но пытаться насильно заставить её забыть прошлое – напрасные старания. Кажется, наконец, она смогла донести это до своего друга.
– И вовсе это не мешает мне жить! – уверенно сказала она Лёльке. Потом посмотрела на саму себя, четырёхлетнюю, ухватившуюся одной рукой за ухо коня, а другой крепко обнимающую сестру, и внезапно расплакалась.
Со временем она привыкла ко многому – к жизни без мамы, к отчуждению отца, к сочувственным взглядам соседок в спину, даже к тому, что никто не сопит на соседней кровати, когда в квартире гасят свет.
Это казалось невозможным, но это было так. Наступил такой момент, когда Алана совершенно неожиданно для себя осознала, что жить без мамы – можно, можно даже жить и без сестры. Не делить на двоих печали и радости, а пользоваться всем единолично. В конце концов, живут же так другие, и некоторые из них даже вполне себе счастливы.
Лишь к одному привыкнуть она так и не смогла. К тому, что день рождения, который когда-то был у них с Лёлькой один на двоих, ей приходилось теперь каждый год встречать в одиночестве.
******
Первое время после похорон мамы Алана жила в Никиткиной семье. Бабушка лежала в больнице, отец пил горькую и ни разу не поинтересовался, как там его вторая, не пропавшая дочь. Впрочем, от отсутствия папы девочка страдала меньше всего.
Алана вела себя тихо, с расспросами ни к кому не приставала, новых истерик не закатывала, по большей части предпочитала сидеть в кресле, задумчиво глядя в телевизор. Тётя Валя на всякий случай отвела её к детскому психиатру, но врач не нашла у девочки отклонений, кроме очевидной подавленности и замкнутости. На всякий случай прописала ей таблетки для здорового сна и укрепления иммунитета, которые Алана добросовестно принимала, понятия не имея, есть ли ей от них какая-то польза. Лишь бы отстали.
Девочка была сама себе на уме. Не сказав никому ни единого слова, Алана ступила на долгую тропу ожидания, о которой не догадывались даже самые близкие.
Бабушку выписали из больницы, она забрала внучку и они стали жить вдвоём. Алана ничего не спрашивала ни о матери, ни о сестре, и бабушка, сильно переживавшая поначалу за то, как она будет отвечать ей на вопросы различной степени сложности, постепенно успокоилась.
Бабушке было невдомёк, что ночами тихая и уравновешенная Алана тайком забирается на подоконник и сидит в полной темноте и тишине, разглядывая тёмный двор и ожидая, что вот-вот из-под арки, соединяющей два соседних дома, появится её сестра. Почему она выбрала объектом наблюдения именно эту арку, Алана не знала. Может, она просто показалась ей самым подходящим местом для внезапного появления? Иногда действительно оттуда кто-нибудь появлялся. Какая-нибудь заблудившаяся кошка или собака, или припозднившаяся влюблённая парочка, или одинокий прохожий, засидевшийся в гостях.
Лёльки всё не было.
Алану это не смущало. Она крепко вбила себе в голову, что её сестра должна вернуться. Вот и Никита был уверен, что Лёлька жива! Никто не пытался её разубедить – вероятно, по причине того, что никто и не догадывался, чем Алана занимается по ночам. Возможно, эта надежда и помогла ей пережить расставание с сестрой. Час за часом, иногда до самого утра, она сидела на подоконнике, а днём ходила как сомнамбула, роняя вокруг себя предметы и отвечая на вопросы невпопад. Бабушка списывала всё на перенесённый стресс.
Ей пришлось пойти в новый детский сад. Воспитатели и ребята в группе Алану раньше никогда не видели, но в их небольшом городке новости разлетались со скоростью света и, конечно, очень скоро все узнали, что это та самая девочка, которая потеряла в катастрофе маму и сестру. Зато в новом саду Алана сразу нашла себе подругу по несчастью. У пожилой нянечки Валентины Петровны в том злосчастном поезде погиб младший брат, и добрая старушка, вздыхая и поглаживая девочку по голове, подкладывала ей на тарелку лучший кусочек. А заодно и отгоняла самых настырных и любопытных детей, лезущих со своими вопросами. Сама же Алана о своей семье ничего никому не рассказывала, так что вскоре от неё отстали.
Здесь, в новом саду, с ней произошло ещё кое-что важное – и оказалось самым лучшим событием за весь тот страшный год. Однажды вечером, когда они с бабушкой уже уходили домой, их буквально в дверях поймала музыкальный преподаватель Эльвира Григорьевна.
Эльвира Григорьевна была женщиной крупной, энергичной и очень громкой. Алана её побаивалась, отчего-то ей казалось, что Эльвира Григорьевна её недолюбливает. Преподавательница отозвала бабушку в сторону и принялась ей что-то объяснять, а девочка сжалась в тревоге. Сейчас Эльвира Григорьевна, наконец, откроет бабушке глаза на то, какая она, Алана, бездарность без слуха, голоса и чувства ритма. А может, предложит вообще не водить её на музыкальные занятия – чтобы не забирать время у других, более талантливых детей?
Этого Алане очень не хотелось. Музыку она любила и занятия, не смотря на некоторую робость перед преподавательницей, посещала с удовольствием. Поэтому внимательно наблюдала за лицами женщин, пытаясь прочитать по губам, о чем они ведут беседу, и тут – о, чудо! – бабушка повернула к ней голову. Её лицо светилось от гордости.
По дороге домой выяснилось, что на самом деле Эльвира Григорьевна вовсе её не недолюбливает, а как раз даже наоборот – считает очень способной и выделяет среди других детей. И бабушку отзывала именно для того, чтобы рассказать ей об Аланинах успехах и отличных музыкальных задатках, которые она рекомендовала непременно развивать дальше. Так Алана начала учиться музыке.
******
Музыка её заворожила, поглотила и стала на долгие годы верным, а порой и единственным другом. В памяти навсегда запечатлелся зал с красными портьерами, куда её, пятилетнюю малявку, бабушка отвела в качестве ознакомительной программы на отчетный концерт музыкальной школы.
Высокий худощавый мальчик, взрослый и красивый, почти юноша, играл на скрипке, стоя посреди пустой сцены, показавшейся Алане огромной. Темные прямые волосы спадали ему на щёки и лоб, он встряхивал головой, откидывая их, и улыбался залу – бесстрашно, открыто. Миша Сазонов – талант и гордость школы, настоящий принц, в которого поголовно были влюблены все ученицы музыкалки с первого по выпускной класс. Об этом Алана узнала позже, когда сама пополнила ряды этих учениц. А тогда… тогда просто, раскрыв глаза, уши, и (сама того не замечая) рот, глядела на него, не понимая, как можно извлекать столь неземные звуки какой-то палочкой.
И когда её спросили, хотела бы она учиться здесь, она без раздумий ответила: да! И только на скрипке!
Но скрипка, которую ей дали в руки, к величайшему её сожалению, звуков, подобных тем, что демонстрировал Миша, не издала. Вместо них Алана услышала лишь неприятный скрип и разочарованно поглядела сначала на скрипку, потом на смычок. А после – на трёх женщин из приёмной комиссии, которые смотрели на неё и неизвестно чему улыбались.
"Теперь меня отсюда точно выгонят!", – с горечью подумала Алана. Но никто никуда её не выгнал. Важная полная женщина в тёмных роговых очках (Алана сразу решила, что она здесь главная – и не ошиблась) погладила девочку по голове и сказала солидным баском:
– Ничего, научишься! К нам такими все приходят.
И она начала учиться. Пробегали дни, недели складывались в месяцы, рука становилась твёрже, смычок плавал ровнее, а звуки, издаваемые инструментом, становились всё ярче, красивее и выразительнее.
Музыка захватила её почти полностью. Алана знала, что некоторых учеников родители гнали в музыкалку едва ли не пинками. Например, Колю Зубова, с которым они сдружились. Коля скрипку терпеть не мог, но его мама вбила себе в голову, что сын непременно должен стать великим скрипачом и не принимала никаких отговорок. Поэтому предприимчивый Николай частенько врал матери, что идёт заниматься к Алане, а сам, оставив у неё скрипку, бежал на каток.
Алане это было очень удивительно, сама-то она не испытывала никакого давления с бабушкиной стороны. Наоборот, исключительно по собственной инициативе могла играть часами, благо соседи попались понимающие. Бережно прижимала струны к грифу, ощущала щекой приятную прохладу деревянного корпуса и улетала куда-то в неведомую страну, названия которой не знала.
Иногда звук получался особенно нежным и певучим, а иногда (и в этом была какая-то загадка), Алане казалось, что где-то вдалеке ей подпевает другая скрипка. Когда это ощущение появилось впервые, она в ту же секунду прекратила игру и начала озираться по сторонам, но второй звук тут же стих, будто и не было его. Однако впоследствии эти моменты стали повторяться ещё и ещё, и больше не вызывали удивления. Наоборот, однажды Алана поймала себя на мысли, что ждёт уже сама, когда же вновь возникнет это волшебное чувство "удвоения". И с радостью ловила каждый его миг, потому что такие моменты заставляли её забыть обо всех горестях.
А после, поздно вечером или ночью, сидя в темноте на подоконнике между старым бабушкиным кактусом – по словам бабушки, он был старше самой Аланы – и одноглазым плюшевым медведем, Алана думала: вот удивится Лёлька, когда вернётся и услышит, как здорово она научилась играть. Хорошо бы было, если бы она не только удивилась, но и порадовалась. Вот только пойти с ней в музыкалку сестра вряд ли захочет. Куда вероятнее, Лёлька, как и Коля Зубов, выбрала бы каток.
Спустя год Алана стала лучшей среди будущих маленьких скрипачей своего класса. Её ставили в пример, её начали выделять преподаватели, некоторые даже сравнивали её с самим Мишей Сазоновым, который к тому времени уже благополучно выпустился, но его фотография продолжала украшать местную Доску Почета. В сентябре первоклассница Алана Николаева пошла и в обычную образовательную школу, где тоже вскоре превратилась в первую ученицу всей своей параллели. Учёба давалась ей легко, учиться нравилось, но скрипку она не забросила и каждый день (включая даже воскресенье, когда этого никто от неё не требовал), едва сделав уроки, с радостью хваталась за инструмент.
А потом всё изменилось.
