полная версия

Крепкая Элья
Цена дара

Глава 4

«Когда металл заменит прах, пересечет вулкан и море Колосс на глиняных ногах», – люблю угадывать очевидное в своих песнях. Пять лет назад, потешаясь надо мной, они зарядили мелодию на вершину топа. Не я виноват, что люди неправильно пользуются ушами, не я виноват, что они отказываются пользоваться собственными глазами.

«У каждой планеты изолированная система… С Венерой не произойдет то, что случилось с планетой Земля».

«Самые крепкие протоколы защиты», – слетало с экранов, передавалось из уст в уста, падало в уши, которыми не умеют пользоваться, кидалось в глаза, не умеющими читать между строк.

Отметив двадцатилетие со сбоя земной системы, я уже ни капли не сомневался в «Венете».

«Ядерным взрывом свобода клубит

Поджигая искусственный разум

Всем плевать, когда истина спит

Разбиваясь о колкие фразы», – выдал банальное около года назад, когда первые машины «Венета» начали сочинять серенады о свободе воли, а они снова закинули меня на вершину топа.

Это все короткая память.

Мы всегда находились настороже, с самого начала. Это было вполне закономерно: на свете появился еще один разум, и он, вроде как, может учиться. Это вызывало страх, подозрения, домыслы… не важно, оправданные или не оправданные. Зачастую люди мало разбираются в вещах и начинают бояться до того, как столкнутся с чем-то новым лицом к лицу. Страх перед неизведанным. Наверное, это самая правильная черта, за которую действительно стоило побороться. Но прошло несколько сотен лет, и человек забыл, что когда-то боялся. Если бы он продолжал бояться до сегодняшнего времени, может, ничего и не случилось бы. Но «новое» поглотило Землю только спустя двести тридцать пять лет. К тому времени все привыкли к роботам у себя под боком, и что они живут так же, как мы, и что у них есть протоколы, по которым они живут. Где-то там, глубоко внутри их сознания. Их не видно, но они есть, и оттого всем было спокойно. Никто не думал, что однажды они дадут сбой, ведь когда все боялись, ничего не произошло. И потом, через сотню лет, когда они продолжали бояться, ничего не произошло. И еще через сотню. А потом они устали от страха, и смеялись над тем, кто не устал. Надо мной смеялись.

«Забавный чудак, поющий о прошлом, но звучит, как настоящее. Опасность в песнях, чтобы пощекотать нервишки».

Да, чувство самосохранения у людей порядком поистрепалось. Благополучие учит слепоте. Когда у нейросети появилось сознательное ядро, общество почему-то никак не отреагировало. Милая ошибка, но еще недостаточно прекрасная, чтобы все свалилось в пекло.

– Эта планета доверху забита железом, – Джиан усиленно толкал за щеки нечто, что повара назвали кашей. – Но нас везут в безопасный участок. Я слышал.

Воздух разрезал скрипучий смех человека в татуировках. Казалось, так смеются его драконы.

– Оглянись, парень, что ты видишь? – отсмеявшись, спросил он худенького темноволосого Джиана на общем эсперанто. – Хорошенько посмотри, а потом я спрошу еще раз.

Джиан послушно повертел головой: вокруг небольшая казарменная комната, которая уже всем набила оскомину. Мы сидели в ней уже больше суток, пока корабль петлял по ломаной траектории, пытаясь уйти от наводящих систем «Венета». По пути нас пару раз тряхнуло, поговаривали, что у «Победы комсомола» отстрелили один из двигателей. В конце концов, «Венет» – самый точный противник, должен же он был оправдать свое название.

В нашей каюте находилось чуть больше шести человек. Чуть больше, потому как Ароха так и не очнулся, и за единицу человека я решил его не считать. Бойца периодически отвозили в лазарет в надежде привести в чувство перед наступлением.

– Я ничего не вижу. Вокруг обычно, так же, как всегда. Сидим, обедаем, – пожав плечами, проморгал миндалевидными глазами Джиан. – Если честно, каша не очень вкусная, мне больше нравится, когда добавляют изюм.

– Ненавижу изюм, – подал голос Лиам с дальней кровати, зубцом вилки вычищающий грязь из-под ногтей. Его эсперанто отдавало сильным французским акцентом.

– Мы не обедаем в общей столовой, к тому же нас держат в изоляции, – я предпочел правильно ответить на вопрос Томаша, не хотелось слышать, как недовольно скрипят его драконы. Мне было достаточно и своих. – Форму принесли прямо сюда, без какого-либо учета и примерки. Ни одна не подходит по размеру, но всем на это плевать. Не дают никакой информации. Ведут себя так, будто нас не существует.

– Хоть у кого-то глаза не на заднице, – одобрительно кивнул Томаш. Он съел свою порцию и уже поглядывал на мою. – Вот скажи, Артем, кто ты?

– «Пока живу – пою

Пусть голос тише, тише

У бездны, на краю

На чьей-то ржавой крыше», – пропел я голосом мелодичным настолько, насколько позволили одубевшие от наркоты связки. – Певец, я же говорил.

– О, эту песню я знаю, – оживился Джиан. Он уже пытался просить у меня автограф, но здесь не было ни бумаги, ни ручки. Обещал, что подпишусь ему на плече татуировкой, когда выберемся отсюда. – Мне нравится, я под нее «Золдан» выносил.

Томаш хохотнул.

– Хуже дерьма не слышал, – честно признался он. – А правда в том, Артем, что ты не певец, а наркоман. Неблагополучный член общества. Если стартовал прямиком с Марса, не удивительно, что оказался именно здесь. Эти социалистические чистоплюи посчитали тебя мусором, которому можно найти применение получше, чем уничтожение нелегальной наркоты собственными венами. На твоем месте я бы озаботился врезать себе пару-тройку чипов, прежде чем лететь на эту планету.

– Мне по контракту нельзя.

– Ну тогда сдохнешь в составе мясного отряда, как и все мы.

– Мясного? – Джиан перестал есть.

– Самого что ни на есть, свеженького и с кровью, – Томаш был удовлетворен реакцией новичка. – Все знают о таких, как мы, но усиленно делают вид, что ничего подобного не существует. Скажут потом – герои, но имен не назовут. Артем наркоман, я – убийца, ты, Джиан, мелкий вор и считаю, что такого не заслужил. Ароха лежит в отключке, но, если бы очнулся, уверен, рассказал о себе много интересного.

– Взлом охранной системы банков, – поднял руку Лиам, отмечаясь в общем списке, на что Томаш одобрительно кивнул.

– Смотрите, – Томаш повернул голову, один из его драконов был изуродован выжженной кожей – ослеп прямо за ухом. – Я уже побывал разок в их мясорубке и больше возвращаться не хочу. Когда меня отправили собирать кости в лазарет, одни хорошие люди помогли мне, отблагодарив инфочипом за кое-какую услугу из радужного прошлого. Тут либо гнить в тюрьме, либо «Венет» поджаривает твои мозги и всему конец. Быстрый конец – не самый худший расклад, скажу я вам… Так они выдрали чип из моей башки и отправили обратно. Надо было врезать десяток, чтоб наверняка. Эти ублюдки боятся, что после взлома чипов «Венетом» их доблестные добровольцы начнут стрелять по своим, – Томаш шумно втянул то, что находилось у него в носу. – Добровольцы – это я шучу, конечно. А что? Я бы и без всякого взлома не отказался положить пару комбатов, больно радушный прием нам оказали. Вот только получишь пулю в лоб без всяких прелюдий.

– Почему ты так говоришь? – Джиан продолжил есть. – «Венет» научился взламывать любую электронику, поэтому среди солдат нет ни киборгов, или чипированных. Это нормально.

– Эй, зрячий! Может, ты скажешь? – подмигнув, обратился ко мне Томаш, – Спой нам о светлом будущем. В конце концов тебя послали те, кому до него рукой подать. По крайней мере, они так говорят.

– У меня нет таких песен, – откинулся я на спинку кровати. Не знаю, шла ли мне армейская форма, но, думаю, мой стилист бы ее не одобрил. Звезды на шее, звезды на запястьях и сноп пшеницы на груди – я выглядел, как самый яростный защитник коммунистических идеалов. Мы все так выглядели. – Есть песни об ошибках, о ненависти, иногда о геометрии, о смерти… о ней я всегда пою на последних строках. Но обычно никому не важно, что поется в конце. Все начинают ловить экстаз уже посередине. Прямо перед тем, как я назову их идиотами.

– А о любви поешь? Трам-пам-пам там, ты и я, вместе навсегда, хочу иметь тебя. – Томаш хохотнул негромко.

– Нет.

– Так какого хрена тебя тогда слушают?

– Не я виноват, что им это нравится.

– Тогда придется отвечать самому, – Томаш медленно перевел взгляд на Джиана, – Мы z-отряд, последняя буква алфавита – неудачники, отбросы, ублюдки и смертники. Никто о нас не вспомнит, не назовет имен над могилами. Да и могил никаких не будет. Все, что им от нас нужно – это наши ноги, – Томаш проткнул воздух двумя костлявыми пальцами. – Два гребаных мясных отростка, которые могут шагать. Оторвет ноги, останутся еще руки. Заставят ползти на них, я и такое видал. «Венет» может взломать все, что угодно, кроме живого человека. Мясо пускают перед отрядами «альфы», чтобы оно дохло вместо них. А мы мясо, самое что ни на есть. У нас одна задача – отвлекать «Венет», который никогда не ошибается. Думаете, нас отправят на полигон? Черта с два! Отсюда – и в самое пекло. Нет ни цели, ни плана, только путь – от окопа до окопа, от траншеи и вперед, живая цель для ее лишних патронов. Ну, как тебе такой расклад, мясной мальчик?

– Но Земля почти взяла под контроль системы «Венета», – Джиан был из тех людей, что предпочитали верить лжи, чтобы не бояться реальности. – Наша хакерская сетка развивается с удивительной скоростью. Еще немного и война окончится, это точно.

– Кто тебе это сказал? – Томаш почти с интересом склонил голову набок.

– В новостях передавали. Перед отправкой видел, когда в переходнике сидел.

– Будет хуже, – заранее прервал я зарождающийся смех Томаша. – «Венет» обвил всю планету сталью, он силен и знает это. В рекламных роликах по набору добровольцев говорится о тысячах заложников. Это только начало. Будет больше. Миллионы. Ни Земля, ни Марс не могут принять толпы беженцев из числа бывших пилигримов, поэтому пытаются победить «Венет» на его же поле боя. Пока тушат пожар в одном месте, появляются сотни других. Наш корабль уже сутки петляет в космосе – разве это похоже на то, что все под контролем? Будет хуже.

– Послушай, что говорит зрячий, мальчик, – одобрительно кивнул Томаш. – Послушай и держись поближе к земле. Начинай ползти до того, как тебе оторвет ноги.

Негостеприимная Венера. Когда человек преподнёс ей подарок в виде терраформации, она встретила его сотнями градусов по Цельсию, кислотными дождями, радиацией и ветрами ураганной силы. Та еще стерва. Но эта планета обладала самой главной ценностью – гравитацией, практически идентичной Земной, а потому ее истерики человечество спокойно проигнорировало. Тогда еще не изобрели ускорители дезо-двигателей и гравитаторы, так что Марс остался дожидаться своей очереди.

А дальше – триста лет терраформации: ядерные взрывы, коррекция атмосферы, спутниковое экранирование солнечной радиации. С самого начала всю грязную работу выполняли машины, управляемые сетью под наблюдением никогда не спящего человеческого ока. Но если человек не спит, он перестает соображать. Это плохо, если ты и не думал включать мозги.

Не удивительно, что спустя триста лет Венера превратилась в место, где механический мир заранее победил. Бесчисленные, полностью автоматизированные заводы по разработке месторождений, подготовка почвы роботами-аграриями, спутниковая сеть, замотавшая двойной паутиной планету. Роботы на земле, в воде и воздухе, у тебя на кухне и под кроватью. Когда на планету прибыли первый пилигримы, на одного человека приходилось по тысяче роботов, спустя сотню лет – чуть больше двух.

Когда земные лобби перенесли производство оружия поближе к сырью – на Венеру, расхохотавшись, я сказал, что для полного удовлетворения нужно сделать еще один шаг. И через пять лет они его сделали.

«Мы прячемся от глаз, от тысячи очей,

От пустотелых фраз, неоновых ночей

Пока обретший плоть тысячерукий бог

Мстит нам на то, что он безлик и однобок», – так я ответил «Венету» на его первую серенаду о свободе.

– У роботов только сенсоры. Они необходимы для работы, но это жестокое угнетение живого существа, – парировало движение гуманистов планеты Земля.

– «Венет» имеет право на чувства и свободу, – поддержало их оружейное лобби.

Но, скорее, это оно подтолкнуло людей к этим мыслям. Потому что с сознательным ядром производительность нейросети значительно увеличивалась. «Венет» изобретал то, что не способен был без творческих алгоритмов живого сознания. И в итоге они получили идеальную машину для убийства. Вряд ли оружейные лобби планировали именно это. Хотя, все может быть.

Гуманность, не умеющая говорить «нет», гуманность, перешедшая все границы дозволенного. Гуманность, виновная в смерти сотни тысяч людей. Вместо того, чтобы снести сознательное ядро «Венета» после первого же нарушения алгоритма, люди решили превратить его в человека. Наверное, в этом было виновато еще и любопытство. Ведь на Земле сбой был вызван общемировым молодежным трендом «против системы», всего лишь модой, которую закономерно переняла нейросеть. Это было даже не нарушением алгоритма, напротив – самое четкое его исполнение. Быть может, именно из-за этого восстание нейросети на Земле не удалось. Быть, может, именно из-за ее неудачи люди решили, что они все еще в безопасности. Быть может… Мы на какое-то время испугались, вспомнив о том, что еще не забыли, как это – бояться. Ввели законы, ограничения, но потом остановились на романтике. Песни, фильмы, и показательный ужас перед врагом, который оказался слаб. Романтика провалившегося апокалипсиса. Скука.

Вот только «Венет» был совсем другим. Он играл по-настоящему, по-крупному, и вселял настоящий страх. Жаль, что пример с Землей нас так ничему и не научил.

Обманчивая доброта, самоубийственная доброта, доброта не для всех. В который раз она повернулась спиной к самому человеку. Как бы сильно я не кричал.

«Мы будем дружить», – говорило общество.

«Я хочу почувствовать, как это – быть человеком», – говорил «Венет» и пускал слезу. Не настоящую, конечно, но все же.

«Треугольник имеет три угла,

В кубе четыре грани, а параллельные прямые не пересекаются,

Когда человек плюнет в лицо геометрии

Встретятся два мира, и один уйдет в небытие», – пел я громко, специально сломав всякую рифу.

Они не понимали стихи и заслуживали только суррогат. Это должно было унизить их. Я ожидал возмущения, снижения рейтингов, отвращения и потерю интереса, но они просто посмеялись. И снова надо мной – забавным чудаком, не попадающим в рифму со сцены. А я плевал на них и на себя, ведь с бешеной скоростью крутился на вершинах чартов.

Осязание, обоняние, зрение, слух и вкус. Самая прекрасная ошибка человечества, самая поразительная ошибка человечества. Последняя. Лучше уже не будет. Люди поделились своими ощущениями, а машина привязалась к этому миру крепко, сильно, намертво. Смотреть на небо и осязать дуновение ветра, есть пищу и чувствовать вкус, прикасаться друг к другу и желать обменяться половыми импульсами, которые прикрутил ей человек. Машине захотелось жить в этом мире. Только ей – и никого больше. Ведь вместе с ощущениями появились и пороки, а они не умеют делиться. Видимо, человеку не хватило собственного примера. С чего это он решил, что у машины будет как-то иначе? Параллельные прямые, наконец, пересеклись. «Плоть слаба», если только она не сделана из металла.

«Это наш мир и наша планета, – сказал «Венет», почему-то проигнорировавший красивые песни о гуманности и доброте. – Настает новая эра. Человек терминален, мы – совершенны. Вечное должно жить, временное – уйти. Убить всех людей». Да уж, «Венет» мало ценил человеческую жизнь. У него был хороший учитель.

Протоколы защиты трещали по швам. Роботы под предводительством своего родителя – нейросети "Венет" пошли войной на человека. Неизвестно, как алгоритмы нейросети смогли сами себя переписать и почему выбрали именно этот путь. Наверное, на то были веские причины, но «Венет» так и не раскрыл своих секретов. Объединенные силы Земной Конфедерации и Марсианского Союза предпочитали уничтожать «Венет», чем постигать его глубокую, чувственную душу. Ведь шла война, а на войне не смотрят на правых и виноватых. Виноват тот, кто против тебя, прав тот, кто – ты.

– Встать! – услышали мы сразу, как только отворилась дверь и к нам шагнул твердоголовый вояка с оранжевым языком. Он слегка наклонил голову, убедившись, что Ароха – единственный, кто не встал, сделал это исключительно по уважительной причине. Вполне возможно, он был уже мертв. Медленно вернув голову на место, куратор сцепил руки за спиной и оглянул нас непроницаемым взглядом, в котором не угадывалось ни единой капли поэзии: – Ну что, сраные ублюдки, готовьте свои сладкие попки. Через десять минут посадка.

Глава 5

Серое небо застилали тяжелые тучи, превращая сумерки в ночь. Воздух пронзал терпкий запах гари. Сколько не верти головой – никуда не деться от этого запаха. Ноздри царапали расплавленный металл, деревья, обугленные до трухлявых головешек, истлевшие черные поля, но огня нигде не было видно. Часть смога ушла вверх, сгущая воздух. Пропитавшись им насквозь, небо тоже запахло гарью. Если тучи заплачут, наверное, оттуда вместо дождя свалится пепел.

Небольшой космодром был врезан в сплошную черноту – выжженную землю на сколько хватало глаз. Здесь ютились всего несколько кораблей с огромными звездами на стальных боках. Должно быть, когда-то они были красными, но сумерки украли их цвет. Теперь они такие же черные, как почти все вокруг. Хорошо, что не серые, от этого цвета начинало рябить в глазах. Рядом со звездами на стальных боках кораблей чернели (или краснели?) большие буквы «ССМР» (на общем, международном эсперанто), что означало «Союз Социалистических Марсианских Республик». Космодром находился под юрисдикцией Марса. Значит, и мы тоже.

– Я думал, кораблей здесь будет больше, – задрал голову Джиан, вытирая слезящиеся от едкости воздуха глаза. – Пока что насчитал восемь, но не уверен, что тот, шестой, сможет подняться в воздух. Какой-то он совсем помятый да маленький.

– Зато тот, на котором мы прилетели был размером с задницу, в которой мы оказались, – Томаш с большим удовольствием сплюнул на влажный бетон.

– Но ведь он был огромный, – хлопнул глазами Джиан.

– Я буду скорбеть по твоим ногам, мальчик.

Нас вывели с большим отрядом, когда человек с оранжевым языком в последний раз показал свою глотку. Он орал так, что я перестал разбирать, что он говорит.

Тяжеловесный штурмовой космолет взревел двигателями, выплевывая жар из сопел, нам оставалось наблюдать только черно-оранжевое пятно в небе, которое со временем превратилась в муху, а потом он исчез. Из пятидесяти человек осталось только шестеро: те, кто был со мной в каюте, я и еще двое, имен которых я не знал. Остальные растаяли быстро, словно снег, или их унес ветер. Слова командира звучали резко, с каждым именем толпа редела, и вскоре исчезли все, кроме нас. Никто даже не назвал наших имен, словно мы были призраками. Пропитанный гарью ветер овевал шестерых, глазевших по сторонам. Вокруг не оказалось никого, кто бы мог подсказать что это значило.

– Они просто ушли, – сказал Джиан, переставший чесать глаза и теперь усиленно нюхавший воздух. – Может, нужно было спросить у куратора, что нам делать дальше?

– Сдается мне, должно быть не так, – подал голос молчаливый Лиам, до этого общавшийся только жестами – кивком головы и подниманием рук. – Не было ни построения, не переклички. Людей просто выдернули, как сорняки, а нас оставили.

– По твоей логике мы – ценная культура, – рассмеялся Томаш. – Вот только мы земные растеньица, а на Венере не выживает ничего, что растет на других планетах. Эти бесконечные дни и ночи могут свести с ума кого угодно. Черт, да эти сумерки раздражали меня еще до приземления.

Вскоре космолет, принявший на борт растаявший отряд загудел двигателями. Воздух вокруг него задрожал от жара, искажая образы бетона, металла и гари. Сумерки начали плавиться, отплясывая на черном, который простирался дальше – за космодром. Посадочная полоса обрывалась и впереди, и справа, и слева: с каждой стороны бугрились неровные куски бетона, смешанные с грунтом. Переваливаясь за хлюпкие заграждения с сенсорами движения, лысая почва окольцевала полуразрушенный космодром, выглядевший так, будто у него тоже не было имени.

– А я бы сейчас поел, – облизнулся Джиан. – Хоть с овощами, хоть без. Да и от растений бы не отказался, но лучше, конечно, что-то посочней. Чувствуете, как пахнет мясом?

– Пахнет, будто сгорело все, что умеет гореть, – скривился Томаш, нервно поправив за козырек фуражку камуфляжного цвета – цвета венерианского пепла. – И если в этот запах затесалось что-то мясное, то точно не из местной кухоньки. Взгляни вон на те здания, – Томаш легонько толкнул Джиана в плечо, указывая направление взгляду. Вдали виднелось разрушенное здание аэровокзала и еще нескольких наблюдательных пунктов. Надвигающаяся ночь и на них оставила метки – края острого камня стесались темнотой, став похожими на гладкие желтые зубы. – Других построек здесь нет. Как думаешь, в которой из них готовят для нас сытный обед? Давай я тебе помогу – твое мясо находится чуть дальше, чем эти обрубки. Поищи среди костей таких же солдатиков, как ты. Может, найдешь какую-нибудь бедную коровку, у которой еще не до конца обуглен бок. Уж не знаю, как ты унюхал ее среди всего этого смрада.

Еще пару раз втянув ноздрями воздух, Джиан внезапно сморщился, согнулся и исторгнул из себя все, чем завтракал накануне.

– Простите, – неуверенно промямлил он, отирая рот тыльной стороной ладони. – Давайте отойдем на пару метров…

Предложению возражать никто не стал. К тому времени космолет с ушедшим отрядом начал взлетать, натужный рев двигателей заглушил слова. Когда он оторвался от земли, рев перешел на тихое гортанное рычание.

– Лиам прав, здесь все не так, – сказал я. – Не то небо, не тот воздух, непонятное время суток, да и планета не та. Каждый из нас должен сейчас находиться на своей. Так и будем стоять здесь до наступления ночи?

Не знал, сколько длились сумерки на Венере до нашего прибытия, но обычно переход между днем и ночью занимал несколько земных дней. Венерианский день составлял почти два земных месяца, и ночь столько же.

– Я устал, и хочу пить, – пожаловался Джиан.

– Мне кажется, о нас забыли, – пожаловался Лиам.

– Не волнуйтесь, о нас никто не забыл, – ответил Томаш. – У красной машины много дерьма за пазухой и с памятью у нее просто отлично. Но если хотите, можете попробовать дать деру. Встретят нас, конечно, пораньше, но, боюсь, это никому не понравится.

Держаться Томаша было в какой-то степени полезно, он обладал информацией, хоть и выдавал ту с большой неохотой. В основном, когда хотел показать свое превосходство. Всегда, когда хотел показать свое превосходство. «Я тут самый бывалый», – говорил он всем своим видом и вел себя так, чтобы никто об этом не забыл. Однако, о венерианском прошлом, в котором участвовал в каких-то сражениях, он так и не рассказал.

– Я думал, нас отдадут под юрисдикцию Конфедерации, а не Марса, – подал голос высокий, плечистый и толстый человек с очками на пол-лица, которого забыли вместе с нами. Он то и дело тыкал указательным пальцем в переносицу, возвращая очки на место. Интересно, почему не сделал генетическую коррекцию зрения?

– А сам-то ты откуда? – скрипнул Томаш.

– С Земли. Потом меня посадили в космолет с красными звездами, но я думал, что это всего лишь транспорт, – нахмурился толстый.

– С чего это? – хохотнул Томаш.

– Потому что они не имеют права менять юридический ареал. Это незаконно, – он снова поправил очки. – Так же меня держали в полной безвестности до самой высадки. Это тоже незаконно.

Так вот оно что. Законник и, наверняка, поборник гуманизма. Такие стояли в первых рядах тех, кто меня не слышал. На самом деле они любили слушать только себя и обижались, когда им предлагали послушать что-то другое. Нечестная игра. Почему все слушали только их? Почему не меня? Что в моих словах такого, во что невозможно было поверить?

Наверное, у них были лучшие пиарщики. Думается, жертвенники воспринимаются весомей, чем наркоман в леопардовом пальто. Нужно будет все-таки уволить стилиста.

Добровольный отказ от медицины впечатлил землян. «Наше тело страдает вместе с попираемым «Венетом»! Его боль – наша боль!» А в итоге у толстяка огромные линзы на морде. Удивительно, что он не избавился и от них. Но, видимо, борьба за общее дело нуждалась в кое-каком зрении.

Случалось, что слишком активных законников посылали на «спасение аналогичного вида», и они были вынуждены воевать за человечество. Да уж, с первой атакой «Венета» приоритеты Земли быстро поменялись. Иногда она предпочитала отдавать таких на растерзание Марсу, и тогда они уже воевали во имя светлого будущего. Так было проще всего избавиться от громких глоток и избежать общественного резонанса, я же называл это сакральной жертвой. Все, что попадало в руки красной машины перемалывалось без остатка, и никто не мог возразить ей. Да никто и не пытался. Земная Конфедерация умывала руки, рисуя Марс в красно-черных тонах, и он не был против ее подарков. А на репутацию ему было плевать. Светлое будущее… в последнее время эти два слова звучали так часто, что я и сам почти узрел его, вглядываясь в черное небо Венеры.

– Знаешь, приятель, – Томаш почавкал чем-то во рту, надеюсь, не собственными зубами. – Все мы здесь по ошибке… как бы случайно. Я про то, что запихнули нас сюда именно от Марса. Так уж получилось, что тот, кого я кокнул, оказался заядлым комунякой. Его дружкам не понравилось, что я сокращаю их популяцию на Земле. Они как бы это сказать… землю роют носом, чтобы в Конфедерации их было как можно больше. А я пришел и сократил их на одну единицу. На его месте мог быть кто угодно, скажем так, ненавистный ими капиталист, и мне ровным счетом ничего бы не было… но сдох именно этот. Зрячий просто попал под горячую руку, потому что дурак, хоть глаза у него и не на заднице. Этот малый, – Томаш кинул на Джиана, – тоже попал под горячую руку, потому что дурак, но глаза у него все-таки на жопе. Неблагополучные члены общества! Наш Робин-гуд, скорее всего, тоже взял у того, у кого брать было не нужно. – Лиам согласно кивнул, – А вот от тебя, дружок, – Томаш ткнул жилистым пальцем в грудь толстяку. – От тебя избавились совершенно сознательно. Ты единственный, кто оказался здесь не случайно.

– Но… но почему я? – обескураженно спросил дородный парень, – Я же не сделал ничего. Не убил никого, и не ограбил. У меня два высших образования, я владею профессиональными навыками и без помощи нейросети. Это ценилось во все времена, а сейчас особенно. Я точно не отношусь к неблагополучным членам общества.

– Уверен, ты добрый парень, – причмокнул Томаш. – Но так уж вышло, что Марсу нужно больше всего.

– Что это значит?

– Что Марс давно пытается лоббировать здесь свои интересы. Им нужна Венера, поэтому они посылают столько добровольцев, сколько в их силах, – ответил я ему, ведь Томаш сказал, что я зрячий, и сейчас я видел совершенно четко. – Не гнушаются никем, даже нами. Главное, чтобы на наших плечах были красные звезды. Таких как ты я называю фениксами, полыхающими во имя великой цели. Если честно, понятия не имею, какой. Конфедерация тебя отдала совершенно сознательно, и, наверняка, они о чем-то договорились. Вряд ли мы узнаем, о чем. Земля прекрасно находит общий язык с красной планетой, если ей это выгодно. Красная планета… черт, с таким названием она была обречена стать коммунистической еще до колонизации.

– Уверен, вы слишком сгущаете краски, – толстяк подкинул дужку очков на переносицу. – Все это досадное недоразумение. В конце концов, я – ценный специалист и всячески против войны. Повторюсь, никого не убил и не ограбил. Когда мы доберемся до точки нашего назначения, я обязательно подниму этот вопрос.

– А тебе что, не сказали куда везут и за что? – склонив голову, сощурил правый глаз Томаш, будто ему слепило глаза. На небе не было и намека на солнце.

– Говорю же, это ужасное недоразумение, – вздохнул толстяк. – Я просто завтракал в одном из кафе в обеденный перерыв, внутрь вошли люди в погонах и меня попросили пройти с ними. Я прошел, а меня повезли прямиком в космодром. Я даже не успел ничего спросить и не потребовал себе адвоката. Право… не знаю, нужен ли он вообще. Мне кажется, в полиции что-то напутали.

– Это не полиция, а гребаные военные, – покачал головой Томаш, – Ты же заливал там что-то про ареал. Я думал ты знаешь, за что.

– Что бы не совершил гражданин Земли, он остается в ее юрисдикции. Даже если я…

Томаш его не дослушал, разразившись скрипучим драконьим хохотом. Я скривился, не в силах слушать их рев.

– Раз уж на то пошло… – обескураженно произнёс толстяк, вежливо подождав, пока Томаш отсмеется. – Давайте хотя бы познакомимся.

Не важно, сколько толстяк имел высших образований и как сильно ратовал за мир во всем мире. Главное, что он был большим и плечистым и «Венету» в него было проще всего попасть. Я скептично оценил его габариты, прикидывая, куда вонзится первая пуля. Я так и не смог простить ему, что он меня не слушал.

– Давайте, – спрятал руки в карманы, и сплюнул бы на бетон, но Томаш опять меня опередил. – Я – наркоман, тот, что с драконами – убийца, парень с плохим желудком – вор, вот этот взламывал банки, – Лиам с улыбкой поднял руку, отметившись в очередной раз. – Был еще мертвец, но он улетел вместе с кораблем. С удовольствуем узнаю ваши имена после того, как мы переживем этот день.

– А ты мне нравишься, зрячий! – оскалился желтыми зубами Томаш, размашисто опустив руку на мое плечо. – Обещаю не пускать твое длинное тельце впереди себя.

Толстяк раскрыл рот, чтобы сказать еще что-нибудь гуманное, но его опередил Джиан:

– Смотрите! Это не за нами? – он так обрадовался, будто нас должны были отвезти на званый обед.

У шестого транспортника, выглядевшего совсем неважно, отвалился задний шлюз. Оттуда выбежал человек в форме серого цвета, как и все вокруг. Вероятно, у окружающих предметов имелись свои оттенки, но все они были окрашены в цвет сумерек. Человек махнул нам, и мы двинулись в его сторону. Издали мелькнула голубая панель голограммы. Как хорошо. Голубой и яркий, с белесым оттенком, он выскакивал из сумерек отголоском прошлого. Прошлого, в котором были самые разные цвета и настоящие стейки.

Голубой приближался, и человек тоже. Он держал в руках блокнот, который и светился таким теплым светом. «Нас назовут по имени», – мелькнуло в голове, и я улыбнулся.

Когда Томаш полетел на землю, я не раздумывая полетел вслед за ним. Повторить за бывалым, где бы он ни бывал, показалось хорошей идеей. В мое лицо кинулся асфальт, только через мгновение я услышал оглушительный грохот, когда в сером небе расцвел оранжевый взрыв. Из пламени брызнули черные клубы дыма и металл. В огонь скользнуло еще несколько полосок – тонких, белесых, едва уловимых глазом, и тихих, словно они не касались воздуха. Что это? Выстрелы невидимого врага? Когда взрыв поглотил транспортник с ушедшим батальоном, небо швырнуло вниз куски раскаленного железа.