Ирина Леонидовна Касаткина
Свет далекой звезды
Нет, лучше не рисковать! И потому Маринка постаралась быстрее увести Диму подальше от этого опасного места.
Глава 47. ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Умная Маринка была весьма недалека от истины. Яркая красота ранней осени всегда тревожаще действовала на Лену. В такие дни она по-особенному остро чувствовала быстротечность времени, делалась то возбужденной, то задумчивой. Именно такой, растревоженной, и застал ее Гена, зайдя к ним по дороге в магазин спросить, не нужно ли им молока или хлеба. Но взглянув на Леночкино лицо, почему-то забыл о магазине и предложил прогуляться по парку.
– День такой чудесный, – сказал он. – Просто, жаль упускать. Скоро зарядят дожди, тогда дома и насидимся. Пойдем, Лена, погуляем, а?
Он не очень надеялся на ее согласие. Последнее время она почему-то избегала оставаться с ним наедине. Но сейчас неожиданно согласилась.
Они спустились в нижний ярус парка и долго ходили по дорожкам, любуясь разноцветным нарядом деревьев и кустов. Теперь в нем преобладали золотые и оранжевые тона. Наконец, устав, Лена подошла к большой березе, оперлась на нее спиной и молча взглянула на Гену. Синева ее глаз так соответствовала цвету неба над ними! Она была столь прекрасна, что у Гены заболело сердце, − и он не смог сдержать слова, уже давно вертевшиеся у него на языке. Они как-то помимо его воли сами вырвались из уст.
– Лена, я люблю тебя, безумно люблю! – сказал он и замер. Она молчала. Слов отказа, которых он боялся больше смерти, не последовало. Тогда ободренный ее молчанием он повторил:
– Лена, я люблю тебя! Ты меня слышишь? Почему ты молчишь?
– Слышу, – отозвалась она. – Как это ты, наконец, решился? Я уже думала, что у тебя никогда не хватит смелости. Так и будешь молчать.
– Да, а если бы ты сразу сказала – нет. Как бы я жил дальше?
– А я разве сказала – да?
– Так скажи. Что тебе мешает?
– Не знаю я, Гена. Я к тебе очень хорошо отношусь, порой, просто, не могу без тебя обойтись. Но люблю ли я тебя – не знаю. Может быть, и люблю. Только я как-то иначе себе это представляла.
Из всей этой тирады Гена почему-то лучше всего услышал слова "люблю" и "тебя". Теряя голову, он слегка коснулся дрожащими губами ее прелестных, мучительно любимых губ. И сейчас же отпрянул. Но по роже не получил, как ожидал. Она с любопытством смотрела на него – и все. Тогда, осмелев, он схватил ее в охапку, оторвал от земли и впился в ее губы так, что у самого перехватило дыхание.
Именно в этот момент Гена и заметил Маринку, глядевшую на них квадратными глазами. Он показал ей исподтишка кулак, и понятливая Маринка быстренько умотала. За ней плелся какой-то длинный парень, но в этот миг Гене было не до них.
Вдруг Лена уперлась руками ему в грудь и попыталась оттолкнуться.
– А кусаться зачем? – сердито спросила она, высвобождаясь из его объятий.
– От страсти, – виновато ответил Гена, – извини, увлекся.
Они помолчали. Потом он осторожно спросил:
– Лен, что ты чувствовала… сейчас?
– Губы твои чувствовала… на своих. Что еще можно чувствовать? А ты? Что-нибудь особенное чувствовал?
– Я чувствовал − все! Просто, улетел.
– Что все?
– Ну, Лена, я же мужчина. Все, что чувствует мужчина, когда целует любимую. Тебе объяснить в подробностях?
– Не надо. – Она густо покраснела. – Пойдем домой. На завтра уроков полно, а у меня квартира не убрана и обеда нет. У мамы опять эта воскресная школа. Ни одного выходного дня – как так можно?
– Давай еще погуляем. Я потом тебе пропылесосю и с обедом помогу.
– Нет, спасибо. Сама справлюсь.
– Лена, ты рассердилась?
– Нет, я же тебе позволила. Но… знаешь, больше не надо… этого.
– Что… совсем никогда? Нет, я так не согласен. Леночка, тебе было очень неприятно, да?
– Нет, ну почему – очень? Не неприятно. Но… я сама не знаю. Гена, прости меня. Но пока… не надо.
– А ты скажешь, когда будет можно? Я согласен ждать, сколько угодно. Ты только скажи… когда-нибудь.
– Конечно, скажу… если будет. Не обижайся, ладно? Пойдем домой.
– Ну, пойдем, раз тебе так хочется, – грустно согласился Гена и поплелся за ней. На душе у него скребли кошки, и даже воспоминание о поцелуе не грело ее. Он понял главное: она решилась проверить свои чувства к нему. И то, что она почувствовала, оказалось не в его пользу.
Но отступать он не собирался. Потому что без нее жизнь теряла всякий смысл. Все годы с того мгновенья, когда он впервые увидел ее, он жил только ею. Только с нею были связаны все его мысли и желания.
Он будет ждать дальше. И никого к ней не подпустит. Никто не посмеет к ней приблизиться и посягнуть на ее сердце – он его просто уничтожит. И она, в конце концов, сдастся – ведь она создана для любви. Она уже тоскует по любви – он это чувствует. Она будет, будет принадлежать ему. Надо только дождаться подходящего момента и не упустить его. Он сделал один шаг, сделает и второй.
– Гена, иди домой. Я хочу побыть одна, – попросила Лена, когда он сунулся следом за ней в дверь ее квартиры. Ей совсем не хотелось оставаться после всего с ним наедине. Хотя она была уверена – он и пальцем не пошевелит без ее желания.
– Не, я в магазин пойду. Может, тебе чего надо? – Гена вспомнил, что в холодильнике шаром покати. А ведь он обещал матери купить продукты. Сейчас они все вернуться домой, а есть нечего.
– Купи молока и сметаны. Погоди, я тебе денег дам.
– Не надо, у меня есть. Потом отдашь.
Все таки это был повод зайти к ней снова после магазина. Может, сменит гнев на милость?
И действительно, когда он занес на обратном пути продукты, она выглядела гораздо спокойнее и без слов разрешила ему похозяйничать на кухне. Он стал молоть мясо, а она принялась чистить картошку.
В дверь позвонили. Это вернулись с прогулки близнецы и сразу заныли:
– Гена, дай рубль! Лена, дай рубль!
– Щас дам! – пригрозил Гена. – Догоню и еще дам! А ну пошли отсюда, попрошайки! − И он сделал шаг к двери.
Близнецов, как ветром, сдуло. Уже с лестницы они заорали:
– Жадина-жадина! Жадина-говядина!
– Не запирай, – попросил Гена, – я им дам по шее и вернусь.
– Оставь их. Погоди, вот два рубля, дай им. Может, людям очень надо.
– Еще чего! Им только дай – каждый день клянчить будут. На жвачку им не хватает. Жуют с утра до вечера, как коровы. Смотреть противно. В ванной жуют, в туалете сидят – жуют, телевизор смотрят – жуют. Даже, когда дерутся, жуют.
– Зато кариеса не будет.
– Зато язва желудка будет! Ты же биологию изучаешь, знаешь, что такое безусловный рефлекс. После еды – еще куда ни шло. А на пустой желудок – это же выброс соляной кислоты! Желудочный сок – это что по-твоему? И соляная кислота, не найдя пищи, что начинает переваривать? Слизистую их желудков. Не удивлюсь, если у них там уже эрозии. То-то они чуть что, за животы хватаются А ты им еще потакаешь.
– Вот и объяснил бы им, как мне. А то сразу – по шее.
– Думаешь, я не объяснял? Как об стенку горохом! Только хорошую затрещину понимают. Ладно, пойду, посмотрю, чем они занимаются.
Когда он ушел, Лена бессильно опустила руки, выронив недочищенную картофелину, и задумалась. Почему она не отвечает ему? Он так ее любит! – наверно, никто ее уже так любить не будет. Он лучше всех, кого она знает. Во всей школе равного ему парня нет. Что ей мешает ответить ему взаимностью? Он был бы так счастлив! Он заслуживает счастья. Своей любовью, своей беззаветной преданностью. Она всю жизнь за ним, как за каменной стеной. Нельзя же быть такой неблагодарной!
И ведь ей хочется любви, уже давно хочется, чего греха таить. И объятий хочется, и поцелуев. И всего остального − а что? Ей же уже семнадцатый год. Всем можно, а ей нельзя? Но почему все в ней противится его любви? Надо с мамой посоветоваться – может, она объяснит. Мама ее лучшая подруга, ей можно доверить все.
– Что случилось? – спросила Ольга с порога, только взглянув на дочку. – С Геной поссорилась?
– Нет, с чего ты взяла? Мы не ссорились.
– Да у тебя лицо какое-то не такое. Какое-то… опрокинутое.
– Ну, ты и скажешь, ма! Опрокинутое – это как?
– Не как всегда. Будто ты внутрь себя смотришь. Ладно, не лови меня за язык. Рассказывай, что случилось.
– Давай обедать. Я суп с фрикадельками сварила. Гена мне мясо смолол, а то у меня уже рука болит от этой мясорубки.
– Ножи надо поточить.
– Да я уже их точила-точила. Не помогает. Давай электромясорубку купим. Нажал на кнопку, чик-чирик и фарш уже готов.
– Ты прямо, как Марина, стихами заговорила. Ладно, ты мне зубы не заговаривай. Рассказывай, что стряслось. – Ольга налила себе и дочке супу, взяла ложку и приготовилась слушать.
– Меня Гена сегодня поцеловал, – опустив глаза и медленно краснея, выдавила из себя Лена. И даже сама удивилась, как трудно это произнести вслух при маме.
– Ты ему разрешила? – Ольга даже есть перестала. О Господи! Начинается. А она так надеялась, что все это оттянется хотя бы до поступления в институт. Напрасно надеялась. – Где это произошло?
– В парке. Я разрешила. Он мне в любви объяснился. Так внезапно. Я думала, он никогда не решится.
– И что?
– Ну и… он меня поцеловал.
– И как тебе… его поцелуй? Что ты почувствовала?
– Ты знаешь – я не поняла. Ну,… его губы на своих губах. Не очень приятно. А у тебя так было?
– Да, я до твоего папы раза два целовалась с однокурсниками. Нет, три. Или четыре?
– А может пять? – В голосе дочери звучала ирония. – Как это можно не помнить?
– Может и пять, – засмеялась Ольга. – знаешь, вечеринки всякие, выезды на природу. В общем, целовалась. И тоже впечатление, как у тебя, – чужие губы на своих губах. И все. Значит, настоящая любовь еще не пришла.
– А как бывает, когда настоящая? Как у тебя с папой было?
– О, тогда все совсем по-другому. У нас с папой было так. Мы только познакомились. Но я сразу влюбилась в него – с первого взгляда. Я даже вначале сопротивлялась этой любви, испугалась ее. Помню, он позвал меня поплавать, так я отказалась. Задрала нос и говорю: “Плывите сами, а я не хочу!” А так хотелось!
– Почему же отказалась? Если хотела.
– Я же говорю – так влюбилась, что страшно стало. Для меня весь мир с того мгновения, как я его увидела, стал другим. И я испугалась. Отказалась идти с ними в ресторан – с папой и дядей Отаром. Тетя Юля на меня за это даже рассердилась.
Помню, мне очень захотелось побыть одной. Я пошла на лоджию и попыталась читать. Но ничего не понимала, что читала. Я отбросила книгу, закрыла глаза и сразу увидела, мысленно, конечно, твоего папу. Как он смотрит на меня и улыбается.
И тогда я представила себе – только представила! – что он меня целует. Лена, я испытала настоящий шок. Меня пронзило такое чувство – я даже не знаю, как его назвать, – какой-то острой боли. Это было тако-ое потрясение! Сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Еле дыхание перевела.
Вот как это было. А ведь мы тогда только познакомились. Поэтому, когда влюбишься по-настоящему – это ни с чем не спутаешь.
– Мама, что мне делать? Как дальше вести себя с Геной?
– А что, он на чем-нибудь настаивает?
– Нет, что ты! Он смирный, как ягненок. Ты же знаешь – он умеет держать себя в руках.
– Ну, тогда, чего тебе беспокоиться? Будь с ним, как будто ничего не случилось. Как раньше. И больше доверяй своему сердцу. Не расчету, а сердцу. Но при этом все-таки голову не теряй – впереди выпускные и вступительные экзамены. Жалко будет, если медаль сорвется – ведь столько лет одни пятерки. Хотя это, конечно, не главное.
– А что главное?
– Главное, девочка, это любовь! Для нас, женщин любовь – самое главное, главнее ничего нет. Все остальное – экзамены, учеба, специальность – все это только ради любви, только для нее одной. Без любви все внешние атрибуты счастливой жизни – успех, карьера, достаток – не имеют никакого смысла. Без нее ты никогда не будешь счастлива. А я так этого хочу. Поэтому жди ее и не торопись. Чтобы не ошибиться.
Глава 48. ВРЕМЕНА ПЕРЕСТРОЙКИ
Ольга недаром беспокоилась о будущем дочери. Что ждет ее умницу, когда кругом такое творится? Ну, поступит она в институт, окончит, а что дальше? Кому теперь нужны толковые инженеры? Везде нужны только толковые торгаши. Но Лена начисто лишена коммерческой жилки, как и сама Ольга.
Программисты, конечно, тоже нужны. Но они зарабатывают такие гроши. Как, впрочем, и остальные бюджетники. Даже Ольге с ее профессорской зарплатой стало трудно сводить концы с концами, а что уж говорить о рядовых гражданах?
Отработав свои пять лет в должности заведующей кафедры, Ольга без сожаления свалила с себя этот груз на надежные плечи Миши Сенечкина, защитившего к тому времени докторскую диссертацию. Да и о чем было жалеть? Хлопот полон рот, ответственность огромная, а платят за заведование копейки. И она с головой погрузилась в учебную и научную работу.
Все бы ничего, но эти материальные проблемы! Они просто брали за горло. Неуклонно лезли в гору цены за коммунальные услуги, цены на одежду и обувь взлетели на заоблачную высоту. Непрерывно дорожали продукты. А оклады вузовских преподавателей стали позорно низкими. Теперь на них даже кандидат наук не смог бы прожить, не говоря уже о преподавателях без степени.
Как и большинство знакомых, Ольга с Леной приветствовали перестройку. Ольге смертельно надоели ханжество и ложь коммунистов. Она помнила, как еще в пионерском возрасте – а она всегда была примерной пионеркой – радовалась, что живет в такой замечательной стране − Советском Союзе. Воспитанная на "Хижине дяди Тома" Оля искренне жалела детей, прозябающих в странах капитала.
Первые сомнения закрались в ее душу, когда еще в студенческие годы ей удалось побывать по туристической путевке в Венгрии. Отцу выделили эту путевку по льготной цене, и он отправил дочь поглядеть на мир, совершенно не предвидя, какое смятение внесет в ее душу поездка в одну из беднейших стран социалистического лагеря.
По Олиным представлениям там уже был построен коммунизм. В магазинах свободно торговали товарами, которые на ее Родине можно было достать только из-под полы. На каждом углу стояли лотки с клубникой – и это в августе, когда у них клубника давно отошла. Бананы, виноград размером со сливу, огромные, как шары, персики и еще какие-то невиданные фрукты – никто в группе даже не знал их названия – в изобилии продавались на улицах.
Но окончательно добил Олю книжный магазин. Когда она обозрела его полки, у нее слезы навернулись на глаза. Здесь было все, о чем только могла мечтать душа советского человека, помешанного на книгах.
– Господи, ну почему у нас не могут все это напечатать в достаточном количестве? – думала Оля, хватая с полок все подряд: книги братьев Вайнеров, Голсуорси, Драйзера, Дюма, которые можно было купить только по подписке или великому блату. – Бумаги у нас, что ли мало? Или мозгов у издателей?
Она потратила на книги почти все свои форинты. С трудом дотащив до гостиницы тяжелые пачки, Оля разложила свои сокровища на столе и кровати и стала любоваться ими. Заглядывавшие в номер соотечественники, обозрев ее приобретения, молча крутили пальцем у виска и демонстрировали свои покупки – джинсы, кожаные куртки, замшевые пальто, обувь и прочее барахло. Что не помешало им позже растащить ее книги по номерам "на вечерок". С большим трудом уже перед отлетом Ольге удалось их собрать.
Однажды в одной из лавочек она увидела роскошное платье из марлевки – именно о таком она давно мечтала. Но оставшихся денег у нее хватало только на обратную дорогу. И потому она лишь вздохнула, покидая ту лавочку.
– Ну почему, почему мы не имеем всего этого?– с горечью думала Оля по дороге домой. – Ведь мы – страна победившего социализма. Мы выиграли войну, значит, мы должны лучше жить, чем побежденная Венгрия. У нас такие природные ресурсы, которые той же Венгрии и не снились. Боже мой, какая у них чистота и красота! Какие города, улицы, парки, велосипедные дорожки! Почему же у нас такая грязь и убожество?
Она вспомнила, как в Будапеште переходила по зебре широкий проспект. Стоило ей только приблизиться к переходу, как все автомобили по обе стороны зебры остановились, пропуская ее, и не тронулись с места, пока она не ступила на тротуар. А дома? Да она никогда бы не рискнула переходить проезжую часть, не пропустив все машины. Ведь сбили бы, невзирая ни на какую зебру. Может, все дело в воспитании?
– Не забывай, мы их всем снабжаем, – доказывал отец, когда по приезде дочь принялась доставать его своими вопросами. – А иначе они тут же переметнутся на Запад. И снова у наших границ, как в сорок первом, будут враждебные государства. Себе отказываем, лишь бы у них все было. И разве их города в войну так бомбили? Будапешт вообще не трогали.
– Но, папа, после войны уже столько лет прошло. Дрезден тоже весь разбомбили. И Берлин. А теперь они живут, как нам и не снилось. И почему они должны переметнутся к капиталистам, если наш советский строй самый лучший?
– Ты поговори, поговори мне! – свирепел отец. – Хочешь из института вылететь да за решетку загреметь за антисоветчину?
– Но у нас в группе все об этом спорят! Ты бы послушал, что другие люди говорят, – оправдывалась Оля.
– Другие пусть говорят что угодно, а ты помалкивай! Не забывай, кто твой отец! Черт меня дернул эту путевку покупать. Все, больше никаких заграниц! – И рассерженный отец хлопнул дверью. С тех пор Оля эти темы при нем не затрагивала.
Но ведь сравнивать и думать не запретишь. И позже она не раз размышляла над мучившими ее вопросами.
Однажды Ольга прочла в газете, как дочь видного московского чиновника, только что вернувшуюся с отцом из Америки, спросили, чего бы ей сейчас больше всего хотелось. И та ответила только одно слово: “Забыть.” Это было уже в эпоху Горбачева, когда стало можно говорить вслух то, о чем прежде даже думать опасались.
Ольга по природе своей была аполитична. Как математик она понимала, что ее мнение абсолютно ничего не значит и не решает − и потому не любила участвовать в бурных дискуссиях, то и дело возникавших в стенах института. Считала все эти споры пустым сотрясением воздуха. Но для себя давно сделала вывод, что почти все партийные боссы говорят одно, а делают другое. Требуют от людей честности, правды, безупречного труда, высокой морали, а сами ведут себя прямо противоположно, являя примеры чванства, стремления к показухе и безудержной роскоши, подхалимажа и прочих человеческих пороков.
Конечно, такие мелкие сошки, как ее отец, были далеки от всего этого. Но они были причастны к Коммунистической партии и, значит, к делам тех, кто стоял над ними.
Всех потряс кошмар штурма телецентра в Прибалтике и разгон демонстрации в Тбилиси. И это творилось с благословения партийного руководства страны.
Потом грянул ГКЧП.
Недолго музыка играла, – думала тогда Ольга. Сейчас Горбачеву заткнут рот, а Ельцина закопают. И снова наступит тишина.
Но она ошиблась. ГКЧПистов посадили – правда, ненадолго. Советский Союз развалился на глазах, и теперь они жили в другой стране. Ольга от всей души радовалась приходу Ельцина к власти. Все, кого она знала, голосовали за него. С ним люди связывали надежды на освобождение от лжи, коррупции, всевластия номенклатуры, надежды на свободу слова и обеспеченную жизнь.
Надежды не сбылись. Те, кто и прежде был у кормушки – все эти партийные чиновники, секретари обкомов, председатели исполкомов, директора и прочая номенклатура – у власти же и остались, поделив между собой пирог народного богатства и раздав простым людям смешные бумажки под названием "ваучер". Но самым страшным оказалось не это.
Самым страшным результатом распада страны стали межнациональные войны. Люди, прежде жившие бок о бок, вдруг принялись выяснять, кто какой национальности, и ненавидеть друг друга. Ольга понимала, что семена этой вражды взошли не на пустом месте. Их посеяли в прежние годы – годы всевластия Коммунистической партии и советского строя. Причины вражды ей были не очень понятны. Но ведь не будет абсолютное большинство населения республики голосовать за выход из Союза, если им в Союзе было хорошо. А страны Прибалтики? Там, похоже, все население радовалось независимости.
Однако распад ее Родины на отдельные государства стал для Ольги тяжелым ударом. Родные ей люди – сестры и другие родственники Серго, Отар с Юлькой и их дети – все, кого она так любила, оказались в другой стране.
Потом началась война в Абхазии. В страшном сне ей не могло привидеться, что в светлом раю, где они с Серго были так счастливы! – в их Пицунде! – по пляжу будут ходить люди с автоматами. Что будут вырезать грузинские семьи, включая малых детей. А ведь там жил с семьей родной дядя Отара! И узнать что-нибудь о них было практически невозможно – поезда туда не ходили и самолеты не летали.
Да и от Юльки давно не было известий. Как только началась эта война, Ольга с Леночкой перестали ездить к ним в отпуск – это стало опасно. К тому времени у Отара с Юлей было уже трое детей: два сыночка Серго и Тимурчик и долгожданная доченька Олечка. Свою маленькую тезку Ольга так и не видела. Страшные вести, приходившие оттуда, вызывали в ее душе острую тревогу за их судьбу.
Хорошо еще, что сестры Серго послушались Ольгу и не продали отцовский дом. В нем поселилась семья Каринэ, а домик Каринэ стали сдавать приезжим курортникам. Деньги, полученные от них, упрямые Нино и Каринэ клали на сберкнижку на имя Леночки, как Ольга ни отговаривала. Но в год гайдаровской реформы все эти сбережения превратились в ничто.
Как Ольга радовалась, что не продали домик Каринэ, не потеряли и эти деньги. Наверно, сейчас они им совсем не лишние.
Когда в девяносто третьем произошел расстрел Белого дома, Ольга вообще перестала что-либо понимать. Ей стало казаться, что все руководство страны сошло с ума.
До нее не доходило, как взрослые умные мужчины, облеченные властью, могут такое творить. Собирались бомбить Кремль – это же уму непостижимо! Громить Останкино, громыхать танками по Москве, стрелять в соотечественников. Да будь ты хоть коммунист, хоть демократ, но есть же табу. Нельзя стрелять в безоружных людей! Нельзя поднимать руку на национальные святыни! Прежде, чем отдать приказ, надо крепко подумать. И обязательно – головой.
Ольга с Леночкой поддерживали и демократические преобразования, и гласность, и открытость странам дальнего зарубежья. Ольга не соглашалась с теми, кто во всех свалившихся на них бедах винил президента Ельцина. Она полагала, что его имя войдет в историю как имя первого всенародно избранного главы России. Впервые у народа спросили, кого он хотел бы видеть во главе государства, − и большинство назвало Ельцина.
Она считала, что нельзя на одного президента вешать "всех собак" – не лишнее и на себя посмотреть. Но вместе с тем, Ольга понимала, что он завел страну куда-то не туда.
Да, хорошо, что магазины полны товаров, − но кто может их покупать? Единицы! И как можно не выдавать людям заработанные ими деньги, пенсии? А на что им жить? Да, хорошо, что республики смогли реализовать свое право на самоопределение − с подачи того же Ельцина. Но почему столько крови? Спросить бы погибших в этих побоищах, что лучше: жить в тоталитарном Советском Союзе или умереть в свободной демократической стране? Что бы они выбрали?
Да, хорошо, что люди могут заниматься бизнесом, открывать свое дело, получать прибыль. Но почему любой мало-мальски удачливый предприниматель должен часть заработанного отстегивать бандитам? Ведь об этом пишут во всех газетах. Что, бандитов не могут прижать к ногтю соответствующие органы? При их сноровке и современном техническом оснащении всякими подслушивающими устройствами и прочими приспособлениями. Ольга была уверена, что могут. Значит, не хотят. Но почему? Ответа она не находила.
Ее сердце разрывалось от жалости, когда она видела на улицах нищих, беженцев с малыми детьми, бомжей. Ведь раньше эти люди где-то жили, на что-то существовали. Как случилось, что они остались без работы, без крова? Кто в этом виноват? Неужели только они сами? А те, кто планировал все эти перемены, почему не продумали, к чему они приведут, не просчитали все последствия? У них что, не было толковых аналитиков, программистов, компьютеров?
С экрана телевизора руководители страны уверяли, что перестройка делается для блага народа. Но ведь народ состоит из людей. Что, для собственного блага большинство должно мерзнуть, голодать, нищенствовать? Где логика?
Ольга ничего не имела против "новых русских". Лучше, когда много богатых и мало бедных. Но сейчас она наблюдала обратное. Невозможно было понять, откуда взялись эти несметные богатства, эти сотни тысяч долларов на счетах отдельных соотечественников. Какими праведными трудами они заработаны? Вот она – Ольга – профессор, всю жизнь работает, учит сотни будущих специалистов, имеет учебники и научные труды. И ее коллеги, тоже сделавшие немало для науки. Но ведь все они по нынешним меркам – нищие.
Нет, она не завидовала – она просто хотела понять, как такое могло случиться. Ведь праведными трудами такие состояния не заработаешь. А если неправедными, то опять же – кто им позволил?
Ольга пыталась найти мало-мальски вразумительные ответы на мучившие ее вопросы, и не находила. И из-за того, что боль и страдания других людей она пропускала через собственное сердце, у нее частенько бывало тяжело на душе и ныло в груди.
Леночкины одноклассники, как и большинство молодежи начала девяностых, наоборот, были помешаны на политике. Они постоянно спорили друг с другом до хрипоты, не выбирая выражений. Иногда дело доходило и до потасовок. Саша Оленин был яростным противником демократии.
– Демократия это власть большинства! – провозглашал он, и тут никто с ним не спорил. – А какова одна из двух бед России, известно всем: дураки и простофили. В русском народе дураков неизмеримо больше, чем умных людей. Вот и получается, что демократия в России – это власть дураков. И заметьте: дураки умных страшно не любят, даже опасаются. Почему не любят Явлинского? Потому, что он умный – у него же на роже это написано. Поэтому ему никогда не стать президентом. Вот попомните – за Ельциным придет такой крутой диктатор! – Сталин ангелом покажется. И правильно! России не демократия, а сильная рука нужна. Будет сильная рука – кончится бардак. Не будет – еще не то увидите. До гражданской дойдет.
– И куда твой диктатор поведет страну? – горячился Венька Ходаков. – Прямиком к третьей мировой. Опять изоляция, опять гонка вооружений? Спасибо, мы это уже проходили.
– Я одного не могу понять, – удивлялась Шурочка Пашкова, – почему, как только заходит речь о возрождении страны, так все сводится к восстановлению военно-промышленного комплекса? Почему сначала не пустить деньги на улучшение жизни людей? Почему на образование, медицину, на ту же науку надо тратить в несколько раз меньше, чем на армию? По-моему, должно быть наоборот.
– Потому что наши танки и самолеты можно выгодно продать, за хорошие бабки. А больше, кроме газа и нефти, нам и продавать нечего, – объяснял ей Шурик, – кому нужны наши тряпки? И вообще, вы, женщины, ничего в политике не смыслите! Вам только уровень жизни подавай. А страна армией сильна. Только сильных другие страны боятся. А кого боятся, того больше уважают.
– А я считаю, кого больше боятся, того больше ненавидят, – не соглашалась с ним Лена, – а уважают страны, где людям лучше живется. Как можно уважать страну, если в ней учителя получают зарплату ниже прожиточного минимума, да и ту нерегулярно? Даже если у нее есть хорошие атомные бомбы и ракеты − все равно такую страну можно только презирать. Точнее, не саму страну, а тех, кто довел ее до ручки.
– Какой народ, такая и власть, – хмурился Гена. – Сами выбирали, сами и кушайте. И нечего жаловаться.
– Да кто там выбирал? Это только видимость – выборы. За вас все давно решено – кого выбирать. Попробуй выдвинуть не того, кого надо, его быстренько отстреляют. Наивные! – усмехался Саша.
– Ты что же, хочешь сказать, что мы пешки в чьей-то игре? – возмущался Венька. – Народ, по-твоему, просто быдло? А если я тебе сейчас по роже смажу?
– Во-первых, это не аргумент! Во-вторых, еще не известно, кто кому смажет. Спрячь свое возмущение в карманы брюк. – И высокий Саша, положив ладонь на Венькину макушку, сильно надавил на нее − низенький Венька так и присел. Но мгновенно выскользнул из-под его ладони и коршуном кинулся на Сашу, размахивая сумкой. Хорошо, что Гена успел перехватить ее за ремешок, иначе она точно угодила бы Оленю в лоб.
– Петухи, петухи, перестаньте! – закричала Маринка. – Как вам не стыдно! Кулаками размахивают, когда не хватает аргументов. Так обогащайте свой словарный запас. И вообще, я считаю, что все беды нашей страны из-за того, что у власти почти одни мужчины. Я даже стих про это сочинила. И назвала его “К СООТЕЧЕСТВЕННИЦАМ” Вот послушайте:
– В стране, где хаос и вражда,
Нас больше половины.
Но вновь у власти, как всегда,
Почти одни мужчины.
− У них в крови борьба, пальба,
Награды да парады.
Избрать бы в Думу много баб,
И будет все, как надо.
– Ага, разбежалась! – съязвил Венька. – Кто там вас выберет. Хуже нет, когда баба начальник.
– Неправда! – обиделась Лена. – Моя мама пять лет возглавляла кафедру, и ее все любили. Я уверена – если бы во главе государства стояла такая женщина, как моя мама, всем было бы хорошо.
– Вспомните Екатерину Великую, – поддержала ее Шурочка. – Россия при ней тоже стала великой страной. С ней все страны тогда считались.
– А сколько войн вела твоя Екатерина? – напомнил ей Саша. – И с турками, и со шведами. И на Кавказе. Нашла идеал.
– А я думаю, что в России всегда власть сознательно не хотела, чтобы народу хорошо жилось, – задумчиво сказал Гена. – Ведь, когда люди живут хорошо, они перестают бояться, пресмыкаться перед начальством. И ими трудно становится управлять. Им, начальникам, выгодно, чтоб армия была сильной, а народ бедным. Тогда и извне никто не нападет, и внутри можно делать все, что вздумается.
– Вот если бы меня могли услышать все люди, – размечталась Лена, – я бы предложила, чтоб в правительство – в Думу или еще куда там – выбирали поровну мужчин и женщин. В законодательном порядке. Чтобы это было записано в Конституции. Ведь мы такие разные! По одной клетке ученые отличают мужчину от женщины. Мы и мыслим по-разному. У вас одни приоритеты, а у нас другие. Почему же ваши приоритеты главнее наших? Для нас важнее уровень жизни людей, а для вас – военное превосходство. Если бы нас в Думе была хотя бы половина, все войны прекратились бы навсегда и жизнь в стране быстро наладилась.
– Ну, ты не кругом права, – задумался Гена, – но что-то в твоем предложении есть. Вот бы референдум по этому вопросу провести. Во всей стране.
