Кина Марич
У нас всё хорошо
Правда, понимал он это уже потом, задним числом. Увлёкшись же кем-то, забывал про свою теорию и про все опасности, о которых эта теория толкует. Точнее, не совсем забывал – больше склонялся к мысли, что из любого правила есть исключения, которые его как раз и подтверждают. Таким стопроцентным исключением стала Богиня. Явившись в Олегову жизнь, она порушила многие устои, сложившиеся в его кодексе чести, но этим, как ни странно, волновала ещё больше. Запрет первый – не влюбляться с первого взгляда – был сметён напрочь в первые минуты знакомства, запрет второй – никаких дорогих, привыкших к роскоши женщин – тоже оказался позабыт, и наконец, самое страшное, Олег впервые пренебрёг железобетонным вето на несвободных женщин, которое свято чтил даже при самом незатейливом флирте.
Перейдя сразу несколько установленных самим собой кордонов, он крепко подрастерялся, но потом невероятным усилием воли собрал мозги в кучку и начал размышлять. Выходило плохо. Заниматься анализом в рамках установленных постулатов было проще, а тут вся логика, вся выверенная годами система летела к чёртовой бабушке. От чего отталкиваться, было неясно. Мысли кружил роем, путались, но ни к каким выводам не приводили. Чтоб не сойти с ума, Олег решил установить новые правила. Какие? Можно подбивать клинья к несвободной женщине? Наверное, нельзя. Особенно, если её муж – твой босс и где-то даже кумир. Правда, позолота, которой блистал Барин сразу после знакомства, уже заметно потускнела, и теперь Олег, повидавший прикрытые этой позолотой самые неприглядные места, мог с чистой совестью позволить себе то, на что не решался прежде. Мог, но почему-то не позволял. Видимо, совесть вошла в какое-то противоречие с жизненной логикой. А может, всё дело было в том, что он вряд ли решится сделать хотя бы шаг в сторону Богини. Вот если бы она хоть как-то намекнула ему, дала знать, что у него есть шанс…
Олег потерял покой. Он не знал, что делать, что думать и как дальше жить. И хоть с ним такое уже случалось, сейчас ему казалось, что масштаб разрастающейся катастрофы сосем иной, никак не сравнимый с тем, какой был прежде. Жизнь превратилась в сплошное ожидание, но ждал он не счастливых перемен и даже не манны небесной – мучило его тревожное предвкушение большой беды. Не раз он видел в своём воспалённом мозгу страшные картины великого Баринового гнева, обрушившегося на ни в чём, собственно, не повинного Олега: ведь он только в мыслях позволял себе… В другой раз представлялись сюжеты посерьёзней: Барин застаёт свою жену в объятьях Олега и тут же на месте вершит правый суд. Думая об этом, Олег холодел от ужаса, но не переставал желать Богиню – напротив, разгорался ещё большей, невиданной доселе страстью.
Он стал раздражённым, нервным. Всё валилось из рук, и работа, казавшаяся доселе праздником жизни, превратилась вдруг в настоящую каторгу. Чувства, которые он питал к Барину, теперь были иные – прямо противоположные. Кумир виделся ему тираном, женоненавистником и при всём при этом счастливым соперником. Пожалуй, единственное, что осталось у Олега от прежних чувств к своему боссу, так это зависть. Весь этот странный коктейль из страха, негодования и желания самоутвердиться должен был рано или поздно вырваться наружу и грозил вполне предсказуемыми, но малоприятными последствиями. Но тут случилась другое: Олег вдруг остыл. Так же неожиданно, как и загорелся.
Барин уехал в очередную командировку на тёплое морское побережье, но уже на следующий день напомнил о себе расслабившемуся было Олегу и потребовал, чтобы тот съездил в одно место, забрал там деньги и отвёз их Богине. По понятным причинам Олег не стал откладывать дело в долгий ящик, пулей метнулся за деньгами и вскорости предстал перед Богиней в самом лучшем виде. К сожалению, далеко не в лучшем виде оказалась хозяйка дома, которая доселе виделась Олегу жемчужиной всего того великолепия, что окружало Барина. Созерцать жемчужину в этот, пятый по счёту раз Олегу случилось при иных, далёких от шика и блеска обстоятельствах. Он даже поначалу не признал в открывшей дверь женщине предмет своих вожделений – решил, что это домработница или гостья какая. Глядя на бесформенную одежду, неубранные волосы и лицо, покрытое вместо дорогой косметики какими-то пятнами, он откровенно недоумевал. Такой же удивлённый взгляд был направлен и на него: хозяйка, судя по всему, тоже не узнавала своего гостя. Тот растерялся.
– Я Олег, помощник Андрея Петровича. Деньги вот привёз, – напомнил он ещё раз после долгой паузы.
– Да, – кивнула наконец она, сделала чересчур резкий разворот и неуверенной походкой зашагала в комнату.
«Пьяная!» – осенило Олега. Он ещё больше растерялся. Даже не знал, стоит ли ему входить в квартиру. Промелькнула мысль, что лучше будет отдать по-быстрому деньги и удалиться. От греха подальше.
Подумать только! Ведь он желал этого, грезил бессонными ночами о такой вот возможности побыть с ней наедине без опасений нарваться на Барина, а сейчас, когда выдался такой шанс, замышляет побег.
Войдя в комнату, обнаружил, что потускневшая его Богиня действительно употребляет: та как раз выливала остатки коньяка в бокал. Выплеснув туда всё до последней капли, спешно подняла его и наклонила голову, чтоб побыстрее сделать глоток, но вдруг спохватилась, припомнив, видимо, про законы гостеприимства, и протянула свой коньяк Олегу:
– Будешь?
Он отпрянул и замахал отрицательно головой.
– Как хочешь, – пожала она плечами и приложилась к бокалу.
– Я деньги принёс. Вот, посчитайте. Там ровно …
– А-а… – махнула рукой в сторону комода. – Брось туда.
– Садись, – предложила она, когда Олег определил пакет на указанное место.
Он пристроился на край дивана подальше от неё.
– Точно не хочешь пить? – Богиня наклонилась и откуда-то из-под стола извлекла ещё одну бутылку.
– Я за рулём.
– Да, конечно… – задумчиво пролепетала она и принялась возиться с пробкой, которая никак не поддавалась.
Потом опять заговорила:
– Вы за рулём. Вы ведёте. Вы главные, вы всё знаете… Вы деловые такие, важные, а ваши женщины сходят с ума от этой вашей важности. От вашей чёрствости, от жестокости вашей… Вам некогда о других думать, вы только про одно печётесь, про важность эту свою. Чтоб все видели, какие вы важные, чтоб все вокруг повторяли вам это…
Богиня одолела наконец непослушную пробку, плеснула в бокал и, отхлебнув немного, продолжила:
– А остальные должны вам служить, все капризы ваши выполнять, потому что вы важные, а мы – никто. Так, элемент декора. Что молчишь?
К концу этой тирады голос её обрёл совсем непривычные нотки: грубоватые, даже агрессивные. Сейчас в Олеге уже не боролись противоречивые чувства: он даже думать позабыл о прежних своих фантазиях и хотел только одного – поскорее покинуть этот дом.
– Я пойду. У меня дела ещё, – проговорил он тихо и даже привстал.
– Подожди, успеешь! – скомандовала она, и Олег автоматически плюхнулся на прежнее место. – Ты послушай, полезно будет.
Последующие обвинительные речи, причитавшиеся, очевидно, Барину, звучали сбивчиво, местами даже непонятно, но выслушать Олегу их пришлось: встать и уйти во время всех этих пьяных излияний он не решался.
Богиня, вконец утратившая своё лицо, которое стало совсем размытым и безликим, после очередного глотка подсела к Олегу и, вперившись в него пустым телячьим взором, с обидой в голосе стала посвящать собеседника в самые разные, большей частью скабрезные детали своей семейной жизни.
Олег был в шоке, но вовсе не от услышанного: слоняясь с Барином по разным злачным местам, он имел представление о некоторых пристрастиях своего босса. Удивляло его сейчас другое: как могла она, эта женщина, в которой он видел свет и надежду, оказаться такой никчемной. Ведь никто же не заставлял её терпеть всё это, никто не держал на цепи – она могла уйти, если бы захотела.
Будто прочитав Олеговы мысли, совершенно растрёпанная Богиня, не тянувшая уже и на третьесортную Барыньку, принялась так же сбивчиво, но с большим жаром оправдываться, твердя беспрестанно, что кругом должна своему мужу, что зависит от него, что ничего не умеет и что без него она просто пропадёт.
Олег припомнил вдруг тему, горячо обсуждаемую не так давно в одной компании. Подвыпивший разношёрстный люд, как это часто бывает, заспорил, кто от кого больше зла повидал: мужчины от женщин, или наоборот. Зацепились за историю, рассказанную одной девицей про свою то ли подругу, то ли родственницу, которую поколачивал её благоверный. Случалось это нечасто, да и прикладывался супруг не очень сильно, до увечий дело не доходило – сообщила рассказчица, но народ крепко разошёлся и во мнениях, и в способах их выражения. Первыми взвились женщины, которые посыпали обвинениями в адрес сильного физически, но бессильного морально пола. Мужчины же в большинстве своём поддержали рукоприкладствующего супруга, утверждая, что с некоторыми дамами иначе нельзя – не понимают они по-другому. А поскольку человек в этой жизни учиться должен и развиваться как-то, то им преподают уроки в такой вот неприятной, но крайне эффективной форме.
Слабый пол, на защите которого стоит нынче не сильный пол, а образование, начал протестовать, заявляя, что насилие – не метод, что ни к чему хорошему оно не приводит, а в доказательство спорщицы посыпали на оппонентов цитаты и факты разные про детей с искалеченной психикой, растущих в таких семьях, про незавидные судьбы мусульманских женщин и прочее, прочее, прочее.
Симпатизирующий некоторым положениям Домостроя Олег принял тогда сторону мужчин, но в какой-то момент под мощным женским напором начал было сдавать свои позиции, которые, ему пришлось признать таковыми, что противоречат свято им почитаемым гуманистическим законам. Конечно, вслух этими соображениями он не стал тогда делиться: всецело поддерживал мужчин, чьи доводы, хоть и дали небольшую трещину, по-прежнему оставались для него непреложной, не имеющей альтернативы догмой. И сейчас, во время Богининых излияний, он ещё больше укрепился в своей вере: перед ним сидела никакая не жертва несчастная, которую совсем недавно хотелось приголубить и утешить, а набитая дура, терпящая свою паскудную жизнь вовсе не из любви или цели какой благой, а из элементарного малодушия.
– Я не знаю, что мне делать? Куда деваться? – лепетала эта дура, размазывая по щекам слёзы и взирая на него с мольбой своими телячьими глазами.
«Она ничем не лучше кабацких девок, – подумал Олег, – симпатичней разве немного. И слова в предложения чуть лучше складывает, а так …»
– Где выход? – взывала к нему эта уже совсем земная, утратившая ореол загадочности женщина.
– Выход там, где вход, – припомнился Олегу давний совет случайного собутыльника.
Он ещё раз повторил эти слова и почувствовал, что сам начал что-то в них понимать. Приосанился, встал и, не считая необходимым более церемониться, поспешил уйти, громко хлопнув входной дверью. Дабы убедиться, что она закрылась на замок, толкнул её плечом. Дверь не поддавалась. С чистой совестью и лёгким сердцем Олег покинул этот дом, в котором, как он сейчас понял, живут два одиноких, глубоко несчастных человека. Ему стало жаль их. И себя тоже жаль: он видел и ценил в этих людях то, чего в них не было и в помине.
Раунд пятый. На семейном фронте
Расставшись со всеми своими иллюзиями в отношении Барина и его супруги, Олег почувствовал большое охлаждение к тому делу, которым он занимался. Начал подумывать об уходе. Пробил по знакомым тему приличных вакансий. Глухо. Интернет тоже ничего путного не предлагал. Оно и неудивительно: грянул как раз очередной кризис, и люди крепко держались за свои трудовые места, даже если те и не шибко грели. Кормили худо-бедно, и на том, как говорится, спасибо. А остаться в смутные времена даже без этого – судьба малозавидная.
Олег раскинул мозгами и понял, что в такой ситуации лучше никуда не рыпаться. Работа, если несильно жилы рвать, сгодится. А деньги он имел всё-таки неплохие, так что торжественное отбытие из Баринова балагана пока отменялось. Тем более что самым неожиданным образом в балагане этом нарисовался объект, который очень интенсивно стал заполонять опустевшее Олегово сердце. Им оказалась бухгалтерша Света, которая возникла в их конторе на месте декретчицы. Поговаривали, что одинокую тридцатисемилетнюю Марину спровадил в декрет не кто-нибудь, а собственной персоной их кормилец и благодетель, который покручивал в своё время с ней шуры-муры. Так это или нет, Олег, появившийся в фирме несколько позже, доподлинно не знал, да и не горел желанием прояснить столь пикантный момент. А когда увидел, кого взяли на место Марины, был несказанно рад её уходу, совсем неважно при чьём содействии совершённом. Теперь все его мысли были заняты Светой.
По работе они пересекались с ней нечасто, преимущественно в дни выдачи зарплаты. В эти волнительные финансово-лирические моменты Олегово астральное тело отделялось от физического и неслось в какой-то безудержный полёт. Покинутая им плоть также начинала работать в некоем автономном режиме, напрочь игнорируя указания из центра. Чужой деревянной рукой Олег ставил в ведомости невнятный росчерк и, неловко загребая конверт, он, сам не зная как, выкатывался из бухгалтерии.
Приходил в себя после этих сеансов не сразу, и пока его видимые и невидимые части постепенно объединялись в одно целое, перед Олеговым взором всё это время мелькали пальцы Светы, тонкие, невероятно хрупкие, в которых даже обычная ручка смотрелась как грубый, чужеродный элемент. Невозможно было представить, как этими пальцами чистят картошку, поднимают тяжёлую кастрюлю или отжимают бельё… «Они созданы для другого», – говорил себе Олег, с необычайным трепетом предвкушая, как он держит эти пальчики в своей ладони, а потом ощущает их мягкое нежное прикосновение на своём теле …
Пройдёт не так много времени, и к великому своему удивлению, он обнаружит, что эти стройные персты способны на такую железную хватку, которая не всякому тяжелоатлету по плечу. Это Олег прочувствует на собственной шкуре, которая, сколь много ни обрабатывала её жизнь, никак не становилась дублёной и чутко реагировала на любое взаимодействие с окружающим миром. Но это будет потом, а пока он безудержно влюблялся в скроенные по каким-то неземным лекалам пальчики вместе с их загадочной хозяйкой.
Охи-вздохи, не оставшиеся без внимания трудового коллектива, постепенно набирали обороты, мощность которых вряд ли бы так зашкаливала, если бы не всё тот же коллектив, который проявил столь живое участие в зарождении и развитии большого чувства. Желающие погреться у чужого огонька трудились не напрасно: вскоре кострище полыхало с таким размахом, что тепла хватало всем, кто находился поблизости. Оказавшись в радиусе большого эмоционального излучения, народ в конторе неожиданно зашевелился, активизировав весь свой нерастраченный сексуальный потенциал, и ударился кто во что был горазд.
Чуткий к такого рода движениям вечно озабоченный Барин быстро уловил тенденцию и возжаждал приобщиться к коллективному экстазу. Так случилось, что никто из приближённых не донёс руководителю об источниках небывалого гормонального подъёма в коллективе, и тот, не имея ни малейшего понятия, из какой искры возгорелся пожар, кинул свой далёкий от серьёзных намерений взгляд на ту самую Свету из бухгалтерии, которую Олег уже считал своей не только по зову сердца, но и по праву первой ночи.
Горячечный пыл Барина разжёг огонь в душе обиженного донельзя помощника, на сей раз справедливого гнева со стороны обиженного, который хоть и знал, что шеф его далеко не ангел, но такой подлости от него никак не ожидал. Вместе с уязвлённым мужским самолюбием вскипел Олегов разум, возмущённый чудовищной, совершенно патологической тягой патрона к разврату. Олегу казалось, что только сейчас он, знавший почти всё про эту сторону Бариновой натуры, понял наконец, как низко пал этот человек, как страшен его неуёмный, почти людоедский аппетит, на счету у которого не одна сломанная человеческая жизнь. Его опять, как в журналистскую бытность, резко качнуло в поиск справедливости, которая, случись ей быть в этом больном и ненормальном мире, непременно должна была бы покарать такого живодёра, как Барин.
Сам того не замечая, Олег стал поднимать волну. Он принялся интенсивно обсуждать Барина со всеми, старательно доводя до сведения каждого, каков же всё-таки изверг их босс. А ещё тиран и крепостник. Не встретив большой поддержки среди коллег, Олег закипал ещё больше, возмущаясь их тупой рабской покорностью, которая – он был абсолютно в этом уверен – как раз и порождает всё это мерзкое барство.
О революционном порыве Олега, а также истинных его причинах не замедлили сообщить Барину, который не преминул во время каких-то очередных посиделок полюбопытствовать у своего помощника: чем я, дескать, завинил перед тобой, дружок, что ты так нещадно костеришь меня, бедняжку. Олег оказался не готов к такому разговору и занервничал. Барин это заприметил и поднажал ещё: обидел чем-то вдруг, так ты скажи. И тут Олег понял, что ничего такого предъявить Барину он не может. Подумаешь, подбивал клинья к Свете – с кем не бывает? Но ведь не было ничего. Она его отшила. А вдруг нет? Олег похолодел от ужаса. Вдруг что-то было? Вдруг она не смогла отказать, или Барин вынудил её, чем-то пригрозив?
Червячок сомнения, возникший сразу после инцидента, никуда, похоже, не делся, а напротив, вскормленный Олеговым беспокойством и стремлением досадить Барину, разросся до размеров огромного змея, который заполонил собой всё нутро жаждущего отмщения влюблённого горемыки.
– Не надо было Свету трогать, – подавив в себе желание кинуться на Барина с кулаками, ответил наконец Олег.
– Да кто её трогал? Ты чего? – заржал Барин своим зычным протяжным хохотом.
– Как не трогал? Она сказала…
– Что она тебе сказала? Подумаешь, комплиментик какой-то отвесил, по попке, может, шлёпнул – не помню. А она что, решила, будто я её в постель тяну? Во даёт… – и снова ржание, от которого у Олега загудело в голове.
– Вы ей ещё что-то говорили такое – она мне рассказала…
– И что она тебе рассказала?
Олег напрягся. Силился вспомнить, что точно говорила тогда ему Света, но не смог. Помнил только картинки, возникшие в его голове. Помнил, как разбушевался тогда сильно и даже порывался тут же пойти и набить обидчику морду.
– Так что она там тебе наговорила? – не успокаивался Барин.
Олег ещё больше занервничал. Ситуация вырисовывалась неважнецкая: вроде как наехал он на душку Барина ни за что ни про что. Скверно. Стыдно даже. Но признать сейчас это и повиниться было сродни смертной казни. Причём выполненной собственноручно. Олег вскипел. Какого чёрта он должен испытывать такую неловкость, да ещё угрызения совести перед этим козлом? Ему что, прощения просить за то, что очернил его своими подозрениями?
А Барин, как назло, ещё и масла в огонь подлил.
– Ты запомни: кобель не вскочит, если сучка не захочет, – шёпотом, как большую тайну, проговорил он и лукаво ухмыльнулся.
Олега прорвало. Он сказал Барину почти всё, что думал о нём, не боясь сильных метафор и многосложных эпитетов. Говорил эмоционально, сбивчиво и очень быстро: не хотел, чтоб Барин начал апеллировать. Опустошив свои закрома, рванул из-за стола и был таков.
Из Бариновой фирмы после такого аллюра пришлось уйти, что Олег и поспешил сделать, прихватив, разумеется, свою возлюбленную.
Он чувствовал себя героем, вырвавшим из лап чудовища красавицу, и на пике этого необычайного героизма готов был, казалось, на любые подвиги. Даже на то, чтобы узаконить их многострадальные отношения. После всех этих разгулявшихся страстей он как порядочный человек просто обязан был это сделать.
Но узаконить отношения, не имеющие никакого материального обеспечения в виде квартиры, машины и достаточных для семейного предприятия накоплений, он не решался. Как только голубки перевели дыхание после совершённого ими побега, Олег, испытывая страшную неловкость, робко поделился со Светой своими безрадостными соображениями по поводу. Но возлюбленная оказалась на высоте и не позволила своему суженному усомниться в его исключительности и героизме и заявила, что пока они могут воспользоваться предложением её родителей и пожить в доме Светы, что значительно облегчит жизнь их молодому, только поднимающемуся на ноги союзу. Отягощённый нелёгким и безальтернативным, по сути, выбором Олег даже не стал особо раздумывать и с радостью принял предложение.
Василису Аркадьевну такие глобальные перемены в жизни сына повергли в шок. С рвением обезумевшей самки, у которой отобрали не успевшего открыть глаза детёныша, она бросилась спасать своё единственное чадо. Основной удар от разорвавшейся бомбы пришёлся по Свете, в которой категорически отказывались признавать невестку, не вышедшую для такой достойной партии ни рожей, ни кожей, ни тем, что под кожей. Столь монолитная позиция выкристаллизовалась у Василисы Аркадьевны сразу же, в ходе спешно организованных по случаю переезда Олега смотрин. Собственно, прозорливому педагогу хватило и первого взгляда, чтоб понять, какая штучка окрутила её неразумного сына, поэтому дальнейшие попытки молодых протянуть хоть какие-то родственные мосты оказались безуспешными.
В присутствии Светы, конечно, она не особенно пылила, так, больше ехидничала, но, оставаясь наедине с сыном, расходилась настоящей бурей с громким плачем, сердечными приступами и страшными предсказаниями тяжкой Олеговой участи, которую предвещало её трепетное материнское сердце.
Сынок от такого напора малость подрастерялся, но выбору своему не изменил, не без оснований полагая, что, приведи он сейчас в дом вместо Светы какую-нибудь Иру или Марину, расклад был бы тот же. Посему Василису Аркадьевну он хоть и выслушал, но не внял ей. Решил опрометчиво, что, как только всё свершится, её попустит. Значит, надо поторопиться – заключил он и на следующий день помчался к Свете делать официальное предложение.
Засим сыграли скромную свадебку и зажили, так сказать, по-новому. Правда, тараканов старых так и не вывели, и те не замедлили о себе напомнить. В то время, как Василиса Аркадьевна продолжала нагнетать, родители Светы, вроде бы с радостью принявшие перемены в личной жизни дочери, со временем стали молодых крепко напрягать. Первым почувствовал это Олег, которому пришлось не по душе чрезмерное участие в его семейной жизни приютившей стороны. Конечно, у них со Светой, как и у всех начинающих взрослую жизнь, хватало проблем, но непонятно было, почему решение этих проблем стало для тестя с тёщей первоочередной задачей. Со временем причины этого альтруистического рвения стали проясняться. В детстве и в юности родителям Светы случилось крепко недобрать по части разных житейских благ, посему они необычайно рьяно принялись обеспечивать, помогать, давать и благодеять на разные лады, словно желали превратить бренное бытие дочки с зятем в безоблачную сказку, которую, по их мнению, все родители обязаны сочинить для своих детей.
Этот апофеоз родительской любви пришёлся Олегу как серп по причинном месту: заполненная до отказа жертвенной патетикой ода хоть и цепляла воображение, но никак не грела душу. Безудержные попытки предвосхитить все желания молодых вносили в отношения отцов и детей такой же диссонанс, как и беспричинные страдания Василисы Аркадьевны. Любовь – ведь это гармония, а какая может быть гармония, если всё время невпопад?
Так рассуждал Олег и в ответ на щедрые подарки, царские ужины и самоотверженную опеку стал потихоньку выказывать недовольство. Для начала он попытался объясниться со Светой, но та ни на грамм не прониклась желанием своего супруга обрести некую автономию от её родителей, а сам факт столь странного сепаратистского порыва квалифицировала как чёрную неблагодарность, ростки которой, по небезосновательному Светиному предположению, были пущены коварной свекровью.
Это первое серьёзное недоразумение сразу же обросло кучей отягчающих и усугубляющих моментов, на которых вопреки здравому смыслу и заострили своё внимание возроптавшие стороны.
– А почему именно чёрная? Может, моя неблагодарность белая? – упрёки жены крепко зацепили Олега, и он вскипел вдруг совершенно неожиданным для неё гневным протестом.
В ответ законная половина, готовая лопнуть от распирающего её возмущения, выдала без экивоков супругу всё, чего тот как раз больше всего и боялся: что в силу своей финансовой и профессиональной нестабильности никакой каменной стеной он быть не может, а их на ладан дышащий брак держится исключительно на её родителях, этих просто святых людях, которые, не щадя живота своего, стараются только для них, для Светы и Олега.
Оскорблённый донельзя молодой супруг не стал дослушивать страстный панегирик осточертевшим тёще с тестем и одновременно обвинительный приговор себе. В сердцах он совершил ещё один неблагодарный жест: ушёл в пылу спора, прихлопнув дверью все благие порывы своих новоиспечённых сородичей.
Возврата в этот дом для него уже не было – громкий лязг с силой закрываемой металлической двери убедил в этом всех, кто оказался и по ту, и по другую сторону тщательно укреплённого входа в сорокаметровое семейное пристанище.
Родители Светы, толком не уразумев, из-за чего возник скандал, развели только руками, бросая друг на друга перепуганные взгляды. А их безутешная дочь, осознав вдруг себя покинутой женщиной, заголосила страшным воем солдатки, склонившейся над убиенным в бою с врагами мужем.
Клокотал в это время и Олег, переживая неведомый ему доселе калейдоскоп страстей.
Какое-то время он шёл, не разбирая дороги. Когда же, наконец, очнулся и огляделся, то обнаружил себя недалеко от дома бывшего однокурсника, с которым в былые студенческие времена водил довольно тесную дружбу. Воспоминания о ней отозвались в мятущемся естестве Олега тёплой морской волной, принёсшей лёгкое забвение и даже некоторое успокоение. Кровоточащее нутро перестало отдавать сильной болью, будто все раны вдруг стали затягиваться под воздействием какого-то чудодейственного бальзама. Воспрянув духом, Олег повернул в сторону хорошо знакомого двора с палисадником, прошёл вдоль заметно подросших деревьев и уверенно вошёл в распахнутую дверь подъезда.
Мысль прежде позвонить, а потом уже нагрянуть, где-то запоздала, и Олег свалился на своего бывшего однокашника, как снег на голову. Тот, увидев старого приятеля, искренне обрадовался и пригласил его в дом, где, как оказалось, за щедро накрытым столом собралась компания человек из десяти. Хозяин дома, носивший созвучное с фамилией прозвище Кавун, познакомил прибывшего с гостями. Но запомнить хоть кого-нибудь из них увязший в своей кручине Олег не смог. Возможно, мешало влиться в коллектив сокровенное желание непрошенного гостя увидеть тут только хозяина, на которого хотелось взвалить хотя бы часть той неподъёмной ноши, оказавшейся по какому-то странному недоразумению на его далеко не Геракловых плечах. Свернув со своего бредового курса в дом Кавуна, Олег рассчитывал именно на это и был почему-то уверен, что его большое горе даёт ему право на подобные ожидания.
Олегу выделили место рядом с толстогубым очкариком, плеснули беленькой, затем обновили остальным и стали на него смотреть с ожиданием: мол, давай, толкай речь. Олег растерялся и с мольбой во взоре глядел на Кавуна. Хозяин лишь добродушно улыбался. И тут нежданного гостя осенило: у его старого друга сегодня день рождения. Встрепенувшись, Олег вдруг позабыл о личной катастрофе, выбившей его из колеи, и понял, что жизнь других после распада его собственной семьи не остановилась, она по-прежнему течёт своим чередом, и все тектонические сдвиги, происходящие в нём самом и даже под его ногами, совершенно незаметны для окружающих. Он проговорил несколько наспех склеенных пылких фраз, из которых было ясно, что виновник торжества – невероятно крутой парень. Гости закивали и дружно подались вперёд, желая, по традиции, приложиться к бокалу новорожденного.
Чокнулись, выпили, забренчали вилками и с места в карьер заговорили вдруг о Сталине. Олег сильно удивился, но, вслушавшись в речи выступавших, сообразил, что тему, видимо, муссировали раньше, ещё до его неожиданного визита. Было ясно, что это не просто пьяный трёп, а идейное противостояние, так знакомое Олегу ещё со студенческих лет и неизменно возникающие в любых беседах за жизнь, которые ему приходилось слышать. Он никак не мог понять неукротимую тягу своих сограждан к обсуждению именно этой личности: будто никаких других значимых фигур в нашей истории и не было вовсе. Причём, суть таких разговоров никак не сводилась к попытке прийти к какому-то консенсусу, словно в самой программе этой непростой дискуссии было заложено яростное противостояние, далёкое от желания слышать и мыслить непредвзято. Хотя, может, так обстоит дело с любым спором, в котором каждый пытается навязать свою точку зрения, а иногда просто выпустить поднакопившийся в житейских передрягах пар.
Олег быстро заскучал и вернулся в своё прежнее горестное состояние. Мир вокруг него начал раскалывался, и завращались где-то сами по себе на своих орбитах Света, её родители, новый начальник, только теперь уже не бизнесмен, а чиновник, в услужение к которому угодил Олег, когда, сбежав от Барина, отчаянно метался в поисках работы. Чуть поодаль кружились друзья, приятели, знакомые. И где-то там мелькали едва различимые лица знаменитостей, державных мужей и опять почему-то Сталина. Но никому из них не было дела до Олега: они двигались по своим, чётко очерченным в пространстве траекториям вокруг своих, заметных только их глазам центров. А он болтался, точно погасшая звезда в просторах галактики, у которой всё хорошее осталось в прошлом…
– Давай за именинника, – толкнул Олега очкастый сосед. – Вздрогнули!
Олег встрепенулся, спешно выкинул руку, чокнулся и опрокинул в себя содержимое рюмки. Подцепил кусок колбасы, непонятно откуда взявшийся в его тарелке. Потом глотнул лимонада и снова загрустил…
Ему и невдомёк было, что за всеми этими нехитрыми манипуляциями наблюдали из-за толстых стёкол.
– Чего киснешь? Проблемы?
Олег кинул на очкарика взгляд побитой собаки, помолчал и махнул безнадёжно рукой.
– Да брось ты, всё наладится, – сосед протянул руку. – Игорь.
– Олег, – сердито буркнул в ответ, категорически не желая соглашаться с тем, что всё якобы наладится.
«Сейчас ещё скажет, что всё к лучшему», – он уже приготовил гневную отповедь на эту дежурную утешалку, но его сосед молчал и поглядывал на Олега с любопытством. Этот неожиданный интерес дал Олегу слабую надежду на утешение, и он тут же растёкся душещипательной, но вполне лаконичной сагой о своём безрадостном житье-бытье, от которого впору было взять и повеситься.