Максим Касмалинский
Гапландия
– «Четыре шкафа»! Не колотите понты, сожитель! – Ермес снова вынул телефон и стал набивать сообщение.
Я достал свой. СМС от Нормы, пропущенные от Анны. От Кассина сообщение: «Видим у Гапландии машину Олимбаева. Помощь нужна – дай знак».
Так-то, Ермес Тамерланович! Не все так просто, как вы себе придумали.
– Петкович пользу приносит. Если ты про Пашку, – сказал Ермес, убирая телефон. – То, допустим, его убила чедрская разведка. Предположим, твой знакомый Гавриил шею сломал ветерану войны по мотиву кровной мести.
– Какой Гавриил?
– Который с парашютом пролетал. Не хмурься, Алек. Для решения траблов приходится быть в курсе.
– Он-то при чем?
– Спортсмены Чедры совершили нападение. Не взрыв, но убийство нашего сожителя. Так или иначе, у нас не остается выбора, нужно начинать военную операцию. Немного позже, но это мелкие детали.
«Как остановить эту лавину?» – подумал я, а вслух сказал:
– Насчет подписчиков и денег все в силе, я надеюсь? – пусть Госпром думает, что всех купил.
– Завтра дам указание.
– Тогда я пошел?
– Не задерживаю.
Я уже вылезал из машины, когда Ермес грустно произнес:
– Как бы хотелось, Алек, встретиться с тобой в другом контексте! Посидеть… И чтобы Пашка был… Нинка живая…
– Удачи, – бросил я и хлопнул дверцей.
Удачи я ему, конечно, не желаю. Кривое зелье эта власть, как она людей коверкает!
Написал Кассину: «все норм». Уже в квартире получил ответ: «Принято». И следом еще одно, теперь голосовое: «Высоколобые технократы думают, что, если скопировать бумагу нельзя, значит секреты защищены. А то, что можно сфотографировать отражение в зеркале документа, хе-хе!, госпромовским мозгам не осилить! Так что, инфа из папочки Кольцова – сам понимаешь. Век помнить буду твоего приятеля. Как говорится на латыни, дура лекс, шов маст го он. Хельмут еще у тебя по соседству, страхует, так что не волнуйся».
Я не волнуюсь. Только шторы в кабинете плотно-наплотно закрыл. Сел к столу и оживил компьютер. Угарно долгий сегодня день. Мудро насыщенный, льет благодать. Как оставить страх на пороге? Как остановить на пороге горе? На экране значок игры, созвучной моим мыслям, игра на реальных событиях, где место действия – разорванный войной Архангельск, когда-то город значимый, теперь объект для археологов и радиационных ботаников.
Такое будет у меня? Зима близко, зима ядерная. Надвигающуюся беду нужно отвернуть. Ничего не могу. Оставим компетентным людям. Кроме! Если есть созидательное зло, значит ждет, стоит на старте что? Разрушительное добро.
Обществу хотят преподнести злодеев-чедров. Ну а мы походим с козырей. Захожу на канал, жму разместить. Заголовок? Нужен броский, сенсационный. «Хуй войне» – система не пропустит. «Шокирующий чедр»? «Интервью с врагом»? Пусть будет «Разговор реальный с чедрским десантником». Предисловие. Пишу: «Популярный некогда блогер по имени Бодрый Ярик писал о степной войне, будто ее вовсе не было. Официоз триумфально кричит о великой победе (хотя, казалось бы! Они здесь не при чем). Послушаем другую сторону о событиях минувших и положении настоящем, о взгляде чедров на наше общество.
И размещаю запись разговора с Гариком.
Да пошло оно все!!!
Здесь же размещаю запись разговора с Павлом. Пусть клауфилы знают о подставных ветеранах!
Я сделал все, что от меня зависит. А теперь спать.
Один коммент моментально пришел. Дабл-ви на двух прямых, иероглиф вольнодумства. Хэштег: «Анафема клауфилам!».
7
.
Добрая погода постояла два дня и по-английски удалилась. Мыгычка, то есть мелкий дождь, заделал на окне унылый натюрморт в манере живописцев от пуантилизма. Точки, точки, точки на стекле. Печально. Вывернул себя наизнанку и выпарил нутро тяжелым гусеничным утюгом. Глубина души превратилась в мель. А если без пафоса, то очень погано.
После публикации написала Анна: «Не ожидала от тебя… неприятно… Павел мертв и полоскать его нехорошо. По крайней мере мог бы со мной посоветоваться. Как в грязи вывалили. Я пока не знаю, как к этому относится. Но не звони мне». Я, конечно, стал звонить. Первый день она не отвечала, утром второго –тоже, набирал с другого номера – молчок. На сотой почти попытке – алё, говорите. Мужской голос ортодоксального мизантропа, какой-то бесцветный, без намека на радушие.
– Мне бы Анну услышать, – сказал я.
– Кого?
– Сожительницу Смит.
– Она арестована. А вы…
Я бросил трубку. Под стол бросил. Сходил в ванную, умылся холодной водой. Давид в своей комнате верещит – репетирует. Норма в своей – работает, диктует жирным идиоткам инструкции по фитнесу. Зачем так орать? На кухне еще раз умылся, вернулся к себе, давай ходить по кабинету. Думай, думай! А что еще тут придумаешь? Встаю на колени, пластиковый плинтус от стены отклеился, телефон за две минуты нацеплял два слоя пыли. Звоню Анатоличу. Кассин, сука, возьми трубку!
– Крувраги, Алек, как раз тебя вспоминали…
– Значит так, сожитель следователь! – я швырнул гигабайт грозных претензий. Невразумительных, но, видимо, настолько горчичных, что Кассин ласковым тоном меня попросил успокоится и:
– Я выясню, Александр. Мы Кольцову не брали, то есть не задерживали. Я выясню напишу.
Отписался он во время прогулки, я ходил вокруг теслы и пинал по колесам.
Кассин: «Смит-Кольцова задержана Цензурным комитетом. Содержится в их изоляторе, с доступом туда непросто. Попытаюсь, но не уверен. В любом случае это ненадолго. Скоро этой хунте – край».
Я: «Очень прошу, чтоб не мучали. Без пыток! Сделай что-нить».
Эта балбесина смайлик прислала. Весело, че. Арестовали женщину. Обхохочешься.
Задержание Анны не единственный трабл. На паршивом подобии семейного ужина Давид, глядя в салат из моркови, сказал:
– Во дворе говорят, что мой папа – предатель.
– Говорят, в Пекине кур доят, – заржал Борис.
– А что смешного?! – включилась Норма. – «Чедра не хочет войны»! Это надо додуматься такое публиковать! «Великая Победа – не победа»! Как мышка повернулась? Как язык повернулся?!
Она швырнула вилку на стол, вилка покрутилась рулеткой и зубцами указала на меня.
– Кто из нас хоть раз не стал предателем? – произнес Борис с видом глубокомысленного дурака. – Успокойся, мама Норма.
Я почувствовал нежданную поддержку. Норма смешалась, встала, ушла к раковине, чтобы сполоснуть чистую кружку. Дава, не отрывая глаз от лепестка моркови, свисающего с края блюда, просопел:
– Непрестижно мне быть вражеским… этим…
Норма бейсбольным мячом прокрутилась обратно, облокотилась на стол и наклонилась ко мне.
– Ты о детях подумал?! Обо мне ты подумал?! Не посадили – сиди и помалкивай. Так нет же! Выложил!!
– Удалить?! Хочешь? – взорвался я в ответ.
– Хочу! Удаляй! – Норма выдернула телефон из моего нагрудного кармана. – Удаляй!
Я ввел пароль и ошибся. Первый раз такое происходит.
– Не надо удалять, – сказал Борямба. – Это гон. Гонево и тупняк.
– Ты так думаешь? – повернулся я к старшему сыну. И сразу засомневался в своих надеждах. Что может быть толкового в молодежном нонконформизме?
– Я думаю, никогда нельзя от своих слов отказываться.
– Там слова не его! Не его! – выкрикнула Норма.
– Еще техничней. Блядки – гладки.
– Не выражайся, – попросил я, указывая на Даву.
– И ты, малыш, – Борька дотянулся, взлохматил волосы брата. – Не переживай.
– Вспомнил, – сказал Давид. – Выблядок. Вражеским выблядком быть.
Закон бумеранга настиг через сына. Скольких не надежных пользователей, скольких сомнительных клауфилов я клеймил последними словами!
– Забудется, как насморк, – заявил Борис. – Как огрызок жопки пиццы. А ты, отец, не пасуй. Посылай всех, и не пасуй. Только что бодался с охранкой, чего отступать перед обществом?
– Общественное мнение… – начал я и замолчал.
А компенсация Госпрома была технично хороша! Борьке Ермес обещал синекуру, деньги к тому же. Всем.
– Все! Все зарегистрированные пользователи, – воскликнул Борис. – Большинство! Знают кто недруг, кто сволочь. Знают, что худой мир лучше доброй вражды. Это рефлексивно. Но тут правительство чудит, и у человека выбор: стоять на своем или следовать за начальством. Я думаю, лучше стоять на своем и домком посылать.
– Против всего дома? – ужаснулась Норма.
Борька сгладил позицию, перекинув тему в мещанское русло.
– Когда правительство будет чудить в другую сторону, – сказал он. – А это стопудово, даже я за недолгую жизнь насмотрелся. Когда поменяется политика, можно оказаться визионером. Сказать: я предвидел! Визионеры сколько подписчиков имеют? Миллиарды.
– Не удалять? – спросил я Норму, помахивая трубкой.
Но она обращалась к Борису.
– Но принижать величие побед наших предков! Такое прощается?
– Такое не прощается, – ответил Борька сквозь хлебную корочку. – Такое, если честно положив, никому не нужно на фиг, прощать нечего. И не за что. Нор, ты только… мам, не говори о клауфилизме. Мне эти праздники победы по восемь раз в году – он проглотил кусок. – не радуют. Победили остров Хорт. И где? Далеко. А мы в Гапландии! Нам этот Хорт на диком западе, как ни уму, ни сердцу. Гапландии какая свора угрожала? Озвездевшие северяне. Кто их победил? Великая Чедра. Нас, считай, спасли. Для Гапландии чедры – большие друзья и мы им должны благодарность.
– Но теперь они враги, – неуверенно сказала Норма.
– Я и говорю: все меняется.
Я поднес к лицу Нормы смартфон:
– Удалять?
– Как хочешь.
Я прихватил со стола стакан с соком и ушел к себе.
В кабинете воняет душевной болезнью с примесью старости. Настроение-козел. Сеть стремительно огорчает – аудитория стала отписываться. Массово и презрительно. Звездное имя «чедрский заглотыш» присвоено мне единогласно. Слова Вжика были охарактеризованы как провокационный вброс. Только один комментатор с ником Евклид написал: «Я учился у профессора Кольцова, неплохо его знаю. Ввиду давнего знакомства у меня нет сомнений в подлинности выложенной записи».
Рядом тут же появились заявления с нескольких левых аккаунтов в том духе, что «помню адъютанта десятой роты, скорблю и уважаю, он дико валил уродских чедров, так что ветеран – истинный, а даже если голос – его, то мало ли, что скажешь в шутейном разговоре и почему герой войны должен рассказывать крысе, как там все было на самом деле?».
Такое ощущение, что читатели целенаправленно отводили интерес от первой записи с Гариком из Чедры, акцентируя внимание на разговоре с Павлом. И очень своевременно в ленте всплыла информация о том, что меня обвиняли в убийстве. Это тоже девальвировало.
Наивысший градус ненависти был достигнут в общем чате Гапландии.
МММ: Подонок и мразь!
СМИРНЫЙ: О чем базар? Чедра – недострана. Очевидно, что нет никакого чедрского народа, значит и говорить от имени «никого» не может никто. Значит все это чушь собачья.
ИВАН ИВАНОВИЧ: Мы обязательно вернем господство в мире! У мира нет своих ресурсов ни для длительного противостояния с кем либо, ни для короткого. Его реальную энергетику уже грохнули. А виртуальные экономики песо и дублона опираются на хрупкое железо виртуальных бирж и логистики каналов и узких проливов. Они могут посыпаться от одной угрозы серьезного конфликта что в Северной Атлантике, что на Ближнем Востоке, что на Дальнем, где производится большинство чипов. Это, не говоря о цифровой уязвимости. Единственный шанс у внешнего мира – развалить нас изнутри. С этих позиций и нужно рассматривать подобные провокации. Пост идиота Шэлтера играет на руку нашим врагам. А по глупости или по умыслу – пусть разбираются компетентные органы.
ГАМСУН: Шэлтер еще не уехал? Пусть на новой родине устраивают шоу. А мы здесь как-нибудь обойдёмся.
НА КОЛЕСАХ: Этот придурок все пути отступления себе отрезал.
МЕДВЕДЕВСКИЙ А.Д.: Для таких антиклауфилов, прочих ублюдков – никаких каналов, никаких площадок, никакого участия в интернете и прочего. Вообще ничего. Их нет.
ПРАВДА: Умер, так умер. Возродиться в Гапландии уже не получится.
ЛАВРОВЫЙ ВЕНИК: Он сам себя вычеркнул со своей Родины. Оказаться в забвении на старости лет, это надо было постараться. Он постарался. За такой плевок в душу народа (а публикация Шэлтера – плевок в Гапландию, без сомнительно) надо наказывать со всей суровостью. Домком должен прислушаться к голосу народа. Мне лично совершенно не хочется находиться на одной парковке с вражеским подпевалой. Думаю, что большинству сожителей этого не хочется. Примите меры!
ВОРОБЬЕВ: И зачем НАМ мнение какого-то пьяного клоуна? Может, хватит уже напоминать об ИУ – ах? А Шэлтера надо лишить прописки. Пусть едет в великую степь. Там он и попадет под нашу баллистическую ракету.
Во как соотечественников корежит! И от чего? От правды. Виртуальный обряд экзорцизма у меня получился невольно. Подожди-ка! А как я отреагировал, слушая Павла лично? То-то. Взбесился, оскорбил, не поверил. Так что эти придурки не так, чтобы совсем неправы. Я-то знаю, что записи двух бесед подлинные, а другие не знают. И если смотреть в плоскости выбора, когда предложили: Сеть или Степь? Тут вариант понятен. Но даже с пониманием относясь, не могу не прикрепить к таким комментаторам яркий эпитет – убогие.
После «тук-тук» в двери вкатился Давид.
– Пап, завтра у нас премьера. Три места я забил, тебе и Борьке с мамкой. Тебе – в первом ряду.
– Обязательно!
– Тогда посмотри мой один монолог, – Дава протянул мне распечатанный текст. – Ты мне эти реплики кидай, я проговорю.
Он достал воображаемый горн. Это как будто рог. В спектакле будет настоящий. Вот сейчас протрублю в рог – примчатся как миленькие. И все честь честью, кто-то скажет – давайте построим самолет, или подводную лодку, или телевизор. А после собрания пять минут поработают и разбегутся. Так нельзя! Кто-то должен следить за костром. В любой день может прийти корабль, нас заметят и спасут. В любой день! Нас спасут. Если заметят.
***
На следующий день разъяснилось, кусочек солнца был дарован городу сервитов. Я повязывал парадное жабо, когда внезапная боль в подреберье хватила ржавыми щипцами. Крючком согнувшись, дошел до кресла, сел стариковски осторожно. Возраст. Износился организм, и из моды вышел, никто уже не носит пропитанного никотином, сутулого Шэлтера. Не пора ли загружаться в Сеть?
В ящике стола лежит свирепый обезбол, способный не только спазм размягчить, от него язык немеет, и деревенеют пальцы на ногах. Возьму с собой для страховки, если совсем невмоготу, то приму. В детстве меня смешило страшно слово: «подстрахуй». Давида – подгонное поколение – это вряд ли взвеселит. Он заглянул в кабинет, бледный и скрыто испуганный.
– Пап! Пора. Спектакль через два часа.
– Иду.
Облачившись в пресный сюртук, погляделся в зеркало. Ну, не такой и старый. Загружаться в Сеть, пожалуй, повременим.
В прихожей Дава нетерпеливо топочил кроссовками по полу, Борис застегивал Норме фигурные сапоги.
– Не жарко будет? – позаботился я. – В сапогах.
Норма промолчала, а Борис обреченно достал из-под полки прозрачный пакет с туфлями на высоком каблуке. Ясно. Мне-то сменная обувь не нужна, я и куртку одевать не буду.
– Пошли! – вздрогнул Давид.
В лифте уже ехал пассажир с верхних этажей. Когда мы всей семьей вошли в кабину, он читал со стенки очередной эдикт органов власти.
– Вы видели? – обратился он к нам. – Весь домком поменяли. Наконец-то!
– Весь домком? Всех? – охнула Норма.
– Давно пора было. Я писал на своем канале. Давайте вам ссылочку скину.
Давид долго читал бумагу на стенке, видимо, входя в роль ответственного Ральфа из пьесы. Потом сказал:
– Фамилии те же. Дяденьки с тетеньками должностями поменялись.
– Я и говорю! – воскликнул сосед. – Кардинальная смена элит. Беспрецедентная ротация! Давно надо было.
На выходе из родины наше семейство остановил старший консьерж.
– Куда? Тебя разве, Шэлтер, родительских прав не лишили?
Я оторопел, Норма ответила:
– В среду рассмотрение. Сегодня все легально.
Консьерж освободил путь, а я не сразу в дверь попал от охерения.
– Отец, ты не переживай, – сказал уже на улице Борис. – Утрясется. Помнишь, меня в тринадцать лет за проституцию штрафанули? Обошлось.
– Где тринадцать, а где десять? – севшим голосом ответил я. И подумал: то административка, то политика, за политику могут и лишить.
Надо Кассина подключать. Или? Покаяться перед Ермесом, как вариант. На парковке возле теслы Дава взял меня за руку и жалобно прижался всем тельцем. Так не хочется его отпускать!
– Пойдемте пешком, – предложил я. – Тут идти семь минут.
Норма смерила меня уничтожающим взглядом и, как отрезала:
– Не выдумывай.
Я сел за руль, Борис и Норма – сзади, Дава нострадамусом свернулся в детском кресле впереди. Его день, можно. Дава-сыночек! Какая сволота лишит меня отцовства?
Ювенальное законодательство имеет все предпосылки для получения статуса богомерзкого, но это пустяки по сравнению с общественным дискурсом в сфере семейных дел. Власть как раз декларирует обязательность семьи и ценность этого социального института, а сетевое сообщество наоборот, не гнушаясь применения давки большинством, поощряет распри и разлады, когда родители отказываются от детей, дети – от родителей, брат на брата, правда на правду из-за идеологических заноз. Какого Сервера?!
Вот бляха! Даже в вопросах войны, поддерживать ее или нет, ни один сервит, выражаясь чедрским языком, не в силах повлиять на решения власти. И рвать отношения с близкими по этой тупейшей причине… зачем? Правда на правду. Если твой любимый дядя вдруг пошел в маньяки, можешь отказаться от него, и будешь прав. А можешь поддержать: его заставили /оклеветали /признание выбили /это не он /созревшая школьница спровоцировала/ дядя есть дядя, я всегда за своих. И ты опять же прав. Я уже об этом думал, как боги на Олимпе устраивают заварушки, стравливают внушаемых людей между собой. И наши петушиные бои, да тараканьи забеги не организованы ли внешней силой? Госпром это сила! Государственный промоушен работает в три смены, разделяет и властвует, властвует и снова разделяет.
Нас разводят. Обманули дурака на четыре кулака. Дурака… Слушайте, как сохраняются эти пословицы, поговорки, идиомы? «Обманули дурака…», «Ябеда- корябеда», «Жадина – говядина», которая по полу валяется, это все фразочки из моего игривого детства, но Дава, а раньше Борька, их кидали легко и по случаю. Но нет таких фразеологизмов в школьной программе, в Интернете не найти, по ТВ не скажут, откуда? Устная традиция непобедима? Цифровизация бессильна против фольклора (кстати, классный заголовок). Дыхание рот в рот, культ лингвистический код и культ корябеды, живущий в наших детях.
– Дава, – зову я. – Волнуешься?
Сын поднял на меня глазенки и тихо кивнул.
– На сцене сразу пройдет, – обещаю ему.
Через дорогу от школьной парковки развернулась традиционная свастичная ярмарка. Я раньше любил на таких бывать, отведать ролл-чебуреков с квасом. На косых прилавках обычно взгромождались праздничные товары: деревянные пистолеты, игрушечные автоматы, каски пехотинцев. Таблички с ценами гласили: «бюст вождя (гипс)», «герб великой державы (сувенир)», «бюст министра информации (силикон)». Бывали и такие: «скальп якута (пластмас.)», «голова эскимоса (высуш.)». Сегодня на ярмарке видно особенно много флагов.
Возле школьного крыльца в кулачок курили старшеклассники, двери охраняла лично завуч (массивный охранник играл роль денщика, это читалось на морде), буквы над входом «образовательный офис» горели приветливо-призывной позолотой. На ступеньках Норма приличия ради отлепилась от Борьки и взяла меня под руку. Давид решительно шагал к школьным дверям, он был на пороге актерского взлета. Сегодня мой парень сверкнет!
Красный огонек на турникете от руки Давида забульчил зеленой стрелкой. Сын повернулся ко мне, мотнул головой, улыбнулся и…
– Извините! – крикнула завуч. – Извините! – она нажала кнопку и турникет заблокировался.
Борька отодвинул меня плечом и насмешливо спросил что-то, я не расслышал – тяжкая догадка оглушила.
– Дава, – сказала Анна-завуч. –Ты не играешь сегодня. В спектакле не участвуешь. Вам лучше уйти.
– Почему?! – рычу я, но на меня не обращают внимания.
Давид медленно кладет руку на затылок, вздыбились вихры.
– Как же?.. – говорит ребенок.
Норма незаметно оказалась на приличном расстоянии от меня.
– Что случилось?
– В чем дело? – вторит матери Борис.
Анна-завуч смотрит на охранника, словно ища поддержки.
– Нельзя, э, – выдает он. Если и поддержал, то неэффективно.
Норма начинает заводится, а Дава склонил голову, как скворец под крыло, и детская мольба: «Я репетировал…. Я же наизусть…Как это?..».
– Глеб Полуэктов заменит Ральфа, – говорит завуч. – То есть… может, в другой раз когда-нибудь.
– Я очень хорошо учил, – всхлипывает мальчишка мой.
Борька развернулся и ушел вниз по крыльцу. Дава дрогнул, как на ветру. Вихры на голове поникли.
Завуч повторяет Норме:
– Вам лучше уйти. После предательской публикации участие в патриотической пьесе, сам понимаете.
– Он ребенок, – скулит Норма.
– Сын за отца не отвечает, – говорю я.
– В клауфилизме – отвечает. Решайте вопрос в верхах, а мы не можем позволить, – обрубает Анна-завуч.
– Он так ждал, так ждал…– причитает Норма.
Я плетусь обратно к машине, навстречу – нарядные школьники с родителями, дедушками. Идут на премьеру. Мы – обратно. Я – изгой. Норма бросает во взмокшую спину глухие упреки, не отвечаю. Сказать тут нечего.
Кажется, другие теслы на парковке старались встать подальше от моей.
Дава сел на заднее, Борька говорит:
– Ну давай, отец, закурим. Похабно получилось.
Норма в машине – нет, чтоб успокоить – накручивает мелкого (я вижу, как она тычет в меня пальцем), Дава же сложил руки мертвецом и замер, как языческий божок.
– Поехали, – Борька затушил окурок в горло урны, сам сел за руль. В дороге подробно молчали.
Скандал начался на парковке Гапландии. Норма… Слова – чепуха, хватает вычурной брезгливости в глазах… и вся моя мерзостность… презренная измена… помойное ведро … операционный шов кармана разошелся, под подкладкой всемирная подлость, скрученная в блистер кодеина… и твердым углом грандиозная низость – ублюдство делать, что думаешь.
Возможно, напраслину возвожу, но сдается мне: Норма зла не обидой ребенка, а крушением перспектив звездно-актерского всполоха.
– Да, – отвечаю на крайний упрек. – О детях я не подумал.
Кстати, где они? Борис прохаживается возле въезда, а Дава присоединился к соседским ребятишкам – забавляются.
– Я не знаю, что я сделаю! – Норма бьет ладошкой по капоту теслы.
– Развода я не дам, – обещаю неуверенно. То есть уверенно, но не твердо. Вернее, твердо обещаю, но кто его знает?
Дворовая собака пробежала мимо. Старый знакомый. Тебе хорошо – клауфилизма не знаешь, политикой не занимаешься, мозг не выносит никто в сраных семейных разборках.
Дети зовут собачку: «Шарик, Шарик, иди сюда». Собака трусит к ребятишкам. «Маленький! Шарик… дай лапу… молодец, Шарик хороший».
– Я все исправлю, – говорю Норме.
Сам смотрю на детей. Жена не верит.
– Как ты исправишь? Как?! Ты нарушил не идею, не общественный курс – в этом каются, их прощают. Ты всех подставил. Давида! Это клеймо на всю жизнь… на годы. Ты отрекся от человейника. Не знал, что бывает с такими авторами? Знал! Ты от предков открестился, от детей отказался.
Не отказывался я! Вон они оба. Мои! Борис – креативно грешный, но славный парень. Маленький Дава гладит собаку… Нет, не гладит!
Он вдруг обливает Шарика из пузырька и подносит зажигалку.
Вспыхнула собака. Бешеным пламенем. Плачет Шарик, больно… Огонь клокочет. Дети… дети тоже плачут.
Борька прыгает, сдирая куртку. Пытается поймать горящего заживо пса. Не получается. Опять… Пламя юлой по двору. Борька ловит, прижимает, сбивает огонь. Кошмар какой-то! Жесть! Я подбежал. Но медленно, как под водой или во сне. Запах паленой шерсти. Тело – котлета с кровью. Детские рыдания вокруг. На обугленной коже лежит мутный волдырь – то, что было глазом живой минуту назад собачки.
Борис пальцами сзади за шею берет Давида, бросает его на колени.
– Извиняйся! – хрипит Борька.
Мелкий мотает головой. Борис бьет брата ногой в живот.
– Извиняйся!
Дава на коленях над умирающей собакой. Он визжит благим матом. Слов в этом вое не было. Шарик дрогнул и лизнул ногу мальчишки.
Это я не забуду никогда…
Такую картину не забыть, думал я вечером, сидя в кабинете. Сидя в одиночестве. Вот, а что? Что дальше?
Глупый вопрос, правда? Риторически тупой, заданный в сумбурно вскруженной голове, где калейдоскопом крутятся, кроме ужасающих этюдов, картины ценников на скальпы. Срезая себе брови, не забудь их биржевую стоимость. Образно говоря. А я не такой. Я простой нормальный человек. Безусловный клауфил, приличный пользователь, блогер, семьянин. Да, вильнуло. На пару ночей усомнился. Но и вернулся.
Инакомыслие считается изменой. Но это сильно громко сказано. Слишком категорично. У некоторых пользователей, и у меня в частности, свербит порой рудиментарное желание быть неким человечным существом, стоящим над толпой сервитов. Даже не «над», – что просто гордыня, – а в стороне. Сказать себе в минуты размышлений: я не такой как все. Отсюда увлеченность живописью, пристрастие к поэзии и прозе, интерес к искусству вообще – явлению, еле тлеющему и для успешной жизни бесполезному. Сетевое сознание не приходит в один миг, бывает вместо правомерного вопроса «С кем быть?» мозг выдает апокриф: «Кем быть?». Этот кризис надо просто пережить или обратиться к психотерапевту. Я ошибся и повелся на призрак искаженного восприятия, но здравомыслие теперь вернулось
Честно себе ответь, ты хочешь менять Систему? Так ли невыносимо жить в окружающем мире? Со всей несправедливостью, с которой ты смирился. Ты можешь быть социопатом, но общество – твой дом, твой деревянный улей до крыши набитый трутнями. И по большому счету, все устраивает. Нет! Все нравится. Жизнь прекрасна. Ломать за эгоизм свой дом не стоит. Ты его любишь, другого не будет. Здание нам нравится, хоть и не красавица. Ты поскользнулся на пути, так надо встать. Ты усомнился на пути, так возродись!
«Крувраги, дорогие подписчики! – пишу на мониторе. – Много споров и непонимания вызвала публикация на моем канале, где автор этих строк выложил записи двух бесед. Хотелось бы прояснить ситуацию. Разговор с Павлом Кольцовым у нас был в рамках встречи одноклассников и, как это бывает, мы нагородили друг другу всяческих небылиц. Наше суаре тет-а-тет проходило с непременными возлияниями (я думаю, все меня понимают), и суть беседы я припоминаю с великим трудом. Но! Уверен, что в словах бедного Павла не было ничего такого, что могло бы оскорбить честных клауфилов или – не дай Сеть – наших великих предков. Надо сказать, что телефон с диктофонной записью изымался для следственных мероприятий службой опеки, после чего был мне возвращен, следовательно, никаких порочащих, домопротивных сведений нашими консьержами не обнаружено. Вторая запись – абсолютный фейк, с гражданами Великой Чедры я никаких контактов не поддерживаю, ни одного чедра лично никогда не встречал.
Полагаю, мой набирающий популярность сайт был взломан, на канале размещена ложная информация. Голоса определенно подделаны посредством нейросетей. В сводках неоднократно упоминали, что ублюдки прекрасно пользуются такими методами, чтобы дискредитировать искренне преданных человейнику клауфилов.
Я специально не сразу удалил эту публикацию, дабы отследить реакцию читателей. Если кто-то поверил, значит есть у вас сомнения в величии нашего строя! Корректируйте себя пока не поздно. Лично у меня таковых сомнений нет!
Послезавтра у меня праздник. Жду поздравлений. Переводы на карту, донаты только приветствуются. Всем пока! Чмоки, бай».
Выложил текст и чуть позже немного отредактировал, удалив легкомысленные прощания.
***
Настал день моего подключения – аналог дня рождения, который праздновался предками. Сетевое общество – я пользуюсь термином Сизова Корифея – не посчитало появление на свет слизистого тельца достойным событием его биографии. Другое дело, вживление чипа для подключения к Серверу, с этого обряда начинается биография настоящего пользователя. Пусть чедры называют нас сервитами, от этого ни холодно, ни жарко, но современный хомо, который считается сапиенс, должен быть оцифрован, внедрен в сетевые ресурсы, защищен великой хакерской мощью, и, в конце концов, именно так достигается вечная жизнь.
Так или иначе, у меня сегодня праздник. Никто не поздравил. Родные промолчали, подписчики игнорят. Такие дела. Бабушка из преисподней гифку прислала, но это не в счет – алгоритм нейросети.
Решил сегодня в Сеть не выходить, поэтому к двум часам заскучал на эвкалипте и пошел шляться по улицам. Навернул рюмаху коньяка в ближайшей забегаловке. Прогулялся по проспекту. Покурил в Парке Памяти, пообщался с Павлом Матросовом. Сначала был один у обелиска, потом сюда приволоклась экскурсия. Ё-моё, какая экскурсия! Дети, ведомые гидшей, похожей на гейшу, были одеты в военную форму! Шестнадцать – я посчитал – ребятишек в костюмчиках цвета хаки, пехотных треуголках, ботинках с высоким берцем. Возрастом они не обгоняли моего Давида. Гидша, находясь в легком трансе, начала проповедь.
– Защита отечества является долгом и обязанностью клауфилов. Это – гражданский, патриотический долг перед человейником. Клауфилизм – это любовь к родине, преданность своему жилищному комплексу, стремление служить его интересам и готовность, вплоть до самопожертвования, к его защите. Васенька! Ты готов умереть за свой человейник?
Курносый Васенька насупился и промолчал. «Когда прикажут, если приказ», – шепотом подсказывала девочка в гимнастерке, украшенной золотой звездой и орденом святого Ахрика. Но школьник только гладил носком ботинка хлипкую поросль, пробивающуюся между тротуарных плиток.
– За родину готов пожертвовать собой? – упиралась гидша. – За папу, за маму… ну, Вася!
– Если прикажут, – пробубнил курносый.
