Крепкая Элья
Старый рыцарь
– Отверженный, Отверженный, Мудрец теперь Отверженный, гремели небесааа… – тянула Элья.
– Хельга! – поспешил за ней Фолкмар. Перепуганный Дуг дал было деру, но Хельга оказалась быстрее, тридцать весен в таверне научили ее стремительности, – Этот парень со мной. Он мой оруженосец.
– Правда? – Фолкмар никогда не видел таких круглых глаз, – А где же Ницель?
«Она даже не подумала, что я мог посвятить его в рыцари. Конечно, когда мы уходили, он был уже слишком стар, чтобы начинать. Эта вина будет всегда на моих плечах. Самая глубокая моя рана».
– Время его окончилось. Он умер, – Фолкмар не уточнил, когда именно.
– Жаль его. Хороший был мужчина, хоть и бесхарактерный, – ответила Хельга, разматывая оружие с кулака. Она окинула взглядом Дуга с ног до головы: босые ноги, грубая рубаха из мешковины, веревка вместо пояса, шерстяные штаны, ставшие ему уже давно малы… и он очень давно не стригся, – Ладно, раз уж оруженосец, пусть проходит. Только не натопчи мне здесь. Нанесешь с пяток песка, потом гони псов с таверны.
– Спасибо, Хельга, – и все-таки добрая она была женщина, подумал Фолкмар.
– Если будете садиться – выбирайте какой-нибудь дальний стол, не пугайте мне постояльцев. Тут одного барчука покусала молочная сука, он шарахается от всего, что напоминает ему о собаках, – бросила она, удаляясь.
– Тебе чего? – нахмурившись, спросил Фолкмар Дуга.
– Конюший спрашивает, нужно ли чистить Чемпиона. Говорит, если хотите чистого коня, нужен еще медяк. Иначе он к нему не притронется.
– Я тебе, кажется, ясно сказал – следи за Ницелем, или у тебя уши смолой заросли? Так я дам подзатыльник, и она вылетит.
– Чемпион просто стоит, к нему никто не подходит. А кто приезжает, сразу идет в таверну, – Дуг с обидой вытер сопливый нос. Там, где блестит море, дули холодные ветра, – К тому же господин Ницель так смердит, что к нему не подлетают даже мухи.
Это была чистая правда. Верный слуга и при жизни-то не отличался ароматами, а после смерти и вовсе дал себе волю.
В таверне было тепло, сухо и пахло вкусно. Дуг не спешил откланиваться, стараясь подольше погреться, но был начеку. Он пялился на разноцветный пол, на куклы, на сладкоречивую девушку с лютней, но больше его занимали запахи. Дуг принюхивался с момента, как только просунул голову в проем. Все-таки Ницель сильно отличался от гуляша.
«Он голоден, – со вздохом подумал Фолкмар, – он просто нищий мальчишка, который хочет есть. Не надо поступать с ним так же, как с беднягой Ницелем».
– Видишь вон тот стол в углу? Тащи туда тарелку с похлебкой и мое пиво, они у Хельги. Да смотри не пролей. Будем уходить, возьму еще орешков на вечер. Здесь их очень вкусно жарят.
Долго объяснять Дугу не пришлось. Детей с трущоб не напугать мокрыми полотенцами, когда они привыкли к подбитым сталью сапогам.
– Сьер Фолкмар отправил меня за похлебкой, – Дуг обхватил обжигающе-горячую тарелку, замерзшие пальцы впервые за несколько лун ощутили тепло. В ночлежки по весне пробиралась сырость, тогда мерзли даже кости.
Хельга схватила мальчишку за тонкое запястье, слегка склонившись над ним:
– Ты же знаешь, мальчишка, к кому в оруженосцы пошел? – спросила она тихим голосом.
Дуг посмотрел на нее счастливыми карими глазами:
– К человеку, который кормит меня похлебкой, госпожа, – ответил он.
– Так знай – он проклят, – Хельга совершенно не умела хранить секреты. Хотя она не считала своим долгом хранить то, что хранить не обещала. Фолкмар никогда не просил держать его тайну в секрете, потому как знал, что женщины, даже самые сознательные, обязательно когда-нибудь все разболтают. Окончательно он в этом убедился, когда одна немая прачка выдала тайну своего господина, ходившего к ее сестре на ночную побывку. Выдала она ее несколько раз, чтобы об этом уж точно узнала вся страна.
Когда Фолкмар нечаянно отдал концы и воскрес прямо на глазах у Хельги, та и сама не говорила некоторое время. Однажды она попросила его умереть на глазах у остальных, чтобы ей поверили. Но старик никогда не умирал нарочно, он все же считал, что смерть – сокровенное, священное действо, которое нельзя выставлять на потеху толпе. Особенно, когда это твоя собственная смерть. С тех пор прошло много времени, и все забыли и про него, и про ее рассказы.
– Он стар, госпожа. Но разве старость проклятье? – спросил Дуг, ожидая, что его отпустят и он наконец сможет утащить еду.
– Я видела, как он умирал и вставал вновь, – прошептала Хельга, – Его старость самое настоящее проклятье. Видят боги, они даровали людям возможность уйти, когда придет их час. А кто-то из них забрал у него такую возможность. Хлебнешь ты с ним горя, уж поверь мне. Уходи сразу, как только он посвятит тебя в рыцари. Если посвятит… Своего слугу-то он так и не удосужился.
– А сир Фолкмар заплатил за похлебку? – спросил Дуг.
– Заплатил, – опешила Хельга.
– Тогда отдайте мне ее, меня ждет сьер.
Хельга отпустила запястье мальчишки.
– Ишь, какой дерзкий, – проговорила она с недовольством, – Ницель-то был повежливей. Иди и делай что хочешь. Охота мне советы давать для таких, как ты.
В то время как Великий Воин вразумлял других богов, Дуг сосредоточенно поглощал кусочки мяса и овощей.
– Ты пропустил начало, – сказал Фолкмар, – Но это не беда. Эту байку можно послушать в первом попавшемся храме. Правда, там будет не так смешно. Обычно на этом моменте Воин не дает тумаков богам, а разговаривает чинно и грозно. От проповедей может свести зубы, и если это увидят клирики, то тумаков получит Хельга. И эти трубадуры тоже.
– Только Воин не послушал Безумного и сохранил ум, – запихивая похлебку за обе щеки, проговорил Дуг, – Это я знаю. И вразумил остальных.
– Видимо, часто вы воровали по храмам, раз отложилось в голове, – ответил Фолкмар, – Но не говори с набитым ртом, а то все вывалится. Покупать еще одну я не стану.
– Я пить хочу. Можно мне глоток пива?
– Эээ, нет, хватит с меня и одного пьяницы, – Фолкмар имел ввиду себя, – Похлебка и так мокрая, чего тебе еще надо? Но если хочешь пить, я возьму горячего чабреца.
Дуглас поморщился.
– Мы каждый день пили горячий чабрец, а иногда просто жевали и запивали холодным, когда не было щепы развести костер. Вокруг Аоэстреда полно чабреца, – Дуг с невероятной проворностью управлялся с ложкой, – А еще лаванда, от нее я чихаю. И еще листья с деревьев, от них только сильнее хочется есть. Это те, которые от вшей помогают.
– Тогда вам нужно жить в этих деревьях. В Псовом переулке сегодня выведешь, а завтра снова подхватишь, – ответил рыцарь, подумав, что Дуг, скорее всего, имеет ввиду бергамот.
В этот самый момент вразумленные боги вместе с посетителями таверны наблюдали, как Воин принялся гоняться за Безумным по небу. Тот убегал, получив хороший пинок под зад. Для того, чтобы заключить в темницу мятежного бога, он даже не использовал зубочистку-меч и своего деревянного щита. Обходился он исключительно маленьким кожаным сапогом, который то и дело встречал задницу Безумного. Такого успеха у зрителей Воин, наверное, не видывал очень давно. Они начали хохотать и хлопать в ладоши, не обошло веселье и Дуга. Он смеялся и смеялся, показывая на сцену пальцем.
«Таких представлений в Псовом переулке, наверное, и не было никогда. Может, он и глядел заезжих кукольников, да щенят гонят с площадей всякий раз, как только их заприметят», – подумал Фолкмар, отметив, что растет еще один богохульник.
– Смотрите, он лупит его по заднице, – хохотал Дуг.
– Не смейся, иначе похлебка пойдет носом, – почему-то строго сказал Фолкмар, хотя совсем не хотел быть строгим, – Что, тебя никогда по заднице не лупили? И что в этом смешного?
– Но это боги, сьер. Не люди. Это Воин.
Дуг пожал плечами, а Фолкмар пододвинул ему кружку пива. Робко заглянув внутрь, Дуг сделал глоток, потом еще один.
– Свой глоток ты сделал, – сказал старик, забирая кружку.
– Аааа! Помогите! Спасите! Оооо… мое мягкое местечко, смотрите, какое все красное! – голос за ширмой решил получить особенное одобрение зрителей, – Я не хочу, не хочу в темницу! – кричал Безумный, теряя зеленые глаза-пуговки.
Но ни расшитый оранжевыми нитками Отец огня, ни Спящий в звездном одеянии, ни брюхатая Плодоносная Мать, сильно смахивающая на пастушку, не откликнулись на отчаянные завывания мятежника. Он был заточен в небесную тюрьму, на тряпичной сцене – маленькую бочку, выкрашенную в коричневый.
– Возвращайся, Отверженный, станешь ты опять Мудрец, возвращайся братец наш, будешь жить на небе, и ссоре нашей навек конееец, – пропела Элья, когда десять богов кидали Отверженному лестницу, – Нееет, ответил он, о нееет… Теперь я хожу среди живых… Нет на небе место мне, а только на земле… Среди полей, озер и рек… И будет так вовеек… Я хочу дышать, бежать и умирааать… вновь дышать и вновь бежааать… Я рожусь, и я умру, но иного не решу…
Тряпичная кукла в красном шла и шла по деревянной земле, потряхивая седой длинной бородой. Дуг доел похлебку. Осторожно отодвинув от себя деревянную тарелку, он отер сопливый нос.
– Да, жалко этого старика, – глубокомысленно заявил длиннолицый солдат, залпом осушив кружку.
– Что, и тебе жалко этого старика? – спросил Фолкмар Дуга.
– Но ведь он сам это выбрал.
– Так-то оно так, но большая радость ходить по земле и дохнуть все время, – ответил Фолкмар.
Дуг пожал плечами:
– Многие говорят, что звезды на небе – это боги. Но ведь это просто звезды, и разговаривать они не умеют. Некоторые из них падают с неба, мы с ребятами каждую ночь это видим. У них большие хвосты и на звезды они совсем не похожи. Их нападало уже столько, что все вокруг должны быть богами. Только боги не лупят детей мокрыми полотенцами. Они точно не на небе.
Мерцающий океан звезд вокруг созвездия Жеребца был порожден Плодоносной Матерью, кто-то говорил, что это младшие боги, кто-то, что это блеск вершин небесных холмов, глянец озер, а кто-то – что на небе все время идет снег, боги все время мерзнут и оттого злые. Клирики ничего не говорили, кроме того, что это небесная красота. А это понятие могло означать что угодно.
– Больно ты понимаешь, – сказал Фолкмар, отбирая кружку у Дуга, начавшего тянуть к ней свои ручонки, – Лупят они или не лупят. От Безумного можно ожидать что угодно. Возьмет и напрудит тебе в кружку.
– Как вам? – спросил Дуг, – У этого пива совсем не такой запах, как у предыдущего. И на вкус как вымоченная в воде кожа. Наверное, это потому, что оно бесплатное.
– Если будешь вести такие речи, дам по затылку так, что вылетят зубы, – разозлился Фолкмар. А ведь Дуг был совершенно прав, Хельга разбавила-таки его пиво, – Это тебе не трущобы. Я твой наставник, рыцарь, и ты должен относиться ко мне почтительно, и думать, что говоришь.
На сцене осталась пузатая пастушка, за которой гонялся мужчина в шерстяной шляпе, а, может, это была Плодоносная Мать, и затянула прощальную песню. Некоторое время все смотрели на нее.
– Взошедший да не взойдет вновь, кричал из темницы он, не снимая окоов, – пела Мать голосом трубадурши.
– Слыхали? Королева опять непраздна, – сказал длиннолицый солдат, заедая пиво булкой с луковыми кольцами и сыром.
– Так сколько ей? Чай, не молода уже, – ответил его собутыльник с большими мускулистыми руками. Волосы его были сальными, рубаха тонкая и на лице была видна копоть, выдававшая в нем кузнеца.
– Просто король любит бывать промеж ног у королевы, – включился лысый мужичек с соседнего стола, – Никак не уймет свой хер, вот лезут и лезут.
– Молчи, балда! – не поленился повернуться к нему кузнец и дать деревянной ложкой по лбу, предварительно вынутой из гуляша, – Покуда он там, ты жуешь пшеницу, а не овес.
– А тебе что, завидно? – внезапно появилась Хельга, поставив перед лысым мужичком пиво, – У тебя-то, видать, давно в спячку ушел.
Расхохотались все, кто сидел вокруг.
– Да что в этом короле такого? – поинтересовался Фолкмар у Хельги.
– Как, ты не знаешь? У него самое большое достоинство на континенте, – сказала она, положив перед ним мешочек с жареной лещиной.
Из-за соседнего стола внезапно выскочил кузнец, подняв высоко над собой кружку:
– За короля Реборна, у которого самый большой хрен в мире! – прокричал он, призывая к всеобщей попойке.
– За короля! – охотно поддержали его, подняв вверх кружки с пенным, – Да! За Реборна «хрен до небес»! – кто-то даже захотел налить всем за его счет, но потом все же добавил, что только тем, кто пьет сегодня по первой.
Для Фолкмара это было уже слишком, и он, откланявшись, утащил за собой Дугласа. За такими попойками обычно следовал мордобой, и неважно, сколько песен спели до этого. Подобными развлечениями Фолкмар уже давно не баловался, да и слишком долго проработал вышибалой в таверне, чтобы получать от этого удовольствие, которое следовало. К тому же, он рыцарь, хоть и старый, а рыцарю не пристало лупить людей почем зря. Только ради дела.
Ницеля они нашли там же, где и оставили. Конюх так и не подошел к Чемпиону, оно и не удивительно, ведь Фолкмар ему не заплатил. Ну ничего, подумал он, теперь у него есть оруженосец, который должен начищать круп коня. Это дисциплинирует и учит порядку.
Проверив снаряжение, рыцарь не нашел сапог у Ницеля. Его портянки развязались с ног и упали в грязь. Голые пятки торчали из-под шерстяного пледа.
– Это не я, сьер, клянусь вам, – испуганно сказал Дуг. – Я не брал сапоги.
– Конечно не ты. Зачем они тебе? Они слишком большие для твоих ног, и ты никак их не продашь, чтобы я не заметил. К тому же, у правого сапога не было подошвы. Странно, что они взяли только сапоги и больше ничего не тронули, – Фолкмар проверил все, и действительно больше ничего не пропало. Походный рюкзак был на месте, на нем висело огниво на самом видном месте, совершенно не тронутое. Внутри лежали мази Ницеля, целый мешок вяленой говядины, жесткой, как подошва, по мешочку пшенки и овса для его слабых зубов, точило, несколько ножей, тряпки, пропитанные маслом и еще куча всякой всячины.
– Может, их отпугнул запах? – спросил Дуг.
Это было похоже на правду. Прикасаться к добру мертвеца была плохая примета. А от Ницеля начинало пахнуть совсем не тем, чем обычно, хоть пока и не так сильно.
– Сегодня был длинный день. Наверное, путь Ницеля на этой земле пора закончить, – тяжко вздохнув, сказал Фолкмар. На мгновение он оглядел свое добро и призадумался, – Дуг, сбегай-ка к Хельге в таверну и спроси, есть ли у нее лопата.
Глава 5. Ветра на холме
Фолкмар старался не думать, насколько ему грустно. Время скорбеть сейчас, чтобы проводить его, как следует – говорила ему совесть, но он не хотел слушать. Ницель заслуживал его грусть, черт побери, заслуживал как никто на свете, но душа старого рыцаря словно превратилась в камень.
Побудешь слугой, а потом станешь оруженосцем, а там и до рыцаря недалеко, так он говорил ему. Глупо и жестоко так поступать с человеком, хоть и простым. Он ведь и сам был когда-то прост, даже хуже, чем прост, он был щенком Псового переулка.
«Да, вы незатейлив и прям, сьер, но титул рыцаря дает завитушки к душе», – однажды сказал ему Ницель.
Может, он тоже хотел завитушки к своей душе? Во всяком случае, он никогда не говорил об этом и как будто смирился со своей судьбой. Одним богам было известно, почему он не покинул его. Следовало бы сбежать от нищего хозяина, когда он в третий раз сказал, что тот не готов стать оруженосцем. Тем холодным осенним утром Фолкмар просто испугался, что останется один. А ведь Ницелю исполнилось уже восемнадцать, он хорошо обращался с мечом, ладно сидел на коне и мог прокормить себя если не мечом, то руками. В походе ему не было цены, он чистил коня, варил похлебку, штопал одежду и умел расставлять силки. Почуяв его, а не почуять Ницеля мог разве что безносый, зайцы сразу прятались по кустам, будто знали, насколько он стремителен.
Однако, характера ему недоставало, это правда. Права была Хельга, может, поэтому он и не решился уйти. В любом случае, такого, как Ницель ему было не найти. Фолкмар тогда приближался к полувеку, и он уже умирал пару раз, поэтому знал, что ничего хорошего его не ждет. Кто согласится ходить со старым дураком, которому больше нужна нянька, чем ученик? Его страх обманул эту душу и сломал ее судьбу. А в итоге он все равно остался один. Фолкмар посмотрел на Дуга: этому характера точно хватит, чтобы бросить его, как только придет время. Вот только этого времени не настанет. Старый рыцарь решил окончить свой путь на этой земле до того, как его оруженосец сбежит. Он не хотел однажды проснуться, не обнаружив вокруг ничего, кроме своей старости.
Недавно прошел дождь, и в воздухе пахло сыростью ранней весны. Она вышли за пределы Аоэстреда, поднявшись к широким гротам. Туда, где зияющие рты скал ревели приливными волнами, а верхушки покатых холмов заросли густой шапкой травы, словно жесткими зелеными волосами. Высокие стебли гнулись в сторону городских стен от моря, повинуясь порывистому бризу. Здесь никто не бывал, кроме ветра и крика чаек.
Первые ямы давались с трудом – корни травы вцепились в землю, словно пес в добычу. Но Фолкмар обещал похоронить его там, где гуляет ветер. Потому что Ницель любил ветер.
Закутавшись в шерстяной плед, Дуг сидел рядом и догрызал орешки. Пару раз Фолкмар отбирал у него лещину, пока они держали путь из города, но он как-то умудрился их снова найти. У него был воистину бездонный желудок, он, наверное, съел бы и лечебные мази, что лежали в сумке на боку у Чемпиона, но очень уж они дурно пахли. У Фолкмара было совсем не то настроение, чтобы раздавать тумаки, и он махнул рукой, решив, что сделает это позже. Когда вернет Хельге лопату и возьмет еще пару мешочков жареной лещины. Тогда-то он спрячет ее получше.
– Вы устали, сир? – спросил Дуг, глядя на то, как вспотел старик, – Я могу помочь докопать могилу.
Без доспеха он выглядел совсем жалко, Фолкмар это знал. Снаряжение лежало рядом, снявшись с него вместе с титулом рыцаря. Ведь именно доспех, меч и конь делают из тебя воина, давшего клятвы, а без них ты просто человек, неспособный сдержать свои обещания. Хотя, Фолкмар даже с доспехом не мог их сдержать, он и доспех-то держал на себе с трудом, что же говорить о клятвах. Без него было легче копать, поэтому пришлось забыть, какое впечатление он производит на своего воспитанника.
Длинное, словно тесанная балка и худое, словно морской гарпун тело с трудом сгибалось и разгибалось, но лопату старик держал твердо. Теперь можно было горбиться без опаски – стальной ворот нагрудника не упирался с болью в шею.
– Я должен сделать это сам, – ответил Фолкмар, разогнувшись. Он решил немного передохнуть, – Нужно откопать еще примерно половину. Его кости не должны найти ни собаки, ни степные падальщики.
– Собаки ищут по запаху, но тут они его точно не учуют, – сказал Дуг, кутаясь в шерстяной плед. – Здесь очень сильный ветер.
– Да, сильный, – кивнул Фолкмар, – Именно так, как он и любил.
Слева стена столицы напоминала улыбчивую белую челюсть, без губ, которые бы прикрывали зубы, справа – серую змею, взявшую в кольцо чешуйчатого тела маленькие дома и высокий замок на скале. Тонкие струйки дыма курились над печными трубами домов, таверн и кузниц, продолжая жизнь. Стояла ранняя весна и близилось лето. Но на мгновение Фолкмару показалось, что пахнуло осенью.
«Нет, это не осень, – сказал он себе, – это смерть. Ведь природа тоже умеет умирать. Я точно знаю, как пахнет смерть, и эти запахи очень похожи». Запах смерти преследовал его уже очень давно, пора перестать грешить на осень.
– Там, в таверне, я видел, как Хельга схватила тебя за руку, – Фолкмар воткнул лопату в сочную землю без корней, уложил скрещенные запястья на черенок. Он рад был передохнуть. – Что она сказала тебе?
– Что вы прокляты.
Оранжевые лучи закатного солнца преодолели ветер, пролившись на белые стены города. Каменные зубы пожелтели, будто вмиг состарившись. Поговаривали, что до перемен Красного Моря, когда дракон проснулся в Горе Перемен, Аоэстред назывался костяным городом. Но как только белые стены разрушились вместе с белым замком, надобность в таком прозвище отпала. Каков в нем смысл, если остались только зубы? По кипящему морю не ходили корабли, а у столицы не нашлось золота, чтобы закупать белый камень у соседей. Однажды так сделал король Ульрик Прозорливый, углядевший в прибрежной столице большую выгоду, но за ним уже никто не повторил. И стены, и замок теперь походили на шахматные доски, перемежаясь серым и песочным камнем.
Что толку скрывать? Правда станет очевидна сразу, как только он умрет от старости. Вполне возможно, это случится уже завтра. Так чего тянуть?
– Это не проклятье, – ответил Фолкмар, глядя на ползущий к ним закатный свет, освободившийся от тисков тучи, – Это какая-то странность, которой одарил меня сам Безумный. Однажды я имел несчастие исполнить свою клятву, поборов этого непонятного бога на его же поле битвы, и поплатился за это. Я видел его, как тебя сейчас и эти полыхающие зеленым безумием глаза. Я слышал то, что он говорит, но только у себя в голове, а не ушами. И он был не на земле, а на небе. Такие как он не спускаются на землю. Сначала я думал, что меня тоже затянуло на небо, но ощущалось это так, будто находился я гораздо ниже. Скажем так, в подземном пекле. Перед тем, как его глаза потухли, а на небе исчезла зеленая звезда, он успел сказать свое последнее слово. Веришь мне?
– Вы теперь мой наставник, сьер. Мне нельзя не верить вам.
Фолкмар не совсем понял, насмехается ли он или проявляет должное послушание. Взглянув на Дуга, он проверил, не появилась ли в карих глазах знакомая ему хитрость. Хитрости он там не нашел, зато уловил усталую задумчивость. День был долгий. Он, наверняка, устал. И все-таки было в его взгляде что-то скрытое, словно Дуг старался отгородиться от этого мира. Щенок Псового переулка – иначе им было и не выжить.
– Молодец, сказал он мне, – выдохнул Фолкмар, продолжив и копать, – Ты победил меня. Воин твоими руками снова заточил меня в темницу. Зеленая звезда иногда появляется на небе, когда цепи не выдерживают рева тьмы. Но потом снова тухнет, считается, что Великий Воин сражается с Безумным, снова загоняя его под замок. Ты же знаешь это? – Дуг кивнул. – Хорошо. Так вот. Не знаю я, зачем Воину мои руки и как они это сделали, но зеленая звезда действительно потухла к утру. За твое проворство я одарю тебя самым бесценным, что можно дать человеку, прошипел мне Безумный. Я дам тебе бессмертие, клянусь, что он шипел как гадюка, этот коварный козел. Это дар, мой бесценный дар, да, так он сказал… Он наградил меня вечной жизнью, а вот наградить вечной молодостью не догадался. Я состарился и болею все время, а иногда умираю, но воскресаю вновь. И все заново.
– Дурацкий тогда какой-то дар, – поморщился Дуг, пуще кутаясь в плед. С закатом солнца становилось холоднее, а ветра при этом не перестали дуть.
– Так же говорил и Ницель, мой слуга. Самый никчемный дар, что он видел.
– Но, если бы вы были молоды, сьер, было по-другому. И ничего не болело.
– Да зачем она нужна, эта вечная молодость? Одни и те же разговоры, одни и те же гримасы, хоть и лица разные. Все хотят только денег, да набить свои животы. Жить в этом вечно невелика радость. Другое дело смерть. Сон мой давно уже стал плох, я бы, конечно, выспался, – Фолкмар оглядел могилу. Она была уже достаточно глубокой, но он рыл еще глубже, желая оттянуть неизбежное, – Служительница храма Провидицы сказала мне, что то, что наложил один бог, может одолеть только равный ему. Жаль, что Ницель испустил дух и не узнал, что я решил идти к горе Перемен. Не знаю, завидую ли я ему. Я даже не знаю, грустно ли мне.
– К горе Перемен? Туда, где намечается турнир? – спросил Дуг.
– Да. Именно туда.
– А что будет на том турнире?
– Веселье, еда и вино, куча славных рыцарей, лордов и леди, и доблестные бои, – ответил Фолкмар, закончив копать могилу. Он отбросил лопату на густую траву, и та в ней утонула, – Но мне на все это плевать. Там будет Отверженный, и это самое главное.
– Отверженный будет там? – вскинул брови Дуг. – Но что ему делать на турнире?
– Мне приснился сон, – произнес Фолкмар, выбираясь из могилы. Вся одежда его была в земле. Она была влажная и на сапоги налипли комки тяжелой грязи, – Что он будет именно там. Где же еще ему быть? Король Реборн устраивает бои в честь годовщины своей победы над инаркхами, а это псы Безумного, если ты когда-нибудь о них слышал. По слухам, это было ровно двадцать весен назад. На турнире будут биться все воины. А где Воин, там и Отверженный, или наоборот, я не знаю. Говорят, клирики хотят поставить шатры для этих богов. У Отверженного нет ни одного храма, но во время турнира ему отведут один. Вот там он и будет.
«Наверное, он думает, каков же глупый старик, придумал себе невесть чего и теперь гоняется за богом, которого и не видел никто».
Фолкмар бы и рад не верить ни в богов, ни в пекло, ни в небо, но он слишком часто умирал, чтобы считать это все сказками. Сложно отрицать смерть, если она кричит тебе в лицо, сложно не замечать страшные чудеса, если они косят, словно чума. Безумный кричал сильнее всех. «Посмотрите на меня, вот он я, я есть, я могуч, силен, нет никого крепче меня. Посмотрите на мои черные одежды, взгляните в горящие зеленые глаза, вот он я, я существую. Вы видели других? Нет? Потому что их и нет никого кроме меня», – иногда Фолкмар представлял себе, что именно хочет сказать ему Безумный и в голову не приходило ничего, кроме этих слов. Признаться, он был единственный, кто показал свое лицо. Иногда старику казалось, что ни на небе, ни на земле действительно нет никого, только он один, а дюжина всего лишь выдумка.
– Так какой же это храм? – в недоумении спросил Дуг, – Они же не строят его из камня и не ставят свечи на ступеньки. Тогда этот храм больше походит на палатку.
– Что, думаешь, там и красть нечего? – усмехнулся Фолкмар, – Его поставят клирики, значит, это храм.
– Хм… – Дуг задумался, – Но стены все равно останутся тряпичными. Значит, их сдует ветер. Храм не может сдуть ветер, он прочнее всякого дома. И даже городской стены. Значит, это палатка.
– Будешь препинаться, получишь по уху, – спокойно ответил Фолкмар, поднимая невесомое тело Ницеля. Насупившись, Дуг отвернулся. Обиделся, понял старый рыцарь, надо бы пореже обещать ему наказание, или уж отодрать за уши, чтобы и обещать не пришлось. Но это нужно дойти до Хельги.
– А почему Отверженному не строят храмы? – шмыгнув носом, глухо проговорил Дуг.
– Покуда мне знать? Его называют богом, которого нет, видимо, люди решили, что и храм ему не нужен, – Фолкмар спрыгнул в яму и уложил Ницеля на дно. К счастью, не пришлось его туда сваливать, так как он был так легок, что справился даже старик.
– А почему вы решили найти именно его?
«Да потому что я глупый старик, который хватается за любую надежду. За надежду, которую сам себе и придумал».
– Провидица сказала. Одолеть этот дурацкий дар сможет только равный ему. И я молился, долгие годы молился. Но никто из богов не ответил на мои молитвы. Ницель всегда говорил, что боги глухи как тетерева и выполняют просьбы только тогда, когда им от тебя что-то нужно. Что им нужны подношения, и что это неправильно. Каменные нахлебники, не иначе, – Фолкмар смотрел на старое мертвое тело своего единственного друга и раненое сердце его кольнула слеза, – Видимо, небо так далеко, что они не слышат ни шепота, ни криков. А просьбы и подавно. Я подумал, что если встречу Отверженного, если он будет передо мной из плоти и крови, то хотя бы выслушает меня. И, может, не откажет. Я хочу посмотреть ему в глаза и попросить даровать мне смерть. Что ты смотришь на меня? Думаешь, я совсем выжал из ума?
– Я думаю, что вы слишком много ворчите, сьер, – ответил Дуг. Он встал, когда Фолкмар вылез из могилы и взглянул на нее сверху.
– Конечно, я же старик, – ответил рыцарь, бросив первую пригоршню земли на тело Ницеля, – Старики все ворчат, им по возрасту положено. Так что терпи, коли сделал свой выбор, – он повернулся к Дугу, – Не надумал еще уйти?
– Вы кормите меня горячей похлебкой и орешками. И сделаете меня рыцарем. Проклятье не мешает этому и мне все равно.
– Это не проклятье, – проворчал Фолкмар и замолк.
«Значит, он не верит, что я его найду. Или не поверил мне. Точно не поверил, иначе бы спросил, что ему делать дальше, когда он найдет Отверженного и отдаст концы. А на что ты рассчитывал, Фолкмар? Что твои россказни воспримут всерьез?»
Наверное, нужно было сказать прощальную речь, но слова застревали в горле. Молиться он не хотел. Толку от глупых слов.
– Вы ничего не скажете? – спросил Дуг, задрав вверх бурый, словно медвежий мех, голову. Он все еще кутался в шерстяное одеяло и ветер теребил его полы, открывая голые пятки.
– Ты сделал больше, чем все эти боги вместе взятые, друг, – со скрипом исторг из груди слова Фолкмар, – Помнишь, как я хотел утопиться в море, только мне стукнуло восемьдесят? И утопился. Ты вытащил меня и отнес на руках, а потом тащил на спине. Я умирал и воскресал, снова захлебывался водой и снова воскресал. Ума не приложу, что было бы, останься я на морском дне. Когда вода вышла из груди, ты намазал меня своими мазями. Не знаю, зачем. Я же говорил, что та красная слишком сильно жжется, – Фолкмар тяжко вздохнул, нагнулся, взял лопату в руки. Ницель свернулся в могиле, словно ребенок. За целый день он так и не окоченел и пятки его торчали из-под коротких штанов, – Спасибо тебе за это время. Спасибо, что не ушел, что терпел мое ворчание. За все спасибо… и прости, что без сапог.
Когда могила Ницеля почернела земляным холмом, солнце уже село. Далекие крики чаек немного угомонились, когда бледная полоска заката перестала цепляться за горизонт. Удивительно, в этот вечер Фолкмар не заметил сумерек. Обычно он всегда ждал, когда краски мира теряли свой цвет, делая похожим одно на другое. Он и сам становился сер и безлик, сливаясь в единое с миром. Тогда он не чувствовал себя уже таким другим, отдельным от него. На этот раз Фолкмар пропустил приятные мгновения, которых и не могло быть много. Сумерки всегда были стремительны. Теперь придется ждать до сонного рассвета, который мало отличался от заката, но ходил задом наперед. Странно, что природа начинала и заканчивала одинаково.
Фолкмар помог забраться Дугу на спину боевого коня, до последних мгновений набивавшего брюхо сочной травой. Видимо, ему понравилась зелень и не хватило овса. У Чемпиона был такой же бездонный желудок, как и у Дуга.
– Мы переночуем у Хельги, она обещала дать два тюфяка в конюшне на постоялом дворе, – произнес Фолкмар, пришпорив коня.
