Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты
Как нетрудно видеть, справки Маклакова были использованы Толстым при работе над «Воскресением»; по крайней мере, сведения, в них сообщенные, не расходятся с тем, что в соответствующих случаях читается в романе.
Во втором письме, от 22 сентября того же года, Маклаков пишет Толстому о том, что у него имеется десять тысяч (очевидно, собранных для духоборов), и он не знает, что с ними делать; затем он сообщает, что был у Сытина, который обещал немедленно выслать Толстому книги Мельшина и Ядринцева о сибирской каторге. (Оба письма Маклакова в подлинниках хранятся в АТБ.)
Что касается Н. В. Давыдова, то он, помимо сообщения Толстому различных юридических справок, написал для романа тексты обвинительного акта, врачебного исследования трупа купца Смелькова и акта исследования его внутренностей, а также тексты, заключающие в себе вопросы суда присяжным заседателям, их ответы на них и приговор суда.
VI.
Целиком набранный «Нивой» оригинал «Воскресения» подвергся частью окончательной авторской правке, большей же частью лишь предварительной. Работа над корректурами романа заняла у Толстого целый год и была закончена лишь в декабре 1899 г. В результате этой правки разница между текстом наборной рукописи и текстом окончательным получилась огромная. Материал был радикально переработан, увеличен раза в полтора и пополнен рядом эпизодов, в наборной рукописи отсутствовавших. Только для текста первых двадцати восьми глав первой части романа потребовался всего лишь один повторный набор. Что же касается всего остального материала, то он подвергся такой усиленной авторской правке и был настолько расширен, что исправленные корректуры приходилось вновь набирать два, три, четыре раза и больше. В ряде случаев корректура переделывалась Толстым настолько радикально, что она с поправками целиком переписывалась, затем вновь исправлялась, вновь переписывалась и т. д., пока вторично, опять с рукописного оригинала, не поступала в новый набор, за которым часто следовало еще несколько наборов (таковы, напр. главы, в которых идет речь о богослужении, о посещении Нехлюдовым Шустовой, первые главы третьей части и многие другие). В процессе исправления корректур роман был поделен на три части, и общее количество глав возросло до ста двадцати девяти. Третья часть была написана почти заново, и в ней вместо первоначальных шести глав получилось двадцать восемь.
Эта работа нашла себе отражение в письмах Толстого и в его дневниковых записях. В письме к Черткову от 5 февраля 1899 г. из Москвы, жалуясь на нездоровье, физическую и умственную слабость и обилие дел, он пишет: «Первое и самое главное – духоборы… Другое дело – это мое писание, в котором я не могу ничего двигать, так как нездоровится, и мне прямо противно это писание, особенно конец. А Маркс просит прислать конец, чтобы, судя по нем, цензура решила, можно ли пропустить начало. Надеюсь, что моя спячка пройдет, а теперь хочется не поправлять и прибавлять, а всё черкать» (AЧ). В письме к П. А. Буланже от 12—15 (?) февраля 1899 г., жалуясь на нездоровье, на отсутствие сил и бодрости мысли, на утомительность городской жизни, Толстой пишет: «Исправление «Воскресения» совсем не двигается».615 15 февраля Толстой пишет сыну С. Л. Толстому: «Я получил отвращение к «Воскресению» и сдал глав 30 до Мая; не могу взяться за продолжение исправлений»,616 и в тот же день Черткову: «у меня всё болит спина, и слабость и отвращение к «Воскресению», зa которое не могу взяться» (AЧ). Но 20 февраля, в письме к нему же, он сообщает: «Здоровье мое лучше, и я опять взялся за «Воскресение», боясь пропустить этот хороший период, не окончив» (AЧ). 21 февраля в дневниковой записи Толстого, следующей непосредственно за записью от 2 января, читаем: «Сначала шло «Воскресение», потом совсем остыл. Написал письмо к фельдфебелю617 и в шведские газеты.618 Дня три, как опять взялся за «Воскресение». Подвигаюсь». 22 февраля С. А. Толстая пишет В. В. Стасову: «Воскресение всё подвигается к концу и поглотило всего Льва Николаевича. Как он поразительно добросовестно работает. Изучает мельчайшие подробности во всех областях, куда вводит лиц своей повести».619 В письме к Черткову от начала марта Толстой пишет: «Много переделываю «Воскресение» (AЧ). В письме к нему же, написанном в конце апреля, читаем: «Я очень устал и запутался в своей работе. Если эта задержка расстроит дело с Америкой, – что же делать. Иначе не мог» (AЧ). В письме к Черткову от 5 мая, извиняясь за задержку в доставлении ему текста «Воскресения» и объясняя ее потребностью «исправлять скверное», Толстой говорит: «Дело в том, что как умный портретист, скульптор (Трубецкой) занят только тем, чтобы передать выражение лица – глаз, так для меня главное – душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать. Если большое затруднение переделывать, печатайте как прежде было, только жалко» (АЧ). В письме к нему же от 2 июня он пишет: «Я работаю напряженно и над душой своей и над «Воскресением» (AЧ). 5 июня, разумея работу над «Воскресением», он пишет дочери Т. Л. Толстой: «Я всё с увлечением, как Трубецкой, работаю, тем более что просить никого не нужно позировать».620 26 июня, после четырехмесячного перерыва в записях, Толстой записал в дневнике: «Не скажу, чтобы дурно провел это время. Усиленно работал и работаю над «Воскресением». Есть многое, есть недурное, есть то, во имя чего пишется». В следующей дневниковой записи, 5 июля, читаем: «Всё время был болен обычной желудочной болезнью. Работа, очень увлекавшая меня, остановилась». В письме к П. И. Бирюкову от 1 августа Толстой пишет: «Кругом виноват перед вами за то, что не пишу. Всю воду свою пускаю на работу «Воскресения», а потом остаюсь слаб и пуст и, кроме того, всё лето не переставая хвораю животом… И сейчас нездоров. Руки чешутся обо многом сказать в форме статей. Да надо кончать «Воскресение». Когда не было художественной работы, я по ней скучал, а теперь уж хочется освободиться, много набралось другого».621 8 августа в письме к Черткову, жалуясь на недомогание, длившееся всё лето и мешавшее аккуратно переписываться, он добавляет: «Воскресение берет всё время и силы» (AЧ). В письме к В. Г. и А. К. Чертковым от 28 августа, имея в виду работу над «Воскресением», Толстой пишет: «Я ужасно напряженно занят и радостно, но при этом всё болею, так что очень мало могу делать» (AЧ).
В дневнике 28 сентября, после перерыва больше чем в полтора месяца, он записал: «Всё работал над «Воскресением»; теперь запнулся на 3-й части. Уже давно не иду вперед». В следующей дневниковой записи – 2 октября – читаем: „Кажется, выбился из трудного места «Воскресения»“. О трудности работы над третьей частью «Воскресения» Толстой писал 6 октября Черткову: «Я работаю очень дурно над 3-й частью. Всё переменяю и всё недоволен. Всё нездоровится, из 5, 6 дней едва один хороший, свободный. Унылое и физически мрачное настроение» (AЧ). 13 октября в дневнике записано: «Воскресение» плохо подвигается. Послал 4 главы, кажется нецензурных, но, по крайней мере, кажется, остановился на одном и больших, важных перемен делать не буду». В тот же день там же добавлено: «В «Воскресение» вдумал хорошие сцены». 27 октября в дневнике такая запись: «Хорошо, но часто хвораю: больше больных дней, чем здоровых, и оттого мало пишу. Отделал 19 глав, очень неоконченных. Работаю над концом». 6 ноября Толстой писал своему брату Сергею Николаевичу: «Я всё вожусь с своей 3-й частью, всё набрано, но еще не всё исправлено. И в этой 3-й части много нецензурного. Не знаю, что пропустят».622 Наконец, 17 декабря в письме к Черткову Толстой сообщает: «Я отослал третьего дня последние главы «Воскресения», которыми я недоволен, но чувствую, что дело это кончено, и с радостью и надеждой колеблюсь в выборе работы» (AЧ). На следующий день, 18 декабря 1899 года, в дневнике записано: «Кончил «Воскресение». Нехорошо, не поправлено, поспешно; но отвалилось и не интересует больше».
В период работы над корректурами сложились пятая и шестая редакции романа. Пятая редакция представлена корректурой № 27, в которой окончательно были исправлены первые 28 глав, остальные же исправлены и дополнены лишь начерно; шестая редакция обнимает весь последующий рукописный и корректурный материал.
Существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущей является прежде всего перенесение знакомства Масловой с политическими ко времени ее путешествия в Сибирь. Поэтому все сцены, в которых описывались отношения Масловой с Марьей Павловной в пересыльной тюрьме, в корректуре зачеркнуты. Это изменение фабулы романа явилось результатом бесед Толстого с надзирателем московской Бутырской тюрьмы И. М. Виноградовым, происходивших в январе 1899 г. Об этих беседах Виноградов, вероятно послуживший прототипом для смотрителя тюрьмы, сообщает в своей печатной заметке.623 Толстой сам явился на квартиру надзирателя с целью получить у него сведения о подробностях тюремного быта. Толстого прежде всего заинтересовал вопрос, имеют ли политические арестованные общение в тюрьме с уголовными. Получив на это отрицательный ответ, Толстой, по словам И. М. Виноградова, сказал: «То, что вы мне сообщаете, заставляет меня изменить план романа». На следующий день, когда надзиратель пришел на квартиру к Толстому, Толстой вновь стал спрашивать его, не могут ли политические каким-либо способом иметь общение с уголовными. «Мне очень хотелось бы – передает Виноградов слова Толстого, – написать в романе сцену, где Маслова, находясь в тюрьме, могла бы завести знакомство с политическими арестантами. Теперь же мне придется изменить план романа и знакомство Масловой с политическими перенести на путь их в Сибирь». В продолжение четырех свиданий с Толстым тюремный надзиратель сообщил ему ряд сведений, касающихся отправки ссыльных из Москвы, остановок их на этапах и ночлегах, отношения конвойной команды к арестантам, особенно к женщинам, и т. д. Виноградов сам читал те места корректур, в которых было описание тюрьмы, и указывал Толстому на встречавшиеся в тексте неточности, а Толстой на листе бумаги записывал указания Виноградова. (Ср. текст, напечатанный в отделе «Записей и вопросов», относящихся к «Воскресению», под № 2; это, видимо, как раз те записи, которые делал Толстой со слов Виноградова.)
Кроме того, в АТБ (папка XXX) хранится рукопись на двух листках, исписанная карандашом посторонней рукой и отвечающая на девятнадцать вопросов, касающихся тюремного быта и распорядка. Вероятно, она написана всё тем же надзирателем Бутырской тюрьмы и передана Толстому для справок. По словам Виноградова, Толстой после посещений его надзирателем еще paз сам приходил к нему, чтобы дополнить некоторые места в описании тюрьмы. Возможно, что как раз в это время Толстому удалось побывать и в самой тюрьме. В недатированном письме к нему В. А. Маклаков пишет: «Пересыльную [т. е. Бутырскую] вы уже видели, добавлю только, что с разрешения смотрителя тюрьмы, которое дается очень охотно, свидание с теми женщинами, которые здесь содержатся в виде неокончательно приговоренных, происходит не в общей комнате через решетку, а либо в конторе, либо чаще в первой большой комнате с столбами и сводами, с образом в нише у правой стены и массивной железной решетчатой дверью». Описание этой комнаты, сделанное Маклаковым, совпадает с описанием ее у Толстого в XLI главе первой части: «Первое помещение за дверьми была большая комната со сводами и железными решетками в небольших окнах. В комнате этой, называемой сборной, совершенно неожиданно Нехлюдов увидел в нише большое изображение распятия». В только что упомянутом письме Маклаков сообщал Толстому о том, что осужденные по уголовным делам женщины до 1892 года содержались в Москве в Таганской тюрьме, затем – в Бутырской. Так как действие романа относится к 1880 годам, то Нехлюдов, по указанию прокурора, едет сначала в дом предварительного заключения (т. е. в Таганскую тюрьму) и, не найдя там Масловой, отправляется в пересыльную – Бутырскую; помещение туда Масловой объясняется тем, что все места дома предварительного заключения были заняты арестованными по раздутому политическому делу студентами, врачами, рабочими и т. д.
Позднее, в начале лета того же 1899 года, по просьбе Толстого начальником тульской тюрьмы в Ясную поляну был послан тюремный надзиратель, подробно ознакомивший Толстого с правилами свиданий заключенных и с обстановкой комнаты свиданий в тульской тюрьме.624 Сведения, сообщенные надзирателем Толстому, были им использованы в работе над пятой редакцией «Воскресения», так же как и сведения, сообщенные надзирателем Бутырской тюрьмы.
В пятой редакции, в XXX главе первой части (эта глава Толстым здесь несколько раз переделывалась), впервые введено подробное перечисление обитательниц камеры, в которой находилась Маслова. О преступлениях, в которых обвинялись арестантки, Толстой рассказывает, видимо, на основании своего личного знакомства с соответствующими судебными делами. Так, например, упоминание о сторожихе при железнодорожной будке, отбывающей наказание за то, что она не вышла с флагом к поезду, с которым случилось несчастие, стоит в связи со следующим письмом Толстого к Н. В. Давыдову: «Подательница сего обвиняется в Окружном суде за то, что не исполнила своих обязанностей в будке на железной дороге, и вследствие этого раздавило человека. Как вы думаете, опасно ли ее положение? И следует ли ей брать адвоката? И как бы ей помочь? Таня625 хотела быть у вас. Ответьте с ней».626
В этой же редакции впервые фигурирует Вера Ефремовна Богодуховская (см. вариант № 95). В редакции предыдущей, в той ее части, где говорится о встрече Нехлюдова с политическими в Сибири, мельком упоминалась политическая Фесенко; в соответствующем месте пятой редакции фамилия «Фесенко» зачеркнута и вместо этого написано: «Вера Ефремовна», как вместо зачеркнутого «Богомилова» написано «Ранцева», а фамилия Богомилова усвоена девушке, в дальнейшем фигурирующей под именем Грабец. Вера Ефремовна просит Нехлюдова помочь подследственной товарке ее, сидящей в одиночке и подвергающейся нравственным пыткам со стороны жандармов (в предыдущей редакции о такой подследственной – враче Дидерих – Нехлюдова просила Марья Павловна), и другой товарке, сидящей в Петропавловской крепости за знакомство с замешанной в политическом деле. В дальнейшем, в той же редакции, обе эти просьбы Веры Ефремовны слиты в одну – за Лидию Шустову; кроме того, Богодуховская просит Нехлюдова выхлопотать содержащемуся в той же Петропавловской крепости юноше разрешение на свидание с родителями и на получение научных книг для занятий. Нехлюдов подмечает у Веры Ефремовны, как и у других политических, кроме Марьи Павловны и Вильгельмсона, «черты рисовки» – деталь, которая исключается в следующей редакции.
Впервые также в эту редакцию введена фигура товарища обер-прокурора сената Селенина, обрисованного Толстым близко к тому, как о нем читаем и в редакции окончательной. Сцена шествия арестантов из тюрьмы на вокзал подверглась значительной переделке в направлении к окончательной редакции. В нее введен эпизод встречи арестантов с богатой коляской.
В последних главах романа, где местом действия является Сибирь, после краткого сообщения о движении партии, с которой шла Маслова и за которой следовал Нехлюдов, прежде всего дается подробная характеристика быта уголовных арестантов, как его воспринимает Нехлюдов, и вслед зa тем с точки зрения Нехлюдова указываются причины самоуверенности и самодовольства преступника, как результат естественной потребности рядового человека в одобрении его окружающих (вариант № 108, глава ХСІІІ). В следующей редакции в значительно переработанном виде эти размышления Нехлюдова об ужасах тюремной системы отодвинуты ближе к концу романа (глава XIX третьей части печатного текста). Анализ причин самоуверенности преступников тут вовсе опущен, очевидно потому, что о сходном психологическом факте – в применении к Масловой – говорится в XLIV главе первой части романа. Губительное влияние тюремной системы иллюстрируется на примере политической Ранцевой, с которой Нехлюдов знакомится на пути в Сибирь (см. вариант № 108, глава ХСIV). Рассказ Ранцевой возник здесь у Толстого, видимо, под влиянием письма к нему С. Ф. Русовой (хранится в АТБ), в котором она, по просьбе Н. Н. Ге-младшего, подробно описала свое заключение в харьковской тюрьме.627 Некоторые подробности в рассказе Ранцевой (ее возраст, воспоминание в тюрьме о детях) совпадают с тем, что сообщает о себе Русова. В следующей редакции то, что рассказывает о себе Ранцева, с некоторыми исправлениями и сокращениями вложено в уста тетки Шустовой (глава XXVI второй части печатного текста). Непосредственно вслед за анализом морального состояния заключенных в тюрьмах дается нравственная характеристика политических в восприятии их Нехлюдовым, который обнаруживает к ним явную симпатию, значительно перевешивающую его ироническое отношение к некоторым их недостаткам, в частности, к их большому самомнению. Нехлюдов очень высоко расценивает нравственные качества революционеров, считая их лучшими людьми и даже вполне понимает жестокость, которую они обнаруживают к своим врагам – представителям власти. Отрицательная характеристика Новодворова в пятой редакции отсутствует; о нем говорится здесь мельком как о привлекательном, «добродушнейшем» человеке (см. вариант № 108, глава XCV). В окончательном тексте выражение симпатии Нехлюдова к политическим значительно сбавлено и на ряду с положительными качествами революционеров указаны и их заблуждения, с точки зрения Нехлюдова-Толстого (ср. главу V третьей части). Быть может, это сделано под влиянием письма Черткова, писавшего Толстому 24 февраля н. ст. 1899 года: «Есть один пункт, о котором и Гале628 и мне давно хотелось вам высказать свое впечатление в связи с содержанием этой повести; нас очень радует и трогает то, что вы так симпатично описываете и выставляете «политических» заключенных, потому что это привлекает к вам целый многочисленный и искренний разряд людей, но вместе с тем людей, заблуждающихся в своем понимании жизни. Вы так обстоятельно обнаруживаете ошибочность и ложность всего, что захвачено в вашем повествовании, что у нас с Галей явилось чувство, что было бы жаль, если и это «революционное» жизнепонимание не будет выставлено так, чтобы кроме того, что есть доброго и истинного в нем, перед читателем была обнаружена и обратная сторона медали, так, чтобы движение это, вследствие отсутствия его анализа, не слилось в сознании читателя с тем чисто христианским жизнепониманием, которым проникнуто освещение всех остальных описываемых явлений» (АТБ). О том же Чертков писал Толстому и 11 декабря н. ст. того же года. В ответ на первое письмо Толстой писал Черткову 20 февраля: «Ваше и Галино замечание, что к политическим должны быть выставлены свойственные действительности тени, показывает, как вы оба верно чувствуете. Я это самое думал и уже начал делать» (AЧ).
В пятой редакции, кроме политических, фигурирующих в окончательном тексте, упоминается еще «красивый Линдеман, про которого никак нельзя было понять, зачем он попал к революционерам, – такой он был легкомысленный, мелочно тщеславный и недалекий человек». Сердечные взаимоотношения между политическими, мужчинами и женщинами, здесь изображены иначе, чем в окончательном тексте. Сюда же введен исключенный в следующей редакции эпизод встречи в Сибири Масловой с Бочковой, в котором Катюша проявляет к своему врагу, доведшему ее до каторги, заботу и сострадание (вариант № 110).
Очень существенной особенностью пятой редакции по сравнению с предыдущими является введение в нее эпизода казни Лозинского и Розовского. В основу его легло действительное событие, относящееся к 1880 году. Самые фамилии казненных, фигурирующих в этом эпизоде, также не вымышлены, а принадлежали реальным историческим лицам. Мелетий Платонович Лозинский, сын православного священника, отбывавший воинскую повинность в качестве военного писаря, был арестован в июле 1879 года за раздачу крестьянам прокламаций и затем при препровождении его в тюрьму, выхватив у конвойного солдата ружье, пытался бежать, но был задержан. Киевским военно-окружным судом 23 февраля 1880 года был приговорен к смертной казни через повешение и казнен в Киеве в марте того же года. Иосиф Исаакович Розовский, еврей, студент первого курса Киевского университета, был арестован в декабре 1879 года за распространение прокламаций партии «Народной воли» в связи с покушением на Александра II и зa обнаружение у него нескольких экземпляров программы той же партии и других компрометировавших его документов, а также двадцати шести зарядов для револьвера. Тем же судом приговорен 27 февраля 1880 года также к повешению и казнен одновременно с Лозинским. Сведения о пребывании обоих в Киевской тюрьме и о казни их Толстой почерпнул из воспоминаний какого-то ближе нам неизвестного лица, сидевшего в киевской тюрьме одновременно с Лозинским и Розовским и общавшегося там с ними до самого момента вывода их из тюрьмы на казнь. Эти воспоминания Толстой прочел в рукописи, переписанной рукой H. Н. Ге-младшего629 (хранится в АТБ, папка XXX). В них есть существенные неточности и ошибки; главная ошибка их в том, что они объединяют Лозинского и Розовского как участников общего дела, осужденных за нападение на воинский караул при попытке к бегству, тогда как оба они ничего общего друг с другом не имели, и судьба соединила их лишь на эшафоте. Пытался бежать и вырвал ружье из рук солдата один лишь Лозинский; самый суд над Лозинским и Розовским происходил, как сказано, в разные дни. Неточен автор воспоминаний и в определении возраста того и другого: оба они были старше года на два – на три по сравнению с теми цыфрами, которые указаны в воспоминаниях.
Рукопись, написанная H. Н. Ге-младшим, была переписана рукой переписчика А. П. Иванова и после этого непосредственно поступила в работу к Толстому. Эта работа свелась к приспособлению текста воспоминаний к общему плану повествования в романе. Тут же, в рукописи, переписанной А. П. Ивановым, Толстой стал делать исправления, сокращения, кое-где дополнения, в ряде случаев оставляя в неприкосновенности текст копии, сделанной Ивановым. Эта копия хранит в себе следы двукратных приступов Толстого к обработке эпизода. Первый, незаконченный приступ характеризуется текстом варианта № 112, в котором рассказ о Лозинском и Розовском должен был сообщаться Вильгельмсоном (в дальнейшем – Симонсоном). Рассказ здесь обрывается перед эпизодом казни и ограничивается лишь описанием обстановки, в которой Вильгельмсон проводил свое тюремное заключение. Этот рассказ, как явствует из сличения его текста с текстом переписанных рукой Н. Н. Ге-младшего воспоминаний, очень близок в подробностях к своему источнику. Толстой добавил лишь один эпизод – подробность относительно передачи Лихониным Вильгельмсону прокламаций, послуживших причиной ареста последнего, а также психологизировал чисто фактическое, описательное повествование своего источника.
Второй приступ, представленный текстом варианта № 113, представляет собой уже вполне законченный эпизод. На отдельном листе бумаги Толстой написал начало главы, не вытекающее из текста использованных им воспоминаний. В нем рассказывается о судьбе революционера Петлина, отправленного в Нерчинск, ранее сидевшего в киевской тюрьме вместе с Лозинским и Розовским и психически заболевшего под влиянием их казни. О Петлине в окончательной редакции «Воскресения» рассказывается в XVIII главе третьей части, но там он упоминается без всякой связи с казнью Лозинского и Розовского. Дальше Толстой пользуется продолжением текста воспоминаний по той же копии А. П. Иванова и, как и в первом приступе, путем исправлений, приспособляет его к своим художественным задачам. Рассказ ведется попрежнему от лица Вильгельмсона, но о казни, хотя и не непосредственно, знает Семенов (в дальнейшем Крыльцов). Семенов предлагает Вильгельмсону рассказать о казни в связи с тем влиянием, какое она имела на психическое состояние Петлина.
Несмотря на переработку, рассказ о Лозинском и Розовском здесь очень близок к тексту воспоминаний о них, сохраняя в неприкосновенности не только все факты, сообщенные в этих воспоминаниях (кроме подробностей при упоминании о том, как умирали казненные), но и многие подлинные места источника. Отступление от него – лишь чисто формального характера: рассказ, который слушается Нехлюдовым и группой арестантов политических, изредка прерывается вопросами слушателей и ремарками автора.
Такова первая редакция эпизода, как он разработан в пятой редакции романа. Вторая редакция эпизода, представленная текстом варианта № 140 и являющаяся результатом двукратной авторской переработки, читается в следующей – шестой редакции «Воскресения». Рассказ тут ведется от лица автора, сообщающего сведения о Лозинском и Розовском со слов Крыльцова (ранее называвшегося Семеновым), характеристика и революционная биография которого предшествует рассказу. Самый рассказ, в основном сохраняя близость к своему источнику – тексту воспоминаний, в подробностях однако отступает от него. Так, о Лозинском здесь сказано, что он был поляк. В тексте же воспоминаний о национальности Лозинского, сына православного священника и семинариста по образованию, нет никаких указаний; нет в них и описания его внешности, тогда как у Толстого говорится о его красоте и внешней привлекательности; упоминается его белая крепкая шея, видимо по ассоциации с веревкой, которая вскоре затянет ее. Скупее обрисован здесь Розовский. К тому, что сказано о нем в источнике, Толстым добавлено, что он был черноватенький и что голос у него был тонкий, с еврейским акцентом.
В тексте воспоминаний сказано, что одновременно с Лозинским и Розовским был приговорен к повешению еще один заключенный, «видный деятель террористической партии», который избежал смерти тем, что предал своих товарищей по партии.630 У Толстого во второй редакции эпизода (в шестой редакции романа) идет речь о том, что этот заключенный («бывший студент», человек странный, «говоривший всегда какими-то загадочными выражениями») подговорил Лозинского и Розовского напасть на сопровождавший всех троих конвойный караул, за что Лозинский и Розовский были приговорены к смертной казни, а «бывший студент» освобожден после того, как выдал своих товарищей. Краткое упоминание автора воспоминаний о его разговоре с тюремным сторожем по поводу предстоящей казни здесь у Толстого разрослось в целый диалог между ним и Крыльцовым, в который – одним вопросом – вмешивается и Розовский. Подробности смерти повешенных распространены по сравнению со скупыми указаниями об этом в источнике. В заключение рассказа говорится не о том, что повар – свидетель казни утопился, не выдержав пережитых им впечатлений, как в источнике и в первой редакции эпизода у Толстого, a о том, что сторож, видевший, как вешали, и сообщивший об этом Крыльцову, сошел с ума. Во второй редакции эпизода встречается еще ряд второстепенных отличий от источника, в частности там, где речь идет о душевном состоянии Крыльцова в связи с казнью, но при всем том в ряде случаев и здесь встречаемся с буквальными заимствованиями из источника.
В третьей, окончательной (печатной) редакции эпизода (VI глава третьей части романа) рассказ ведется от лица Крыльцова. К тому, что читается во второй его редакции, добавлено, что Лозинский и Розовский попались в одном и том же деле с польскими прокламациями. Характеристика Розовского распространена: о нем сказано, что он, как все евреи, был очень музыкален и прекрасно пел и что у него были блестящие черные влажные глаза. О внешности Лозинского говорится еще более сочувственно, чем во второй редакции эпизода. Подчеркивается, что он был цветущий, сочный, здоровый юноша. Попрежнему упоминается его шей, «белая, молодая», от которой Крыльцов не мог оторваться, в которой что-то задрожало, когда Лозинский начал говорить и оборвал свою речь. Характерная деталь довершает остроту контраста между жизнью живого человека и ожидающей его сейчас смертью: у Розовского, уже переодевшегося перед казнью в чистое белье, штаны слишком широкие, и он, дрожа, всё подтягивает их обеими руками. О последних минутах жизни казненных сказано несколько иначе, чем в предыдущей редакции: о Лозинском не сказано, что он перед смертью всё время крестился. О сумасшествии сторожа речи нет, а говорится, что другой сторож, глуповатый малый, спокойно рассказывал Крыльцову, как вешали казнимых, добавив, что это совсем не страшно. Кое-какие подробности при переработке второй редакции эпизода устранены. Так, совсем не упоминается «бывший студент», выдавший своих товарищей; диалог Крыльцова со сторожем исключен. Буквальных совпаданий с текстом источника здесь нет почти совсем.
В эпилоге (вариант № 118) рассказано о последней встрече Нехлюдова с Катюшей, при которой она сообщает ему о своем решении выйти замуж за Вильгельмсона. Вслед затем о судьбе Катюши, Вильгельмсона и Нехлюдова говорится то же, что и в предшествующей редакции, за исключением намека на новое любовное чувство, возникшее у Нехлюдова. В отличие от этого в окончательной редакции эта встреча Катюши с Нехлюдовым и последняя их беседа приурочивается ко времени посещения Нехлюдовым острога с англичанином, до эпизода посещения камер и раздачи англичанином Евангелий и последующего затем рассказа о впечатлении Нехлюдова от смерти Крыльцова (в пятой редакции – Семенова) и чтения Нехлюдовым Евангелия. Сообщение о дальнейшей судьбе Катюши, Симонсона (в пятой редакции – Вильгельмсона) и Нехлюдова в окончательной редакции отсутствует.
Шестая редакция «Воскресения», в ее завершительной обработке вылившаяся в окончательный текст романа, помимо указанных выше eе отличий от редакций предыдущих, заключает в себе еще следующие особенности. Роман поделен на три части. В первую часть введен эпизод, связанный с воспоминаниями Нехлюдова о Вере Богодуховской и в первой своей редакции представленный вариантом № 120 (в печатном тексте глава XLIX). В отличие от окончательного текста записку от Богодуховской передает Нехлюдову не надзиратель-шпион, а «бледный молодой человек», пришедший на свидание с политическими. В числе соучастников Нехлюдова в охоте упоминаются три гвардейца, студент и два француза, из которых один – второй секретарь посольства – характеризуется как энергичный, веселый, остроумный и добродушный человек, этими качествами располагающий к себе Нехлюдова. О медвежьей охоте и связанных с нею переживаниях в этом первоначальном варианте говорится подробнее, чем в окончательном. Через четыре года после встречи с Нехлюдовым Богодуховская присылает ему взятые у него сто рублей с просьбой, если он без них может обойтись, вернуть их ей на добрые дела. Нехлюдов отсылает деньги назад и забывает о существовании Богодуховской.
