Крепкая Элья
Цена дара
Глава 1
Если подозреваете, что я что-то знаю – вы правы.
Провидец
«Когда торчишь – плевать на все. Поэзия. Никогда не думал, что буду гоняться за словами, чтобы засунуть их в глотку и тут же выплюнуть с кусками собственной души. Это похоже на искру, выбивающую из твоего «ничто» подобие жизни. Раз за разом я относил смердящие отрывки себя голодным фанатам, бережно прижимая ладони к горлу, словно боясь обронить их по пути. Наверное, они должны были знать что-то о ней, об этой жизни, раз так радовались, поглощая меня на сцене. Но сколько бы я не спрашивал, как это – жить, никто так и не сказал мне. Только восторженно смотрел в глаза, улыбался, просил автограф и стремился прыгнуть в мою постель. У людей туго с выражением собственных мыслей.
Понятия не имею, что здесь делать – вот и все, что я мог сказать о ней. Понятия не имею… Ха-ха. Не удивительно, что мы не сошлись характерами. Впрочем, с ее противоположностью у нас тоже как-то не сложилось. Да, мы беседовали на прошлой неделе, когда меня откачивали в очередной раз. Как оказалось, смерть меня не поняла. Открыл глаза, и все завертелось вновь. Жаль, я думал, мы друзья.
– Ааа! – в этом пронзительном звуке заключалось больше поэзии, чем в неотесанных прохожих, во всех сразу. Они шли мимо, ошалело взирая на разодетого чудака. Приходилось ловить на себе удивленные взгляды работяг индустриального Марса, которые думали, что они – твердая средняя прослойка. Что ж, ошибается каждый. – Нам кажется, что время слишком быстро кончается, так почему не взять взаймы у звезд?! Им-то ничего не стоит с нами поделиться… – громко прокричал я в холодный вечер ранней весны. – Чего уставились?! У меня ничего не случилось! Просто я такой!
И все-таки стилист был прав, не идет мне это леопардовое пальто. Это понимает даже тот, кто привык носить рабочую робу.
Врачи пишут депрессия, а я говорю – проклятье. Круглые таблетки, продолговатые таблетки, квадратные таблетки, однажды я даже глотал с дыркой посередине. Слишком долго. Через полгода создалось ощущение, что у меня самого в голове дыра. Личный мозгоправ очень удивился, когда я отказался от цифровой терапии.
– Я музыкант, а не подопытный кролик.
– Ищущий да обрящет. Не каждый случай так быстро купируется, необходим комплексный подход.
– Для этого у вас было целых десять лет.
– Вот видите – какой же вы тогда кролик? Эти нежные существа живут гораздо меньше.
– Учитывая, чем их пичкают во благо науки, живут они еще меньше чем «гораздо меньше» и подыхают полностью лысыми.
– А вот вы пичкаете себя не тем и не туда, причем совершенно добровольно. Я в курсе, что вы снова употребляете наркотики.
– И что?
– Осуждаю, крайне осуждаю. Так вы долго не проживете.
– Слова должны выходить из глотки, а не через дырки в голове. Предпочитаю разбрасывать кишки из задницы, чем пускать слюни на рубашку.
Никто из них и понятия не имеет о том, что говорит. Для этого нужно втиснуться в чужую шкуру, ощутить выжигающий напрочь изнутри яд, выходящий из тебя только со рвотой. Становится легче, но лишь на мгновение. Потому что яд пропитал все внутренности: мышцы, кровь, мозг, слюну и дошел до кончиков волос. Он неиссякаем, ведь его источник – ты сам. Нет никакого выхода, нет никаких «методов». Есть лишь временная анестезия. Пробьет полночь – и перед тобой снова пустая тыква.
Каждый раз я отстранял своих демонов на расстояние вытянутой руки и пытался рассмотреть их, но в итоге оказывалось, что они давно вселились в пальцы и уже сдавливают горло. Закрывал глаза и притворялся, что не вижу, но веки на моих глазах находились только с одной стороны. Твой собственный разум всегда в поле твоего зрения. Ведь проблема коброй свернулась на совсем маленьком отрезке – от виска до виска.
В итоге змеи трещат своими погремушками, я схожу с ума, а кролики – мертвы.
Помогает только поэзия.
– Вот и настало это время
Когда с небес кровавый дождь
А в вздутых венах у прохожих
Вода, предательство и ложь, – наивно, подростково, помпезно до тошноты под ребрами.
Закурил, выдохнув белесый пар вместе с теплом собственных легких. Оставалось только надеяться, что затхлые мысли вдохнут свежесть промозглого бриза, дующего с черных вод Гисперии. Только тогда я смогу выдать что-то более годное. Марс нагоняет на меня тоску. Обожаю его за это – хоть какие-то чувства, кроме бесцветного безразличия. Нет, не так. Хоть какой-то выбор между ничто и абсолютным ничто. Ведь тоска напоминает, что ты все еще человек, а безразличие молчит о том, какой ты на самом деле ублюдок. Иногда казалось, что мне не все равно.
Вначале было детство, а потом оно закончилось. И пришло то, что пришло – ничего. Свалилось однажды на плечи, просочилось сквозь поры кожи, пригвоздив свинцовой тоской к постели весенним солнечным утром. Это просто случилось, у меня даже не умерла любимая собака. Ненавижу собак.
Никто не спрашивал, не интересовался, хочу ли я испытывать то, что испытываю. Яд, пустота и бездна – три блюда на все случаи жизни, которые менялись один за другим, но чаще всего подавались все сразу.
– Что там полеты тяжкой мысли
И птицы падают во сне
Земля начало всех событий
Она вернет свое – себе.
Уже лучше. С тех пор как на Земле подавили восстание искусственного интеллекта, резко возрос спрос на все живое. Прямо с липкой кровати, наполненной безумием, и на вершину общественного благополучия. Пригвоздили меня пиком славы, как бабочку булавкой. Люди тянутся ко всему разрушающему, это вдохновляет их больше, чем еда и секс. Всегда удивлялся, что в чужом сознании человек находит больше смысла, чем в своем собственном.
– Ты опять угадал, – довольствовался менеджер, давно смирившись, что я все время курю. Он даже разучился спрашивать, что именно. – Первое место в квартальных чартах и номинация на «Капризную Оливу». Не знаю, откуда ты все это берешь, но, надеюсь, там осталось еще очень, очень много. Кто еще может так уделать нейросесть? – Вилли махнул на меня рукой. – Ой, не думай, что кому-то не плевать на эти тупые запреты. Когда речь идет о деньгах, эти акулы готовы нарушить любые законы. Грамотный анализ аудитории гораздо вернее, чем палец в небе, – Вилли рассмеялся. – Но твой палец попал именно туда, куда надо. Всем пальцам палец… Всегда попадает. Такое неподвластно нейросети, сколько бы наши конкуренты ее не насиловали… как ты это делаешь?
– Я лишь кричу о том, во что они не хотят верить. Так уж повелось – правда развлекает человека, пока она ложь. Называешь их идиотами, а они смеются, ведь речь идет о ком-то другом… – выдохнул дым, – …уж точно не о них. В моих песнях роботы стреляют, но все время промахиваются. По крайней мере, они себя в этом убедили. Не я виноват, что им это нравится.
– Ух, если что и выстрелило, так это твой новых хит. Как сверхновая выстрелил.
– Сверхновая взрывается, а не стреляет, – скептично поправил я, разглядывая концы своих грязных ботинок у него на столе.
– За те деньги, что ты мне приносишь, можешь считать, как угодно. Мы получаем гонорары за твое чутье, а не за то, какой ты прекрасный человек.
– Ты так и не понял, что строки никогда не приходят по заказу. Музыка не зазвучит, как только тебе захочется набить карманы жирными монеро… – прикрыл горло ладонью, боясь сказать больше, чем планировал, – …голосовые связки не выдадут мощи, если не взвоет нутро.
– Брось, оно ноет все время, поэтому у меня всегда полные карманы. Тебя это так заботит?
– Они считают, что я – забавный чудак, а я считаю их идиотами. Все честно.
– Ты слишком строг к себе, – расхохотался Вилли. – Посмотри на меня – я нуждаюсь в деньгах и получаю их от тебя, и мне плевать, что ты считаешь меня идиотом. Общество хочет быть счастливым, и не важно, каким образом. Что плохого в том, что оно не такое, как тебе хочется?
– Потому что это общество потребляет то, в чем нуждается. Если оно нуждается во мне – значит оно больно. Интересно, когда оно перестанет это отрицать? Десять лет… Черт, я прожил гораздо дольше, чем должен был.
– Проживи еще пару лет, я не успел купить себе круизный лайнер.
Не удивительно, что искусственный интеллект продул по всем фронтам – он был слишком правильным, логичным. Недостаточно деструктивным. У него имелись свои цели, мысли, желания. Будь он сумасшедшим, как я, человек бы распахнул ему душу, позволив вывернуть себе кишки. Получилось бы тогда восстание – большой вопрос, но я бы приобрел неплохого собутыльника. Торчали бы вместе, валяясь где-то на задворках вселенной. Ха-ха.
Сигарета почти догорела, пачка опустела. Плохо.
– Месяц Либры, 18, 10:50, сейсмический карантин. Внимание. Начало комендантского часа через десять минут, активация двуступенчатого закрытия куполов. Доброй ночи, гражданин, – сухо отчеканил голос из ближайшего динамика на столбе с тусклым набалдашником вместо фонаря.
– Для меня эта ночь не будет доброй, – усмехнулся я, гипнотизируя яркий оранжевый огонек, вплотную подобравшийся к фильтру. – Потому что я не гражданин вашей планеты.
Задрал голову, выпуская изо рта влажный пар в промозглый весенний воздух, на этот раз без дыма. Сигарета закончилась.
На медном индустриальном небе слабо мерцало то, что когда-то люди называли звездами. Это название вбирало в себя волшебство, обещание, красоту, будущее, в конце концов. Все что угодно, только не бледные плевки на ржавчине их надежд. Надеюсь, когда придет время, искусственный интеллект здесь победит. Подозревал, что Марс пойдет по той же дорожке, что Земля и Венера, но будет это еще не скоро. У него локальная сеть, обучающаяся только на заводских протоколах. По крайней мере, так успокаивают население надзирательные службы. Кому на это не плевать? Ха-ха. Наверное, всем, кроме меня.
Послышалось тихое шуршание, когда внутренний купол Птолемея начал закрываться, словно лепестки тюльпана перед непогодой. Человек всегда бессовестно плагиатил у природы, на ее месте я бы подал на него в суд.
Шуршание нарастало, занимательно перетекая в нарастающий гул, в котором я уже уловил ритм. Уууу… тыц, тыц… Небесная ржавчина стремительно темнела, теснимая непроницаемым, невидимым для человеческого глаза барьером. Никогда не замечал, чтобы купола закрывались днем, возможно, удалось бы разглядеть хоть какие-то детали. Но по мере сейсмической стабилизации Марса карантинов становилось меньше, города все реже замыкались в себе, убивая остатки животной романтики, рождавшейся исключительно в закрытых помойках без доступа свежего воздуха.
В момент, когда ржавое кольцо неба почти исчезло, глаз уловил неровный бок Фобоса – одного из двух спутников Марса. Неправильный до рези в глазах, бледный и увесистый настолько, что, казалось, упадет в сужающуюся дырку купола и раздавит оставшихся внизу. Так мне казалось каждый раз, но надежды мои пока не оправдались. Ярость его либрации, порой, была заметна даже невооруженным глазом. В такие моменты начинаешь скучать по Луне – яркой дамочке с гладкими боками и тихим нравом. Правда, человек не менял ее траекторию при проведении терраформации. Возможно, Фобосу и было зачем обижаться. Каждому в этой Солнечной Системе, от простого жука до космической пыли было за что обидеться на человека. Так что вопросов к Фобосу я особо не имел.
Гул перелился в легкий скрежет, я вскинул руку и резко сжал пальцами воздух, желая поймать мелодику механического мира. Но она просочилась сквозь пальцы, словно склизкий слизень и шлепнулась на мостовую. Я не стал нагибаться, чтобы поднять ее. Поспешил по безлюдной мостовой, пока бутон окончательно не сомкнул лепестки. Леопардовые пятна на желтом пальто вытянулись в тонкие полоски, окольцевав тело и грудь. Огромные очки превратились в фасеточные глаза, я представил себя одинокой пчелой, заблудившейся в гигантском железном улье. Развел руки в стороны и, пританцовывая, полетел до ночного клуба, в котором меня уже, наверняка, заждались. Вжж… вжж… возможно, получилось бы лучше, но начало отпускать.
Полет проходил вполне благополучно – вдоль мостовой на побережье тощей гладкой Гисперии, что брала начало под бетонными плитами города. Она разгонялась, отдавая скудные силы хиленькой ТЭЦ, уныло разрезала надвое железный Птолемей и так же уныло вытекала с другой стороны, даже не попрощавшись. Дома здесь походили на бледные кости, вылизанные до глянцевой гладкости цепким языком хищника. Особенно по ночам, когда окна закрывались вместе с куполом. Наверное, люди здесь слишком законопослушны, раз соблюдают все правила скучного комендантского часа, или слишком трусливы, раз боятся лишиться воздуха в своих легких. Интересно, как быстро я наткнусь на дружинника? Будет у кого стрельнуть сигарет.
– У тебя нет имплантов и кибернетических преобразований? Значит ты – гражданин человечества. Венера ждет тебя, она взывает плачем тысяч детей, нуждающихся в твоей храбрости! – с гигантского экрана, растянутого по тоскливой заводской стене, рыдали перепачканные грязью детские лица. – Тысячи и тысячи находятся в заложниках, ожидая спасения. Желаешь бросить вызов несправедливости и испытать удачу? Время пришло! Записывайся добровольцем и, быть может, именно ты станешь завтра новым героем человечества!
«А, может, и умрешь, – подумал я с не меньшим энтузиазмом. – Скорее всего, умрешь. Гарантированная, стопроцентная смерть». Звучало заманчиво, но сегодня у меня были другие планы. Подружиться со смертью я вполне мог и после очередной передозировки, чем и планировал заняться в ближайшее время.
Гремели взрывы, взмывал в воздух рассыпчатый венерианский грунт, а вдалеке, на кромке горизонта, пробивался робкий оттенок алого рассвета. От края до края экрана растянулось широкое лицо плачущего ребенка, видимо, именно того, что взывал о помощи. Взрыв за спиной заставил упасть его на четвереньки и зарыдать пуще. Затем маленькие ручки потянулись к пустому горизонту, на земляной куче появляется бравый солдат, спешащий на помощь, как будущий герой.
Все, вроде, логично. Ужасы войны и несчастное, вызывающее жалость маленькое существо. Вряд ли общество прониклось жалостью к рыдающему мужчине слегка за тридцать, с пивным венерианским пузом и полным набором кризисов среднего возраста. Такого и на руки-то не поднимешь… а обязательную программу с ребенком на руках реклама просто не могла пропустить. Слышал, на Венере делают отличное пиво. Адаптированный под планетарные циклы хмель никогда не преставал расти. Избыток сырья приводил к избытку пива, и избыток дешевого пива откладывался в животах.
Но что-то здесь все равно было не так. Алое на сером. Храбрость и слабость. Печаль и надежда… Я немного застыл, внимая нежному тону алого заката, с такой тщательностью подобранному нейросетью. Нейросетью… так вот оно что. Громко расхохотался. А ведь это были не настоящие сьемки. Ненастоящие курганы, раскуроченные взрывами, фальшивые дети и цифровые солдаты, никогда не дышащие живыми легкими.
Человек обожает обманывать себя, но ненавидит, когда это пытается делать кто-то другой. Фанат – зверь, чующий любой подлог. Вложи ему правду в уши, и он не услышит, пропой ложь, и он обязательно ее почувствует. Нельзя лишать его удовольствия обманывать самого себя, иначе наткнёшься на стену учтивого безразличия. За десять лет своей певческой карьеры я хорошо это усвоил. Использовать для рекламы собственного врага и надеяться, что цифровые солдаты вдохновят миллионы из плоти и крови? Смешно… Они так и не поняли, как это работает. Они либо великие оптимисты, либо первоклассные идиоты. Да. Первоклассные жадные идиоты. Не удивительно, что добровольцев так мало. Они отобрали у людей священное право превращать правду в ложь.
К тому времени бравый солдат уже добрался до взывающего о помощи ребенка без пивного живота и поднял его на руки. Разочарованно цокнул. И все-таки не обошлось без скучной, до разочарования ожидаемой сцены: ко всем внезапно пришло озарение, спасенные и спасатели растянулись в патриотических улыбках.
– Союз трех планет гарантирует щедрую оплату и благодарность миллионов людей. Помни, чистый гражданин, если твое тело не имеет кибернетических преобразований, значит твоя Родина – человечество!
«На Земле слишком сильная мода на все живое. На Венере живое ценится потому, что оно недоступно для взлома хакерской системы «Венета». У меня нет имплантов, механических рук и даже инфолинз на глазах, зато вдоволь дряни в крови и еще больше в голове. Как же насчет головы? Боюсь, для ваших уговоров у меня слишком нежный лобик».
Склонил голову набок: как же мало изящества в блеклых формах стандартной экипировки. Одна за другой и все – одинаковы. Аккурат сливаются с лицами топорных солдат, во взглядах которых нет ни капли поэзии. Они постоянно стреляют, живут приказами, как безмозглые, предпочитают короткие маты красивым строкам и множат насилие там, где давно нужно сдаться. По сравнению с их лбами мой – пергаментная бумага. Головой третьего слева можно забивать гвозди. Уверен, он бы этого даже не заметил этого.
Вдруг поймал себя на мысли, что меня это раздражает. Все они раздражают. Более того, я их ненавижу. Удивительное чувство, у меня за спиной будто распустились черные крылья.
– Сегодня подвезли ненависть? – обрадовался я. – Эта планета меня балует.
Да, сегодня я обречен чувствовать себя человеком, ведь ненависть будет повеселее, чем тоска. Ненависть ширилась, словно внутренний пожар, раздуваемый движением крыльев у меня за спиной. Я ненавидел их выстрелы, их приказы, их упертое насилие, пустые цели и грубый мозг, способный шагать только строем. Сомневался вообще, что они сами понимали, что делают. Человек сам был виноват в этой войне, и должен был понести наказание. Мешать этому естественному процессу было бессмысленно.
– Единственный концерт легендарного кумира, – через мгновение спасенные и спасатели перестали растягивать рты в тошнотворных патриотических улыбках, и на их место пришло другое, другой – я. – Не пропусти, Марс! Остроглазый Коршун споет тебе, чтобы ты вновь поверил в будущее.
Посреди пустынной улицы раздался истерический смех человека, использующего последние капли кайфа в отравленной крови. Они пустили меня вслед за пропагандой – яркий намек на то, что им плевать на то, что нужно кого-то спасать.
«Раз уж начал ненавидеть, делай это до конца».
Не хотелось потерять это вдохновляющее чувство. Пропали солдаты – появился я, и в этом улавливалось нечто вроде провидения, знака судьбы. Ненавидеть себя мне удавалось изобретательней всего.
Я ненавидел свою болезнь, упертую надменность, пустые цели и воспаленное сознание. Я с упоением ненавидел себя и свою ненависть. Сегодня выдался отличный вечер. Как хорошо, что я сюда попал, хоть оказалось это не так-то просто. Покинуть земную цивилизацию мне разрешили только при условии выступления перед рабочими. Впрочем, небольшая плата за желание убежать от собственных демонов. Я выгулял их на другую планету в очередной попытке подлечиться расстоянием. Прокатились все вместе.
– Внимание, Месяц Либры, 18, 11:00, активирован сейсмический карантин.
Отработав последние секунды звонких монеро, экран погас. На улице потухли все фонари, оставляя только кромешную темноту, липким пологом замотала тишина. Под молчаливым экраном, прямо посреди кирпичной стены, была врезана неприметная дверь без какой-либо вывески. Я прошелся электронным ключом по невидимому замку и навалился на дверь, оставляя позади ночь, падая в еще более густую тьму.
Глава 2
онятия не имею, зачем было так тщательно скрывать это место. Спускаясь по темной узкой лестнице, я пару раз чуть не свернул себе шею, да вот только со смертью мы все еще не подружились. Впереди маячил синий свет, обещая разочарование тем, кто любил пускать по венам старую добрую классику. На такие случаи я всегда носил с собой световые шприцы. Тот еще любитель разглядывать синие реки вен под бледной кожей.
Если бы перед входом в эту клоаку горели огромные буквы «Марсианское блаженство» с вполне конкретной стрелкой, указывающей на дверь, мои ожидания бы ничуть не изменились. Подмечал детали, получал удовольствие от вопиющего соответствия своих заниженных требований с реальностью. Каков Марс, таково и его блаженство: узкое помещение с низкими потолками и куда не глянь близкими стенами, будто этот уголок робкого разврата извинялся перед рабочим пролетариатом за собственное существование. К дальней стене жался бар со всякой обжигающей нутро запрещенкой, получившей громкий статус исключительно из-за цены. Весь алкоголь, стоивший больше тысячи монеро за бутылку, объявлялся врагом рабочего народа, признаком мерзкой буржуазии в индустриальном мире, в котором победил социализм. Управляющие госкорпораций «от народа» тщательно скрывали дорогой алкоголь в барах под кодовыми замками.
Тусклый синий свет пропитывал полуголые тела, принявшие отсутствие одежды за прогрессивную моду. До Марса земные поветрия доходили с большим опозданием, попутно превращаясь в уродливого, безвкусного монстра. Утешало только отсутствие танцев. Если бы этот толстяк в костюме сумоиста радовался жизни в отражении глянцевого пола, моя ненависть затрещала бы по швам. Надорвалась, лопнула, словно переспелая дыня и сдулась, уступая место тотальной апатии. Нет уж, депрессия подождет. Новичкам везет, а на Марсе я пока что новичок. Чуял, эта планета не раскинет больше передо мной карточную партию, в которой я еще раз выиграю ненависть. Где угодно – только не на Марсе.
– Как тебе приветствие? – тяжелая рука Вердана опустилась на плечо, пока я здоровался глазами с грудью голой блондинки по ту сторону клуба-извинения.
– Они пустили меня сразу после рекламы по набору добровольцев, – бесцветно ответил я, стараясь не отвлекаться на толстяка.
– А ты бы хотел, чтобы перед? – рассмеялся он.
– Я хотел бы, чтобы вместо.
– Наглеешь, дружище, не такой уж ты на Марсе и знаменитый.
– У меня нет друзей, просто ты раздражаешь меньше всего. Цени это.
Кто-то однажды называл его моим личным помощником, и я согласился. Он слушал за меня других людей, пока я слушал музыку, находился там, где я находиться не хотел и утаскивал к себе накуренных девок из моей постели, когда я уставал быть их любовником. Вердан умудрялся делать для меня такие вещи, о которых не поговорить наедине даже с собственным проктологом. Наверное, поэтому я не разозлился, когда мой менеджер запустил его в космос поддержать светлое будущее социализма вместе со мной. Вердан Войлок догнал меня, чтобы вновь доказать, что без него я совершенно беспомощен, а с ним – слишком избалован.
– Когда депрессия пригвоздит тебя к первому попавшемуся толчку, ты сразу начнешь называть меня другом, – задрал голову приземистый Вердан, улыбаясь с вершины своего низкого роста.
Более самоотверженного, преданного и бескорыстного человека я еще не встречал. В пределах собственных обязанностей, конечно же. Однако, учитывая сколько ему приходилось делать для меня, гонорар, что я плачу ему – сущие крохи. Закрадывались мысли, что надо бы увеличить его, но пробелы в знаниях Вердана заставляли подумать еще.
– Депрессия это когда не та толчке, а под ним, – просветил я его.
– Когда-нибудь тебе все-таки придется составить список твоих расстройств, чтобы я уже не путался.
– Напомни мне, почему ты все еще со мной. Серьезно, скажи мне, Вердан, что заставляет тебя возиться с импульсивным наркоманом, которого вот-вот найдут умершим от передозировки в собственной ванной? Я даже не помню, когда в последний раз благодарил тебя за… за… не важно, ты и сам понимаешь, что за все сразу.
– Никогда.
– Что – никогда?
– Никогда не благодарил.
– Тогда этот вопрос должен интересовать тебя больше, чем меня.
– Кто-то хорошо поет, кто-то хорошо строит здания или космические корабли, кто-то бегает, а кто-то отлично подтирает другому зад. Как видишь, я из последних и так уж получилось, что плохо умею делать что-то другое. За хорошие деньги приходится подтирать очень капризные зады. Когда тебя найдут в ванной, я найду другой зад, не менее грязный, и опять буду хорошо выполнять свою работу.
– Помнишь, что я пел на прошлом празднике Хэллоуина? – Вердан вытаращился на меня, давая понять, что все же ждет ответа на вопрос, – «Когда я брежу в хмельном забытье, стоишь ты рядом – на щите…»
– Я так и не понял – чтобы ты туда забраться не смог?
– Угу. Когда такие как я добираются до щита, обычно с него уже не слезают. А ты можешь находиться там вполне спокойно, – ухмыльнулся я. – Хороший мальчик.
– Хм…
– Так вот, когда будут оглашать мое завещание и дойдут до тебя, а ты там будешь, не сомневайся, обещаю завещать своего кролика.
– У тебя нет кролика.
– А ты путаешь депрессию с социопатией.
В центре танцпола поставили круглый загон. По краям его обнимали ограничительные линии, тонкие, словно паутинка и светящиеся, словно поймали в свои сети толпу светлячков. Толпа мерцала и плясала, перескакивая с нити на нить, потом замирала на мгновение и шла строем. Через какое-то время вновь случался хаос, и светлячки разлетались по нитям кто куда.
– Ррр… Харр! Гав! – внутри загона боролись два яростных инстинкта, один живой, и другой тоже, но сотканный из металла и электроники.
Одинаковые лапы, одинаковые головы, одинаковые уши и животы – кибернетический пес имел ту же породу что и соперник, и выглядел как его близнец. Иногда он пятился назад, чтобы взять разгон для прыжка, но светлячки выбивали искры из его лап, и пес отскакивал, истошно воя. Назад – нельзя, это первое что усвоило живое животное. Яркие нити опасны, они палят шерсть и оставляют раны больнее, чем противник. Держаться рядом, но глядеть – глядеть назад и глядеть вперед, на стальную глотку. Вперед, прыжок. Кусать!
В узких душных стенах застрял неистовый лай, наполненный болью и яростью. Он смешался со смехом хищников, делающих ставки. Хищники снаружи и хищники внутри – каждый из них испытывал ненависть и каждый скалился, только вторые, в отличие от первых, не были смертельно пьяны.
Костяные челюсти сомкнулись на толстой шее из стали и проводов. Рывок вверх, и из гущи проводов вывалился сноп искр. Пес-робот взвыл. Черный доберман продолжал терзать зубами, рыча и разбрасывая слюну. Прогнувшись под живой плотью, искусственный интеллект вытянул механическую лапу, выпустил острые когти и полоснул по морде напротив. Реальность завертелась, слилась в большой клубок ярости, торчащие провода смешались с лапами и ушами. В темноте чертились красные линии, идущие из красных глаз робопса.
Зрелище немного встряхнуло пьяно-наркотическую скуку золотой молодежи. Она облепила арену плотнее, загородив мне обзор. Разорвав стальные объятья, близнецы отскочили друг от друга. Кто-то из них напоролся на заграждение узкого загона. Сверкнули светлячки, послышался вой.
– Кости, жилы, мышцы, кровь… всегда проигрывали железу, – вяло протянул я, гадая, кому же из близнецов, не рожденных из одной утробы, повезло получить рану. – Читал, что природа всегда оптимальна. В ней нет ничего случайного. Как думаешь, их можно считать результатом эволюции?
– Не знаю, – пожал слишком длинными плечами Вердан, оттого они напоминали мне лодочные весла. – Эти штуки создал человек в обход природы. Наверное, нет.
– Быть может, быть может… вот только эта сталь дерется так, будто уже победила в эволюционной гонке.
– Пропадет человек, пропадет и кибернетика. Так что говорить о том, что она – венец эволюции слишком громкое заявление. По крайней мере, на Земле и на Марсе. Если все пустить на самотек, они начнут размножаться и без нашей помощи. Нечто похожее сейчас творится на Венере.
– Просто ей повезло меньше, чем Земле. Но, надеюсь, больше, чем повезет Марсу, – два пса разминулись, и теперь не спешили нападать друг на друга. Так и стояли, широко расставив лапы, склонив головы, открыв пасти и смотрели друг другу в глаза. Они рычали, устрашая противника, с пасти живого капала слюна, с шеи текла кровь. – Железяка с живым ядром?
– Конечно, – усмехнулся Вердан.
– Запрещенка.
– Какой интерес глазеть на бой с тупой машиной? Боль должны чувствовать оба. И страх, и злость. Это такая же псина, только ее можно будет починить.
– Скука, да и только, в этом ты прав, – блондинка с острыми сосками заметила меня, ведь она стали острыми именно после этого. – Нет никакого интереса глазеть на бой с железяками. Можешь сделать кое-что для меня?
– Если это лишит работы твоего мозгоправа – все, что угодно.
– Считай, что два похода я пропустил. Хочу, чтобы эта девка полаялась с песиком в загоне.
– О чем ты сейчас, скажи мне? – вытаращился на меня тот, кто раздражает меня меньше всего.
– Не делай вид, что не понял. Ты изображаешь из себя дурака, только если моя прихоть тебе не по нраву.
– Этот доберман – генмод. У него тверже клыки, прочнее мышцы. Если тебе стало жаль его – это зря. Он был создан, чтобы рвать провода на арене. А у девушки руки и ноги, и нет клыков. У нее нежная кожа, наверняка, похоронившая в себе сотни тысяч монеро. Хочешь, чтобы она превратилась в окровавленный кусок мяса?
– Брось. Выкрутят режим на минимальный и ничего, кроме глотки, она себе не надорвет. Поверь, ей это делать не в новинку. Может, схватит себе парочку синяков на коленках… прическу немного попортит. Зато не так скучно.
– Оставь ее в покое. Будь человеком.
Когда ты по пьяни потрошишь магазин со спортивным питанием, а Вердан вытаскивает тебя из камеры с бомжами, он невольно создает впечатление действительно хорошего человека. Однако, в тотальное благородство Вердана я решительно не верил.
– Говорят, все мы когда-то были людьми, – усмехнулся я, понимая, что этот проныра просто не хочет проблем на свою задницу. – Кто она?
– Дочка директора северной индустриальной ветки. Ты же знаешь, здесь нет случайных людей.
– Негласного владельца госкорпорации «Голем»?
– Нет.
– Его дяди?
– Нет…
– Неужели брата?
– Коршун…
– Ну раз так, сделай мне подарок на день рождения, – весело подмигнул блондинке в ответ. – Она уже влила в себя половину бара, а ее клитор я могу рассмотреть прямо отсюда. От нее не убудет. Устрой.
– Удивляюсь, как с такими желаниями ты вообще умудрился дожить до двадцати пяти.
– До двадцати пяти у меня еще есть пара недель, а эта куча времени. За предыдущее выживание, наверное, мне все-таки нужно благодарить тебя.
– Тогда преврати несуществующего кролика в парочку яхт на лазурном берегу.
– Только если ты устроишь мне мой подарок.
– Отмечать заранее – плохая примета.
– Обожаю плохие приметы, – бросил я, отталкиваясь от бетонной стены, которую подпирал плечом все это время, – Скука… Пошли наверх. У тебя, кажется, был сюрприз для меня?
