Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

* № 91 (рук. № 21).

Придя домой послѣ этого ужасного посѣщенія, Нехлюдовъ долго не могъ успокоиться. «Какъ же быть въ самомъ дѣлѣ, – думалъ Нехлюдовъ, – исправленіе, они говорятъ исправленіе. Про возмездіе, пресѣченіе говорить нечего. Ни смертную казнь, ни истязаній нельзя уже употреблять. Ну такъ чтоже? Исправленiе. Но какъ?» Онъ вспомнилъ Московскую даму евангелистку, какъ она раздавала евангеліе и утверждала, что сдѣлала уже много обращеній. Нехлюдовъ вспомнилъ свое впечатлѣніе отъ Евангелія. Онъ нѣсколько разъ въ своей жизни принимался читать его. Еще мать его, ребенкомъ, одно время каждый день съ нимъ вмѣстѣ читала его. И впечатлѣніе отъ чтенія этаго осталось очень неопредѣленное и тяжелое, тяжелое тѣмъ, что находя въ этой книгѣ очень много глубокаго и прекраснаго, – такова была вся Нагорная Проповѣдь, – рядомъ съ этими прекрасными мыслями онъ находилъ много нелѣпаго, отталкивающаго, въ особенности по тому значенію, которое придано было этимъ мѣстамъ церковью.

«Но что значитъ это уваженіе къ этой книгѣ не одной Вѣры Ивановны, Евангелистки, Московской барыни, но всѣхъ людей».

** № 92 (рук. №22).

Придя домой послѣ этого ужаснаго вечера, Нехлюдовъ долго не могъ заснуть.

Мертвое лицо Семенова съ виднѣющимися зубами, губернаторша въ своемъ шелковомъ платьѣ шанжанъ и пухлыми глянцовитыми руками, и острогъ, мочащіеся вѣ коридорѣ колодники, и мертвецкая, и запахъ тифа и смерти, и, хуже всего, ужасная, озлобленная смерть такого человѣка, какъ Семеновъ, трогательную исторію котораго онъ зналъ. Вообще за послѣднее время, особенно дорогой, Нехлюдовъ узналъ этихъ людей, революціонеровъ, къ которымъ онъ, какъ всѣ люди его круга, питалъ послѣ 1-го Марта если не отвращеніе, то отдаленіе. Теперь онъ ближе узналъ всю исторію этого движенія и совсѣмъ иначе понялъ его. Все то, что дѣлалось этими людьми и 1-го Марта и до и послѣ него, все это было месть за тѣ жестокія, нетолько незаслуженныя страданія, которыя несли эти люди. Были среди нихъ люди слабые, тщеславные, но эти люди были много выше тѣхъ подлыхъ людей, ихъ враговъ, жандармовъ, сыщиковъ, прокуроровъ, которые ихъ мучали. Большинство же изъ нихъ были люди самой высокой нравственности. Таковы были всѣ эти 4 человѣка.

Семеновъ былъ сынъ нажившагося чиновника, который, кончивъ курсъ, пошелъ, бросивъ успокоенную [?], богатую жизнь, въ народъ, чтобы избавить его отъ рабства, былъ рабочимъ на фабрикѣ, взятъ и сидѣлъ по острогамъ и крѣпостямъ три года, потомъ сошелся съ революціонерами и былъ сужденъ и приговоренъ къ каторгѣ. Набатовъ былъ крестьянинъ, кончившій курсъ съ золотой медалью и не поладившій въ университетѣ, a поступившій въ рабочіе. Ему было 26 лѣтъ, и онъ 8 лѣтъ провелъ въ тюрьмахъ. Вильгельмсонъ былъ офицеромъ. Крузе былъ адвокатъ. У всѣхъ у нихъ были друзья, братья, сестры, также погибшіе прежде ихъ и также страдавшіе. Началось съ того, что они шли въ народъ, чтобъ просвѣтить его. Ихъ за это казнили. Они мстили за это. За ихъ месть имъ мстили еще хуже, и вотъ дошло до 1-го Марта, и тогда мстили имъ за прошедшее, и они отвѣчали тѣмъ же.

Нехлюдовъ думалъ про все это и, не ложась спать, ходилъ взадъ и впередъ. Мысли его о прошедшемъ этихъ людей перебивались воспоминаніями о томъ, что онъ видѣлъ нынче и въ острогѣ.

– Ахъ, какой ужасъ, какой ужасъ, – повторялъ онъ, вспоминая³⁴³ въ особенности часто и съ особеннымъ отвращеніемъ то, что видѣлъ сквозь окно въ послѣдней камерѣ, и о томъ равнодушномъ и спокойномъ въ злѣ выраженіи Федорова и хохотѣ всей каторги надъ словами Евангелія.

5-я РЕДАКЦИЯ.

* № 93 (кор. № 27).

Такъ вѣрила и Маслова. Прежде, въ то время, когда она жила въ Пановѣ у старушекъ и любила Нехлюдова, она вѣрила въ добро, но не вѣрила въ церковь. Съ тѣхъ же поръ какъ она перестала вѣрить въ добро, она не то что стала вѣрить въ церковь, но не стала такъ рѣшительно отрицать ее, какъ прежде. Теперь, кромѣ того, это было развлеченіе. Такъ было и нынче.

* № 94 (кор. № 27).

Маслова уже много разъ и давно испытала свою неудачу въ этомъ дѣлѣ. Она много разъ уже и до своихъ родовъ и послѣ просила и Спасителя, и Царицу Небесную, и Владимирскую, и Николая угодника о томъ, чтобы они сдѣлали то, что ей хотелось,³⁴⁴ но никогда, о чемъ она просила, ничто не исполнялось.³⁴⁵ Изъ этого она никакъ не выводила того, что прошенія не нужны и не могутъ исполняться, а только сама перестала просить о томъ, что могло совершиться въ этой жизни, а безцѣльно и безсмысленно поддавалась тому настроенію смутнаго страха, благоговѣнія и скуки, которое производило на нее богослуженіе.³⁴⁶

Она стояла сначала въ серединѣ толпы за перегородкой и не могла видѣть никого, кромѣ своихъ товарокъ; когда же причастницы двинулись впередъ и она выдвинулась вмѣстѣ съ Федосьей, она увидала смотрителя, его жену, надзирателя, фельдшера и занялась рассматриваніемъ шляпокъ и накидокъ этихъ женщинъ. Осмотрѣвъ ихъ, она увидала и мужичка съ свѣтлой бѣлой бородкой, Федосьинаго мужа, который весь сіялъ, глядя на жену. Маслова улыбаясь толкнула въ бокъ Феничку, подмигнувъ ей глазомъ.

Когда утомившій всѣхъ акафистъ кончился и Маслова, поцѣловавъ обтянутую парчевымъ поручнемъ бѣлую свѣже вымытую руку священника и крестъ, повернулась назадъ,³⁴⁷ ей стало особенно радостно на душѣ и оттого, что кончилась утомившая ее служба и можно пойти напиться чаю и, главное, отъ того, что милая Феничка рада и что мужъ ея такой красивый, пріятный малый.

Въ этомъ настроеніи возвращалась Маслова назадъ среди парами шедшихъ женщинъ, когда надзиратель, встрѣтивъ ихъ, громко прокричалъ:

– Маслову и Бирюкову (это была Федосья) въ посѣтительскую.

* № 95 (кор. № 27).

XX.

– Самочувствіе олимпійское, – говорила Вѣра Ефремовна, какъ всегда испуганно³⁴⁸ глядя своими огромными добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой, тонкой, тонкой, жилистой³⁴⁹ шеей, выступающей изъ за жалкихъ смятыхъ и грязныхъ воротничковъ кофточки.³⁵⁰

Нехлюдовъ сталъ спрашивать ее о томъ, какъ она попалась. Отвѣчая ему, она съ большимъ оживленіемъ стала разсказывать объ ихъ дѣлѣ. Вся рѣчь ея была пересыпана иностранными научными словами о пропагандированіи, о дознаніи, о группахъ и секціяхъ и подсекціяхъ, народовольцахъ и еще какихъ то отдѣлахъ революціонеровъ, которыхъ она была, очевидно, увѣрена, что всѣ знали и о которыхъ Нехлюдовъ никогда не слыхивалъ. Она разсказывала ему, очевидно вполнѣ увѣренная, что³⁵¹ ему очень интересно и пріятно знать всѣ тайны народовольства, Нехлюдовъ же смотрѣлъ на ея жалкую шею, на рѣдкіе спутанные волосы и удивлялся, зачѣмъ она все это дѣлала и разсказывала. Она жалка была ему, но совсѣмъ не такъ, какъ былъ жалокъ Меньшовъ, мужикъ, съ своими побѣлѣвшими, какъ картофельные ростки, руками и лицомъ, безъ всякой вины съ его стороны сидѣвшій въ вонючемъ острогѣ. Она жалка была той очевидной путаницей, которая у ней была въ головѣ. Она, очевидно, считала себя героиней и рисовалась передъ нимъ и этимъ то и была особенно жалка ему. Эту черту рисовки Нехлюдовъ видѣлъ и въ ней и во всѣхъ лицахъ, бывшихъ въ комнатѣ. Онъ чувствовалъ, что онъ сталъ галлереей для всѣхъ этихъ лицъ, и они немножко иначе дѣлали то, что дѣлали, потому что онъ былъ тутъ. Рисовка эта была и въ молодомъ человѣкѣ въ гутаперчевой курткѣ, и въ женщинѣ въ арестантскомъ халатѣ, и даже и въ парочкѣ влюбленныхъ. Не было этой черты только въ красавицѣ съ бараньими глазами и въ черномъ лохматомъ человѣкѣ съ глубоко сидящими глазами, который говорилъ съ худымъ безбородымъ человѣкомъ, похожимъ на скопца.

Дѣло, по которому хотѣла говорить Вѣра Ефремовна съ Нехлюдовымъ, состояло, во 1-хъ, въ томъ, чтобы избавить подслѣдственную товарку отъ нравственныхъ мученій, которымъ ее подвергали жандармы. Ее держали въ одиночкѣ, разстраивали ей нервы посѣщеніями и потомъ допрашивали, всячески застращивая и обманывая ее. Нехлюдовъ сказалъ, что онъ едва ли что нибудь можетъ тутъ сдѣлать, но обѣщалъ, записавъ фамилію. Другое же дѣло шло тоже о товаркѣ, сидящей въ Петропавловкѣ въ Петербургѣ и которая, по словамъ Вѣры Ефремовны, ни въ чемъ не была виновна, а только была дружна съ замѣшанной.

Свою исторію Вѣра Ефремовна разсказала такъ, что она кончила акушерскіе курсы, сошлась съ партіей Народовольцевъ, прочла капиталъ Маркса и рѣшила, что она должна работать для революцiи. Сначала шло все хорошо: писали прокламацiи, пропагандировали на фабрикѣ, но потомъ схватили одну и начали всѣхъ брать. И вотъ ее приговорили къ ссылкѣ.

Нехлюдовъ спросилъ про дѣвушку съ бараньими глазами. Вѣра Ефремовна разсказала, что это дочь генерала, давно уже принадлежитъ къ революціонной партіи. Сама мало понимаетъ, но больше по сочувствію къ взятымъ. Всегда помогала, а сама попалась за то, что, переѣхавъ только наканунѣ, остановилась въ конспиративной квартирѣ. А въ ночь пришли съ обыскомъ, была типографія тайная. Рѣшили защищаться, потушили огонь и стали уничтожать улики. Полицейскіе ворвались, и тотъ, кто не пускалъ, выстрѣлилъ и ранилъ смертельно одного. Когда стали допрашивать, кто стрѣлялъ, она сказала: «Я!» И такъ и осталось. И теперь идетъ въ каторгу.

– Альтруистическая, хорошая личность… – сказала Вѣра Ефремовна. – Ну-съ, вашу протежэ просили перевести къ намъ?

– Я просилъ, нельзя.

– Ну такъ послѣ, на этапѣ.

Разговоръ ихъ былъ прерванъ смотрителемъ, который, вернувшись въ контору, изъ которой онъ выходилъ, объявилъ, что свиданіе кончилось и надо расходиться. Нехлюдовъ хотѣлъ встать, но Вѣра Ефремовна удержала его.

– Погодите еще, не сейчасъ, – сказала она улыбаясь и стала передавать ему еще другой планъ для облегченія участи Масловой: перевести ее въ сидѣлки въ госпиталь.

– Господа, пора, пора, выходите, – говорилъ смотритель.

Но посѣтители и заключенные все не уходили. Требованія смотрителя только вызывали въ нихъ особенное оживленіе. Многіе встали и, прощаясь, говорили стоя, нѣкоторые плакали. Особенно трогательна была мать съ сыномъ. Молодой человѣкъ все вертѣлъ бумажку, и лицо казалось злымъ – такъ велики были усилія, которыя онъ дѣлалъ, чтобы не заразиться чувствомъ матери. Мать же, прощавшаяся уже съ нимъ совсѣмъ, лежала на его плечѣ и рыдала безъ слезъ. Дѣвушка съ бараньими глазами, – Нехлюдовъ невольно слѣдилъ за ней, – простилась съ высокимъ молодымъ человѣкомъ, похожимъ на нее, и подошла къ рыдающей матери, обняла ее и что то успокоительно говорила ей. Старикъ въ синихъ очкахъ стоя держалъ за руку свою дочь, кивалъ головой на то, что она говорила. Молодые влюбленные встали и держались за руки, молча глядя другъ другу въ глаза. Нехлюдовъ простился съ Вѣрой Ефремовной и отошелъ къ двери. Высокій молодой человѣкъ, братъ дѣвушки съ бараньими глазами, которую смотритель называлъ Марьей Павловной, подошелъ къ Нехлюдову.

* № 96 (кор. № 27).

Все то, что видѣлъ нынче Нехлюдовъ, было для него совершенно ново. Онъ въ первый разъ увидалъ этотъ міръ людей, про которыхъ онъ зналъ со стороны, къ которымъ испытывалъ чувство недоброжелательства и почти презрѣнія. Но теперь онъ не только понялъ, но почувствовалъ этотъ міръ. Не столько исторія этой Марьи Павловны съ ея спокойной неженственной красотой, сколько видъ чахоточнаго молодого человѣка, борющагося съ своимъ чувствомъ къ матери, и это отчаяніе матери, выносившей, выкормившей, вынянчившей этого юношу и видящей его въ арестантскомъ халатѣ чахоточнаго и на вѣки разлученнаго съ ней. Это было ужасно.

* № 97 (кор. №27).

– Да это еще что – эти за [без]письменность, – подхватилъ смягчившійся помощникъ смотрителя, – а то прямо ни за что, бываетъ, сидятъ. Вотъ хоть бы этотъ – прекраснѣйшій человѣкъ. Судились съ помѣщикомъ, съ нихъ убытки присудили. Стали описывать, съ его двора начали, онъ не пустилъ себѣ въ дворъ, – три года заключенія въ арестантскія роты. Сюда перевели. И прекрасный человѣкъ, онъ у насъ староста. И много такихъ, – говорилъ смотритель, какъ бы хвастаясь тѣмъ, что онъ держитъ въ тюрьмѣ много невинныхъ. – Ну а вотъ этотъ молодой, – сказалъ онъ, понизивъ голосъ, когда они встрѣтили двухъ арестантовъ, несшихъ ушатъ съ водой, – этотъ настоящій типъ, эти бѣдовые, тоже палецъ въ ротъ не клади.

* № 98 (кор. № 27).

Вернувшись рано утромъ, Нехлюдовъ нашелъ у швейцара зaписку адвоката и два прошенія изъ острога: отъ одного приговореннаго и одного судимаго и письмо отъ содержавшихся въ острогѣ, такъ называемыхъ сектантовъ, съ обвинительнымъ актомъ.

Умывшись и напившись чаю (кофе былъ такъ дуренъ въ гостиницѣ, что онъ пересталъ его пить), Нехлюдовъ поѣхалъ къ адвокату, съ тѣмъ, чтобы оттуда ѣхать въ острогъ, и для этого взялъ съ собой привезенные изъ Панова одинъ томъ Тургенева и одинъ Достоевскаго и карточку Катюши съ тетушками. Онъ хотѣлъ то и другое дать ей.

Адвокатъ, какъ всегда, принялъ его не въ очередь и разговорился объ ихъ общихъ дѣлахъ. Кассаціонная жалоба была написана и послана, но надежды на успѣхъ было мало, если не будетъ особеннаго ходатайства въ Петербургѣ.

– Не худо бы съѣздить и похлопотать въ Сенатѣ, если есть рука, – сказалъ адвокатъ. – Кассаціонная жалоба вышла слабо.³⁵² Мы сдѣлали все возможное: написали 8 пунктовъ, – улыбаясь, какъ бы съ насмѣшкой надъ своими пунктами. – Вѣдь ужъ очень плохъ попался адвокатикъ, не импозантенъ нисколько, – шутилъ адвокатъ. – Судейскіе такъ и не удостовѣрили того, что предсѣдателемъ было остановлено чтеніе осмотра. Вы вѣдь помните, что онъ остановилъ чтеніе…

– Какъ же, я очень хорошо помню, потому что былъ очень благодаренъ ему за это, – сказалъ Нехлюдовъ, вспоминая это продолжительное и безсмысленное чтеніе, которое происходило на судѣ.

– И надо было быть благодарнымъ, потому что это былъ самый тузовый поводъ къ кассаціи.³⁵³ Да только они отпираются – говорятъ, что не помнятъ. И это ужъ который разъ они со мной такія штуки выдѣлываютъ. Какъ только поводъ къ кассаціи – они не записываютъ въ протоколъ. А потомъ говорятъ: «не помню». А самъ смѣется. Секретарь – ихъ рабъ. Онъ ждетъ мѣста слѣдователя отъ нихъ же, что они велятъ, то и пишетъ или то и не пишетъ. Ну все-таки я это самое и написалъ. Какъ Сенатъ посмотритъ.

* № 99 (кор. № 27).

Встрѣча эта была пріятна Нехлюдову, показавъ ему то разстояніе, которое само собой установилось между имъ и его прежними знакомыми. Правда, что онъ чувствовалъ себя теперь очень одинокимъ, но это одиночество не тяготило его. Онъ чувствовалъ, что одиночество это содержательно. Иногда ему хотѣлось сообщить мысли, занимавшія его, кому-нибудь, но такихъ людей не было.³⁵⁴ Была сестра, которой онъ могъ бы высказать все, но ея не было въ городѣ, да и она много перемѣнилась за послѣднее время. Понялъ бы всѣ его неясныя, но важныя мысли вполнѣ только Николенька Иртеневъ, ему бы онъ все сказалъ, но онъ уже давно былъ подъ землей, и милый лобъ его съ шишками надъ глазами и большими взлизами тонкихъ волосъ былъ ужъ вѣроятно теперь чистымъ черепомъ, думалъ Нехлюдовъ. «Впрочемъ, можетъ быть, это и лучше, что я никому не говорю про это, а ношу все въ себѣ, – думалъ иногда Нехлюдовъ, – зато нѣтъ теперь въ моихъ чувствахъ и мысляхъ примѣси рисовки. Все идетъ внутри меня передъ самимъ мной и передъ Богомъ».

А чувствъ и мыслей совершенно новыхъ было много, и онъ никакъ не могъ разобраться въ нихъ. Дѣло съ Масловой было главнымъ его дѣломъ, и чувства и мысли, вызванныя судомъ и въ особенности послѣднимъ свиданіемъ, въ которомъ она показала ему всю тяжесть своей обиды, были основными чувствами и мыслями; но кромѣ того, чѣмъ больше онъ сближался съ этимъ міромъ заключенныхъ, тѣмъ настоятельнѣе представлялся ему рядъ вопросовъ, въ которыхъ онъ до сихъ поръ не могъ найти никакихъ разрѣшеній. Все, что онъ для уясненія этихъ вопросовъ читалъ въ послѣднее время, не удовлетворяло его. Въ книгахъ, которыя онъ читалъ, эти вопросы сводились къ новой школѣ криминалистовъ, смотрѣвшихъ на преступниковъ какъ на результатъ среды и наслѣдственности; для Нехлюдова³⁵⁵ же главный вопросъ состоялъ въ томъ, какимъ образомъ обыкновенные добрые люди могли такъ необыкновенно жестоко и безсмысленно обращаться съ другими людьми. Для Нехлюдова тюрьма и все то, что дѣлалось въ ней, представляло неразрѣшимый вопросъ, на который онъ нигдѣ не могъ найти отвѣта, но онъ чувствовалъ, что отвѣтъ этотъ есть и долженъ быть.

* № 100 (кор. № 27).

Смотритель вышелъ еще болѣе усталый, чѣмъ всегда.

– Что прикажете? Я только что изъ конторы. Пожалуйте.³⁵⁶

– Благодарю васъ, но мнѣ хотѣлось бы видѣть Маслову и вотъ эту особу.

– Нынче пріемный день, и посѣтительская занята, – сказалъ смотритель.

– Мнѣ только передать ей кое что.

– Да пожалуйста въ гостиную.

– Благодарю васъ.

– Что передать, такъ дайте я передамъ, если что не запрещенное.

– Только вотъ книги, карточку, – сказалъ Нехлюдовъ, доставая изъ кармана карточку, которую онъ привезъ изъ деревни, и подавая книги.

– Чтожъ, это можно, – сказалъ смотритель, просмотрѣвъ заглавіе книгъ – это былъ одинъ томъ Тургенева и одинъ Достоевскаго. – А вотъ насчетъ денегъ, такъ я хотѣлъ просить васъ, князь, не давайте ей денегъ на руки. А то тотъ разъ она послѣ васъ достала вина и совсѣмъ неприлично себя вела, такъ что я долженъ былъ принять мѣры. – Рулады все шли своимъ чередомъ. – Деньги передавайте мнѣ.³⁵⁷

– Да неужели? – сказалъ Нехлюдовъ.

Да, да, и буйная оказалась. Вотъ, если хотите нынче эту особу, – сказалъ смотритель, передавая назадъ Нехлюдову разрѣшеніе Масленникова, – такъ пойдемте.³⁵⁸

И смотритель, взявъ военный картузъ, пошелъ съ Нехлюдовымъ въ контору.

То, что ему сказалъ смотритель про Маслову, въ первую минуту ужаснуло Нехлюдова, но тотчасъ же онъ объяснилъ себѣ этотъ поступокъ Масловой. Не могла она спокойно перенести того, что она должна была переиспытать въ это послѣднее ихъ свиданіе, когда она съ негодованіемъ отвергла его позднее раскаяніе. То, что онъ узналъ про ея пьянство, только усилило его жалость къ ней, теперь особенно ясную, когда онъ побывалъ въ Пановѣ, увидалъ ея тетку и живо представилъ себѣ все то, что она переживала, когда лежала рожающая и больная у этой ужасной старухи. Онъ надѣялся, что карточка ея и его и книги, тоже читанныя тогда, живо напомнютъ ей то время и нравственно поддержать ее, и потому онъ просилъ смотрителя непремѣнно передать ей и то и другое. «Какая страшная разница, – думалъ онъ, идя за вздыхающимъ смотрителемъ по каменной лѣстницѣ, ведшей въ контору, – между тѣмъ, чего требуешь отъ себя по отношенію къ человѣку, съ которымъ хочешь быть только справедливъ, передъ которымъ хочешь быть правъ самъ для себя, и между тѣмъ чего требуешь отъ себя по отношенію человѣка, котораго любишь. Какъ только полюбишь человѣка, то входишь въ его душу, въ его задушевную жизнь и видишь, какъ много требуетъ эта жизнь (столько же, какъ и своя), и хочешь удовлетворить всѣмъ этимъ требованіямъ.

Не полюби я ее той любовью и жалостью, которою я люблю ее теперь, то, что она напилась, было бы только поводомъ къ отдаленію отъ нея. А люблю я, жалѣю ее, и мнѣ только еще больше жалко ее, потому что я знаю теперь и вмѣстѣ съ ней переживаю все то, что она пережила, отвергнувъ меня». Такъ думалъ Нехлюдовъ, входя въ контору и ожидая не найти тамъ никого и потомъ увидать мало интересующую его Вѣру Богодуховскую.

* № 101 (кор. № 27).

– А еще я вотъ о чемъ хотѣлъ поговорить съ вами, – заговорилъ Нехлюдовъ. – Мнѣ говорили, что въ дѣтской больницѣ здѣсь очень больныхъ много, и нуждаются въ сидѣлкахъ. Такъ не пошли ли бы вы, если бы попросить?

– Чтожъ это? За ребятами горшки выносить? – мотнувъ головой, сказала она. – Нѣтъ, ужъ это кого другаго.

– Да вѣдь все таки лучше, и польза, – сказалъ Нехлюдовъ грустно.

Она тотчасъ же замѣтила, какъ подѣйствовало на него ея замѣчаніе и какъ огорчило его, и съ женской чуткостью, чтобы смягчить дурное впечатлѣніе, тотчасъ же прибавила:

– Вотъ насчетъ вина вы говорите, такъ это точно, я теперь не буду больше пить его. Это такъ.

– Вотъ это хорошо, – сказалъ обрадованный Нехлюдовъ.

* № 102 (кор. № 27).

Въ Масловой, ему казалось, начинала происходить внутренняя перемѣна,³⁵⁹ и эта мысль несказанно радовала его. Новая обстановка и, главное, трудъ съ дѣтьми, онъ надѣялся, будетъ имѣть благотворное вліяніе. Но все это было совсѣмъ не такъ. Съ тѣхъ поръ, какъ она все высказала ему и отвергла его, она въ своемъ сознаніи стала выше его. Она покорилась ему. Она согласилась поступить въ больницу только потому, что онъ хотѣлъ этаго, но ей дѣло въ больницѣ продолжало казаться унизительнымъ и противнымъ. Никто изъ дѣтей не интересовалъ ее. Она такъ была занята своими мыслями и чувствами, что не обращала на нихъ вниманія и только дѣлала то, что ей указывали докторъ и фельдшеръ. И ей было нехорошо въ больницѣ, даже хуже, чѣмъ камерѣ. Хуже было отъ того, что не было товарокъ, къ которымъ она привыкла, въ особенности Федосьи, которую она любила, и, главное, отъ того, что сидѣлка, зная, кто она была, презрительно чуждалась ея; мущины же, фельдшеръ и сторожъ, тоже потому, что знали, кто она была, также презрительно, какъ тѣ чуждались, искали съ ней сближенія.

А въ это послѣднее время ей особенно противно стало заискиваніе мущинъ. Это самое хотѣла она сказать Нехлюдову, но она не нашла словъ, въ которыхъ бы хорошо было сказать это. Ей теперь было почти все все равно: даже вопросъ о томъ, пересмотрятъ ли ея дѣло и оправдаютъ ли ее, потерялъ для нея большую долю своего интереса. Ей теперь было важно только одно: быть въ его глазахъ великодушной – великодушнѣе его и вмѣстѣ съ тѣмъ быть такою, какою онъ хотѣлъ чтобы она была.³⁶⁰

Въ вечеръ того дня когда Нехлюдовъ, уѣзжая въ Петербургъ, простился съ ней въ больницѣ, она вечеромъ послѣ дежурства, оставшись одна въ каморкѣ, гдѣ они жили вдвоемъ съ сидѣлкой, въ первый разъ послѣ того, какъ онъ прислалъ ей ее, развернула бумагу, въ которой была завернута фотографiя тетушекъ, ее и Нехлюдова, и долго неподвижно смотрѣла на нее, лаская взоромъ всякую подробность и лицъ, и одеждъ, и ступенекъ балкона, и куста, который вышелъ на фотографіи. Когда товарка ея вошла въ комнатку, Маслова даже не замѣтила ее.

– Любовниковъ разсматриваете?

– Да, любовниковъ, – отвѣчала Маслова и пошла на свою смѣну.