Крепкая Элья
Старый рыцарь
Глава 16. Достойный соперник
Таверна была доверху набита народом. В эту ночь старались допить все, что не успели днем. Строгие правила столицы не распространялись на праздничное время, и по ночам на улицах было почти так же людно, как и днем. В тавернах стоял спертый воздух хмельных паров. Порой, он казался настолько густым, протяни ладонь – выжмешь из воздуха пару капель пенного. Фолкмар оглянулся. Такое количество пьяных лиц вселяло в него надежду. Он мог поклясться, что здесь нет ни одного северянина, собравшегося на турнир или же состоявшего в армии. Те строго блюли режим, и, если не развлекались с блудницами, обязательно видели десятый сон в своих кроватях. К первым боям они готовились с прилежностью.
Фолкмар прошел к стойке, заняв свою очередь рядом с четырьмя повесами.
– Жаркая ночка, – улыбнулся он собеседнику, нетерпеливо положив ладони на мокрое от пива дерево.
– Ааааа! – прокричал тот, размахивая мокрыми от пота патлами.
Рубаха на его груди разошлась. Видимо, ему стало жарко, но свежему воздуху снаружи он предпочел радостный смрад хмеля и удушливую жару. Мужчина ничего внятного не сказал, поднял над головой кружку с пивом и еще покричал что-то, затем ноги унесли его куда-то.
Подождав, когда угомонится взрыв хохота справа, Фолкмар произнес громче:
– Кружечку крепкого эля, – уставший, молчаливый трактирщик кивнул, быстро начав наливать хмельное. Ему помогала молодая девушка с красивыми грустными глазами, вся одетая в черное – от макушки до пяток. Черный платок, аккуратно собравший светлые волосы, черное простенькое платье. Только передник у нее был совершенно обычный – из серой холщовой ткани.
– Красавица, не поможешь старику? – с улыбкой спросил Фолкмар, ибо никакие надежды на мрачного трактирщика не питал, – Знаешь, кто из здешних собирается на турнир?
Парочка шустрых ребят бегало с кувшинами, тарелками и кружками между столов, но рук не хватало. Все перлись прямо к бочкам, к тому же в таверне стоял шум. Все было так знакомо Фолкмару, и вместе с тем чуждо. Ведь после корабля он нашел свою гавань именно в таком месте. На множество лет, быть может, даже больше, чем был настоящим рыцарем и делал хоть какое-то полезное дело.
Камин давно затушили – стены нагрел жар потных тел. Вяло тлели только свечи на столах и пара факелов на стенах, но полумрак никого не смущал.
– Не скажу за всех, – приветливо ответила девушка голосом таким же грустным, как и ее взгляд, – Но турнир обсуждали господа вон с того стола, – она указала на группу мужчин за добротным столом у потухшего камина. По их довольному виду Фолкмар догадался, что те травят байки, – Они хвастались у кого какой доспех и какие кони. Наверное, они пойдут на бои. Вы ищите кого-нибудь?
– Уже нашел, спасибо, красавица, – нутром своим Фолкмар почувствовал в ней нечто родное, такое же острое, засевшее колкой занозой. Ведь в его душе тоже не проходила грусть. Наверное, поэтому он был к ней так приветлив.
– А я проткну ее своим мечом! Так она не только потухнет, так еще и закричит, – кто-то дошел до такого хмеля, что бросал вызов зеленой звезде. Фолкмар заметил ее впервые, когда они с Дугом стояли на развилке. Оторн Каллахан оказался прав – полная луна к зеленой звезде. Наверняка, в лагере это посчитали дурным предзнаменованием, но у него не было времени обращать внимание на настроение окружающих.
– Не к добру это, – ответил мужичок весен сорока, сидевший ближе всех к камину. Он казался задумчивым и напряженным, оттого прикладывался к кружке чаще остальных, – Будто Безумный смеется над нами…
– А пусть смеется, да только это будет его последний смех!
– Давно ты проверял свою кобылу? – засмеялся третий, одетый вполне прилично, в синем камзоле из плотной шерсти, – Она у тебя сморщенная, как мошонка козла. До соперника не доскачет, не то что до неба.
– Моя Грета еще ого-го! – возмутился рыжеволосый мужчина средних лет, со средним качества пошивом рубахи и штанов, – В ней отваги больше, чем в твоих гончих псах.
– На отваге далеко не убежишь, если копыта старые.
– А ты что, мастер рассматривать козлиные мошонки? – спросил тот, кто поближе к камину и у его соседа за мгновение налились красным глаза.
– Господа, – обратился к ним Фолкмар, пока их не отвлекла дружественная драка. Он сделал большой глоток пива, чтобы показать, что свой. С пьяницами обращаться он привык и знал, что о чем бы он не договорился сейчас, к утру это сойдет вместе с хмелем. А посему готов был потратить еще серебряный до утра, чтобы хмель этот не улетучился, и согласившийся встал в списки напротив него. Но, по правде говоря, Фолкмар и сам не знал, на что рассчитывал. Все его поступки, начиная со смерти верного Ницеля, пахли отчаянием.
– Чего тебе, старик? – рявкнул тот, что настроился на драку.
– Я рыцарь, такой же, как и вы, – ответил Фолкмар, решив добавить немного лести: – Доблесть не меряется ни старостью кобыл, ни мошонками козлов. Я вот тоже хотел бы поучаствовать в турнире, да вот только меня никто не берет, и присесть мне негде.
– Садись! – хлопнул рукой по столу рыжий и подвинулся, – А почему вас не берут на турнир, достопочтенный сир?
– Потому что он старый, ясно же, – проворчал сосед, раздумывая, стоит ли ему настаивать на драке.
– Старый? Да разве для рыцаря старость – это помеха? Моя Грета тоже стара, но она еще ого-го!
– Да и я тоже еще ого-го, – грустно соврал Фолкмар, – Вот только распорядитель не захотел вносить меня в списки. Требует, чтобы я нашел соперника.
– Соперника! Здесь собрались самые достойные соперники во всем Перилеске, поверьте, сир Фолкмар. Храбрее вы никого не найдете. Пусть господа дерутся с господами, но умения это им не прибавляет.
– У господ и мечи крепче, и кони породистей. Они щелкают нас на остатки.
– Глупости, Густав, нацепи хоть десять доспехов с бабскими узорами, умения это не прибавит. Меня звать Торленд, а как вас, сир?
– Фолкмар, и я очень желаю участвовать в турнире.
В таверну вошли несколько рослых мужчин, и, не став подыскивать себе мест, сразу подошли к бочкам. Таковы уж они были – северяне, сразу принимались за дело.
– Сейчас возьмут с собой по бутылке и сделают вид, что не квасят по ночам, – усмехнулся Густав, встряхнув длинной черной челкой, – А вечером зайди – за уши от горла не оттащишь. Всегда думают, что лучше нас.
– Да, хватит тебе, Густав, смотри какой вечер! – улыбнулся Торленд и повернулся хорошенькой девушке в черном, подошедшей забрать пустые кружки, – Бриджит, милая, будь добра, еще по одной.
Та слабо улыбнулась и, кивнув головой на тонкой шейке, сразу же удалилась.
– Хорошенькая, правда? – Торленд наклонился к Фолкмару, будто знал его много лет, – Муж ее умер пару весен назад, с тех пор она не снимает траур. Ходит всегда грустная. Чудная… Я бы хотел, чтобы она улыбнулась, да она отказала. Эх! Кружки будет мало! Сир, а зачем вам турнир? Вы что ли не знаете, что придется отдать коня?
«Отдать коня, если проиграю», – но всем и так ясен был исход, поэтому в вежливости никто не упражнялся.
– У меня прекрасный конь, черный как смола, крепкий и молодой, – скрипя сердце, выдавил из себя Фолкмар, – Он стоит здесь, в конюшне.
– А не тот ли это черный красавец, что жевал все время сено? – спросил Густав, прищурив большие, как блюдца, глаза.
– Он самый.
– О, это великолепный боевой конь, – облизнул губы Торленд, и у него блеснул хмельной взгляд.
– Я знаю, что, быть может, придется расстаться с ним. Но мне нужен этот турнир. Распорядитель Грегор сказал, что каждый воин имеет право умереть, как мужчина.
– Вы что, собираетесь умереть? – спросил возбужденно Торленд.
– Может быть, не сразу, но тряхнув стариной.
– Это достойно сойти за тост! – вскричал Торленд и поднял кружку высоко над головой, – За старого сира Фолкмара, пожелавшего умереть, как мужчина!
Все обратили к нему взоры. Тот поднял кружку еще выше, но ему не хватило этой высоты. Тогда он вскочил на лавку, и, размахивая руками, кричал:
– Мой священный долг помочь этому господину в его стремлении! Я сражусь с вами, сир Фолкмар, чтобы вы могли осыпать свою голову славой. Но не ждите, что это будет неравный бой, я не буду жалеть вас!
– Я этого и не жду, – голос Фолкмара дрогнул. У него забрезжила надежда, что не придется поить Торленда до самого утра, ведь ему нужен был конь, а причина всегда найдется, – Пусть он будет на равных, и не важно, чем окончится.
«Пусть я проиграю, но меня допустят к Отверженному».
В таверне повисла любопытная тишина. Все глядели не на Торленда, а на трех северян, забиравших свои бутылки с прилавка.
– Южане выбирают себе достойных соперников, – больше презрительно, чем насмешливо кинул высокий северянин с иссиня-черной бородой, затем опрокинул бутылку, сделав большой глоток, – Ох, и пойло тут такое же слабое.
Их провожали десятки пар глаз, те громко хлопнули дверью.
– Пожалуй, ничего не получится, сир Фолкмар, – Торленд слез с лавки, спокойно вернувшись на место, будто и не случилось ничего. Мгновение славы ушло так же быстро, как и пришло – все снова занялись своими делами, – Неприятно, знаете ли, когда на тебя вешают клеймо слабака и неудачника. Я выступлю против вас, и житья мне не будет. Эти северные псы постараются устроить мне вечную славу.
И будут правы. Фолкмар чувствовал, как в нем закипает злость. Порой ему казалось, что все до единого предубеждения о южанах совершенная правда. В том числе и самые нелепые, к примеру, что те любители надевать портки наизнанку. Впрочем, он и сам порой так делал, ведь в дороге не часто приходилось стирать.
Опрокинув в себя остатки эля, он резко встал. Ему нужен был свежий воздух.
Сверху зеленым глазом глядела зеленая звезда. Луна на время отступила, перестав быть такой огромной, можно было различить то, что творилось на небе. Созвездие дюжины скакало по темному полотну черным жеребцом, в глазах его блестел ядовитый зеленый огонь. Фолкмар выдохнул: воздух заклубился влажным дыханием, весенняя ночь выдалась прохладной. Еще парочка кружек эля, и, быть может, ему станет все равно. Он уже дошел до той степени отчаяния, что готов был отдать Чемпиона, лишь бы получить желаемое.
Во двор таверны прибыли три всадника. В темноте Фолкмар не разобрал, кто это, но конюх оказался рядом с ними на удивление быстро. Принял коней, получив пару монет и еще парочку надменных приказов. По обыкновению, он предпочел сойти с порога, чтобы дать пройти господам. То, что это были господа, он не сомневался. Когда те вышли из темноты двора в свет наружных факелов, Фолкмар заметил еще одно неприятное: на груди одного лордика красовалась вышивка – золотой кабан, вставший на дыбы в окружении трех яблок. На этот раз лорд Дориан Бордовей был одет в голубую шелковую рубаху, с его плеч струился шерстяной золотой плащ с голубой подбивкой. Фолкмар не сомневался и в том, что на его плаще изображён еще один кабан, поэтому даже не обернулся, когда они прошли мимо него.
«Кабан или вепрь, свинья есть свинья, и не важно, насколько она опасна, – с презрением подумал Фолкмар, – А ты и есть свинья, и клеймишь себя правильно».
Давненько он не был таким злым. Мыслями своими, он, казалось, мог разнести всю эту таверну вместе с пьяницами внутри. Но его никто не заметил в темноте двора, лорд прошел со спутниками внутрь, весело обсуждая предстоящий праздник. Фолкмар сделал шаг назад – злость злостью, а неприятностей ему в этот вечер хватило, и на все последующие вечера тоже.
Дверь захлопнулась, и он снова остался один.
– Сир Фолкмар? – услышал он робкий голос в темноте ночи.
Что опять?
– Сир Фолкмар, я видел, как вы вышли, – из двери высунул голову растрепанный Маркус, пытаясь вглядеться в спокойствие ночи. Затем он выглянул весь, спрыгнул с порога в грязь. Где-то вдали, в конюшне, заржали лошади.
– Ты что, следил за мной? – рассердился Фолкмар.
– Вот вы где…
– Иди своей дорогой, мальчик. Мы все с тобой решили, и больше я не собираюсь ничего обсуждать.
– Погодите, сир Фолкмар! Я вовсе не о том… – Маркус не потерял своего возбуждения, но голос его уже не казался гневным. Он подошел к Фолкмару в ночи, – Я, право, виноват перед вами. Несправедливое обвинение хуже несдержанного слова. Я вел себя ужасно, мой дядюшка бы осудил это… но так получилось. Простите меня.
– Правда? – густые брови Фолкмара приподнялись, – Ну, раз так, хорошо. Я тебя прощаю. Можешь идти, я не держу тебя.
– Мне хотелось бы искупить свою вину, – такие как Маркус не отстанут, пока их доблесть не получит желаемое, устало подумал Фолкмар, – Я слышал, вы хотите попасть на турнир?
– Хочу. Что тебе до этого?
– Я могу выступить против вас, если вы позволите мне…
– Выступить? – вот уж, действительно, чудной вечер, – Ты? Против меня? Ты же понимаешь, какая слава будет потом тебя преследовать, мальчик?
– Знаю, – Маркус выкатил грудь колесом, – Но долг сильнее пересудов. Ведь благородство рыцаря внутри его сердца, а не в людских языках, – Маркус ненадолго задумался, – К тому же, я не возьму у вас ни коня, ни доспехов, ни денег, когда одержу победу. Все поймут, что делал я это не ради собственной выгоды.
– Что ж, разумно, – на мгновение Фолкмар даже проникся уважением, – Но, надеюсь, ты не будешь кричать об этом на каждом углу? Этого добра хватает и по кабакам, трепаться каждый горазд.
– Нет, что вы, сир, я буду нем, и только мои поступки будут говорить за меня!
Фолкмар вышел в свет факелов. Задумчивость его морщин заставила сердце Мракуса биться чаще, а грудь вздыматься сильнее. Когда старик протянул ему руку, парень схватил ее без раздумий:
– Смотри, не передумай, мальчик. Ты дал слово, помни о нем, – рукопожатие оказалось крепким. С неба глядела зеленая звезда, будто засвидетельствовав свершившейся договор, – Я буду ждать тебя в полдень у распорядителей турнира. Приходи ко времени.
– Я буду там, клянусь, или я не рыцарь, – кивнул Маркус, – Благодарю вас, сир Фолкмар.
Когда он ушел, Фолкмар почувствовать слабость во всем теле. Не напившись кружкой эля, старые кости снова начали болеть. Они подождут немного – впереди целая ночь, а его снова мучала бессонница. С приходом дорогих гостей в таверне, казалось, добавилось шума. Глухие крики прорывались сквозь деревянный стены, где-то там, далеко, в прошлой его жизни, текла жизнь. Старый рыцарь задрал голову в темноте, окинув небосвод усталым взглядом. Сумасшедший день. Давненько ему не выдавалось пережить столько событий за одну луну. Но все, вроде, шло неплохо.
Глава 17. В поисках Отверженного
До цели можно было добраться только под покровом ночи. Темное полотно покроет землю, скрыв от глаз лишнее. И сумерки могли стать друзьями, если бы заковыристые закоулки зданий давали убежище – здесь же все лежало как на ладони. Пришлось дожидаться, когда солнце окончательно скроется за горизонтом. Дуг задрал голову. Звезды мерцали на своих привычных местах. Порою это походило на трепыхание, как если бы мотылек пытался вырваться из мертвой хватки булавки, пригвоздившей его к дереву каким-нибудь злым мальчишкой. Но это было не так. Дуг знал, звезды – это только звезды.
Сьер Фолкмар сказал ему идти, и он пошел. Он был так расстроен, что Дуг совсем не хотел расстраивать его еще больше, сказав, что придется дождаться ночи. Ничего – подождать он может и в кустах, а вот старый рыцарь никуда не денется. Съер пробудет в таверне до самого утра, все равно Дугу там не много пользы. От эля у него болела голова, и по запаху оно напоминало ослиную мочу. Мальчишка предполагал, что и по вкусу тоже. Наверняка, в этой таверне разводили похуже, чем Хельга. Ведь приезжим было все равно что пить, многие приехали на турнир уже в хмельном угаре. Он бы знал точно, если бы пробовал ослиную мочу, но в точности об этом мог поведать только Барт, очень любопытный подросток с тягой ко всякому виду спорам. Правда, в тавернах бывало тепло и вкусно пахло похлебкой, но в той, в которую пошел сьер, не найдешь мясистого гуляша. Дуг был в этом просто уверен.
С приходом темноты зажглись факелы. Земля повторила небо, словно отразив его в водах неспокойного озера. Дрожание пламени напоминало мерцание, но зависело от ветра. Иногда он превращал огонь в рваные оранжевые тряпки, источающие дым. Но чем дальше находились от глаз факелы, тем больше они напоминали маленькие звездочки. Только не такие холодные, ведь зажигали их человеческие руки.
«Зачем здесь столько огня, если внутрь все равно никого не пропускают? – с досадой думал Дуг, сидя в кустах. Он был тих, словно завидевший кота мышонок, – Если пробраться со стороны пригорка, можно будет прошмыгнуть мимо. Там, вроде, темнее».
У самых кустов несли службу два солдата из оцепления, здесь их стояло по одному через каждые пару футов, от скуки они подмечали каждый шорох. К грусти своей Дуг отметил, что никто из них не отличался болтливостью, предпочитая смотреть вдаль, чем чесать языком. Оранжевые пятна пламени играли на их лицах, очерчивая крепкие скулы и тяжелые подбородки. Наверное, это были северяне, но Дуг не был в этом уверен.
Найти шатры не представилось такой уж большой сложностью. Здесь напрочь была вытоптана трава, и, если бы не жаркое полуденное солнце, боги бы утонули в грязи. Тот, что походил на длинный стальной клинок, с пологими боками, из блестящей шелковой ткани, наверняка, принадлежал Великому Воину. Он будто смотрел острием ввысь, напоминая богам об их ошибке, и то, что он всегда начеку. Другой стоял совсем рядом, едва ли не прикасаясь тканью к ткани – приземистый и круглый, с выпуклой крышей, трепещущей на ветру. Храм стоял ближе к утесу, разгоняющего воздух с моря, когда далекий бриз обретал утраченную силу. Трепыхание ткани слышалось даже издалека. Дуг улыбнулся, настолько понравилась ему эта палатка.
«Хорошая и красивая. Это не палатка, и быть может, даже не шатер, а целый храм. У него плотные стены и на них есть красивые узоры. А ветер под куполом – это очень даже хорошо, – Дугу нравился ветер, ведь он напоминал ему свободу. Что и говорить, ветер и был воплощением свободы, – Вот только пробраться внутрь будет тяжело. У хорошего храма плохие стены – их непросто преодолеть».
Чтобы ветер не снес крышу шатра, стены Отверженного пригвоздили к земле большими булыжниками – в горном городке этого добра найти не сложно. Видимо, он так стремился в небо, что люди решили поумерить его пыл. Дуг покинул кусты серым мышонком, решив зайти со стороны пригорка, быстро врастающего в утес. Придется не пробираться вором, а пройти через центральный вход, как честный человек. Это было ясно и так. Оставалось надеяться, что его не заметят до того, как он обретет честность у самых врат.
Вечерняя роса неприятно промочила штаны, поэтому Дуг позволил тьме поглотить себя раньше, чем она дойдет до чувствительных мест. Он двигался так, как привык, как умел – тихо и незаметно. Пару раз перед его носом вырастали ветки деревьев, и он едва успевал уклониться от них. Когда те закончились, появился враг позабористей – свет. Мальчишка стоял под тенью нависающего большого утеса, такой четкой, будто на земле прочертили линию чернилами. Один шаг – ночь превратится в день, а его молчание в оглушительный крик. Нет хуже врага для вора, чем свет. Для плохого вора – тем паче. Дуг считал себя хорошим вором, но местность была открытая, и через каждые пару футов стояла охрана. Он давно следил, не захочет ли кто-нибудь со стороны пригорка по насущным делам, но у северян, по всей видимости, были очень крепкие пузыри. Уж лучше бы они были похожи на южан, тогда и ворам было бы легче.
Дуг придержал мешочек с монетами на поясе. Те звякнули, глухо, ерундово, но мыши ведь не звенят монетами. Впервые в жизни своей он шел на дело с полными карманами, а возвратиться должен был с пустыми.
«Какой же я тогда вор? Видел бы меня Курт, отодрал бы за уши, – весело подумал Дуг, – И на мне черная тень, защищает меня так же как доспех. Я похож на черного рыцаря – храбр, и несу благо».
Эти мысли придали уверенности. В конце концов, можно ли назвать грабителем того, кто пришел отдать деньги, да еще и не краденые?
Далекий морской бриз прогудел в щели утеса, принеся с собой слабый запах соли, скатился по пологому спуску, прямо к шатру. Купол его вздулся, натянув тряпичные бока.
«Что-то случится», – подумал Дуг.
– Холод кусает нос и дерет горло. От этого ветра он становится еще более колким, Гаред, – впервые кто-то из стражников подал голос, высокий, похожий на жердь, напялившую на себя железо. Тряхнуть его – наверняка загромыхает. Дуг сидел тихо, он не хотел узнать, как громыхает его железо, – Давненько я не помню весной такого мороза.
– Да, хорошо, – довольно ответил его напарник. Все-таки это были северяне. Северяне любили холод.
Стальные пластины на груди солдат ловили блики огня, плавясь и застывая вновь. Стражники дышали паром и редко переговаривались о всякой ерунде, чтобы совсем не отдаться скуке. Лица их были обращены во тьму. Факелы горели далеко, но никто даже не думал подойти к одному из них, прижаться, подставить ладони, чтобы согреться. Каким бы ни был холодным ветер, как бы не превращал холод в еще более лютый, они стояли на своих местах. Даже если бы пошел снег – уверен был Дуг, они бы остались стоять, где стояли. Наверное, там, в Глаэкоре, на их родине, мороз был таким суровым, что здесь, в Теллостосе, казался лишь игрушкой. Чем-то похожим, но совсем несерьезным. В словах солдата слышалось столько довольства, что Дуг понял – дождаться, когда у них ослабеет пузырь он не сможет.
«Они смотрят на меня, но не видят. Если повернут голову, ослепнут от огня. Ненадолго, но ослепнут. Они совсем как котята. Что-то случится».
Резко подул ветер, растянув пламя факелов по чреву ночи. Пламя треснуло и порвалось, оставив рваные оранжевые крылья бить о воздух черными клубами дыма. Полотняной купол храма Отверженного натянулся и вспух, будто живот беременной женщины. Послышался натужный скрип деревянных балок. Утес вновь вздохнул в звездной черноте ночи и выдохнул – резко, гулко, запах морской соли остался на его скалах. Дуг подождал еще немного, схватившись за холодный влажный камень летящего вверх пригорка – и приготовился.
– Сюда! – закричал кто-то вдали, – Все сюда!
Тряпичные стены шатра оказались прочней пригвоздивших их к земле камней. Те с грохотом откатились, кое-где заставив шатер приподнять блестящую юбку стен. Камни считались воплощением земли – они были единственным, что должно было удерживать спустившегося бога в мире людей, поэтому его стены больше ничем не крепились. Солдаты сорвались с места, пока ветер окончательно не унес шатер вместе с Отверженным.
Как только взгляд стражников сменил тьму на свет, Дуг тихой тенью прошел вдоль стены, а как они оказались еще дальше, оторвался от холодного камня, окончательно лишившись его защиты. Он бежал быстро, пока суматоха превращала вора в мышь. Ненадолго задержался у потухшего факела, слившись с мимолетной тьмой, затем прошмыгнул за спиной рослого, как и все они, солдата с непозволительно модными штанами под кольчугой из мелких колец. Большой булыжник стал его следующим убежищем, но ровно до того момента, как им решили заняться двое. Тогда Дугу пришлось быстро отступить – не во тьму и не в свет, зацепившись за край взмывшего вверх шатра. Словно тень или призрак, он будто взлетел вместе с ним, и померещился одному из солдат. Но рядом с храмами что только не мерещится, а посему тот сморгнул пару раз наваждение и как всегда промолчал.
Он мог скользнуть снизу, словно гладкая рыбка под волну и сразу оказаться внутри, но не стал. Дуг захотел войти во врата как честный человек.
«Я несу кошелек с монетами и меня послал сьер, я не вор и не разбойник. Я войду спереди, а не сзади».
Шатер махал крыльями, словно шелковая птица в отблесках огня, а рядом стоял спокойный сребристый клинок Великого Воина – его защитил от ветра Отверженный, хотя должно было быть наоборот. Но его спокойствие вселяло уверенность, что так и должно быть. Дуг оказался у центральных врат, чувствуя дыхания благовоний. И вот перед ним приоткрылись деревянный ставни, внутри блеснули мелкие глазки свечей, половина из них потухла от резкого порыва ветра. Но другая половина так и осталась гореть, и мальчик хотел узнать, какой у них запах. В свечи Отверженного добавляли масло лаванды, вербены и черемухи, ему натерпелось приложить нос к воску. Но за шаг до спасительной тени его повело назад, что-то крепкое и стальное схватило за шкирку. Так сильно, что треснула ткань рубахи. Дуг соскочил в воздух, словно стрела с тетивы.
– Эй, малец, ты что здесь делаешь? – перед носом оказалось злющее лицо с красным от мороза носом и бровями, похожими на вздыбленные рытвины грязи, которые встречались на тракте, – Забыл, где находится харчевня? Так это тебе не раздаточная, но я могу отвесить тебе пару тумаков, раз тебе так не терпится!
– Я не вор! – истошно закричал Дуг, хоть никто его за вора и не принял. Одет мальчишка был не богато, но вполне сносно – да и что здесь было брать? После первого паломничества все добро убрали в закрома клирики. Разве что только свечи – да этого добра хватало и на базарах. Любой вор, даже не очень хороший, набьет ими карманы и не пробираясь в храмы.
– Что, на Отверженного пришел поглазеть? – прогремел стражник, громыхнув-таки своими доспехами, и потащил мальчишку к выходу – деревянным воротам без забора, неизвестно зачем тут стоящим. Ведь забора и правда не было, вместо него мялась преграда из солдат – живого железа. Наверное, клирики и в этом нашли какой-то сакральный смысл, – Ходит вас тут, как прыщей на жопе. А ну пшел вон отсюдова!
Под безразличные взгляды стражник протащил Дуга прямо до деревянных врат, добротно сколоченных плотниками, отворил те сапогом, и точно так же дал пинка ему под зад, мальчишка полетел вниз. Вокруг начали собираться люди, неизвестно откуда взявшиеся. Но рядом с шатрами ходило немало зевак – они всегда где-то ходят.
Над головой послышался недовольный ропот, в основном, люди возмущались, что мальчишка захотел проникнуть в храм, когда паломничество уже закончилось.
– Надо же, какой наглец! Темень хоть глаз выколи, а все туда же, – просто сами они были не так ловки, как Дуглас, и глазели на храм только издали, – Каждый раз кого-нибудь выкидывают, если бы отрубали руки, то и не ходили бы.
– Для этого нужно отрубать ноги, – сделал разумное замечание кто-то.
Вокруг сновали ноги, но Дуглас не спешил поднимать головы – он вдруг ощутил стыд, и не хотел показывать лица. Когда крадешься во тьме, испытываешь совсем другие чувства. В основном, уверенность и смелость. Без них и выходить не стоит. Но как только на уверенность проливается свет факела, она тут же тает, как весенний лед под полуденным солнцем. Нельзя никому попадаться на глаза.
«Любой, кто взглянет на тебя, должен смотреть, но не видеть», – всегда говорил задиристый Курт, и всегда оказывался прав.
Здесь и видеть было нечего – достаточно было того, что все смотрели. И так ясно, зачем он здесь оказался. Перед носом засуетились сапоги, ботинки и сандалии – разные, кто уходившие в штанину, кто под юбку, но Дуглас заметил только то, что их было очень много. Он только успел приподняться на руки, как прямо перед ним остановились совсем простые сапоги, с налипшей грязью, успевшей уже порядком подсохнуть. Эти сапоги видели много дорог, потому стерлись наполовину, и Дуглас их узнал.
– Мальчик, который не воин, – услышал он над головой голос оторна Каллахана, склонившего к нему голову, – Ты пришел в храм, – озвучил он очевидное, поднял голову, оглядел всех и добавил громко: – Наступила ночь, солнце скрылось за горизонтом. В такое время полагается уже спать. Особенно честным женщинам, которых я вижу среди вас. Пусть послабления праздника не избалуют вас, и вы сейчас же отправитесь в свои постели, – Каллахан снова опустил лысую голову: – А те, кому скучно, могут сходить на представление фокусников, они развернулись у турнирной гряды. Там есть пироманты, они крутят факелы и изрыгают пламя. Если пойдете сейчас, успеете.
Последняя часть проповеди воодушевила народ гораздо больше, и он потихоньку начал расходиться. Все тут же забыли об отрубленных конечностях и заговорили о конечностях обожжённых, которые пироманты получили на празднике пшеницы в этом году, когда у одного из них в руках лопнул кувшин с маслом.
– Меня послал сьер Фолкмар, у меня есть мешок с монетами, – вставая, с обидой в голосе произнес Дуг. Он отряхнулся от грязи, но на одежде все равно остались налипшие комочки и пятна. Ночная роса успела промочить его одежду. Дуг чувствовал, как пристально на него смотрит оторн, – Он сказал отыскать старика в красных одеждах и длинной бородой.
– А где же сам сир Фолкмар?
– Сам он не пришел. Никого не пускают, он решил, что ему будет грустно идти сюда. Сьер ушел в таверну, чтобы немного развеселиться.
– Но ты здесь, мальчик-не-воин.
Дуг кивнул.
– Так чего же ты ждешь?
– Никого же не пускают…
– Прошмыгнул, когда ветер стены унес, – подошел высокий рыцарь в вороненых доспехах, с большим серебряным месяцем на груди. Он неуклюже поправил и без того ладно сидящий шлем. Он признал в Каллахане оторна, хоть тот и стоял в пыльной одежде, только с дороги, – Вердан Карриган, начальник стражи, – представился мужчина, – Насилу поймали, шустрый малец. Верховный оторн приказал никого не трогать, вот и ходят толпами тут, но этот самый наглый оказался. Прикажете высечь?
Все бреши в стенах храма сладили, стража начала занимать свои места, выстраивая забор из живой стали, обнимающей два временных храма. Под натиском ветра те казались живыми, будто дышали, вздымая шелковую грудь.
– Они просто делают, что должны. Не стоит винить их, – Каллахан ответил не начальнику стражи. Оторн задумчиво рассматривал живую преграду, молчаливую и строгую. Несколько солдатов обходили маршрут, так внимательно, будто вокруг развернулась осада, а не праздник, – Пропустите его.
– Пропустить? – поразился строгий начальник, у которого было настолько строгое лицо, что, казалось, его лоб вот-вот лопнет от напряжения, – Но верховный оторн отдал четкий приказ – никого не пускать. Внутрь смогут войти только воины, которые участвовали в турнире, а до того на территории храма не должно быть никого, кроме стражи и бдящих клириков. В храме отверженного потухли свечи, скоро придет ихсан, чтобы зажечь их. Его я пропущу, а мальчишку не пропущу.
– Дети отличаются от взрослых, от молодых и старых, – оторн Каллахан спрятал ладонь в запахнутый на груди серый плащ, вернулась она с печатью в пальцах. В этот самый момент его глаза начали светиться слабым белесым светом, маленькие языки пламени заполнили глазницы. Вердан Карриган сделал шаг назад, ведь у него закружилась голова. Насилу удержав равновесие, он сглотнул нутро, подступившее к горлу, – В их глазах отражается истина, вы слышали это от верховного оторна? Ведь это его слова. Пропустите дитя, от него не будет никакого вреда, – не став дожидаться, пока Вердан обретет снова ясность ума, Каллахан взглянул на Дуга, – Иди.
