Максим Касмалинский
Гапландия
6.
Один дома. Это замечательно. Настроение – изюм, шепчет телевизор, кофеек шипит, извилины шуршат – есть над чем подумать, взметнуть меткие мысли, построить выводы-доводы. Как добывают асфальт? Наверное, бурят континентальный шельф. Это я потом разберусь. А вот перетащить ноутбук из кабинета на журнальный столик в гостиную определенно стоит. Поближе к балконной двери, чтобы курить выходить. Можно бы и на диване тянуть-тянуть сигаретку, только Норма заругает. Я и сам раньше не любил, когда в квартире накурено, но теперь уже не вонь, назовем: ассоциативный аромат. После романистической конуры в Айсберге многое изменилось. Как говорят слабоумные блогеры-корреспонденты, мир изменился навсегда, мир никогда не будет прежним. Я в работе такой пошлятины себе не позволяю. А в работе я – зверь. В сексе тоже, как оказалось. На старости лет растворится в адюльтере с броским шипением, как аспирин в стакане, ну да, что такого? Бывает. Все-таки, каким образом добывают асфальт? Политзаключенные в каменоломнях, кирки в изможденных руках, а на вышке консьерж Пригорин нежно гладит пулемет… Всякая дичь в голову лезет! И песенка: тра-ля-ля-ля-лай. Пойду, с балкона в туман поору.
Так-так-так, какие планы. Постою, покурю на этаже, он же балкон, он же эшафот во мгле. Потом выложу статейку о живописи (буду просвещать своих читателей), а потом рвану в бильярдный клуб, дабы выявить некоего Федора Вайса… стоп! На первом допросе Кассин упоминал это имя. Упоминал наряду с неизвестной мне Анжеликой, то есть эти пользователи изначально привязаны к убийству. Неужели служба опеки до сих пор не установила Федора? Лохи бездельные. А я его найду! Даже если придется неделю сидеть под бильярдом. Ни хера себе! Твою мать-то!!
Шокированные пальцы сжали сигарету, кропаль впился в ладошку, ожгло, как того патриция на жертвенном огне. Все потому, что в сизом тумане выплыл дракон. Полосато-красные крылья взбивали сумрачный воздух, чудовище летело прямо на меня. Испугался я так, будто самый кошмарный сон, усиленный в сто раз, сдавил, привязал, уничтожил, проснутся – никак. Птеродактиль! Дактиль – это стиль, амфибрахий ему в рот, невероятно. Из пасти чудища торчит нога. Босая. И летит нога в меня.
А ведь дракон не так уж невозможно, но парашютист – строжайше запрещено. Купол трепыхается, человек вцепился в стропы. Летит во смоге человек. Охренеть! Качнулся туда – сюда, кричит:
– Руку!! Дай руку!!!
Я с опасливым восхищением хватаю его под колено.
– Держи! Тащи!
Пришелец ухватился, перевалился ко мне на балкон. Парашют, собственно, парит. Человек тянет веревки. Его тянет обратно.
– Помогай, – хрипит он.
Патрульных попозже вызову. Я помог. Притянули это дело, парашютист давай сминать ткань, и по кусочку, по участку сворачивал купол, наполняя им балкон, как ванну мыльной пеной. После с размаху уселся в полосато-алый ворох.
– Благодарю, – сказал он.
У молодого человека было скуластое лицо, синяя лента на лбу прижимала длинные угольно-черные волосы, глаза, как лазерной указкой, светили филигранным добродушием. Парашютист, закатал рукава спортивной ветровки, протянул мне руку, представился:
– Гарик.
– Александр, – сказал я, опустившись на корточки. – Крувраги.
На руках Гарика ромбились татуировки абстрактного сюжета, на обоих запястьях завязаны нитяные стяжки.
– Хорошо полета-ал! – эйфорично объявил пришелец. – Ух! Еслиф крыло не подвело, а так хорошо полетал.
– Заходите в дом, – пригласил я. – Отменная провокация. Высшего балла достойна. Так и передайте Николаю Анатольевичу. Надо же, заморочился!
– А кто это? – весело спросил парашютист, входя в комнату.
Я зашел за ним и плотно закрыл балконную дверь.
– Не стоит, уважаемый Гарик. Извините, не знаю в каком вы звании.
– Ты, мужик, чего-то попутал, – без всякой злобы сказал провокатор. – Ой-ё, язви тя! Зомбоящик, чур меня чур! – он вытянул в сторону телевизора скрещенные пальцы. – А это чего? Компутер. А чего с кнопками? Говорят, сервиты силой мысли все это делают.
Сервиты от слова Сервер, надо думать. Или консервы. Как сказал покойный Вжик, мы – даже без «кон».
– Вызываю патрульных, – предупредил я, демонстрируя телефон. – Звоню.
– Звони. Мне сок томатный закажи. Ах-ха! Еще говорили сервиты электроникой в бошках общаются, – Гарик сыграл разочарование. – У него смартфон всего-навсего.
Конечно, я обязан немедленно кинуться в службу опеки. Парашют вам не шутки, серьезное преступление. Но что-то меня тормозило.
– Ты, мужик, не знаю какого лешего себе придумал, – Гарик беспардонно улегся на пропылесошенный диван, закинул руки под голову. – Бейсджампинг согласован вашим главным. Лично принимал ваш принц, илиф как его? Принцидент ваш, – он зевнул ноздрями. – Мерзкий тип, между прочим. И старушками пахнет.
В самом деле, такую провокацию замутить сложно, это надо предвидеть, что я выйду на балкон именно в это время, что не спрячусь, а помогу. С телефона зашел на сайт президента.
– У вас искусственный интеллект всем рулит илиф как? – спросил Гарик. С издевкой спросил. Илиф нет?
«Спортсмены из Великой Чедры посетили нашу страну. В программе соревнований: бадминтон, водное поло, парашютный спорт…так… Поспособствует установлению добрососедских отношений…». Трижды несравненный Президент в окружении патлатых парней, фотка маленькая, но с краю можно разглядеть.
– Это вы? – показал экран Гарику.
– С-с-собственной персоной!
Звонить в опеку смысла нет. Действительно, стечение обстоятельств. Спортсмен из Чедры! Ничего себе! Внешняя политика опять поменялась. Они нам теперь не враги, чедры теперь «добрососедские». Ступни у Гарика разлапистые, пальцы в стороны, как у лягушки.
– Порфирианская церковь? – спросил я.
– Чего? А, – увидел, что я смотрю ему на ноги. – С-само с-ссобой. Только у вас в резервации живой земли – днем с огнем. Голимый бетон везде.
Я скопировал снимок с президентского сайта, сфотографировал полулежащего чедра. Бомба будет! Статья всех статей.
– Чего он делат-то? – артистично воскликнул Гарик, обращаясь, как бы, к зрителям.
– Выложу в Сеть. Статью напишу. Вы против?
– Да нет. А зачем в Сеть?
Дикари, они и есть. Что это за страна Великая Чедра, если там не понимают смысла Интернета?
– Работа у меня такая, – сказал я и сфотографировал сквозь стеклянную дверь свернутый на балконе парашют. – Платят за лайки, за подписчиков, а для этого нужны интересные посты. У вас в Чедре разве не так?
– Было, – кивнул он. – Но эта поябень прошла. Не интересно с-совсем. – Гарик кажется не болен заиканием, а по приколу свистит на букве «с». – И как дела с подписчиками?
– Миллионов двести есть, – преувеличил я. – Правда, у Корифеев по двадцать миллиардов, но я расту.
– Скажу тебе, мужик, по секрету, – ухмыльнулся чедр. – Нет столько сервитов во Вселенной, сколько у вас подписчиков.
Как там? Есть в обществе большинство Зет, а есть пользователи Икс, которые регистрируют в Сети три имени и больше. Так говорил Пашка Кольцов-Вжик.
– У меня, кстати, есть томатный сок в холодильнике. Хотите?
– Тащи, – согласился пришелец.
«Главенство Сети у них прошло. Вот дикошарые, – думал я на кухне. – А о нас в Чедре слишком с-славно думают: искусственный интеллект приписывают, трансгуманистическую телепатию и прочие аспекты вершин научного прогресса. А ничего из фантастических допущений, благо Серверу, не достигнуто. Сизов Корифей прав тысячу раз в объективной оценке ситуации, при этом с субъективной стороны вполне обосновано некоторое разочарование в добровольно созданной стагнации нашего великого общества. Что ж… нам хватило военной мощи, чтобы разгромить чедров, а это само по себе великолепно. Первоначальная идея по истреблению дикарей как вида, так получилось, не реализована. Но данная цель слишком кровавая, слишком садистская, поэтому к лучшему».
Гость выпрыгнул с дивана, как с батута, взял у меня из рук стакан и сказал, кивнув на телевизор:
– Ишь вещают! Кто такие клауфилы?
По девятому каналу транслировали агитационное ток-шоу. Не самая изящная пропаганда, здесь спикеры глуповаты. Хуже бывает только на канале «Сражение». О клауфилизме я отвечаю в легкую.
– Клауфил это тот, кто обожает свою родину и готов пожертвовать всем для дома- человейника. Преданность жилищному комплексу взращена во всех пользователях. А некоторым, за особые заслуги, позволено любить не одно, а несколько зданий. Или даже весь квартал. Таких у нас называют патриотами.
– А у нас говнорями. Но это больше про музыку.
Гарик осушил стакан, а я взял со столика пульт и переключил телек на музыкальный канал. Знаете, что играло? Убей ублюдка, убей ублюдка. Конечно!
– Экая бездарность, – оценил чедр, и я с ним, скрепя сердце, вынужден был мысленно согласиться.
Он снова растянулся на диване (у дикарей нет представлений о приличиях), а я бросил нейтральный вопрос:
– Значит у нас теперь добрососедство?
– Ах-ха, – отозвался пришелец. – На время ремиссии. Потом у вашего начальства снова рецидив в форме шибко желанной войны, и кончилось соседство, тем более добро. Неужто нравится дюлей получать?
– Получили, полагаю, вы, – с достоинством заметил я.
– Да ну!? – он, вращаясь, устроился сидя. – У тебя, мужик, ложная память. По последней войне победа за степью. Не ваши ли прынцы подписали капитуляцию, а потом платили репарации. И это еще совет старейшин Чедры скидку сделал! Ваши умоляли: только не бейте наше технократическое королевство.
– Все было ровно наоборот. У вас, как я погляжу, пропаганда работает в три смены.
– Да? Тогда почему сервиты живут в резервации, а чедры – вольный народ?
– Какая резервация? Чепуха, – отрезал я, сел на диван рядом с Гариком, захлопнул крышку ноутбука. – Ложь и лажа.
– Ну возьми, приедь ко мне в гости. Выпустят?
– В Чедру? Ни за какие деньги!
Он по виду немного обиделся.
– Зря ты так, – Гарик стал немного отстраненным. – Зря. Зеленеет степь весной, ни конца, ни края. Идешь к горизонту, планета вертится тебе навстречу. И ленточный лес через степь, воздух там – с ног сшибает. Ляжешь на мох, птахи поют, а вдалеке речка журчит. Ты когда-нибудь неводил? В речной заводи, да с бредешком? Ясно, что нет. Сидишь в компьютер долбишься. Зачем так жить?
Привлекательно. Зажигательно. Привкус чего-то родного и забытого. Но мир урбанистичен, это так же неотвратимо, как взросление подростков.
– Взросление, – начал я.
– Оно! – перебил Гарик. – Взосление! Неужели нравится? Хорош ослить уже! Бросайте свою виртуальную клетку, сливайтесь с природой. В этом счастье и спасение, – он перешел на вкрадчивую апостольскую интонацию. – Очистится, прозреть и паче снега обелиться. Освободится. Воля есть главный приз в краткосрочной жизни. В жизни единой, пребывающей во всем. Созидай свободу и добро. Идет благодать, поет благодать, льет благодать. Мы не хотим войны… Думаешь, я тебе? Я и вашему принциденту тоже самое сказал.
– И что ответил его превосходительство?
– Он говорит: каждый вечер в бассейне плаваю.
Я помню, чувствовал свободу, когда вышел из тюремной камеры. Восхитительно было. И это в городской теснине. А каково тогда в степи? Наверное, еще глубже и острее. Я представил, как свежий ветер мне моет лицо чистым потоком.
– И что, в Чедре совсем нет городов?
– Есть города, есть, – сказал Гарик. – Города из золота и роз.
– Образно?
– Буквально. Старые люди их из эфира ткут.
– Города?
– Городки. Только ваша полоротая армия их не нашла. Заблудились в степи, постреляли друг друга. Если воевать – ваше самое лучшее ремесло, то тогда, я не знаю, как у вас с остальным.
Знакомо. Доблесть армии преувеличена, но так было всегда и везде. Мы обязаны поддерживать наших защитников на фронте – и мы поддерживаем – какими бы они не были: добрыми ли злыми, умными или глупыми, но тут весь вопрос в местонахождении фронта. Если фронт в чужой степи, если он в чужом ленточном бору, где на речке чедры ловят рыбу…
– Не знаю, не знаю, – сказал я. – Мы отмечаем день победы.
– Мы отмечаем день мира. У меня дядька – ротмистр, так в этот день полстакана обязательно примет.
А в Википедии ясно сказано: порфирианская церковь запрещает алкоголь. Ее адепты в теории – беззлобные овечки. Босоногие недоумки шарабанятся по лесу и здороваются с каждым деревцом, и не дай Сеть на муравья наступить.
– Порфириане! – я попытался сказать с легкой презрительностью. – Дядька водку пьет. Еретик получается.
Гарик почесал мизинцем кончик носа.
– Понимаешь, в Чедре есть свобода слова. Инакомыслящим ничего не бывает. В отличии от резервации. У нас можно встать на косогор и последними словами хаять совет старейшин.
– Я, допустим, тоже могу встать и хаять ваш совет старейшин.
Он хлопнул меня по колену.
– Хороший ты мужик!
– С чего такие выводы?
– Так я вчера летал, чуть ли не по бошкам сервитам ходил. Никто вверх не глянул, зарылись в тротуары. Мусоров, конечно, вызвали, как и ты собирался. А сейчас, вон там напротив, тоже мужик стоял на лоджии и вниз харкал. Я ему: помоги, брат! Он скрылся в ужасе.
– Напротив? Там недружественный корпус, там предатели и ублюдки все поголовно, – сказал я и подумал, что консьержи должны сейчас искать парашютиста вокруг Гапландии. Ко всем моим проблемам еще и укрывательство чедрского десантника.
– Так вот, – Гарик заговорил опять миссионерским тоном. – Мужик ты здравый, скажу тебе, как своему: гнилая обстановка в резервации. Страх, злость, ненависть, больше всего страха, я его чувствую. И бестолочь жизни. Спячка, как у сусликов. Патриотизм какой-то к норам своим, кузнечика поймать, одуванчик обглодать, вы реально как суслики. Когда сюда собирались, тренер дал литературу по устройству резервации. Я прочитал, здесь сравнил – все в цвет. Гнилая обстановка.
– Я тоже самое скажу о Чедре.
– Да не скажешь! – он махнул рукой, чуть не сбив ноутбук со столика. – Не скажешь, по глазам вижу. Ты хоть и сервит, а все ж человек. Если вам в бренное тело вживили аппаратуру, так людское этим вытравить.
Зачесалось запястье в районе вшитого чипа. Когда я проходил обряд подключения в детстве, тоже об этом подумал: пусть электроника будет в руке, человеком я быть не закончу.
– Думаешь, мы с вами непримиримые враги? – продолжал Гарик. – Думаешь, мы вас ненавидим? Так скажу тебе по секрету, в Чедре ваших сторонников – каждый четвертый. Не именно резервации, а технологического пути. Экскурсии сюда им надо делать. Те же как думают? Вот сервиты, они двигают науку, пусть прикладную к убийствам, но военная промышленность тащит за собой гражданскую, то есть химия, физика, биология тоже вверх развиваются. Медицина развивается! Это самое оно. Ваши поклонники из чедров думают здесь такое! Ходить никуда не надо, ездить не надо, потому что телепортация. Заходишь в кабинку и сквозь нуль-пространство летишь к океану. Потом в горы. Мгновенно. А у вас, ребята, этого нет ни хера! Шибко хорошо мы за вас думали. Сервиты зарылись по норам и залипают в компьютер, никаких побед в физике и медицине нету. И не предвидится! Вам тут нужно все менять в корне, зачем так жить? Или валить куда подальше у кого мозги еще свои.
И что на это скажешь? При том, что… притом.
– С парашютом страшно? – спросил я.
– А ты как думаешь?
– Безумство.
Гарик улыбнулся, крестообразно раскинул руки.
– Премудрость зовет к себе безумных. Это же небо, Александэр, чистый полет! Оставь страх на пороге, в доме дивном прилеж человеку безумие, неверие и слепота. Поет благодать, льет…. Природа построила дом, вытесала семь столбов его, налила вино и приготовила трапезу. Вверься миру единому, бо разумея премудрости… – он резко замолчал, закатил глаза.
Чедр беззвучно шевелил губами, а я думал, что, если бы предатели-чиэсы были похожи на этого парня, снесли бы они нашу властную вертикаль, как апрельскую сосульку – вдребезги оземь и талой водой в канаву. В целом, нам повезло, что оппозиция тоже суслики.
– Зовут, – сказал Гарик. – Я погнал.
Он встал офицерски прямо, сделал короткий поклон подбородком.
– Крыло пусть пока у тебя полежит, потом заберу. Сейчас не с руки.
– Пусть полежит, – согласился я.
– Глянешь и поймешь, что я тебе не приснился. А то, о чем сказано было, подумай, Александэр.
– Вы меня не завербовали.
– Оно мне надо?
– Если дядя ротмистр поручил, – сострил я.
– Еслиф дядя такое поручил бы, – засмеялся Гарик. – Мы б тебя, мужик, выкрали, как цыгане коня, и шито-крыто.
– Цыгане?
– Скитальцы. Клауфилы наоборот. Другим разом расскажу. Порфирианский космополитизм, где ни эллинов, ни чедров, ни сервитов.
– Другой раз это когда? Просто у меня сыновья и, когда вы будете забирать, не нужно им видеть.
Чедр быстро взглянул на тумбочку под телевизором.
– Сыновья. Двое. Один взрослый, второму лет десять.
Я поежился, набухла пенка страха, как на кипяченом молоке.
– Откуда вы знаете?
Гарик криво дал высокомерия.
– На полке конструктор, в вазе презервативы. Двое. Вот и думай, мужик, – он протянул мне руку. – Нужно ли пацанам свой шаблон передать? Или сломать эстафетную палочку.
Я пожал ему татуированные пальцы.
– А как же вы… вы не выйдете, там охрана, консьержи.
– Да ты че…
Я и моргнуть не успел, как чедр исчез из квартиры.
Конструктор, допустим, видно в приоткрытую дверцу тумбочки. Но кондомы в вазе? Испарина залипла на спине. Как так?
***
К обеду в нашей великой державе многое изменилось. Все чедрские разведчики переквалифицированы в североамериканских шпионов, самые тупые – просто в северных. А я надеялся, что бывшего соседа отпустят по амнистии. Подошел бы к нему во дворе и, гладя местную собаку, спросил, как там живут в лагерях. Но это пустяки. Существенно то, что домком МВД по представлению президента уволил шесть генералов службы опеки. По мнению политологов, в произведенной чистке отчетливо видна мохнатая рука Госпрома. Скопидомные интриганы снова пилят власть и деньги. Аналитики пищат на весь Интернет, что мир изменился навсегда (а как же!), что трижды благословенный президент затеял тасовку элиты не просто так (он ничего не делает просто так, даже в сортире сидит политически грамотно), и значит… тут мнения блогеров разнятся: одни считают, что будут закручены гайки по горло, другие видят послабление режима, приводя как аргумент замирение с Чедрой. И те, и другие сходятся в том, что схватка пиарщиков с консьержами выгодна никому иному, кроме как всевидящему Цензурному комитету. Да и Сеть с ними! Не буду голову забивать.
Прослушал запись беседы с Гариком (естественно, писал, а вы как думали?), ничего сенсационного, но, в принципе, хайпово. Вечером сочиню предисловие и выложу. «На полке –конструктор, а в вазе…». Ой, млть! Я пока сок наливал, ушлый джампер обшмонал гостиную. А я по наивности приписал ему экстрасенсорные качества.
Просмотрев в Сети несколько роликов о бильярде, собрался в «Пирамиду». Скрипучий ремень сумки-мессенджер закинул через плечо, внутрь сунул книжку с полки и квитанции из секретера, чтобы прикрыть кухонный нож с широким лезвием, которым Норма стругает капусту в ким чхи.
Выходя из квартиры, велением Гарика оставил страх на пороге. В лифте пахло жареной рыбой, а консьерж в вестибюле склонился влево над своим столом. Его глаз заплывал на глазах. На диктофоне было: «Вы не выйдете, там консьержи», – «Да ты че!». Не удержали парашютиста.
Бильярдный клуб располагался по адресу: жилищный комплекс «Антей», который представлял собой конусообразный небоскреб, как мухами облепленный рекламными плакатами. Машину я припарковал поближе к входу в главный корпус, где меня встретил консьерж – немыслимое совпадение! – консьерж со следами побоев на рожице. Гарик успел и здесь побывать?
– Куда? – вскричал консьерж петушиным фальцетом.
– Крувраги. Я бы хотел в бильярдный клуб попасть. Дубль-гис показал, что здесь.
– Здесь, – он подбоченился, как кухонный халдей. – Третий корпус, в подвале. От входа налево.
– Благодарю, – я собрался идти обратно.
– Стоять! – взвизгнул консьерж. – Документы!
Мы подошли к стойке, похожей на барную, но не столь привлекательной. Я приложил чип к терминалу.
– Сожитель Шэлтер, вынужден оформить протокол за нарушение директивы от ноль четвертого третьего.
– Простите?
– Для люмпенов поясняю: штраф за небритость.
Ё-моё! Забыл! Административный протокол сам по себе не страшен, не хочется время терять. И халдей будто услышал мысли мои.
– Можем договориться, – тихо проговорил консьерж.
– Какая сумма?
– Щадящая, – сказал он, быстро набирая на терминале ряд цифр.
Ничего не оставалось, пришлось провести рукой по датчику. Сразу же завибрировал телефон в кармане, я прочитал сообщение – ну, не то, чтобы мелкая была сумма, что ушла на личный счет консьержа.
– Кунзеп келигер, – сказал довольный стражник.
– Что?
– Добро пожаловать. В переводе с чедрского.
Слышал я сегодня чедрский язык. Ничего похожего.
Вышел и отправился налево, к третьему корпусу.
Надкусанный клуб в подвале без окон. По углам пробитые столы, укрытые сукном зеленым. В зубодробительном треске мечутся шары, три бильярда не освещены. Из полутора десятка игроков, среди которых были две анорексичные девушки в плоских водолазках, на меня обратил внимание один – седовласый мужчина с бейджиком на белой рубашке, который стоял ближе всего ко входу.
– Кругом враги, – обратился он ко мне.
– Дело правое, – выдохнул я.
– Чем могу помочь?
Я понял, что Шандор здесь что-то вроде менеджера. Фамилии на бейджике не было, но и так понятно, что это не Федор Вайс. Искомого пользователя не видно и среди остальных бильярд истов. Бильярдеров? Кий-геймеров? Сеть его знает, как правильно.
– Знаете, хочу научиться играть на бильярде. Видел ролики и заинтересовался. Вот. Это возможно?
Менеджер заметил, что «на бильярде» – это сленг, правильно – «в бильярд». По его лицу я понял, что дифференциация предлогов «на» и «в» для подвала принципиально важна. Шандор предложил оплатить членский взнос, после чего он лично мной займется.
Оплатил. Взял из автомата две банки таджикского пива, одну из которых предложил сенсею. Шандор засомневался: «я на работе». Мой ход: «клиент всегда прав». Боевая ничья скреплена алкоголем.
Не очень трудно играть в бильярд, но сильно сложно в него играть. Попыток сорок ушли в борта, ударов десять – за стол и на пол, киксую по первости, туши – не в зачет. Наконец, закатил «дурака». Это надо отметить.
– Глазомер у вас есть, – с блогерскими жестами сказал Шандор. – Опыт наживается, надо только чаще играть.
– Давайте мне фору, – предложил я, открывая банку. – Сыграем партию.
– Можно попробовать.
Я только разбил, Шандор закатил свои восемь. Партия. Делал он это красиво, с оговорками: «третий в центр», «два борта в угол» и тому подобное. Я собирал шары в треугольник, и у нас появился зритель – грустный игрок, стругающий пальцем из носа.
– Новенький? – спросил он.
– Начинающий, – ворчливо ответил я.
– Шандор, скатаем потом партейку?
– Я за наставника, видишь. Если только Алек не против…
– С удовольствием посмотрю, – сказал я. – А Федор Вайс здесь появляется?
За азартом игры совсем забыл о своей стратегической цели.
– Теперь редко, – сказал ковырятель козюлек.
– Вы знакомы? – спросил Шандор.
Кажется, спросил без подозрительности.
– Шапочно. Я его даже не сразу вспомнил. Увидел на сайте вашем, долго еще вспоминал. Он меня тоже забыл, скорее всего.
– Он тут проживает, в «Антее».
– Ух ты! – обрадовался я. – Сходить что ли, пока профессионалы партию играют. Вы пиво берите, – предложил я незнакомцу. – Это за мой счет.
– И уксус сладок, когда за ваш счет, – расплылся довольный игрок.
– А какая квартира у Федора?
– Позвонить не проще? – сказал Шандор.
И опять же не углядел я подозрительности. Но может статься, бильярдисты предупредят, и встретят меня недружественно. Есть такая вероятность? Есть. Ну, как Пашка, я не сдамся. У меня есть ножик в сумке.
– Квартиру я не знаю, – сказал Шандор.
– Один-два-три его квартира, – сказал подкупленный незнакомец. Он смачно всосался в пивную банку.
– Вы мне потом покажите удар, – попросил я Шандора. – Когда биток бьет по шару, и сам катится за ним.
– Конечно.
– Я к Федору и вернусь.
– Привет ему, – передал пивохлеб.
Накинул сумку через шею, как будто по запарке взяв бильярдный шар, я пошел в главный корпус. Волнуюсь? Не то слово. Поет благодать, идет благодать, останьтесь страхи за порогом.
– К Вайсу, – сказал я консьержу, подбрасывая на руке тяжелый выщербленный шар.
Побитый коррупционер из-за стола махнул рукой в направлении лифта: иди.
На каком этаже сто двадцать третья квартира? Если шесть дверей на площадке, то получается, э-э… сто двадцать первый. Наверное, так. Лифт, раскачиваясь в шахте, взобрался вверх. Створки кабины разъехались. Между площадкой и лифтом – щель с ладонь толщиной. Я сплюнул вязкую слюну в шахту и подошел к двери с номером сто двадцать три.
– Кто там? – спросил домофон после звонка.
– Федор, ты? – пьяно воскликнул я. – Пойдем, сыграем.
Я показал в камеру руку с бильярдным шаром. В квартире – заминка.
– Не узнаю, ты кто?
– Да ты че, ё-моё! Забыл? Шандор нас познакомил. Ты еще такой: заходи, типа. Квартира вот эта.
Для достоверного образа пьяного бильярдиста я слегка покачивался.
– Илиф я обшибся?! – проорал я. – Извиняй, мужик, мне в соседнюю. Ща постучу.
Изобразил намерение ломиться в другую дверь.
– Не надо. Открываю.
Щелчок. Я вошел внутрь, в прихожей встретил Федор Вайс – один в один с телефона Анны. Ну вот и встретились, дистрофик!
– Здорово!
– Привет, – руки Вайс не подал. – Ты из клуба?
– Н-но! – я подбросил шар. – Ты один?
– Один…
А чего тянуть кота за яйца? Жизнь и без приличий неприлично коротка. Церемоний я не разводил. Пашку вспомнил. Фотку мертвого Пашки. С размаху врезал Федору по голове. Вот для чего шары на бильярде такие тяжелые! Если в лоб прилетит – сразу вырубает. Вайс упал без сознания. Я поднял его под мышки и отволок в комнату. Квартира класса ниже среднего, это я сразу отметил. У компьютерного стола, на котором горел ноутбук, стояло офисное кресло, туда я тело Федора и возложил. Пробежался по квартире, в соседней комнате увидел раскладную сушку для белья – то, что надо. Нож капустный достал из сумки, срезал веревочки с этой приблуды. Ими связал бесчувственное тело Федора Вайса, сначала руки, потом ноги, потом за пояс к креслу.
Пока Федя смотрит сны я немного осмотрел квартиру. Глупо было полагать, что документы Кольцова лежат на видном месте. Среди белья в шифоньере и под ванной папки не было, как и в посудомоечной машине. На кухне я набрал стакан воды, вернулся в комнату, вылил холодную жидкость на голову Вайса. Он не очнулся. Там же на кухне я взял зубочистку – откуда я это знаю? Кинобоевик, наверное, – острым кончиком которой уколол Федора в верхнюю губу. Он застонал.
– Ты кто? – невнятно простонал он, дергая связанными руками. – Что надо?! Это ошибка!
– Нашинкованный пенис заказывал? – я помахал ножом. – Доставку. И вот я здесь, Федя.
У Вайса дергается кожа вокруг глаза. Кажется, я довольно страшный. Хотя внутри волную-усь…
– Что вам от меня надо?
– Кое-какая информация.
– О чем?! – с надрывом выпалил Федор.
– Ой, слушай, о многом. О краденных документах, об организации чиэсов и их участии в убийстве Павла Кольцова.
– Какого еще?.. а, Кольцов. Профессор. Мы его не убивали!
Ну вот, думаю, организацию не отрицает. Уже продвинулись.
– А кто убил?
– Известно кто, известно кто, – Федор шмыгнул носом. – Государственный промоушен, кто еще? Их люди. Охранка.
– Давай по порядку. Кольцов состоял в организации?
– Да какая организация? Какая организация?! Нет никакой… Компания схожих взглядов. Разрозненная! Без лидеров. Развяжите, пожалуйста. Я все скажу.
– Успеется, – я почесал ножом щеку, и Федор закатил глаза. – Ты прекращай сознание терять. Проясним. Я не казенный, к власти отношения не имею. Был знаком с, как ты сказал, профессором, последний кто с ним общался. Меня подозревают в его убийстве, я защищаюсь.
– Вы… Шэлтер? – обалдел Федор.
– Без фамилий! Продолжим. Значит, чиэс не структурированная организация?
– Нет организации, нет! Это в ЦК себе придумали – с врагами бороться. Сообщество в Сети. На стене нарисовать, комменты оставить. Даже ублюдки активней чиэсов. Мы политикой не занимаемся. Раз в год акцию на улице. И все! Профессор на такой акции и подошел.
С Анной я тогда сдержался от клише, а здесь не выдержал. «С этого места поподробней!» – говорю. И ножичком по столику скрип-скрип-скрип.
С этого места, с этого места, а место было на новогодних аттракционах. С готовностью вспомнил Федор тот случай. Перед Новым годом на одной из площадей делают из снега разные фигурки, ледяные лабиринты, карусели, ну все знают – традиция. Чиэсы тоже праздник отмечают. Тут списались и договорились антивоенную акцию сделать публично. Потому что Новый год и на камерах запишут, то бишь многие увидят. Протест против насаждения милитаристских настроений, сначала только идея. Как ее воплотить? Лозунги писать, транспаранты вешать уже непродуктивно, заезжено. Надо что-то такое. Решили, сжигание чучела. Эффектно и зрелищно. Месседж понятен. На новогодней площади арендовали десять квадратных метров. В управе спросили: зачем? Ответили, что реклама. По большому счету, так оно есть. Один сооковник служит на стройке…. Что? Сооковник, так принято в чиэс. Синоним «товарищ». У быдла – «сожитель» и «гражданин», у нас – «сооковник». Все мы в веригах, все в кандалах не материальных… На стройке, да. Там набрали фанеры, там же в мастерской сделали муляж БТРа. Или танкетки, военной машины. Нарисовали на ней госрегалии, флаги, гербы, пятикрылого лебедя. Установили на площади. В назначенный час, когда много народа, танк подожгли. Костер был высокий и мы проорали это вот самое, что нет войне. Пока патрульные додумались, пока примчались, чиэсы уже разошлись, только зола, огарки фанеры. Стоим мы в толпе с сооковником, я чувствую кто-то тянет за руку. «Здравствуйте», – говорит. Не «крувраги», а здоровья желает. Говорит, что восхищен нашей акцией. Представился: Павел Кольцов. Так познакомились. Переписывались в крытых чатах, встречались компанией, критиковали порядок вещей. Его называли Профессор, настоящее имя только два чиэса знали. А то, что Кольцов связан с Госпромом знал только я один. Ненастоящие ветераны войны – штука давно известная. Но Профессор раскопал, что концерн Госпромоушен контролирует производственную компанию «Шоу-стройкомплект» и в этой связи он собирался добыть очень важные сведения. Некоторое время назад позвонил и сказал, что есть! Подлинные документы, которые могут сломать этих врунов из Госпрома. Говорит: бомба. В прямом и переносном смысле. Не успели встретится. Потом читаю – убили профессора.
