Крепкая Элья
Старый рыцарь
– Зачем он тебе?
– Он взял мое. Я хочу это вернуть. Но если он отдал украденное, ты сам вернешь мне это.
– Ха! Вот это? – парень отцепил с бедра знакомую перевязь, вытянув вперед руку, – Неужто ты приперся сюда ради веревки, сир? Или Дуг стянул что-то более ценное?
Значит, Дуг. Скорее всего, сокращенное от Дугмара или Дугласа. Впрочем, сейчас это было не важно.
– Нет, я пришел сюда не ради веревки.
– Это все, что он мне отдал.
На кону стояло слишком многое, чтобы заводила решился заигрывать. Напыщенная, беспечная наглость была слишком напыщенна и беспечна, чтобы сойти за правду. Десяток пар глаз, устремленные на главаря, не оставляли ему выбора.
Значит, Дуг все-таки оставил себе. Что ж, каждый хоть раз пытался присвоить то, что стянул незаметно от остальных.
– Стоит ли ваше добро вести о нахождении одного мальчишки? Я не сделаю ему ничего плохого. Только возьму свое.
Смерив Фолкмара презрительным взглядом, старший, видимо, гадал, сколько мечей потащится за странным стариком в их ночлежки. То, что одолеть они его не смогут, он уже давно понял.
Какой-то пес попытался напасть на зазевавшегося мальчика, но в него полетел камень. Выронив из рук тряпичную игрушку, мальчик весен семи вскарабкался на Брюзгу. Взгляд, полный печали, упал на потертого зайца без одного уха. Когда собаки начали драть игрушку, мальчишка спрятал лицо за влажный мох на пузе Брюзги. Наверняка, глаза его увлажнились так же, как этот мох.
– Дуг там, где блестит море, – главарь нагло ухмыльнулся уголком рта. – Он всегда идет туда, когда получает по шее.
Не сказав ни слова, Фолкмар развернул коня.
– Эй, дядя! – окликнул его главарь. – Когда найдете этого проныру, передайте, что жадность – самый худший из пороков.
Не пришлось даже пришпоривать налитые бока, чтобы Чемпион пустился в галоп. Он был рад расстаться с псами. Оставив в покое разодранную игрушку, собаки помчались за смоляным хвостом. Фолкмар услышал протяжный свист у себя за спиной. И все-таки пришпорил коня. Он должен был оказаться там, где блестит море раньше, чем они настигнут Дуга.
Глава 3. Там, где блестит море
Говорят, оно начало блестеть после великих Перемен. Когда жар далекого вулкана заставил кипеть море, когда дракон проснулся в вулкане, изрыгая лаву и огонь, когда с неба падал пепел, поглотив солнце на долгих три весны. Морские недра дрожали от взмаха драконьих крыльев, суша – от страха перед гневом Отца Огня. Тогда дно у южных скал покрылось блеском. Искатели жемчуга говорили, что дно стало бархатным и мягким, словно перина. Руки по локти утопали в мерцающем песке, так и не достигая дна, волны бились о скалы, о стены разрушенного замка, и блеск тянулся к поверхности. Играя лучами солнца, он одевал море в блестящие одежды. Так, что слепило глаза.
Дальнозоркий взгляд сразу уловил серое пятно на фоне белесых стен. На месте старого замка громоздились руины. От длинной старой стены, защищавшей город с юга до того, как часть скалы провалилась в море, остались лишь глыбы белого, словно снег, камня. Фолкмар остановился. В любой момент он был готов пришпорить коня, но пятно почему-то никуда не двинулось. Странно, ведь его уже давно заметили.
– Расскажешь, за что тебе надавали тумаков?
Чемпион недовольно заржал, отвернувшись от моря. Блеск кольнул глаза, он не был особым ценителем напыщенной яркости.
Вытерев сопливый нос, Дуг отвернулся, но мерцание моря успело выдать слезы на его щеках:
– Они обижали Томми.
Фолкмар успокоил коня.
– Почему не бежишь?
– Куда? – шмыгнул носом Дуг, – Если вы меня нашли, то и они найдут тоже.
– А ты смышленый.
Свесив босые ноги, мальчишка сидел на сточенной морскими ветрами глыбе. Через десяток футов вниз падал обрыв, из моря торчали сияющие острия скал. По легендам на них взбирались сирены, чтобы петь погребальные песни утонувшим морякам.
– Отдай то, что взял, и я уйду.
– Это мое.
– Нет, это не твое, – нахмурился Фолкмар, – И не мое тоже. Деньги принадлежат Отверженному.
– Я их взял, – мальчишка спрыгнул с глыбы, – Они мои! У каждого что-то есть, теперь и у меня тоже. Нужно следить за своим добром.
Кроме слез на щеках виднелись пара ссадин и добротный синяк под левым глазом. Дуг выглядел обиженным.
«Обидеться на то, что тебя поймали за руку, так могут только мальчишки с Псового переулка. Неужели он решил уговорить меня оставить кошелек ему? Какой же он балбес».
– Я мог бы разрубить тебя надвое, да не хочу. Видимо, ты получишь по шее еще раз.
Дуг оглядел рыцаря с ног до головы: ржавый доспех, седая борода, дряхлая шея упирается в воротник. Наверняка потому, что этот длинный старик сгорблен. Он не пробежит и сотни футов.
– У тебя болят колени, – сказал Дуг, отскочив на шаг назад, – Я знаю, как болят колени. Ты не сможешь догнать меня!
– Может, и не смогу, а вот мой конь затопчет тебя насмерть. Или я перерублю тебя надвое в галопе, я уже почти передумал.
Оглянувшись, Дуг примерил, сколько бежать до ближайшей скалы. Даже если он будет бежать очень быстро, Чемпион нагонит его. Издалека вдруг послышался лай собак. Его сразу унес ветер.
– Вы притащили за собой псов? – с подозрением спросил Дуг.
– Не тех, о которых ты подумал. Чемпион скакал быстро. Лохматые отстали на выезде из переулка, – Фолкмар огляделся. Так и есть: парочка вывалянных в рыжем песке кобелей лениво трусили между белых камней. Обнюхав, они разочарованно пометили их. Здесь не было и крупинки коралловых останков. – А вот другие, наверное, уже прячутся в скалах. Здесь есть короткая дорога?
– Твердостенье обвалилось прошлой весной.
– Понятно… свистнуть можешь?
Сам-то Фолкмар не имел двух передних зубов и быть громким у него уже давно не получалось.
– Зачем? Давайте мне по шее и уходите, кошелек я вам все равно не отдам.
Босые ноги, грубая рубаха, веревка, притворившаяся поясом… Интересно, куда он мог положить кошель? В руках-то у Дуга ничего не было. Неужто запихал за пазуху? Веревочные пояса очень ненадежны, эдак он мог бежать и все выронить. Балбес.
– Не отдашь мне – отдашь им. Для тебя невелика разница, – ответил рыцарь, вложив два пальца в рот, но воздух глухо прошипел между зубов и заглох, – Адова дюжина… Эй, там! – псы завыли. – Выходи из скал!
Победив ветер, послышался громкий, пронзительный свист. Он прошелся по скалам, поймав эхо. Дуг сделал это умело. Признаться, в его годы Фолкмар так не мог. Научился свистеть он только к пятнадцати и при этом искусал пальцы почти до костей.
Сначала показался старший. Показав острый нос из-за камней, он ловко прошмыгнул вниз. За ним показались остальные. Похожая на мелких блошек, ребятня разрозненно заскакала по крутым белым скалам. К тому времени, как главарь двинулся вперед, она уже собралась у него за спиной, словно притянутая невидимыми цепями. Старший шел походкой важной и нарочито беспечной, вновь накормив руками карманы. Карманы в штанах – признак превосходства, который никто не оспаривал.
– Опять шумишь, дядя, – паренек сплюнул в жесткую траву, не вынимая рук из штанов. – А ты быстрый, значит, все-таки местный… Нашел, что искал? Так иди своей дорогой.
– А чего ты такой дерзкий, малец? Неужто стали не пробовал ни разу? – десяток пар глаз так и не растерял своего любопытства. Парочка ребятишек снова заползла на глыбы, умостившись на корточках, словно горгульи. – Для тебя я все еще сир. К рыцарю нужно обращаться с почтением. Раз уж король не научил тебя вежливости, я, так уж и быть, сделаю это за него.
Ухмылка не спала с лица парня, но взгляд его выдавал настороженность. Старость незваного гостя придавала уверенности, но не настолько, чтобы лишить разума. Он прикидывал, в какой момент следует сделать шаг назад.
– Это наши дела. Только мы и Дуг. Мы вправо, ты влево. Или рыцарь из тех, кого радует вид крови на его мече?
– Каждого воина радует вид крови на его мече. Да и не любитель я ходить налево. Это путь трусов.
Левый путь – путь трусов, поговорка, ходившая с полвека назад. Паренек не мог этого знать, но юность была только его промахом. Он уже достаточно поиграл присущей ей наглостью, словно непонятливый кот, рвущийся в бочку с рыбой. Будь на месте Фолкмара любой другой, Псовый переулок похоронил бы дюжину своих щенков еще к обеду.
«Слишком гибкое сердце для старика. Твои колени давно скрипят, как несмазанная шестерёнка, а оно гнется, как только подует ветер», – говорил Ницель всегда, как только они напивались вусмерть.
– Томми, где твоя игрушка? – нарушил молчание Дуг, глядя на сопливого мальчишку за спиной старшего. В руках у него ничего не было, но он прижал их к груди, будто держал что-то. Так привычно, будто и не замечал пропажи, – Они отобрали ее? Курт, ты все-таки отобрал ее, да?!
– Это сделали псы, – ответил Курт, – Мы лишь не стали мешать. Ему уже семь. Пора взрослеть. Слышишь, Дуг? Пора взрослеть!
Бледный и остроносый, словно рыба, главарь двинулся вперед. Горгульи спрыгнули с насиженных мест, окружая Дуга. Тот выставил кулаки вперед, готовясь обороняться.
– Я не хотел, Курт, я честно не хотел! – закричал Дуг.
Сквозь шепот ветра послышалось шуршание меча, вынимаемого из ножен.
– Назад, – громко произнес Фолкмар, преграждая путь Курту, – Если мои слова не научили вас вежливости, значит, научит сталь.
Отразив блеск моря, сточенный клинок вспыхнул мириадами слепящих искр. Они скользнули по лезвию, обратив железо в хрусталь. На одежде ребятни заиграли солнечные зайчики. В воздухе послышался свист разрезанного бриза. Неосторожный выпад в сторону Дуга мальчишке в черных штанах стоил не только пояса, но и правого рукава. Тот вскричал, схватившись за рану на ладони. Не слишком глубокую… и все же, слишком гибкое у меня сердце, подумал Фолкмар.
Он повернулся к Курту и прочитал страх в его глазах.
– Кто он тебе? – огрызнулся парень, дав знак остальным отойти подальше.
Однажды ему повезло попасть на торговый корабль с сиром Борелли. Когда ты растешь среди низких южан, высокий рост может дать тебе билет в лучшую жизнь. Как только Фолкмару исполнилось семь, из маленького, юркого мальчишки он начал превращаться в долговязого юношу, и перестал помещаться в узких гротах. Но поместился в месте получше. Много лет он охранял корабли, познавая рыцарское искусство. Дугу вряд ли так повезет. Он не вымахает даже до его груди.
– Он мой оруженосец. Теперь я за него в ответе. Тронете его – отведаете стали, – ответил Фолкмар, целясь острием в грудь задиристому Курту, – Поберегите руки, ведь это все, что у вас есть.
– Дуг, это правда? – голосом тихим, словно шелест травы, спросил Томми.
Повернувшись, Фолкмар взглянул на Дуга. И все-таки было в его взгляде еще что-то, помимо хитрости.
– Если тебя не убьют за эти монеты сейчас, сделают это позже, – сказал он испуганному мальчишке, – Когда будешь взрослый, ведь сердобольная королева уже не пожалеет тебя. Городская стража перестанет цацкаться, отрубит и руки, и ноги, и еще какие-нибудь конечности, за все годы своего большого терпения. Так что выбирай.
Раздумывал Дуг не долго.
– Да, я оруженосец этого сира, – сказал мальчишка и задрал голову, – Сир, как вас зовут?
– Фолкмар Упрямый, – ответил старик.
– Значит, вот оно как, – холодно произнес Курт, бесстрашно вонзив руки в карманы, – Спер кошелек, закрысил его от самых близких, а теперь плюешь на нас, как только нарисовалось теплое местечко?! Забыл, сколько я для тебя сделал? Ну ты и проныра, Дуг, – он запрокинул голову, издав твердый, пронзительный свист. Мальчишки, словно бисер, собрались вокруг главаря, который уже пятился прочь, – Предатель. Надо было тебе оторвать голову, а не уши. Не появляйся на нашем пути. Никогда, понял?!
Глядя им в спины, Дуг улыбался.
«Тебе еще будет грустно, мальчик, ты еще будешь сильно скучать. Ненавидеть эти улицы, эти тумаки, псов и этот голод, ненавидеть и скучать до боли под ребрами».
– Я буду скучать только по Томми, – будто прочитав мысли рыцаря, сказал Дуг, – Мы же вернемся сюда за Томми?
– Может, когда-нибудь, – старик навис сверху, протянув ладонь в кольчужной перчатке, – Раз уж ты теперь мой оруженосец, должен придерживаться правил. Первое – не воровать у своего сьера. Отдай что взял.
– Вы сделали это ради денег? – нахмурился Дуг.
– Вы сделали это ради денег, сьер, – поправил его Фолкмар, – Нет, не из-за денег. Брать к себе в оруженосцы ради мешка серебряников? Хех…Ты обойдешься мне гораздо дороже. Я мог бы забрать кошель и без таких подвигов.
– Так теперь я и вправду оруженосец, сир?
– Обращайся ко мне сьер, а не сир. У меня ведь нет ни земли, ни высокого титула.
Запустив руку за ворот, Дуг пошарил за пазухой. Ему пришлось пару раз подпрыгнуть, чтобы мешочек с деньгами попался ему в руки. Он протянул его Фолкмару.
– Я сказал слово, – ответил рыцарь, забирая кошель, – Кроме ветра его услышали еще двадцать ушей. Но если бы услышали только мои, я все равно бы не отказался. Потому что это слово рыцаря. Пошли.
Все это время Чемпион рыл копытом землю. Здесь она была рыхлой и податливой. Он не был зол, просто любил коренья. Фолкмар поправил на седле Ницеля, отметив, что тот держится молодцом.
– Фу! – Дуг отскочил на шаг назад, увидев бездыханное тело, тощее, словно жердь.
– Кстати, как тебя зовут? – вдруг вспомнил Фолкмар, – Я про полное имя.
– Дуглас…
– Без фамилии и прозвища?
– Да, просто имя.
– Значит, Дуглас, – кивнул Фолкмар, – А это Ницель. Тебе повезло познакомиться с моим прошлым слугой. К сожалению, он не совсем жив. Мы похороним его, но позже. Сейчас я бы хотел выпить.
– Не лучше ли будет сначала похоронить его, а потом искать кабак?
– Искать кабак не надо, я знаю дорогу. А чтобы похоронить его, нужны крепкие кости. Прости уж, тебе я это не доверю, и никому не доверю. Вот только колени и кисти у меня болят, поэтому сначала их нужно хорошенько смазать. Думаю, кружечка пива меня вполне устроит.
– Но у вас нет ни мула, ни какой-нибудь другой клячи. Я пойду рядом?
– Нет, ты поедешь со мной. Садись.
– Я не сяду туда, там мертвец!
– А по шее? Хорошо, садись сзади. Все равно эту вонь могу выдержать только я.
Они отправились обратно в город. Дуглас сел позади, обхватив его руками. Может, они успеют еще и перекусить. Кто бы мог подумать, что этот обед он будет делить уже совсем с другим помощником? Фолкмару стало интересно, успели ли установить статую у таверны, где так вкусно пахло гуляшом. И все-таки слишком маленькую крынку молока держала в руках та молочница.
Глава 4. Таверна
Статуя стояла у входа как надо. Каменщиков нигде рядом не было. Что она здесь делает, Фолкмар решительно не понимал. Нередко местные пьяницы поднимали бокалы за прелести прекрасных дам. За все прелести всех дам сразу. Однако, по обыкновению своему, на выходе из таверны они теряли способность различать прекрасное. Им бы дойти до постели, не упав в грязь лицом. Вряд ли за тридцать весен поменялось что-либо, вряд ли поменяется и еще через тридцать весен.
– Жди здесь. Смотри, чтобы никто не приставал к Ницелю, – говорил Фолкмар, привязывая скакуна на заднем дворе таверны. Здесь остановилось еще с дюжину странников. Кони лениво трясли мордами, отгоняя мух, – Вернусь, вынесу тебе похлебку. Ел сегодня?
– Я и вчера ничего не ел, – ответил Дуг и Фолкмар прочитал страх в его глазах. Паренек боялся, что он бросит его. Что ж, это правильно. Нельзя доверять первому встречному, даже если он дал слова рыцаря. – Мне просто стоять тут? А если спросят, почему здесь мертвец? – Дуг перешел почти на шепот, – В Аоэстреде нельзя ходить с покойниками по улицам. Недавно мы нашли дохлого бобра в блошиной заводи, и клирики отлупили нас за это.
– Так надо было положить его в гроб, – ответил Фолкмар.
– Гроб для бобра? Мы хотели его съесть.
– Нельзя есть дохлых животных, можно умереть от поноса.
Выудив шерстяную накидку из походной сумы на крупе Чемпиона, Фолкмар накинул ее на Ницеля. Теперь выглядело вполне сносно.
– Если выварить мясо в морской воде, поноса не будет. Только получается очень солоно, – босые ноги Дуга утопали в весенней грязи, вымешанной копытами лошадей. И все же не уберечь ему лишний серебряник, вздохнул Фолкмар, покупать сапоги все же придется.
– Если спросят, что под накидкой, скажи, он только что выполз из таверны и сильно притомился. И никуда я не денусь, я ведь оставляю тебе Чемпиона, – ответил рыцарь, проверяя крепление седла, – Эй! Парень! Ты конюх? Налей-ка моему коню чистой воды и насыпь овса. Держи! Как вернусь, получишь еще парочку.
Поймав медяк, толстощекий юноша привычно кивнул. Затем засунул монету за пазуху, отер руки о засаленный передник и продолжил заниматься привычным делом – натирать щеткой круглые крупы.
Уходя, Фолкмар чувствовал тревожный взгляд себе в спину.
Внутри таверны царил привычный полумрак. Еще снаружи Фолкмар заметил, что у нее появилась новая крыша, и она стала вроде как больше. Кое-где потолстели бревна, грубо отесанные столы теперь были сделаны из каменной лиственницы, взамен прошлых дубовых. На окнах пестрели витражи. Дневной свет пробивался в окна, и разноцветные стекляшки отражались размытыми пятнами на полу и стенах. Выглядело это совсем странно. Удивительно, что Фолкмар не заметил их снаружи.
До слуха донеслись звуки музыки. Кто-то лениво потренькал на лютне, начал петь тонким голосом. В нос ударил дурманящий запах говяжьего гуляша и свежего пшеничного пива.
– Две кружки пива и порцию похлебки с мясом, и мяса побольше, – Фолкмар не стал выбирать стол, пройдясь прямо до бочек.
Торча вверх пятой точкой, внизу копошилась какая-то толстая баба. Фолкмар понял это по обширной белой юбке, смахивающей на корабельный парус.
– Ха-ха! Фолкмар! – зашлась смехом женщина, как только показала свое раскрасневшееся лицо. Перевалившись рыхлым телом через стойку, она начала теребить рыцаря за бородатые щеки, словно ребенка, – Думаешь, не узнала тебя? Такая же старая бородатая рожа. Какими судьбами? Ты же помереть собирался, разве нет?
– Собирался, да пока не свезло, – сконфузился Фолкмар.
За минувшее время Хельга сильно изменилась. Когда он поселился у них в таверне, ей исполнилось всего пятнадцать. Целых пять весен он работал у них охранником, что было унизительно для рыцаря. Но тогда ему перевалило за шестьдесят и выбирать не приходилось. Когда он покидал таверну, Хельга уже выскочила замуж и обзавелась дитем – полнощеким капризным сынишкой, тянувшим ручки к флейтам и женским кружевным юбкам. Тогда она была тоненькой бойкой девчонкой, а теперь упирала в широкие бока большие белые руки.
– Куда путь держишь и как жил все это время? – Хельга отерла влажные руки. Отодвинула ведро с водой, чтобы не путалось под ногами и поставила перед Фолкмаром большую кружку пива.
– Еду туда же, куда и все. Под гору Перемен, на турнир. – Не стал Фолкмар рассказывать, что просиживал штаны в другой таверне, на окраине Дальних Рубежей. Больше никуда его и не брали. А в таверны принимали либо из жалости, либо из хвастовства. Мало кто мог позволить себя целого рыцаря, или даже половину. Совсем не потому, что стоили они дорого. Настоящий рыцарь не пойдет бить пьяные рожи, чтобы заработать на кусок хлеба. Даже межевые не опускались до такого. Уж лучше они подадутся в разбой, ежели совсем туго.
В последнее время Фолкмара не брали уже и в таверны. Слишком стар он был и немощен.
– На турнир? – прыснула розовощекая Хельга, – А не порубят ли тебя там на куски?
– Может, и порубят. Как мне узнать, если не попробую?
Хельга зашлась заливистым смехом. Закинув на плечо полотенце, она поставила перед ним еще одну кружку пива.
– Так уж и быть, по старому знакомству пиво по прошлой цене, – сказала Хельга.
– Но тогда было дороже, – удивился Фолкмар. Хельгу хоть и вздуло, что настоявшееся тесто, но она ничуть не изменилась. Все такая же добрая, пронырливая баба.
– Значит, прошелся уже по кабакам, а ко мне не заглянул, – укоризненно покачала тяжелой головой хозяйка таверны, – Да, сейчас много кто разливает, потому и дешевле.
– Вышел Торвальд в моорее… в море бушующее, в море пенистое… Взял горпун и меч, горпун и мееч… – затянул тонкий мелодичный голосок позади. Фолкмар обернулся.
Таверна как всегда была набита битком, несмотря на то, что солнце даже не клонилось к вечеру. Здесь отдыхали и солдаты, и путники, и местные пьяницы, и просто захожие, позарившиеся на запах вкусного гуляша. Аоэстред – большая столица. Сколько бы здесь не разливали, всегда будет мало.
У дальней стены широкого зала поставили небольшую сцену. На ней стояла деревянная рамка, закрытая синей тканью. Видимо, для кукольного представления. Но сейчас представления не было. В свете толстых свечей сидела девушка на высоком деревянном стуле с расписной лютней в руках. Одета она была пестро, в мужскую одежду. На голове у нее сидела шляпа с большим страусиным пером. Трубадурша тянула балладу.
– Это все мой Тодрик, – отвлекла Хельга от мелодичного голоса, – Муж-то у меня почил пару весен назад.
– Рубек умер? Сочувствую, – изъявил вежливость Фолкмар, хотя на самом деле завидовал ему.
– Его унесла весенняя хворь. С тех пор Тодрик тащит в таверну все, что ни попадя. Статую эту, еще с прошлого лета пригрел кукольников толпу. Окна выкрасил во что-то срамное. Глядишь, принесет какую-нибудь деревянную рыбу с титьками. Вчера уже договаривался с моряками за бочку вина, еле углядела. Смотри. Вон он там, стоит. Вымахал, да?
Тодрик действительно вымахал. Фолкмар помнил его мальчишкой весен четырех, а теперь в тени таверны стоял грузный бородатый мужчина в шитой рубахе и шелковых красных шароварах. В руках он держал резную трость, выдающееся пузо удерживал шелковый кушак. Тодрик довольно взирал на сцену, вальяжно отплясывая левой пяткой.
– Хватит уже про этого Торвальда, и так ясно, что убьёт он эту ящерицу! – крикнул кто-то из глубины таверны.
– Да! Каждый день одно и то же, давай что-нибудь новое! – поддержали его нетрезво.
– Ишь ты, другое им подавай, – проворчала Хельга, натирая полотенцем и без того чистую столешницу, – Раньше пили, морды друг другу били вот и вся потеха. Теперь и песня не та, и ноты не тянет, – Хельга понизила голос, – Скоро начнут замечать, что я им вино разбавляю.
– Ты разбавляешь, когда они совсем пьяны, – так же тихо ответил Фолкмар, – Но тогда уже совсем нет разницы. Хмельная голова перед сном не трезвеет.
– Да она всегда разбавляет, – громко пробасил кто-то из-за спины, а Хельга закатила глаза, – Не верьте ей, обманывает, гадюка!
– Слышал? Вот и жди от них благодарности.
Тодрик подошел к девушке. Пока он шептал ей что-то на ухо, завсегдатаи обсуждали Торвальда. Купец в длинном шерстяном халате сказал, что этих ящериц наловил в молодости столько, что можно солить в бочке. Только почему-то никто о нем не поет и баллады не слагает. Невысокий солдат в походной кольчуге добавил, что, видимо, ему и девки не дают, раз после стольких ящериц он так и не женился. Под дружный хохот таверны откинулась синяя ткань кукольного театра.
Девушка переместила стул к краю сцены, чтобы все увидели представление.
– Давай, Крепкая Элья! – поддержал ее невысокий солдат, – Спой покрепче, да чтоб не как эта моча, что Хельга по ночам подает!
– Аааа…. Аааа… вначале была тьмааа, – затянула девушка, а в театре закружили деревянные звезды, – Тьма вспыхнула, вспыхнула она… и в небе заплясали звезды, заплясали, пели, танцевали… все двенадцать заплясали… И Мать, и Жница, по небу скачущий Гонец… ай яй яй, скачущий на Жеребце Гонец… – на темно-синем тряпичном фоне стройным рядом шагали друг за другом звезды, но потом заняли привычные места на небе. Созвездие Жеребца пестрело серебряной звездой копыт, красной в груди, заменяющей сердце, синими на спине и хвосте, и яркой зеленой в глазницах, – Стоило копытами блеснуть, и вот, на небе Млечный Путь, ай яй яй, на небе Млечный Путь… Дева сшила небо-полотно, покрыто звездами оно… с тех пор покрыто звездами оно…
– Питались они нектаром Солнца, пили родники Луны у себя в чертогах и смотрели вниз на людей, – послышался мужской голос за кукольной ширмой. Бренькая на лютне, Крепкая Элья притихла, давая сказителю слово, – Но это рассказ совсем не о сытой жизни Богов, – звезды замерли и из созвездия исчезли три зведы: зеленая, красная и серебряная, – А вот о них! – На синее полотно выскочили три куклы. Одна со шитом и деревянным мечом, похожим на маленькую спичку, другая вся в черных одеждах и с зелеными пуговицами вместо глаз, и третья – в красной рубахе и с седой длинной бородой, – в зале послышалось оханье, так неожиданно куклы выскочили к зрителям, – Знаете их? Эти трое навели шороху на небе и земле!
В зале послышались смешки.
– Шороху на небе и земле, война на небе и земле, – пропела Элья, – Воин, Безумный и Мудрец, ай яй яй, Безумный и Мудрец…
Красная кукла перевалилась через деревянную рамку ширмы, посмотрев на затоптанную сцену, но потом перевела взгляд вглубь таверны.
– Квасите, бездельники? – спросил бородатый Мудрец в красных одеждах голосом надутым и строгим, – Вы делаете это неправильно. Я научу, как нужно!
На этот раз смех уверенно прошелся по головам.
Кукла в красном сделала большой прыжок на сцене и приземлилась на деревянную землю, тут же выросшую под ней. Вокруг высились фанерные деревья, под ними росли выкрашенные в коричневое грибы. Кукла шла и шла, а позади мелькали соломенные дома, трава и зеленые ели.
– И вот Мудрец покинул небо, чтоб дать народу хлеба, – пела Элья под бодрый шаг куклы, – Хлеба и огня, разум, имена… Да-да, снова имена… Сердце он с собой принес, что с Жеребца в себе унес, ооо… сердце с неба он принес…
– С тех пор стали строиться города, по морю начали ходить корабли, – произнес голос за ширмой, а по синему деревянному морю проплыл не менее деревянный корабль, – Еда вариться в котлах, сталь коваться в кузницах, бабы стали брюхатиться быстрее, – за пузатой пастушкой погнался какой-то мужичек без штанов и в одной шерстяной шляпе, а та спрятала вышитые румянцем щеки в тряпичные ладони на палках, – Ой, а в этом, кажется, виноват совсем не Мудрец!
Пока пропойцы занимали свои глотки хохотом, у Фолкмара болели его старые колени. Кроме коленей болели так же и старые раны, и шрамы от этих ран тоже. В кишках засело, он подозревал, острие стрелы, которое все время упиралось в бок. Со временем оно, видимо, сточилось или ему просто надоело одно и то же, и он ощущал колкость только когда чихал. Иногда Фолкмар ловил себя на мысли, что не любит чихать. Он столько раз умирал и воскресал, что уже потерял счет. Каждый раз смерть оставляла на его теле какой-нибудь шрам, а что еще хуже – воспоминание. От одного он отходил быстро, вставая почти сразу, от другого оправлялся долго, тяжело, проклиная все на свете. Особенно ту куклу в черном с зелеными пуговицами вместо глаз, которая и была повинна в его страданиях. Это она сделала так, чтобы, умирая, он каждый раз вставал. Иной раз он помрет совсем невинно, от старости, дряхлые кишки даже никто не пронзит копьем, глотка не захлебнется в соленой морской воде, но с утра он опять откроет глаза. Как же Фолкмар мечтал умереть навсегда, никогда больше не вставая. Тогда закончится эта бесконечная боль, он перестанет чувствовать свои раны, у него больше не будут ныть колени, ломить шею при первых же признаках грозы. В конце концов, кишки не захотят покинуть его каждый раз, когда он соберется гадить.
Свои раны он скрывал от всех, кроме Ницеля. Это он смазывал их мазями, когда Фолкмар стонал и просил пить. А потом, когда ему становилось лучше, они заливали шрамы в кабаках. Неизвестно, какие именно шрамы были у Ницеля, но Фолкмар подозревал, что душевные. Все-таки быть его слугой непросто. А оруженосцем, наверное, будет совсем невыносимо. Интересно, что там делает Дуг?
Было выпито уже две кружки пива. Первый хмель ударил в голову, отпуская страдания, полученные от пива накануне. Таяла так же и боль в костях, только так Фолкмар мог почувствовать, что еще живой. Мертвым он чувствовал себя все остальное время. Живой мертвец. С бьющимся сердцем, чувствующий боль, но все же мертвец. Который должен оставаться в могиле, а не ходить по земле.
«Если бы у меня были родители или хотя бы дети, я мог бы жить у них», – иногда думал Фолкмар. Но родителей у него никогда не было, а дети если и были, он никогда их не знал. Несколько раз объявлялись девицы, утверждающие, что были с ним и понесли от него ребенка. С ними он, конечно же, был, вот только ни один из детей не был на него похож. Особенно тот смуглый, с черными как смоль волосами, смахивающий на свинопаса с Кривой Пичуги. Фолкмар тогда посоветовал девице сходить к тому свинопасу, и она пошла. Чем окончилось дело, он узнавать не стал. В тот же вечер они с Ницелем уехали.
– Боги как люди, а люди как боги, где это видано, позор небесам…– пели боги голосом Крепкой Эльи, а темная кукла Безумного заметалась по небесной ткани, сверкая глазками-пуговицами. Она обошла каждую тряпичную куклу, сидящую на ватных небесах и те пооткрывали свои рты, – Лукавый яд влил в уши он другим богаам… мы не люди, мы не люди вопил Безумный, вернуться я Мудрецу на дам… ой-яй не дам… Спустившийся да не взойдет вновь, кричала дюжина вот и вся любоовь…
– Хельга, меня мучает жажда! – поднял пустую кружку заезжий странник с длинным усатым лицом, пока десять тряпичных кукол ломали лестницу в небо, по которой пытался взбираться Мудрец в красном, чтобы вернуться домой.
– Так помочись в кружку и выпей, или оторви свою задницу и подойди сам! – закричала Хельга и зрители засмеялись в самый трагичный момент представления, – Тайра-то умотала к горе Перемен, представляешь? – обратилась Хельга к Фолкмару, немного раздражившись, – Оставила меня совсем одну. Говорит, на турнире найду себе благодетеля. Потаскушка. Да ведь точно найдет, красивая как племенная кобыла. За ней многие здесь ходили, были и богатеи. Все перебирала, междуножьем своим, все не нравится. А от Тодрика помощи не жди, тряпку в жизнь в руки не возьмет. Правда, торгуется хорошо. У меня так не получается, давеча три бочки с элем выторговал за полцены. Еще пива? Так уж и быть, третья бесплатно, сколько уж не виделись, – Хельга наполнила кружку, рядом поставила большую тарелку горячей похлебки, – Больше мяса, как и просил. Но похлебка закончилась. Если захочешь добавки, могу подать гуляш… Погоди-ка…
Зоркий взгляд Хельги упал куда-то поверх плеч Фолкмара, она гневно кинула мокрое полотенце на широкое плечо и двинулась вперед. В проем двери робко просунул голову Дуг. Он обескураженно оглядывал таверну, видимо, в поисках своего наставника. Для этого ему пришлось просунуть еще и тело.
– А ну вон! – прогремела Хельга, решившая использовать мокрое полотенце в качестве оружия, уже наматывая его на кулак, – Не хватало мне еще тут щенков с Псового! С каких это пор вы суете свой нос в приличные заведения?!
