Крепкая Элья
Цена дара
– Кто-нибудь знает, как открыть сердечник? – спросил я сквозь вопль, но меня, конечно же, никто не услышал.
Вслед за Джамалом пустился и его спутник. На кой им такие большие глаза, если они не могут отличить человека от робота? На месте остались только двое – мертвая женщина и ребенок, который перестал вопить, когда их оставили в покое. Мальчик все еще боялся, поэтому не отпускал из хватки розовые оборки на груди… матери? Интересно, кто она ему?
– Эй, слышите? Я не робот! – да что с них взять? Они боятся и даже не думают мне отвечать. Их страх настолько велик, что они не поверят мне, даже если я распорю себе грудь и достану оттуда сердце.
Оно как раз мне скоро станет ни к чему. Никогда оно еще не билось так быстро… Поднялся на ноги и поплелся к сверхпрочному стеклу, за которым бушевала ослепительная энергия. Остановился у панели: та еще задачка… Каждый отсек имел врезанное окошко с манипуляторным периметром, через которое производились ремонтные работы в случае поломки на текущем участке. Поломки энергоблоков случались довольно часто – это я тоже знал, поэтому панелью пользовались довольно активно. Но нужно было знать код, чтобы отворить окошко, а данную информацию в штабе нам не предоставили.
Повернулся к мальцу, который смотрел на меня, смотрел и смотрел:
– Может, ты знаешь, как открыть эту штуку?
Молчит. Слезы уже подсохли на бледных вспухших щеках, было так светло, что можно было рассмотреть синие реки маленьких вен под тонкой кожей. Ответа я и не ждал, спросил, скорее, для собственного вразумления. Что поможет открыть замок? Верный код? Его можно достать у дроида, которого я застрелил на первом этаже. Вполне возможно, он следил за системой, пока «Венет» собирал подкрепление и взламывал «Скайблок». Вот только вероятность этого была крайне мала, как и то, что я смогу добыть что-то из уничтоженного мыслящего центра. Я – не нейросеть, мозги у меня человеческие, да и ломка не позволяла делать расчёты один к четырем тысячам, как это делал «Венет». Признаться, и до нее я больше был гуманитарием… Вероятность успеха стремилась к нулю, а вероятности того, что я снова смогу подняться и вовсе не существовало. Я потратил все силы на рывок к финишу, возвращения тут не предусматривалось. Может, среди заложников есть инженер, который обслуживал энергоблок? Быть может, не все здесь было заполонено роботами? Быть может…
«У нас случилась не очень приятная беседа, – осенило меня. – Даже если бы мы очень мило поболтали, «Венет» все равно бы сменил текущие коды».
Все – бесполезно, все – пустая трата времени. Мне не узнать код, как и не пересечь финишную прямую… А надо ли? Я уже на месте, значит, победил. Я выполнил все условия забега, мои демоны остались далеко позади. Впервые в жизни я обогнал их, ушел так далеко, что они не могут достать меня и я могу делать все, что захочу. Не боясь почувствовать лапы на своей шее, падая в бездну. Теперь под моими ногами твердая земля, я стою над ней, и желудок не подступает к моему горлу. Когда падаешь, всегда так сильно тошнит… а когда стоишь, нет этого ужасного ощущения невесомости.
Взглянул на носки собственных армейских ботинок: они были наполовину запачканы в грязи, подошвы почти полностью разъел яд. Больше – никакого яда. Он не доберется до моих стоп.
В гневе скинул с ног обувь, почувствовав стопами стальную прохладу пола. Прикрыл глаза от удовольствия. Один к четырем тысячам… я мог рассчитать только одну вероятность успеха – один к двум, пятьдесят на пятьдесят, либо да, либо нет. Поэтому я решил поступить как гуманитарий: раз уж я уже победил, значит, и терять мне нечего.
«Слишком хрупкие системы, они только развиваются. Шанс есть», – подумал я, когда жал на курок. «Шанс есть», – лучшая вероятность из когда-либо существовавших.
Подняв дуло, я направил его на электронную панель и нажал на курок. Когда воздух рассекли искры, несколько десятков заложников за моей спиной взвизгнуло. Они так и не поняли, что я человек.
Сквозь людской визг я не услышал, как щелкнул замок, отворяющий маленькое окошко в сверхпрочном стекле, но почувствовал это собственной кожей. Волоски на ней встали дыбом, в нос ударил резкий запах чего-то, что не имело ничего общего с живым. Уж лучше вдыхать запах пота и мочи, чем чувствовать этот.
Открытие отсека всегда производилось при отключении общей системы, нарушение его целостности могло просто разнести все вокруг.
«Бросить гранату и закрыть вручную», – пронеслось у меня в голове. Надеюсь, в штабе знали, что нужно делать. Но… красная кнопка или синяя? Когда я вытащил из-за пазухи гранату, то уставился на нее, как на нечто странное и чужеродное. Не мое. Будто это не я все это время тащил ее у самого сердца, чтобы забраться выше четвертого этажа и сбросить в сердечник – вниз. Когда она окажется внутри, все закончится. Есть вероятность того, что я останусь жив, опять же – пятьдесят на пятьдесят. Я всегда был убежден, что на самом деле это единственная вероятность, которая существует на самом деле. Сейчас она меня совсем не устраивала. Если останусь жив, у меня не получится подружиться со смертью, и все завертится вновь. Совсем не хотел, чтобы все снова завертелось. Я у финиша, и я победил. Точка, последний аккорд. Никаких больше шансов демонам на новый забег… а для этого нужно было сделать только одно – ничего.
Опасность была в пяти минутах от этой реальности, она разворачивала крылатые ракеты на орбите и готова была спикировать вниз. Пять минут и несколько секунд – так говорила моя интуиция, не имея точного таймера вероятностей. Через пять минут Конфедерация разнесет этот энергоблок ко всем чертям вместе с сотнями заложников, что находились внутри. И вместо со мной заодно. Все, что было необходимо сейчас – слиться с этой массой людей и немножко подождать. Быть может, сделать пару шагов к трупу этой худой женщины и присесть рядом с мальцом, который смотрел на меня. Смотрел и смотрел, и не отпускал оборок из рук.
– Чего тебе надо? – спросил я его, а он пуще вылупил глаза и не переставал глядеть.
Какие большие глаза… в них читалась печаль, а еще страх. Он боялся потерять эту жизнь, хоть еще и не понимал даже, что такое смерть. Наверняка, это его мать, которая просто заснула, и он держится за не, чтобы быть рядом, когда она откроет глаза. А вдруг понимает? Не зря же он выплакал столько слез.
Этот ребенок совсем мал, но уже был лучше, чем я. Он не написал тонну песен, не заплатил миллионы налогов и не отдавал столько же миллионов на благотворительность ради своего имиджа. Он еще не добрый и не злой, не умный и не глупый. Он просто был. Дышал, любил свою маму и умел чувствовать печаль там, где это требовалось. То, что было мне недоступно этот мальчик испытывал по праву своего рождения. Потому что он не был сломан, он жил в другой реальности, отличной от моей – в правильной. Каждый день он прикасался к радости, а во снах видел солнце и улыбки. Или монстров, но только тех, что увидел днем в бесконечных мультиках по проектору. Не настоящих, ни таких, как мои.
– Ты хочешь жить? – спросил я его, не в силах выдержать большого взгляда.
Всегда задавай вопросы – таково правило. Я задал вопрос анпейту, искусственному интеллекту, и он ответил. Теперь пришла очередь этого мальчишки.
– Mamo, – это все, что он сказал мне.
Он даже не понимает, что я ему говорю. На всех языках слово «мама» звучит одинаково, но это не эсперанто. Понятия не имел, на каком диалекте он объясняется. Сам я знал только эсперанто и русский. Но и без ответа было ясно, что он хочет жить. В этих глазах не читалось ничего иного, кроме желания жить.
Он умел все то, что не умел я. Радоваться, когда это нужно, печалиться, когда это нужно, удивляться, когда это нужно, любить, когда это нужно. Как должно быть это прекрасно. Система наградила его умением жить, сделав своим винтиком, когда он еще находился в утробе матери. А меня сделала ошибкой, сломанным звеном, и выбросила за свои границы. Была в этом какая-то несправедливость, но случилось то, что случилось, и этого не поменять.
Нет, не так… снова ошибка. Неправильные выводы. Этот мальчик не винтик системы, который получил в дар правильные чувства и умение жить. Он не радость системы, не сострадание системы, не страх или печаль системы, и даже не ее любовь. Он и есть система.
Так странно вдруг понять, что это находится рядом с тобой, и ты можешь прикоснуться к этому взглядом, хоть и не почувствовать себя внутри. Где-то существует все это, существует, оно недоступно мне, но есть. И сегодня исчезнет… этот мальчик не пойдет в школу и никогда не подерется, чтобы доказать, насколько он сильный. Не подружится, потому что умеет дружить. Не вспомнит мертвую мать, потому что умеет вспоминать, и не опечалится о ней, потому что понимает, что ему дорого. Все это сегодня исчезнет… если только я не дам ему шанс.
Руки вырвали чеку еще до того, как мозг осознал, что делает тело. Но когда понял, не стал предпринимать чего-то иного. Я зажал синюю кнопку, открыл крошечное окошко в стекле и бросил ее внутрь. Подхваченная энергетическим потоком, она взметнулась вверх, вместо того, чтобы упасть вниз. Конечно, так и должно быть… я почему-то не подумал об этом. У основания поток только набирает свою силу и не имеет такой большой скорости, но к четвертому этажу он разгоняется до нужных параметров.
Попытался закрыть окошко, но замок был безнадежно сломан, я только обжег пальцы и вот-вот обожгу легкие. Черт! Резко развернулся и кинулся к мальчишке, подхватив его на руки. К моему удивлению, он тут же отцепился от матери, выпустив из пальчиков оборки и тут же прилип ко мне. Перепрыгивая через бездыханное тело, я повернулся спиной к потоку, крепко прижимая к себе ребенка. Шаг, два, три… испуганные заложники метнулись от меня врассыпную, растекаясь людским потоком по краю стен. Через мгновение за моей спиной послышался взрыв, и все вокруг накрыло ослепительным светом.
Глава 11
Мне снилось, что с неба падали камни. Сначала потолок пошел трещинами, потом в воздух вонзился острый запах дерьма, а затем они кинулись в меня, пробив две аккуратные дыры в легких. Я так и шел, и ветер проходил сквозь туловище. Он тихо свистел: фьюить, фьюить… я шел и шел, пытаясь найти тех, на кого тоже упали камни.
Теперь сны были такими, какими должны быть: лишенными красок, ровно так, как и реальность. Бледное солнце, слегка отливающее желтизной, походило на болезненное лицо умирающего. Тусклые лучи заливали черную землю, исходящую испариной. Это не солнце сушит ее, это огромные костры, доходящие до неба. Я задрал голову, чтобы увидеть их конец, но языки пламени терялись в непрозрачных облаках. Пламя тоже лишилось красок, это случилось, когда из земли послышался шепот. «Зачем ты убил нас?» – шептало сверху, снизу и сбоку. Я не убивал, хотелось закричать мне, я не ничего не сделал… из горла вырвался только хрип, потому что вместо легких у меня были дыры и звукам негде было родиться. «Ты убил нас, потому что ничего не сделал», – в тихом шепоте звучал упрек, он рвался из земли.
Нет, хрипел я, я никого никогда не убивал! Никого… кроме себя. Я упал к земле, начав разбрасывать влажные прилипчивые комья руками. Вскоре пальцы стали черными и грязными, они впивались в податливый венерианский грунт в поисках плоти и костей. Если достать их оттуда, если сжечь в кострах, они больше не будут шептать о том, чего я никогда не делал… Как же их много здесь, костей и черной полусгнившей плоти. Здесь лежали лишь куски, останки когда-то целых тел: руки, ноги… глаза. Они смотрели на меня и не моргали. Уже давно я не видел демонов, и сейчас тоже не чувствовал их. Все они были людьми, это их глаза сейчас смотрели на меня. Вокруг кишели белые черви, стремясь проделать в глазных яблоках дыру, как в спелом плоде. Пока им не удалось сделать это, глаза в земле смотрели на меня и будто просили о чем-то. «Слишком много упрека в этих белесых сферах, а я ведь ни в чем не виноват».
Как я смогу петь теперь – без легких? Пальцы начали хватать глаза и бросать те в костры вместе с их молчаливыми упреками. Дюжину, две, десять – они все не кончались, вокруг них кишели черви, и я уговаривал себя, что спасаю их от червей, а не от собственного страха. Но их становилось все больше и больше, и у некоторых глаз появились головы. Костры смердели смогом, забивая пустоту в груди терпкой чернотой. С каждым новым куском плоти копоть густела и еще больше чернела, пока я не ослеп, но они не перестали видеть меня. И вновь несправедливость… но… «Что толку спасать, если они уже умерли?» Пусть смотрят.
Когда я очнулся, вокруг стояла кромешная темень. Взгляд не сразу поймал смутные очертания больничной палаты. Под собой я ощущал знакомую твердость ортопедического матраса, под головой – мягкость подушки. Обычно так бывало, когда меня косила очередная передозировка… но сейчас я был, по всей видимости, ранен и не понимал, зачем мне ортопедический матрас. Тело пронзила боль. Дикая, дикая слабость… значит, живой. Воздух со свистом входил через рот, в котором что-то отчаянно мешалось. Трубка. Она торчала у меня изнутри, впихивая искусственный воздух. Отвратительно пахнущий искусственный воздух. Я хотел настоящего, вдохнуть живой, человеческий воздух, созданный этой планетой: водорослями, листьями и травой. Тогда он был бы рожден, значит, имел бы смысл и наполнил меня им. Поэтому я с трудом поднял руки, чтобы выдернуть из себя ненавистную пластмассу.
Надеюсь, сейчас я на Земле, а не на Марсе, иначе мой подвиг будет смешным. Весь воздух на этой планете был искусственным. «Что не рождено, не имеет смысла…», – вспыхнули в мыслях слова «Венета», и я захрипел:
– Я сделал что-нибудь? Скажи, что сделал…
Увидев, что я очнулся, полная медсестра в белом чепчике раскрыла рот от удивления и куда-то убежала.
– Не уходи… подожди… скажи.
Через мгновение я снова погрузился в зыбучий сон, но на этот раз в мои легкие вросли корни дерева. Корни были рождены из настоящего семени, поэтому мне было хорошо, и я был счастлив.
Иногда мне снилось, что к кровати подплывали призрачные силуэты и разговаривали между собой. Какие-то голоса казались знакомыми, иные я слышал впервые. «Вытащите его, – сказал кто-то громким басом, – Конфедерации нужен живой герой». Кто-то отпустил сальную шуточку голосом моего менеджера Вилли. «Находиться в наркотической коме своего рода его хобби». Других слов я не разобрал, они путались и жужжали, сливаясь в тягучий гул взлетающего с космодрома корабля.
Когда я очнулся во второй раз, в окна светил день. Рядом, в кресле, свернувшись калачиком и подогнув под себя ноги сопел длинноплечий Вердан Войлок. Он-таки вытащил меня, сукин сын. Или не он, а кто-то другой. В любом случае, сейчас он находился здесь, со мной, а не мой родной отец, которого я не видел уже лет пять. Я застонал, и он проснулся.
– Черт возьми, Коршун, ты давно очнулся? Сейчас я позову…
– Не надо… они сами придут. Они всегда приходят… останься, поговори со мной, – прохрипел я сквозь боль.
Голова казалось большой и тяжёлой, с целую комнату и в ней что-то сильно гудело. Не стал распахивать глаза на полную мощность, чтобы убедиться, что меня поместили в самую роскошную палату, которая имелась… а где я сейчас?
– Я на Марсе или на Земле? – спросил я Вердана, протиравшего кулаком правый глаз.
– На Марсе.
– Вот черт… – засмеялся бы, да тело слишком болело, – Значит, зря я выдернул эту трубку. Разницы-то никакой…
– Врач сказал, что ты можешь дышать сам. О какой разнице ты говоришь?
– Не важно, – я повернул шею к Вердану, в ней я тоже почувствовал боль. – Что я сделал? Кто-нибудь выжил?
– Все выжили, – воодушевился Вердан. – Кроме тех, кто умер с голоду, не дожив до реабилитации. Не представляешь, какая была шумиха! Это нечто невообразимое. Всех заложников эвакуировали и трижды допросили. Пока ты здесь валялся, про тебя уже успели снять фильм. Тебе лучше не выходить за пределы больницы – растерзают и разберут на сувениры, – довольно рассмеялся Вердан.
– А мальчик, там был мальчик с большими глазами…
– Он уже фотографировался с тобой несколько раз. Правда, вряд ли ты этого помнишь… Послушай, Коршун, ты сейчас национальный герой. Певец и вдохновитель сердец спас семьсот человек, рискуя собственной жизнью! Звучит? Конфедерация отчаянно нуждается в добровольцах, она делает все, чтобы раскрутить твои историю по максимуму, а Марс…
– А Марсу до этого какое дело?
– Ты так и не понял? Это война – борьба за первенство между планетами. Они называют это союзными силами, а на самом деле яростно грызут друг друга. Следят, не оторвал ли кто-нибудь кусок побольше, чем ты сам…
– Хочешь сказать, Венера – разменная монета?
– Еще какая! Каждому нужно заявить, что он вложил в общую победу больше всех. Приз – Венера и не дюжие влияние в общем информационном поле. А ты герой, который нужен и тем, и другим. Теперь и Марс, и Конфедерация хочет присвоить тебя себе. Подумать только. Если быть честным, я всегда думал, чтобы запомнят только как взбалмошного певца.
– Вернее наркомана, – попробовал приподняться на локти, но не смог. По позвоночнику спустилась боль, эхом уколов кончики пальцев. – Я сильно ранен?
– Ты? – вскинул брови Вердан. – Если не считать отстреленного уха и маленького ожога шее, на тебе ни царапины. «Венет» пытался уничтожить энергоблок после взрыва сердечника… мстительная тварь… ПВО Конфедерации вовремя сбила ракеты. Сердечник выдержал взрыв, в манипулятивное окно выплеснулось небольшое количество плазмы. Никого особо и не задело… – Вердан покачал головой. – Ты отключился из-за ломки. В госпитале у тебя остановилось сердце. Два раза заводили, Коршун. Нужно осторожней с наркотиками, иначе Конфедерация лишится своего доблестного аватара.
– К черту наркотики.
– Ничего, полежишь немного и будешь как новенький, – Вердан смахнул пару невидимых пылинок с моего голого плеча. Он всегда радовался, когда предвкушал большую прибыль. Надеялся на премию. В этот раз он действительно ее заслужил. Тем, что не смог ничего сделать… в какой-то степени я был благодарен ему за это. – Конфедерация подключила таких докторов, что у тебя просто нет ни единого шанса отбросить копыта. Пока ты лежал, тебя буквально вырастили заново. Сейчас твои органы сейчас, как непорочное дитя. Выйдешь из больницы с огромным запасом на использование.
– Тогда какого хрена все так болит?
– Оно и должно болеть, – рассмеялся Вердан. – Дитя рождается в боли. Придется немного потерпеть.
Рождается… я родился, значит, обрел смысл. Но они делают все, чтобы исказить его. Они хотят, чтобы я плясал для них на сцене, упрочняя политическое влияние. Только мне предстояло выбрать, для кого стать шутом – для Марса или Земли. Как оказалось, выбор за меня тоже уже сделали.
– Через месяц на Землю отправляется шаттл, мы уже забронировали два места, – обрадовал меня личный помощник. – Прогнозы врачей были обнадеживающими, поэтому Конфедерация взяла на себя ответственность за перевозку твоего тела… вернее, тебя. Первое выступление запланировано на пятое сентября. Уверен, к этому времени ты уже будешь бегать.
Вердан продолжал болтать на обочине моего слуха, когда в палату вошли врачи. Пусть делают, что хотят. Я откинулся на подушку и закрыл глаза, пытаясь вспомнить взгляды, которые так и не успел запомнить перед взрывом. Знал только, что в них ощущалась надежда. Приятное чувство.
«Что не рождается, не имеет смысла». Сегодня я родился заново. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Я ушел из больницы на своих ногах. Когда подлетел к космодрому, фанаты уже сходили с ума. Мы шли по длинному серебристому коридору, стрелки указывали нам путь, иногда по пути встречались широкие плакаты с призывами лететь в космос, выполнять рабочий план, любить родину и не пить больше, чем положено. Забавно, что все до единого призывы я давно нарушил. После того, что я сделал, Марсу на это было плевать. «Победитель всегда прав».
И вот, я стою у черты, пересечь которую мне поможет один-единственный шаг. Как тогда, на Венере. Впереди иссиня-черная пустыня ядовитой земли, позади – неуемный плющ, похоронивший под собой гектары земли. Здесь все было в точности наоборот. Строгий и всегда готовый к труду, войне и обороне Марс сейчас находился позади, а впереди мельтешил цветущий клочок под юрисдикцией Земли, в который уже набилось фанатов, репортеров и других высокопоставленных зевак, как рыбы в заводь во время нереста. Отсюда я слышу их истошные, восторженные вопли.
– Подожди-ка здесь, – никогда еще Вердан не был настолько вдохновленным. – Я подготовлю СМИ, они как всегда все напутают. Когда дам знак – выходи.
Когда Вердан пересекал черту, оставив меня в гордом одиночестве созерцать безумие впереди, я вновь ничего не ощущал. Ничего из того, что должен был ощущать. Радость, восторг, любовь… гордость? Какой же это бред. Ничего более фальшивого меня впереди еще не ждало. Фальшивые восторги, фальшивые комплименты, фальшивые истории, которыми обрастет моя праздная биография. Никто из тех, кто раскрывает свои рты в попытках выразить свою любовь и понятие не имеет, за что боготворит меня. Просто им дали повод, и они начали любить. Людям необходимо кого-то любить. На моем месте мог оказаться любой другой, кто достаточно знаменит, чтобы сделать из него всеобщего кумира. Или всеобщее посмешище.
Но все же… там, за чертой, бурлила любовь, кипела и жила. Она была горячей, как поверхность только что изверженной лавы и громкой, словно восход солнца после ядерной зимы. Так какая разница, что на моем месте мог быть любой другой? Здесь нет никого из других, здесь – я, и вся любовь принадлежит мне. На миг, на час, на год или всю жизнь. Не важно. Вся она – моя.
Яркая вспышка от очередного кадра ослепила так, что я резко отвернулся: только что обновленные глаза еще не выдерживали таких нагрузок. Кто-то из гущи фанатов кинул несколько алых роз за заградительную линию:
– Подари мне ребенка, Коршун!
Интересно, у них бывают иные желания? Надеюсь, что они не примут слезы, брызнувшие из моих глаз за слабость. Взгляд ослепила вспышка, а все решили, что восторженные вопли растрогали меня. Открыл глаза. В метре, на безликой стене висел очередной плакат. Последний на этой земле – Марс провожал еще одним бравым призывом взять в руки оружие и дать отпор «препятствию к их светлому будущему». Так ничего и не поменялось. Те же самые солдаты, тот же самый ребенок, и те же самые взрывы. Вот интерактив показывает, как девчонка тянет ручки, солдат бросается к ней, а потом все они тянут патриотические улыбки. Впереди тоже были улыбки. Но там, где я побывал, улыбок не было. Там были только большие глаза и страх.
«Что не рожается, не имеет смысла». «От тебя нужны только ноги». «На Земле ты будешь делать, что захочешь, теперь ты неприкосновенный». «Подари мне ребенка».
Сколько детей заслуживает система? Хватит ли ей одного, которого я спас? Я не мог ответить на этот вопрос, да и никто не мог.
Вердан махнул рукой, призывая пересечь черту: Конфедерация дала знак, Земля готова была принять меня в свои объятья. Что может быть приятней, чем вернуться домой?… Смотря для кого. Что, если для человека, который никогда не имел дома и который живет только сломанными чувствами? Все, что я ощущал сейчас – ошеломляющей жар со стороны плаката, молчаливого висевшего на стене. Будто часть обожжённой шеи, на которой остались только шрамы получила новый ожог. Все в нем – и серые краски, бледные и прозрачные как сумерки на Венере, и красные краски, рассекающие серые, и глупые улыбки, и смазанные цифровые взрывы, все это источало раскалённый зной, оставляя клеймо на коже. Эти люди никогда не существовали, но я чувствовал, будто они были живыми. Пока еще живыми.
Вдали улыбались Вердан, и мой менеджер Вилли, ликовала толпа, репортеры готовились урвать свой кусок сенсации. Конфедерация жаждала меня, чтобы выпить досуха, но сначала искупать в славе. Опустив голову, я посмотрел на концы своих стильных ботинок, перед которыми краснела последняя заградительная черта. Нужно было сделать только шаг.
