Крепкая Элья
Старый рыцарь
Глава 7. Неожиданная встреча
Деревья росли и погибали, сменяя леса, но что-то в этом мире не менялось, как восход и закат. Родник журчал в том же месте, заросший липкой приставучей травой, над ним склонялись толстые ветви высокого дуба, даря тень и прохладу. Напившись ключевой воды, Чемпион отправился пастись на лугу, Дуг поспешил за ним. Удивительно, но Чемпион не разозлился, спокойно отнесясь к его жадности: конь съел все огрызки и не попытался лягнуть за Дуга за скудное угощение. Стоило Фолкмару показать мальчику, где лежит скребок, так он и помощи не попросил, и не испугался – взял и счистил грязь с копыт, выковыряв оттуда два желудя. Чемпион даже дал погладить себе шею и расчесать гриву.
– Надо же, он так хорошо принимает тебя, – озадачился Фолкмар, – Где ты научился ходить за конями?
– Все чувствуют, можешь ты дать тумака или нет, – деловито расчесывал черные кудри Дуг. Делал он это будто со знанием дела, но тут и не нужно особых навыков, только чесать сверху донизу и не драть колючки. Однако, мальчишка всем видом хотел показать, что хорош в деле, – Я никогда не натягивал кошек на колесо и не кидал в собак камнями. Я давал им кусочки, чтобы они меня не кусали, и они меня не кусали. Чемпион знает, что в следующий раз я обязательно дам ему целое яблоко.
– Наверное, ты и не воровал никогда, – рассмеялся Фолкрмар. Ему было приятно отдохнуть в прохладе тени.
«Вот у людей нет звериного чутья, – подумал рыцарь, – Но нам друг с другом проще. Достаточно помнить, что тумака могут дать все и не ошибешься».
Серебряные Фолкмар потратить все же пришлось. Не на сапоги Ницелю, а Дугу, помимо того еще на добротные штаны и рубаху. И на жилет, а вот на шляпу не хватило. Деньги хоть и предназначались Отверженному, но Фолкмар решил, что боги тоже должны уметь делиться. Может, получится взять шляпу за пару медяков на турнире? Тогда Дугу не придется все время воображать, что она у него есть. Все равно снимать ее здесь можно разве что перед деревьями, велика ли в этом радость? На турнире будет много высоких господ, торговцев, потешников и жонглеров, там-то можно размахивать своей соломой направо и налево.
Фолкмар наблюдал, как Дуг снимает шляпу перед Чемпионом. Как только у парня появились сапоги, он стал еще быстрее. Сон пошел ему не на пользу – мальчишка носился по лугу, пытаясь вовлечь в свою игру вечно голодного Чемпиона. Тот жевал траву, отдавая предпочтение более полезному занятию.
– Будешь так скакать – проголодаешься. У нас из припасов только солонина и пшено, – громко напомнил ему Фолкмар, – Можешь просить сколько угодно, до вечера все равно ничего не получишь.
«А орешки я хорошо припрятал».
Иногда он думал, что надо было оставить Дуга как есть, босиком, тогда не скрипели бы его старые кости. Хорошо, что сапоги он взял велики, чтобы не тратиться, когда нога подрастет, иначе от такой скорости у него закружилась бы голова. Фолкмар даже не пытался притворяться, что может угнаться за молодостью. Он предпочитал заниматься тем же, чем и всегда – ворчать. Равных ему в этом не стало, только он справил пятидесятые именины. Если измерять богатство словами назидательных наставлений, Фолкмар был бы весьма состоятелен.
«Эх, и все-таки гибкое у тебя сердце, Фолкмар».
Остался только Чемпион… Был еще мул, на котором ездил Ницель, но они продали его, чтобы накопить денег на турнир. В первый же вечер они с Ницелем надрались на вырученные серебряники, вспомнив всех коней, что у них были. Насчитывалось их не так много, ведь те жили долго и почти все умерли от старости. Рыцарь не мог позволить себе лишнего. Ницель с гордостью вспоминал, как выручил своего сеньора, когда у него пала Храбрая. Мать Чемпиона, Лакомку, Ницель выиграл в кости… это было странно, ведь он никогда в них не играл.
– Я копил удачу всю свою жизнь, – довольно воскликнул Ницель, загребая монеты со стола вместе с обещаниями одного видного лорда, – Новички используют ее только раз. И я использовал ее правильно!
Тот видный лорд дал ему тогда по морде сказав, что Лакомка – слишком породистая кобыла для нищего без имени. А Ницель ответил, что породистые лорды не играют в карты в грязных кабаках с нищими без имени, упившись вусмерть. Впервые Фолкмар видел его таким дерзким, видимо, он копил эту дерзость всю свою жизнь, как и удачу.
Лорд уже было достал меч, чтобы ответить кровью… и Фолкмар не смог бы его остановить, если только совсем ненадолго – до первой же своей смерти.
Однако, как только лорд занес над собой меч, сразу качнулся. Тяжесть хмеля победила тяжесть стали, мужчина завалился назад, потом на спину, и тут же заснул. Наутро он отдал поводья Ницелю, сказав, чтобы не видел его больше в том кабаке и желательно вообще никогда, а Ницель отдал поводья своему сеньору. Они покинули то место, где работал Фолкмар, но награда была несоизмеримо больше.
С тех пор минуло много весен, и Лакомке исполнилось четверть века. У нее уже не было всех зубов, кожа стала груба, шаг черствым, в морду и иссиня-черный хвост вплелась седина, а взгляд стал грустным. В тот день Лакомка, как обычно, щипала траву, спокойно доживая свои дни и ни на что особо не надеясь. Когда они с Ницелем встретили того лорда, уже пожилого, то сразу засобирались, а он громко рассмеялся. Он показал им своего молодого жеребца, той же величественной породы, как он любил, и сказал, что в кости на него играть не будет. Вечером они все вместе напились. Когда Ницель выходил проветриться, то на свежем лугу, где паслись лошади, узрел занятную картину. Наверное, старушка и сама удивилась, когда на нее залез чернокудрый красавец. Неизвестно, что привлекло его в ней, ведь она даже не оторвалась от сочной травы. Когда стало невозможно устоять на одном месте, она немного подалась вперед. Лакомка всегда была лакомкой. Эта черта Чемпиону передалась от матери – что бы не случилось, он не отказывался от угощения, а иной раз и требовал его. Когда Ницель узрел ее весть, стал тщательней натирать шерсть и носить больше яблок. Фолкмар перестал ездить на кобыле, она только паслась на лугу и жевала сочную траву. Когда родился Чемпион, она выкормила его, а потом умерла. Собственно, Чемпион никогда ничего не выигрывал на турнирах, да и не участвовал в них никогда. Просто Фолкмар решил, что он выиграл у судьбы жизнь, ведь родился и выжил вопреки всему. Поэтому и назвал его так.
За то время, что он отсутствовал, кто-то свалил огромный булыжник, покрывавший бивший из недр земли родник. Булыжник слегка откатился и встал прямо посреди журчащего ручья. Вода билась о камень, разбрызгивая вокруг прохладную влагу. Не раз Фолкмар омывал каплями вспотевшее лицо, проводя морщинистой ладонью по морщинистой коже – ему даже не пришлось наклоняться, чтобы ощутить прохладу. Блики играли на его лице. Он сел на пригорок прямо посреди заросли, обняв обнаженный меч – ему нравилось, как блики стекали по лезвию, заставляя сверкать сталь. Родник тянулся далеко вниз, теряясь в дубовой роще. Сколько Фолкмар здесь не бывал, никогда не доходил до конца. Каков в этом смысл, если вода смешивалась с землей, теряя всю свою чистоту? Но там, чуть ниже, трава была вытоптана. Пологий спуск, ведший к воде, казался почти лыс и были заметные тонкие ниточки тропок, переплетающихся между собой.
«Странно, путь от тракта лежит прямо у меня за спиной. Если бы путники захотели спуститься к роднику, тропы оказались бы с другой стороны».
Усталые глаза пытались разглядеть лошадиные следы, но зрение давно уже подводило Фолкмара.
– Сьер Фолкмар! – послышалось со стороны Дуга, а потом сразу затихло.
Мерзкий холодок мурашек прошелся по спине старика еще до того, как он повернул голову в сторону Дуга. Тот возвышался над землей, оседлав Чемпиона. Намертво схватившись за гриву коня, Дуг всем телом прижался к его спине и не дышал.
– Куда ты полез, Дуг, балбес! Ты же не умеешь ездить верхом. Чемпион понесет тебя, свалит и ты переломишь себе хребет! – крикнул Фолкмар, понимая, что ругань его напрасна и беспочвенна. Он понял это с того момента, как увидел вытоптанную тропу там, ниже по ручью. Но старая душа не хотела принимать того, что уже уловил его охотничий нюх…
Дуг не ответил, и не поднял головы. Чемпион нетерпеливо помотал мордой, сделав пару неосторожных шагов назад. Дрожащие пальцы крепко сжали теплую от солнца рукоять. Как только Фолкмар поднялся вверх, на него тут же уставились черные бусинки глаз.
Дурак, Фолкмар, какой же ты дурак! У тебя гибкое сердце, неужели стали гибкими и мозги? Старость совсем выела твой разум! Здесь везде дубы, здесь так много дубов, что желудями устлана вся земля. А где желуди, там и кабаны. Наверняка, их здесь такая полчища, что заходить сюда боятся даже охотники. Слишком поздно пришло понимание, почему никто не взял привычки спускаться к роднику. Это место уже давно занято. Но, может, все же окажется поблизости какой-нибудь охотник?
Он был огромным. Он был таким огромным, что мог вспороть клыками брюхо Чемпиону. Видят боги, каждый съеденный желудь пошел ему на пользу. Серо-полосатая шерсть шершавой щетиной покрывала обширную тушу, массивную голову оттягивал пятак, похожий на блюдце. Вепрь был сгорблен, и сквозь дырки в блюдце шумно входил воздух.
– Уходи, Дуг! Пришпорь Чемпиона и уезжай! – вскричал Фолкмар, выставив вперед меч.
Сейчас было совсем до его хребта, даже если он упадет с коня и переломает себе кости. Вепрь проворчал пару раз гортанно, с любопытством хрюкнул. Наверняка, он ни разу не встречал на своем пути охотника, раз с таким вниманием рассматривал блестящий на солнце меч.
– Уберите меч, сьер Фолкмар! – прокричал Дуг, справившись с оцепенением, – Уберите меч, и он вас не тронет, обещаю!
«Я дурак и Дуг не лучше, точно такой же балбес! Городской собаке до вепря до небес и обратно. Он не поведется на кусочки и отсутствия тумаков!»
Клинок блеснул на солнце, попав отражением в мелкие бусинки глаз. Легкая паутина любопытства тут же спала, взгрев ярость. Вепрь с ревом бросился вперед. Последнее, что Фолкмар увидел – бесконечно голубое небо, залитое теплотой солнца.
– Я устал… просто устал… – бормотал он, истекая кровью, – Мне нужно немного отдохнуть…
«Боги, как же я устал».
Глава 8. Награда
Он знал, что это сон. Разум его кричал, взывая о помощи, но был замкнут в жестких тисках тела, и члены его двигались так же, как раньше. Этот сон снился ему всякий раз, когда он умирал.
Тогда все краски были серы, но во сне в цвет правды примешался красный. Серые воды озарил закат, и они обратились в кровавые. Разум Фолкмара кричал, что не нужно туда идти, но руки все также держали меч, корабль летел по кровавым волнам к побережью Агатового моря. Ветер был остр и холоден, словно лезвие, и хлестал по щекам без жалости. За спиной стоял его отряд, отразивший нападение пиратов. Они пришли в их логово, чтобы вырвать сорняк с корнем.
– Хороший день, чтобы отрезать парочку ошалевших голов, – послышалось за спиной, – Если за это толстозадый Лакес не отвалит мне кучу серебряных, клянусь, я наложу ему в блюдо.
– Можешь не мучать свой зад, Зоркий. Здесь столько добра, что хватит на дюжину таких кошельков, каждому.
– За кровь на мече нужно платить.
Фолкмар обернулся.
Вместо лиц он увидел голые черепа, без кожи, без красных мышц и без глаз. На него смотрели червоточины глазниц и черепа скалились без губ.
«Ты мертв, Тодерик, неужели ты не помнишь это? И ты, Кайлон, и ты, Зоркий…»
Но они не помнили. Они держали в руках мечи и были готовы к бою.
Невообразимая удача – променять Псовый переулок на крепкую команду. Служить богатой гильдии торговцев, всегда иметь кусок хлеба и уважение. Когда-то он помнил их лица, но теперь забыл. Так часто он видел во снах только кости, что живые лица, с плотью на черепах, влажными глазами и горячим дыханием казались обманом. Единственной правдой осталось мертвое настоящее. Иногда возникало желание прикоснуться к своему лицу, чтобы убедиться, что и там тоже кости, вложить в глазницы сухие пальцы, надавить и стянуть эту маску смерти… Разум его кричал, а тело двигалось, как раньше.
Сильные ноги напряглись, когда Фолкмар спрыгнул в воду, взбившую песок до алой пены. Он повел мертвый отряд в бой, чтобы умереть еще раз.
– Все побережье усыпано трупами, – разочарованно пропищал Зоркий, – Так может нам не достаться. Невелика радость ходить по гнили.
Королевская армия высадилась сюда раньше.
«Ты глупец, Зоркий. Неужели не видно, что здесь лежат не только пираты, но и королевская гвардия? Присмотрись зорче, видать, даром ты получил свое прозвище. Не важно, что здесь одни мертвые, важно, что здесь нет ни одного живого».
– Держаться вместе. Зоркий, ты замыкаешь. Смотри в оба, у меня нехорошее предчувствие, – Фолкмар подумал иное, отчаянное, но не мог сказать других слов, кроме этих.
Плотный туман наплывал на побережье, словно прилив, хороня погибших под густыми серыми клочьями. Сырой запах тлена проникал в ноздри, тек по венам, заставляя леденеть ребра, защищавшие теплое сердце. Здесь все было серым и промозглым – вот-вот, и мертвая плоть обратится в морозную соленую воду.
– Ничего не видно, хоть глаз выколи, – пустые глазницы Тодерика всматривались в туман и не видели ничего, – Все залито туманом, словно молоком. Я вижу только кусок шалаша и свой меч, а конец свой не вижу.
Смерть захохотала двенадцатью глотками. Да, их было двенадцать. Мирт, маленький и юркий, Кайлон, тощий, но крепкий, Тодерик, вечно отпускающий несмешные шутки, Бортас Прожорливый, получивший свое прозвище совершенно заслуженно, Зоркий, одноглазый юнга, видевший то, что не могут видеть другие, еще шестеро новобранцев, которых гильдия наняла совсем недавно и Фолкмар – их капитан.
Хохот не прекращался. Он звучал из тумана, справа, слева и даже сверху.
«Мне кажется, или смех слышен отовсюду? Скажите, что и вы это слышите!»
– Заблудились? – открыл глаза мертвец без туловища, лежавший рядом.
– Заблудились, – ответил ему Тодерик, будто не разглядел в разговоре с мертвецом ничего странного, – А что, ты знаешь дорогу?
– Знаю, – оскалилась голова.
– Будь у тебя тело, ты смог бы указать нам путь. Но у тебя есть только эта головешка, чем же ты нам поможешь? Языком?
Его шутка вновь не показалась Фолкмару смешной, но он снова засмеялся. Потому что иначе не мог – не покажи он оскал, утонет в бездне собственного страха.
– Здесь творится какая-то чертовщина, – наконец, прозрел Зоркий, но к ним уже подползали трупы.
Сначала один, потом второй, и наконец, их стало так много, что отрубленная голова разочарованно надула щеки.
– Мы покажем дорогу, – отозвался тот, у которого было туловище и поднял руку. Одной он оперся о песок, приподнимая отяжелевшее от смерти тело, другой – бледной, разорванной в клочья до серой плоти, показал куда-то вперед. Остальные сделали то же самое. Вскоре дюжина шла по коридору из бледных пальцев, указывающих им дорогу в последний путь. Серди них были и пираты и те, кто служил королю верой и правдой. Теперь они служили в одной армии, присягнув в верности одному богу.
«Посмотрите на них, – произнес внутри своего разума Фолкмар, – посмотрите на этих солдат. У них пурпурные плащи и литые доспехи. Это личная гвардия короля! Это лучшие из лучших и все они мертвы. Мы и вполовину не так искусны… и вполовину… Почему никто не замечает этого?»
«Потому что здесь все серое, а их пустой взор ничего не видит, – прокричал он себе же, словно глупцу, – боги, спасите нас». Он вопил и вопил, зная, что они не спасут.
Красная расцветшая роза на гербе Фаэрвиндов, королевском гербе, алела на плащах и рукоятях павших бойцов, но золотые монеты, плясавшие вокруг алой розы, оставались серыми. Серый и все оттенки крови – единственное, что мог различить глаз Фолкмара.
Туман расступился, открывая рваную рану на теле литой скалы, простиравшейся далеко вдоль побережья. Перед ним разверзся вход в пещеру. Туда указывал бледный частокол пальцев. Мрак поглотил их, как только они сделали шаг вперед, и туман сомкнулся за их спинами.
Они шли долго, шли и шли, сквозь мрак и сырость, ни разу не ошибившись в направлении. Окоченевшие воины за спинами все еще указывали им путь, хоть они уже и не видели их. Фолкмар находился посреди своих людей, и они уносили неудержимым потоком. Мертвые знали этот путь, ведь они проходили им уже множество раз. Неизвестно, помнили ли они его, но вот Фолкмар всегда забывал, и всегда надеялся, что его приведут в другое место.
Стены ожили от оранжевых отблесков пламени – еще одного оттенка крови. Пламя было таким же холодным и мокрым, как и песок на побережье. Фолкмар чувствовал это мерзлой кожей, от холодного жара пламени становившейся еще холодней.
– Множество жертв, или одна? – спросила она, распластав длинные руки по краю колодца. Взгляд ее устремился в серую глубину, на темном лике отразились отблески бездны, – Так уж и быть, я предоставлю тебе выбор, – Алчущая подняла голову, тряхнув густой шевелюрой жестких, словно проволока, волос. – Это будет приятный выбор. Не все удостаиваются такой чести. Лучше взять изысканное блюдо единожды, чем хлебать овес каждый день. Ему нужно изысканное блюдо.
«О каком блюде она говорит?»
Алчущая Жрица была прекрасна, и похожа на солнце. На черное солнце, манящее красотой, но не дававшее тепла. Кожа нежная, словно черный бархат, изгиб талии врезался в бедра, настолько крутые, что позавидовала бы любая ваза королевского дворца, тонкие руки, с еще более тонкими запястьями, а шея… Фолкмару захотелось ее сдавить, ведь он помнил, что произойдет дальше.
– Посмотри вокруг, и скажи, что тебе все равно! – прокричала она пухлыми губами, достойными целовать самих богов. Тёмную кожу Алчущей прорезали ядовитые зеленые полосы, складываясь в причудливые узоры. Волосы ее были совершенно серы, но блестели ослепительным светом турнепсового блеска. Он намертво прилип к ее прядям, шее и треугольнику между бедер. Шею венчал кровавый рубин, – Ты умер еще раз, Фолкмар! Сколько раз ты делал это за сотню лет? Тебе дали еще один шанс все изменить, просто сделай правильный выбор! Сделай то, что сделали все и твоя команда останется жива.
«Зеленый. Я вижу зеленый, – только и удивился Фолкмар, – Теперь я различаю три цвета».
Нет, он уже ничего не изменит. Ведь это произошло так давно, время вспять не повернуть, это все знают. Они остались там, в его воспоминаниях. Воспоминаниях, в которых он не помнит лиц.
С потолка пещеры свисали висельники. Их длинные тени трепыхались от тревожного огня, будто их обладатели еще живые. Вполне возможно, тени некоторых двигались не от отблесков суетливого пламени. Но это была не жизнь, а всего лишь агония.
– Хорошо, что мертвецы не умеют испражняться, – хохотнул Тодерик, задрав костяную голову. На месте его черепа появилось лицо и сразу исчезло. Но Фолкмару показалось, что на мгновение он вспомнил.
– Здесь и пираты, и королевская гвардия, – на выдохе произнес Фолкмар, – Их много, и они висят с потолка пещеры. Кто повесил их туда? Ведь здесь нет никого из живых, кроме тебя, Алчущая!
По улыбке Жрицы Фолкмар понял, что задал правильный вопрос. И сказал верные слова.
– Ты прав, – ответила она, оголив красивый хищный оскал, – Здесь нет никого из живых.
Некоторые висели тихо, не смея качнуться, некоторые цеплялись за жизнь последними всплесками агонии, но рыцарь понял, что Алчущая говорила вовсе не о висельниках.
Десять пар глазниц обернулись на Фолкмара, и еще одна, принадлежавшая Зоркому. Только сейчас рыцарь заметил, что его другая была забита грязным песком.
– Ну что, командир, думаешь я совсем потерял свой нюх? Мой оставшийся глаз перестал видеть? Нет, я все так же вижу и чую больше, поэтому и пойду первым, – произнес Зоркий.
«Острые чувства проклятье, когда нет воли, – пронеслось в голове у Фолкмара. – Он почувствовал ее раньше всех, и он сгинет первым».
– От нее пахнет бабой, такой, как надо, – Зоркий ответил на его мысли, будто он сказал их вслух, – Мой единственный глаз еще не видел такой красоты. И будь я проклят, если не пойду первым.
«Ты будешь проклят, Зоркий, будешь, даже если пойдешь первым», – ответил мыслью Фолкмар, ведь сил ворочать языком у него не было, он был тяжел как свинец и не слушался его. Зоркий и без того отвечал на его мысли, будто единственный глаз его научился зреть их.
Тени вытягивались и играли на серых сводах пещеры, превращаясь в темные призраки. У них вырастали когти и клыки, угрожая разодрать плоть. Появлялись черные крылья, отчаянно махавшие и заставлявшие пламя дрожать еще сильнее. Они будто принадлежали стае черных воронов, заключенных в скалу. Фолкмар боялся, что они покажут свой взгляд, ведь знал, что у этих воронов он окажется зеленым.
– Я не хочу быть проклятым, я хочу жить, – ответил Зоркий и у него вдруг появилось лицо. Фолкмар вспомнил его, и оно появилось. Оно все так же напоминало ему сморщенную лягушку, – Сделай, что она просит, и я буду жить. И Кайлан, и Прожорливый. И эти сопляки, хотя война имеет право забрать немного необтесанной крови, – шевелились лягушачьи губы Зоркого, но Фолкмар знал, что это не его слова. Ведь все это только мираж, и он даже не помнит, как все было на самом деле. Он знает только эти сны и зеленый ядовитый взгляд. У Зоркого даже не изменился глаз, плоть появилась, но дыра все так же была забита грязным песком, – Помнишь, я надрался как последняя свинья? Клянусь, я делал это так часто, что почти не помню мира без тумана в мозгах. Я напился и упал на штырь около причала. Прямо в глаз! Хотя говорили, что это проклятые торгарцы выдавили мне его в кабаке, да я этого не помню. Да и какая разница, да, капитан? Его уже не вернуть. Посмотрите мне в лицо! Я точно помню, что вы сказали мне тогда, ведь я был тогда трезв: «Зоркий, ты всегда видел вдесятеро лучше, чем самый глазастый из нас. Без одного глаза будешь видеть лучше всего впятеро, но все равно зорче, чем остальные. Я даю тебе только один шанс…»
«Зоркий, послушай меня, я ведь знаю, что ты слышишь… Тогда я дал тебе шанс, но сейчас я должен это сделать, я не могу иначе, я не хочу…»
– …дать мне второй шанс, – рассмотрев его мысли, закончил за него Зоркий, – Я иду первым.
Бросив меч, он отправился к ней. А она уже развела руки, чтобы принять в свои объятья.
Изнутри колодца посреди пещеры вырывался блеклый зеленый свет. Гладкие своды его стекали вниз, больше походя на бока вылупившегося яйца. Края колодца выглядели колотыми, как треснувшая скорлупа. Но Фолкмар не заметил чудовище, появившееся на свет из этого странного яйца… и логово это не походило на гнездо… Только сейчас он заметил, что в пещере было удивительно пусто. Разве таким может быть пиратское пристанище?
Серую тьму разгоняло пламя двух жаровен, стоявших по обе стороны от колодца. Но под ногами валялись только сырость, камни, да блестел песок, приставший к сапогам. Ни бочек, ни сетей, ни припасов… Над головой болтались алые королевские плащи и не менее алые пиратские жилеты. Только алыми они были от крови… Рядом упали пара сапог, погнутый клинок сабли, и треугольная шляпа, с которой скалился еще один череп.
Здесь не было ни одной отрезанной руки, ноги, даже пальца. По затылку Фолкмара прошлись мурашки.
«Потому что они умерли без боя, – с ужасом завопил он, глядя, как Зоркого седлает нагая, словно младенец, Алчущая Жрица, – Где же их мечи? Под каждым висельником должен валяться клинок, но я не вижу ни одного! Здесь везде сабли, но нет ни одного меча!»
– Ни одной выпрямленной стали не бывать в священном месте, – ответила на его вопль Жрица, не отрываясь от своего занятия, – И твоей тоже. Брось меч. Тебя просил Зоркий. Оглянись – другие уже сделали это.
И Фолкмар оглянулся. Ужас пробрал его до костей. Вот почему здесь не было боя, вот почему яйцо треснуло, ведь он уже видел, что вылупилось из него. Рыцарь остался в совершенном одиночестве – все его товарищи висли под сводами пещеры с раскрытыми костяными ртами, сдавленные щупальцами бесконечного спрута. Он подвесил их высоко, словно гирлянды. Фолкмар бросился вперед.
А Алчущая двигалась все быстрее и быстрее, обняв бархатной ладонью костяной затылок Зоркого. Округлые груди ее слегка колыхались, несмотря на быстроту движений, с прекрасных сосков ее полилось зеленое молоко. Оно стекало по округлостям, по животу, она дала попробовать молоко своему любовнику.
«Она окончательно его отравила», – Фолкмар оказался совсем рядом – к колодцу было не пройти, не минув сношающийся ужас.
Если бы не серость вокруг, глаза ее бы оказались черными, словно уголь. Словно самый прекрасный уголь на свете… Она не упускала его из виду, прицепившись взглядом, словно кобра:
– Ты считал, сколько раз ты уже ошибся? Тебе скоро сотня лет, Фолкмар, целая сотня лет! Ты думал, что будет дальше? Дальше будет только бесконечная боль. Она будет такой великой, что не утопить в океане. По сравнению с ней он покажется лужицей, – Алчущая, пристально вглядываясь в полные ужаса глаза Фолкмара, сжала пальцы на затылке Зоркого, ведь он уже был близок к концу, – Может, на этот раз ты сделаешь правильный выбор? Боль исчезнет навсегда, вместо тебя ее будут чувствовать другие. Займи свое место в его легионе и получи то, о чем даже не смел мечтать. Брось меч и иди ко мне. Бери мое тело, сколько захочешь и помни, – Алчущая оскалилась лучезарной улыбкой, самой прекрасной из существующих. – Ты – его изысканное блюдо.
Фолкмар яростно замотал головой, до боли в костяшках сжав рукоять меча. Он не бросит его, не бросит, даже если спрут стянет его горло и придушит до смерти. Он не бросит его даже тогда, когда истлеют его кости и время унесет его прах. И он сделает это… еще раз. Он будет делать это каждый раз, когда умрет.
Он бросился к колодцу. С потолка попадали висельники, преграждая путь и освобождая щупальца спрута.
Выпад влево, он рубанул клинком. Холодная сталь, словно раскаленная, прижгла морскую плоть, заставив пойти пар в свежем месте обрубка. Алчущая зашипела. Не дожидаясь, пока его обовьют щупальцами, словно удав жертву, Фолкмар навис над колодцем, и на него взглянула глянцевая поверхность зеркала. Она была подернута легкой зеленоватой дымкой, словно влажным туманом.
«Не смотреть ему в глаза, – звенело в голове рыцаря, а глянцевый колодец звал его, требовал распахнуть веки, – Не смотреть, вонзить меч! Только сталь клинка одолеет Безумного!»
В этот момент Фолкмар повторял заветные слова, каждый раз прячась за них, словно за последней стеной защиты. Ведь он помнил, что говорят оторны, и впервые в своей жизни верил в их слова от самого сердца. От отчаянья…
«Сталь клинка должна быть прямой, без кривизны и хитрых загибов. Воин всегда правдив и никогда не сомневается. Он прям, как его клинок, он не ходит окольными путями. Меч – продолжение его сердца. Единственная его правда».
– И моего тоже! – вскричал Фолкмар, взмахнув клинком, – Ведь у меня именно такой меч, прямой!
Пещера взвыла, когда холодная прямая сталь проткнула зеркало колодца и оно треснуло на тысячу осколков. Алчущая раскрыла рот в оглушительном вопле:
– Это ты убил его! – вскричала она, одним движением скрутив Зоркому шею.
Перед этим он успел излиться в нее, вместе с мужским семенем отдав и свою жизненную силу. Алчущая высосала из него соки, превратив крепкое тело в иссохшую мумию. Когда позвонки хрустнули, она нависла сверху, как самка богомола, оторвала его голову и отбросила прочь. Алчущая словно испытала неизбывную боль, она сползла с Зоркого, пытаясь подтянуть туловище на руках. Она поползла к колодцу, наполовину окоченев, но потом села посреди пещеры и закричала пронзительно, будто у нее вынули внутренности. Серые каменные стены задрожали от ее звенящего вопля.
Но Фолкмар не слушал, он распахнул взгляд. Колодец искрился остриями осколков, в нем не оказалось воды – только образы. Образы поднимались из бездны, разбиваясь в тысячах и тысячах осколков. Они резали взгляд, словно лезвие. До того жуткие, что к горлу Фолкмара подступило нутро. На дне его кишели змеи размером с горы, много змей, они сбивались в клубки, образуя живые моря. Щупальца тянулись вверх, пытаясь покинуть тюрьму через колодец, но уже не могли – выход был разбит, а их желания вновь обманул Воин. Темные образы сливались во взоре, отравляя разум.
«Это не небо, – в ужасе подумал Фолкмар, – Это не небо, клянусь, это пекло!»
Но он забыл, что мысли его слышимы, будто он говорил бы вслух.
– Ты прав, – послышалось из колодца и оттуда выскочила серая рука. Она схватила его за горло и потащила вниз.
– Ты убил нас! – взвыли черепа его товарищей позади, пока Фолкмар сопротивлялся, вцепившись в ломаные края колодца. – Для нас не выроют могилы. Кто сожжет нас в огне, как воинов? Мы не достойны даже морской бездны. Все потому, что ты не бросил меч!
Кто-то толкнул сзади, и Фолкмар полетел в колодец, в живое кишащее море из щупалец и змей. Он летел и летел, промозглый мрак становился жарче. Серость превращалось в мертвое пекло, в груди зардел ужас, быстро сменившейся на бескрайнюю тоску. Вместить ее не могло и самое большое озеро, ни бесконечное море живых змей, кишащих внизу. Как только Фолкмар подумал, что вот-вот разобьется, или его удавит одна из тех тварей, проносящихся мимо, все сразу сменилось. Появились краски. Промозглая серость превратилось в сочный коричневый, пламя начало греть. По вспотевшему лбу катились крупные капли влаги, Фолкмар стоял вначале долгого пути. Впереди простиралась каменная дорога, длинная, уходившая в столбы пламени. Он знал, он чувствовал, вверху бездна, и внизу бездна. У них нет ни дна, ни неба. Каждый шаг в них – тоска. Тоска была объята пламенем, он шел по каменной дороге вперед. Не хотел идти, но шел.
«Только не смотри по сторонам, Фолкмар, прошу тебя. Ты дурак, если повернешь голову!»
– Поверни голову, – загремели голоса слева и справа, прямо из пламени, и они были похожи на трубный звон, – Посмотри на нас. Ты знаешь, что мы здесь. Ты знаешь, что мы – это ты.
«Голоса ревут по-странному. Так звучит пустой дом, когда в нем заблудится ветер или пустой глиняный сосуд», – подумал Фолкмар, зная, что прав.
Ведь голоса принадлежали полым глиняным статуям. Рыцарь повернул голову. Справа и слева, оттуда, где доносились голоса, отныне и до горизонта простиралась бесчисленная глиняная армия, с погнутыми мечами и без щитов. Глотки открывались и закрывались, полыхая в огне.
Фолкмар хорошо видел их лица, он узнал их, ведь это были его собственные. Вот лицо молодого юноши, ему едва исполнилось пятнадцать весен, он кричал о войне. Рядом стоял старик, и это тоже было лицо. Но больше Фолкмара пугали младенцы, высокие воины с лицом молочного ребенка. Ему захотелось самому раскрыть глотку и закричать, только от ужаса. Но горло молчало, а глаза смотрели. Вот он – молодой и старый, его прошлое, настоящее и будущее, и все это полыхает в огне.
