Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Между тем работа над «Воскресением» подвигалась у Толстого очень энергично. В письме к Черткову от 20—21 ноября Толстой пишет: «Корректуры исправленные не посылаю, потому что хочется прежде всё довести до конца и тогда начать сначала. До конца же остается 20 глав. 40 глав набраны, 20 глав завтра или послезавтра пошлю для набора и остальные 20 (всех будет около 80)⁵⁹⁵ надеюсь кончить до 1 декабря (срок, в который я обещал жене переехать в Москву). Теперь то, что набрано, 40 глав, составляет по расчету Маркса 8 листов (в 35 тысяч букв каждый). Еще будет по крайней мере столько же. Так что если для издания в России за вычетом нецензурного будет листов 12, то для заграничной печати будет более 16. Пусть это имеют в виду» (AЧ). В конце декабря 1898 года Толстому был прислан целиком набор первых семидесяти глав «Воскресения» с большим количеством цензурных зачеркиваний и частью исправлений, сделанных синим карандашом. Эта присылка сопровождалась следующим письмом Маркса от 21 декабря: «Посылаю вам оттиск, на котором синим карандашом сделаны те изменения, которые оказалось необходимым внести в виду требований цензуры. Как увидите теперь сами, изменения эти в посылаемых вам пока семидесяти главах, благодаря нашим стараниям, оказались не очень многочисленными. В этом измененном виде текст первых семидесяти глав уже разрешен цензурой. Остается только добиться того же по отношению к последней части романа» (АТБ).

11 декабря Толстой пишет Черткову о том, что всего теперь в романе 87 глав, и что со следующего дня он принимается за писание эпилога, а 12 января 1899 г. сообщает: «Работа моя почти кончена. Остались непоправлены и не отосланы в набор 5 глав, которые, как скоро просмотрю, возьмусь за корректуры. Вымарок цензурных очень много» (AЧ). Неотосланные пять глав, о которых здесь говорится, – очевидно, последние главы (85—89) наборной рукописи, до эпилога.

16 января Толстой писал Марксу: «Я был нездоров и теперь еще не поправился и потому не успел окончить последние главы и просмотреть присланные корректуры с помарками. Я всё надеялся успеть сделать это и вместе с высылкой подписанных корректур прислать и конец; но нездоровье помешало. От этого и не известил вас о получении корректур, за что прошу извинить меня. С завтрашнего дня начну просмотр корректур сначала и надеюсь через день или два выслать вам их подписанными к печати. Некоторые места помарок, которые кажутся мне слишком осторожны, я отмечу красным карандашем: от вас будет зависеть отстоять эти места или нет. Последние главы будут не так нецензурны, как главы, о которых вы говорите. Во всяком случае же в них найдется то, что может быть оставлено и может быть достаточным заключением романа».

Затем с 23 января в «Ниву» стали посылаться корректуры первых глав романа. 23 и 25 числа было послано 28 глав; упомянутые в письме к Черткову пять глав всё еще задерживались посылкой. 5 февраля Толстой писал Марксу: «Хотел прислать вам конец с Г. Сергеенко,⁵⁹⁶ но не мог этого сделать. Я всё нездоров и не нахожусь в том душевном состоянии, в котором мог бы исправить конец. В неисправленном же виде бесполезно посылать, так как придется всё изменять, и всё равно цензурное разрешение не будет окончательное. Пускай цензура выкидывает всё, что находит нужным выкинуть, а вы печатайте всё, что не выкинуто». В приписке к письму Толстой однако добавляет: «Обдумав, посылаю всё-таки с П. А.⁵⁹⁷ несколько глав». Эти «несколько глав» – очевидно, пять недостававших глав основного текста романа, общее количество которых теперь выросло до восьмидесяти девяти, и часть эпилога – незаконченная первая его глава и глава шестая, вслед за которой шел «Эпилог эпилога».

Наборная рукопись, в которой есть ряд авторских исправлений, в целом не была однако тщательно и систематически проверена и просмотрена автором: некоторые неразобранные и искаженные в ней переписчиками места не были исправлены, и пропущенные из-за их неразборчивости слова не вписаны.

Работа Толстого над «Воскресением» в период с конца августа 1898 года до середины января 1899 года составила четвертую редакцию повести, прослеживаемую по рукописям №№ 21, 22, 24—26, частично №№ 19 и 20 и по большей части рукописи № 23. Она значительно переработана и очень дополнена по сравнению с редакцией предыдущей. В первых двух частях новая редакция в общем уже во многом приблизилась к окончательной. Существенные особенности четвертой редакции сводятся к следующему. Тут впервые выступают на сцену политические – Марья Павловна, носящая здесь еще фамилию Медынцевой, а не Щетининой, как в окончательной редакции, Вильгельмсон, в окончательной редакции переименованный в Симонсона, жена врача, которая в окончательной редакции получит фамилию Ранцевой, и, кроме того, Земцов и Крузе, позднее исключенные из текста «Воскресения».

Толстой, начиная с 1880-х годов, неоднократно встречался с отдельными представителями русской революционной интеллигенции. Так, в 1884 году он общался с А. В. Дмоховской, сын которой, Л. А. Дмоховский, участник кружка долгушинцев, в 1874 году был приговорен за распространение революционных прокламаций к десяти годам каторжных работ. В 1880 году он, по дороге в Кару, заболел оспой и умер в Иркутской тюремной больнице. В 1884 году сослан был в Сибирь в связи с делом 1 марта и зять Дмоховской А. А. Тихоцкий. О нем Толстой писал своей двоюродной тетке гр. А. А. Толстой с просьбой поддержать ходатайство Дмоховской перед государем и государыней об его помиловании.⁵⁹⁸ О встрече с Дмоховской Толстой отмечает в дневнике под 20 марта и 10 апреля 1884 года. 17 апреля того же года он в дневнике записывает: «Пришла Дмоховская. Принесла кучу материала. Я поехал верхом, читал рукописи Дмоховской». 23 апреля там же записано: «Дмоховские решительно хотят революционизировать меня». Очень вероятно, что введенная в конце повести, в четвертой ее редакции, фигура Семенова, позднее переименованного в Крыльцова, в значительной мере подсказана Толстому личностью Дмоховского.

В том же 1884 году Толстой принимал участие в деле Н. А. Армфельд, отбывавшей каторгу на Каре по делу о вооруженном сопротивлении властям. Он несколько раз виделся с матерью Н. А. Армфельд, ознакомившей его с процессом и письмами дочери к ней из каторги (записи в дневнике 10, 11 и 12 апреля) и обращался к гр. А. А. Толстой с просьбой исхлопотать разрешение поселиться матери вместе с дочерью и затем об облегчении участи Н. А. Армфельд.⁵⁹⁹ Нужно думать, что она некоторыми чертами своего характера внушила Толстому образ Марьи Павловны.

Все революционеры фигурируют в этой редакции повести еще до отправки арестантской партии в Сибирь. С Марьей Павловной Нехлюдов знакомится в посетительской, а не по пути в Сибирь, как в окончательной редакции. Тут же он знакомится и с ее братом, молодым ученым, зоологом, который рассказывает Нехлюдову о том, за что была арестована его сестра (в окончательной редакции об этом сообщает Нехлюдову Вера Богодуховская). Марья Павловна просит Нехлюдова помочь освобождению невинно заключенной женщины-врача Дидерих. Нехлюдов в свою очередь обращается к Марье Павловне с просьбой нравственно помочь Катюше; Марья Павловна охотно соглашается и предлагает ему просить начальство о переводе Масловой к политическим. Просьба Нехлюдова отклоняется, но Маслова с тех пор, во время ее пребывания в тюрьме, всё же общается с Марьей Павловной, относящейся к ней очень участливо (см. варианты №№ 71—73, 78). В следующей редакции знакомство Масловой с политическими начинается лишь по пути в Сибирь, и Марья Павловна сначала относится к Катюше с предубеждением. В четвертую редакцию введена сцена сечения двух арестантов, исключенная Толстым лишь в шестой редакции (см. вариант № 119). Тут же впервые рассказано о знакомстве Нехлюдова с Меньшовым в его камере и с арестантами, содержащимися в тюрьме за беспаспортность,⁶⁰⁰ о визитах Нехлюдова к адвокату, ведущему дело Масловой, и к вице-губернатору Масленникову, у которого Нехлюдов ходатайствует, сначала о разрешении свиданий с Масловой в тюремной конторе, а затем об арестованной Дидерих, о беспаспортных и о переводе Масловой к политическим (см. варианты №№ 74—76). Решительное объяснение Катюши с Нехлюдовым, при котором она грубо его отталкивает, окончательно отказываясь выйти за него замуж, здесь происходит не до поездки Нехлюдова в свои имения, а после этого, и вызывается тем впечатлением, которое на Маслову произвела привезенная Нехлюдовым из Панова фотография (см. вариант № 80). Рассказ о поездке Нехлюдова в его имения для устройства дел крестьян в четвертой редакции значительно переработан и дополнен в направлении к редакции окончательной; здесь введена новая глава, в которой рассказывается о бессонной ночи Нехлюдова в Панове во время грозы, когда он предается воспоминаниям о своей юности и размышлениям о жизни. При перечислении пановских крестьян, пришедших к Нехлюдову для окончательного сговора о земле, называются их имена и фамилии, точно соответствующие именам и фамилиям знакомых Толстому яснополянских крестьян, удержанные еще в черновом тексте шестой редакции и исключенные лишь в тексте окончательном. (Яснополянские крестьяне еще ранее фигурируют у Толстого под своими реальными именами в «Утре помещика», «Дневнике помещика», «Идиллии», «Тихоне и Маланье», в черновых отрывках рассказов из деревенской жизни, в «Декабристах» и «Анне Карениной».) Орнатов, с которым Нехлюдов встречается после возвращения в город, заменен Шенбоком и отождествлен с тем другом Нехлюдова, который заезжает за ним к тетушкам перед отъездом обоих на войну. Впервые здесь Нехлюдов заинтересовывается делом сектантов, о котором советуется с адвокатом и в связи с которым затем ведет хлопоты в Петербурге. Тут же впервые подробно рассказано о поездке Нехлюдова в Петербург и о встречах его с различными лицами в связи с теми хлопотами, которыми он здесь занят. В повесть введена графиня Чарская и ее муж, Mariette, Набросов, позднее замененный бароном Воробьевым, проповедник Кизеветтер, комендант Петропавловской крепости барон Кригсмут, сенаторы, Лидия Шустова и ее семья, флигель-адъютант Богатырев, сановник Топоров – всё персонажи, фигурирующие во второй части «Воскресения», в окончательной его редакции. Отсутствует пока лишь товарищ обер-прокурора сената Селенин. Характеристики этих персонажей здесь в общем близки к тем, какие даны им в окончательной редакции. Из более существенных отличий от нее следует отметить лишь рассказ о влюбленности сенатора Бе в подругу его дочери (см. вариант № 81) и дополнительную характеристику председательствовавшего сенатора Никитина (см. вариант № 82).⁶⁰¹ О сенаторе Сковородникове и о Топорове говорится значительно резче, чем в окончательном тексте (см. варианты №№ 81 и 83).⁶⁰² Эпизоды, связанные со всеми этими персонажами, в значительной мере приближаются к тому тексту, который читается в окончательной редакции. Лишним по сравнению с ним является эпизод с обезумевшей женщиной, заключенной в Петропавловской крепости, визжащей отчаянным голосом и бьющейся головой о стену. Этот эпизод удержался и в пятой редакции и исключен лишь в шестой (см. вариант № 125). Отсутствует рассказ тетки Шустовой о своем аресте, рассказанный в XXVI главе второй части окончательной редакции. Лидия Шустова заменила собой ранее упоминавшуюся в повести женщину-врача Дидерих. Но в наборном экземпляре рукописи, представляющем собой завершительный момент в работе Толстого над четвертой редакцией, оба эти имени не сведены к единству: Марья Павловна просит Нехлюдова за Дидерих, он говорит о Дидерих с вице-губернатором Масленниковым, а в Петербурге, как за протеже Марьи Павловны, Нехлюдов хлопочет не о Дидерих, а о Лидии Шустовой и ее же навещает в ее квартире.

Описание хлопот Нехлюдова в Петербурге и связанных с ними встреч его с различными лицами в значительной степени основано на реальных фактах, к которым так или иначе имел отношение сам Толстой. Так – прежде всего – хлопоты Нехлюдова по делу сектантов имеют в своей основе хлопоты самого Толстого о самарских молоканах, у которых были отняты дети для предотвращения вредного с точки зрения официальной церкви влияния на них родителей. Он дважды – 10 мая и 19 сентября 1897 г. – писал по этому поводу Николаю II,⁶⁰³ обращался за помощью к А. Ф. Кони и, кроме того, напечатал о том же в газете «С. Петербургские ведомости» от 15 октября 1897 года протестующее письмо на имя редактора. В феврале 1898 года дочь Толстого Татьяна Львовна, посоветовавшись с близким знакомым Толстых – помощником командующего императорской главной квартирой гр. А. В. Олсуфьевым, выведенным в «Воскресении» в образе флигель-адъютанта Богатырева, отправилась по этому делу к обер-прокурору синода К. П. Победоносцеву, очень прозрачно фигурирующему в «Воскресении», начиная с четвертой его редакции, под фамилией Топорова. Свидание Т. Л. Толстой с Победоносцевым, описанное ею в своем дневнике,⁶⁰⁴ в ряде подробностей совпадает с тем, что читается о свидании Нехлюдова с Топоровым. Самая характеристика Топорова, данная в четвертой редакции (см. вариант № 83), резче той, какую мы читаем в редакции окончательной, где выброшены первоначально написанные слова, говорящие о нем как о человеке сухом, ограниченном и по мере своего служебного возвышения всё более глупевшем и отстававшем от жизни, а также уничтожен отзыв о популярной славянофильской триаде – православие, самодержавие и народность, на которую опирался в своей деятельности Топоров. Смягчен в окончательном тексте и общий тон тех размышлений, каким предается Нехлюдов после свидания с Топоровым.

В самом рассказе о деле сектантов Толстой сразу же отступил от фактической его сущности. В беседе Нехлюдова с адвокатом, во всех ее редакциях, речь идет о том, что сектантов суд приговорил к ссылке за то, что они сообща читали «Евангелие»; в эпизоде свидания Нехлюдова с Топоровым, в первой его редакции, говорится о том, что членов семей осужденных сектантов рассылают в разные места, причем не сказано, за что рассылают.⁶⁰⁵

Помимо указанных, ряд персонажей, с которыми Нехлюдов сталкивается во время своего пребывания в Петербурге и которые впервые введены в четвертую редакцию «Воскресения», имели свои реальные прототипы.

Так, прототипом графини Катерины Ивановны Чарской, видимо, послужила графиня Елена Ивановна Шувалова, ревностная последовательница лорда Редстока. Она приходилась теткой В. Г. Черткову, точно так же как Чарская была теткой Нехлюдову, которому, как на это указывал еще H. Н. Страхов, Толстой придал многие черты характера Черткова. Она, как и Чарская, отличалась веселостью и разговорчивостью. Толстой знал ее и был в ее доме в 1882 году, когда у нее останавливалась приехавшая из Петербурга двоюродная его тетка гр. А. А. Толстая.⁶⁰⁶ Что касается ее мужа – графа Ивана Михайловича Чарского, то в нем, скорее всего, нашла себе отражение личность всесильного временщика в царствование Александра II, крайнего реакционера графа Петра Андреевича Шувалова, мужа гр. Е. И. Шуваловой. Он не был министром, как гр. Чарский в «Воскресении», но занимал высокие посты, вплоть до поста шефа жандармов и затем посла в Лондоне; играя крупную роль во внутренней политике и пользуясь большим доверием у Александра II, он распоряжался назначением и смещением министров; был очень богат, получал высшие ордена вплоть до ордена Александра Невского с алмазными украшениями к нему (большое количество орденов «до алмазных знаков чего-то включительно» получает и гр. Чарский). Чарский стремится к общению с коронованными особами обоих полов. В карьере Шувалова этого рода общение было очень частым: он был послом при английской королеве, после Берлинского конгресса объезжал с дипломатическими поручениями европейские дворы, наконец, при восшествии на престол Александра III ездил к императору австрийскому и королю итальянскому для доставления им собственноручных писем нового русского императора. Как и Чарский, Шувалов был неразборчив в средствах для достижения карьеры и обнаружил себя неудачливым государственным деятелем в бытность свою английским , послом. По выходе в отставку он, так же как и Чарский, продолжал оставаться членом государственного совета и принимать участие в деятельности различных учреждений. Толстой с гр. П. А. Шуваловым лично знаком был очень мало, но фигура его как государственного деятеля и его внутренний облик несомненно были ему знакомы.

Образ мужа Mariette – Червянского несомненно внушен Толстому личностью известного ему П. В. Оржевского, в 1880-х годах бывшего товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов.

Прототипом проповедника Кизеветтера, как догадывается Р. Латимер (R. S. Latimer) в своей книге «D-r Baedeker and his apostolic work in Russia», London, 1917, и поддерживающий эту догадку В. И. Срезневский,⁶⁰⁷ был доктор Бедекер, немец по происхождению, издавна однако переселившийся в Англию, сподвижник Редстока, выступавший со своими проповедями в Петербурге и в тюрьмах в Сибири. По мысли Латимера, Бедекер послужил прототипом не только для Кизеветтера, но и для англичанина, фигурирующего в третьей части «Воскресения» в качестве спутника Нехлюдова при обходе камер сибирской тюрьмы. С Бедекером Толстой познакомился в феврале 1889 года. В дневнике под 8 февраля этого года он отмечает визит к нему в Москве Бедекера, сопровождая запись следующим отзывом о своем госте: «Говорил с пафосом и слезами, но холодно и неправдиво. А добрый человек. Его погубило проповедничество. Он прямо сказал, что всякий – миссионер, и настаивал и приводил тексты в подтверждение того, что надо проповедывать и что недостаточно «светить добрыми делами перед людьми». Я всё время трогался до слез, отчего – не знаю». Этот отзыв о Бедекере целиком покрывается характеристикой Кизеветтера в «Воскресении». Можно думать однако, что в образе Кизеветтера отразилось впечатление, испытанное Толстым и от другого проповедника – В. А. Дитмана, члена «Общины апостолов последних дней», бывшего одно время в числе главных руководителей этой общины в Петербурге. Дитмана Толстой слушал в Москве на религиозном собрании у своей знакомой Л. Ф. Сомовой. 29 апреля 1884 года он записал в дневник: «Пришел Орлов.⁶⁰⁸ С ним к Сомовой. Дитман проповедует. Кое-что хорошо. Но лицемерно. Я ушел от молитвы». (Такое же впечатление лицемерия производит на Нехлюдова и речь Кизеветтера, и Нехлюдов уходит из залы, не дождавшись окончания собрания.)

Фигура коменданта Петропавловской крепости барона Кригсмута возникла у Толстого в результате его свидания с бароном Е. И. фон-Майделем, в 1850-х гг. служившим в кавказской армии, где служил тогда и Толстой, и состоявшим комендантом Петропавловской крепости в пору, когда Толстой, в бытность свою в Петербурге в марте 1878 года, осматривал ее в связи со своей работой над «Декабристами». Служебные формуляры Кригсмута и Майделя во многом совпадают.⁶⁰⁹

Исключенный из окончательной редакции эпизод с обезумевшей женщиной, бьющейся головой о стену в каземате Петропавловской крепости, возник у Толстого несомненно под влиянием известия о самосожжении в Трубецком бастионе Петропавловской крепости М. Ф. Ветровой в феврале 1897 г. Этой трагической кончине Ветровой предшествовали такие же умоисступленные ее припадки, какие были у заключенной женщины, фигурировавшей в черновых редакциях «Воскресения». Характерно, что в окончательной редакции, говоря об одном из казематов, где сидела заключенная, Толстой зачеркнул после слова «казематов» слова «Трубецкого бастиона», т. е. того самого бастиона, в котором была заключена Ветрова. Толстой лично знал Ветрову, познакомившись с ней летом 1896 г. у Чертковых, живших тогда вблизи Ясной поляны, и весть о ее гибели очень взволновала его. Он обращался к А. Ф. Кони за советом, нельзя ли опубликовать в печати сведения об этом событии и что делать в дальнейшем, для того чтобы такого рода событиям противодействовать. О гибели Ветровой он тогда же писал В. Г. Черткову. В дневнике, 9 марта 1897 г., Толстой записал: «Написал Черткову и Кони о страшном событии с Ветровой».

–

По возвращении в Москву Нехлюдов находит Маслову в той же роли сиделки в больнице, в какой он оставил ее, уезжая в Петербург, а не вновь в тюрьме, как в окончательной редакции: столкновение с фельдшером, о котором здесь, так же как и в пятой редакции, говорится подробнее, чем в редакции окончательной (см. вариант № 107), проходит для Масловой благополучно, благодаря заступничеству доброго молодого доктора. Вслед за этим идет вновь написанная глава, соответствующая XXX главе второй части романа, в которой говорится о делах, занимавших Нехлюдова по возвращении из Петербурга и об изучении им вопроса о преступности и об уголовном суде. Следующий затем рассказ о сестре Нехлюдова Наталии Ивановне Рагожинской, о ее муже и о спорах с ним Нехлюдова о суде и о земельной собственности значительно развит по сравнению с редакцией предыдущей и приближается к соответствующему тексту окончательной редакции. Далее идут впервые написанные главы, в которых рассказывается о сборах Нехлюдова в дорогу, перечитывании им своего дневника, отправке арестантов на вокзал, шествии их по городу (эпизод встречи с богатой коляской еще отсутствует), о смерти арестантов от солнечного удара, говорится о посещении Нехлюдовым полицейского участка и о встрече его с сумасшедшим, о приезде Нехлюдова на вокзал, о разговоре его с Масловой и другими арестантами, о встрече с сестрой и об отъезде. Всё это рассказано близко к соответствующим главам окончательной редакции, но кратче сравнительно с ней. Эпизод шествия семьи Корчагиных пока отсутствует; отсутствует и текст, соответствующий трем последним главам второй части романа в его окончательной редакции (мысли Нехлюдова на площадке вагона в связи со смертью арестанта, во время грозы и ливня, описание соседей Нехлюдова в вагоне третьего класса, рассказ Тараса о своем горе, остановка на станции, выход семьи Корчагиных и появление партии рабочих).

Текст, соответствующий первым двум частям романа в окончательной редакции, поделен здесь на 89 глав, без разделения на части. Вслед за этим идет «Эпилог», поделенный на шесть глав, и «Эпилог эпилога». И тот и другой соответствуют третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, но по сравнению с ней представляют собой как бы краткий конспект, в дальнейшей стадии работы расширенный, дополненный и настолько радикально переделанный, что в завершенной редакции в нем почти ничего не осталось нетронутым. В эпилоге набросаны следующие эпизоды: путешествие партии в Сибирь, расправа конвойного офицера с арестантом, спор политических в камере в присутствии Нехлюдова (помимо политических, фигурировавших в повести ранее, сюда введены еще Набатов, Семенов, позже переименованный в Крыльцова), прибытие Нехлюдова и партии арестантов, которой он сопутствует, в большой сибирский город, судя по его описанию у Толстого – в Иркутск, посещение Нехлюдовым начальника края, затем почтамта, обед у начальника края, посещение камер уголовных и раздача англичанином Евангелий, смерть Семенова, позднее именуемого Крыльцовым, чтение Нехлюдовым Евангелия в связи с душевным волнением, испытанным им от смерти Семенова. Маслова выходит замуж за Вильгельмсона (в окончательной редакции – Симонсона).

Эпизод избиения конвойным офицером арестанта заимствован Толстым из книги Д. А. Линева «По этапу» (первое издание Спб., 1886), как он сам на это указал в примечании ко II главе третьей части «Воскресения» в окончательной редакции, куда этот эпизод вошел. В фактической своей части рассказ Толстого о расправе офицера очень близок к соответствующему рассказу Линева, занимающему всю ХVIII главу его книги. Вмешательству у Толстого в инцидент Марьи Павловны, попросившей офицера разрешить ей нести ребенка скованного по рукам арестанта, соответствует у Линева вмешательство одной из арестанток, обратившейся к конвойному начальнику с аналогичной же просьбой.⁶¹⁰

Фигура Набатова возникла в четвертой редакции «Воскресения», видимо, под влиянием воспоминания Толстого о его встрече в 1883 году в самарских степях с привлекавшимся в 1878 году по делу 193-х Е. Е. Лазаревым. О нем Толстой писал в письме к жене от 8 июня 1883 года, сообщая ей о своем знакомстве с двумя судившимися по указанному делу: «Один особенно, крестьянин (крепостной бывший) Лазарев, очень интересен. Образован, умен, искренен, горяч и совсем мужик – и говором и привычкой работать. Он живет с двумя братьями, мужиками, пашет и жнет и работает на общей мельнице».⁶¹¹

«Эпилог эпилога» представляет собой соединение двух окончаний третьей редакции (см. варианты №№ 61 и 62). Катюша с мужем поселяются в уездном городе, муж ее – Вильгельмсон служит землемером; у нее родился ребенок. Нехлюдов уезжает в Москву, пишет книгу об уголовном законе, и жизнь понемногу затягивает его своей паутиной. От заключительных строк третьей редакции, в которых говорится о зародившемся у Нехлюдова влечении к курсистке – дочери адвоката, осталась лишь глухо звучащая фраза: «Опять поднялись в нем ослабевшие было совсем любовные инстинкты, прежнее чувство любви, которое он еще не сознавал».

Вместе с тем в эту редакцию введены два эпизода, позднее Толстым исключенные. Первый эпизод, исключенный в пятой редакции, вставлен в сцену спора политических в камере и заключает в себе рассказ о повешенном мировом судье Синегубе, прототипом для которого послужил повешенный в Одессе в 1879 г. народоволец Д. А. Лизогуб, и о том восторженном впечатлении, какое Синегуб произвел на старика-старообрядца, сидевшего вместе с ним в тюрьме (см. вариант № 90). Этот эпизод позднее, в 1903—1904 гг., Толстым был развит в самостоятельный рассказ «Божеское и человеческое». Второй эпизод, исключенный в шестой редакции, – характеристика каторжника Федорова и его рассказ об убийстве вдовы (см. вариант № 115) – вошел в состав «Фальшивого купона», законченного в 1904 г., где сказанное о Федорове усвоено Степану Пелагеюшкину. В окончательном тексте «Воскресения» осталось лишь упоминание о Федорове.

В этот период своей работы Толстой нуждался в ряде фактических сведений относительно жизненного уклада и режима тюрьмы и каторги и юридических прав осужденных на каторгу. С этой целью между прочим в сентябре 1898 года он, в виду отказа тульской администрации разрешить ему осмотр местной тюрьмы, вместе с М. А. Стаховичем, бывшим тогда орловским губернским предводителем дворянства, посетил орловскую тюрьму. Об этом С. А. Толстая записала в своем дневнике 28 сентября 1898 г.: «Он [М. А. Стахович] привез из Орла обратно Льва Николаевича, который ездил туда посмотреть тюрьму для своей повести».⁶¹² Позднее, в январе 1908 г., М. А. Стахович напомнил Толстому его свидание с орловским губернатором и указал ему на то, что этот губернатор изображен в «Воскресении» под именем Масленникова. В ответ на это замечание Толстой смеясь сказал: «Да неужели я такую гадость сделал?»⁶¹³

За различными справками в этой области Толстой обращался к своим знакомым – юристам, в частности к Н. В. Давыдову и В. А. Маклакову. Письменные справки В. А. Маклакова, сообщавшиеся Толстому по почте и подвергшиеся перлюстрации, серьезно обеспокоили департамент полиции, заподозривший Толстого и его последователей в стремлении заразить толстовством арестантов, отбывающих наказание в тюрьмах, в ссылке и на каторге. В связи с этим 6 октября 1898 года департаментом полиции на имя московского обер-полицеймейстера было послано следующее отношение: «В департаменте полиции получены указания, что писатель граф Лев Николаевич Толстой в настоящее время озабочен установлением через посредство своих почитателей и последователей его учения ближайших с тюремным населением отношений, с целью возможно широкого затем распространения этого учения среди арестантов, как содержащихся в тюрьмах, так и в особенности отбывающих наказание в ссылке и на каторге. В этих видах некоторыми из толстовцев принимаются ныне меры к сближению с тюремным начальством и лицами тюремной инспекции для получения сим путем возможности проникновения в места заключения, для свидания с арестантами, сопровождения их в пути при пересылке в Сибирь в качестве фельдшериц и т. п.; причем в случае успеха, повидимому, предполагается поселить в ближайшем соседстве с каторжными острогами некоторых лиц, которые принимали бы на себя сперва исполнение поручений и разных ходатайств заключенных и, заслужив таким образом их доверие, могли бы затем с надеждою на успех приступить к распространению между ними толстовского учения. В настоящее время делаются уже первые в этом смысле попытки, причем преимущественно внимание графа Толстого и его единомышленников обращено в места заключения города Москвы и Сибирский ссыльный тракт. Сообщая об изложенном и препровождая при сем копии двух полученных агентурным путем писем известного вашему высокородию бывшего студента Московского университета Василия Алексеева Маклакова (отношение департамента полиции от 28 сентября 1898 года за № 7875—1706), – департамент полиции имеет честь покорнейше просить ваше высокородие приказать обратить особое внимание на происки Маклакова и на сношения его с чинами судебного ведомства и тюремной инспекции и о последующем не оставить уведомлением».⁶¹⁴

В первом из приложенных к этому отношению писем, от 15 сентября 1898 г., В. А. Маклаков, извиняясь за опоздание с сообщением порученных ему Толстым справок, очевидно отвечая на соответствующие запросы Толстого, сообщает что 1) осужденная на каторгу, для отправления туда, может быть служащей в лазарете сиделкой или, вернее, помощницей фельдшерицы, причем она не будет выпускаться на свободу, но всё же внутри лазарета будет на положении служащей, 2) муж или жена, которые следуют в Сибирь за осужденным на каторгу, идут отдельно от партии, на свой счет, в своих костюмах; но они могут просить внести себя в списки отправляемых и тогда (всё на свой счет) следуют при партии, как бы на положении начальства и конвойных, 3) жениться на каторжной можно, подав об этом просьбу в ссыльный приказ, но во всё время каторги, пока она не сменится поселением, свободный супруг должен жить отдельно, 4) образованный и добрый человек может сделать для каторжных очень много; власть каторжного начальства очень широка, но люди они в общем не злые, и, если нет риска, что арестант убежит, они охотно допускают всё то, что может облегчить его положение; поэтому можно прежде всего оказывать влияние на это начальство и затем получить разрешение часто бывать в остроге, видаться со всеми и быть исполнителем всех просьб и поручений каторжных. Кроме того, Маклаков пишет о том, что он послал письмо в Сибирь к одному из отбывающих там наказание, который должен сообщить ему сведения по тем вопросам, которые интересуют Толстого; в сентябре же у Толстого должен быть Н. В. Давыдов, много знающий в этой области и собирающийся еще кое-что расспросить у тюремного инспектора.