Ирина Леонидовна Касаткина
Свет далекой звезды
Вскоре Гена с облегчением заметил, что его жизнь изменилась к лучшему. К нему стали тянуться ребята, уже не опасаясь получить тумака. Близнецы, завидев его, начинали улыбаться и гукать, весело дрыгая ножками − и это было приятно.
Он открыл для себя Жуль Верна и стал читать его запоем, переживая приключения детей капитана Гранта и гостей капитана Немо, как свои. Ему по-прежнему не нравилось, когда Лену провожал, кроме него и Маринки, еще кто-нибудь из ребят. Но он пересилил себя и больше не выказывал недовольства. Наоборот, старался поддерживать разговор, придумывал остроумные реплики, стремясь рассмешить девочек и одновременно продемонстрировать свою эрудицию. Ему нетрудно было показывать превосходство над другими ребятами группы − ведь он был старше их, много читал и потому больше знал.
Самым трудным было научиться не ходить за Леной по пятам. Но Гена хорошо помнил совет ее мамы не быть назойливым − и потому старался играть и с другими девочками, слабо надеясь вызвать у нее хотя бы тень ревности.
Но все напрасно. Наоборот, она с одобрением отнеслась к его мнимой дружбе с Наташей и Катей, а сама по-прежнему позволяла Сереже Новикову провожать себя домой, хотя ему было совсем в другую сторону. Правда, она перестала критиковать Гену и с удовольствием выслушивала его рассказы обо всем новом, что он вычитал из книг. И еще – их очень сближали близнецы. Если бы не они, Гене вряд ли удавалось бы так часто общаться с ней. И он был благодарен им за это.
Да, она явно охладела к их дружбе. Сто друзей оказались лучше одного Гены. Она больше не видела в нем защитника, потому что не от кого было ее защищать. Ее любили все ребята. Все время возле нее вертелось несколько мальчиков, стараясь ей угодить. Да и девочки тоже стремились с ней подружиться − кроме, конечно, Ирочки Соколовой, с самого начала испытывавшей стойкую неприязнь к Лене. Но та, казалось, не замечала этого, относясь к Ирочке так же приветливо, как и к остальным девочкам.
– Тебе не обидно, что Лена теперь водится не только с тобой? – спросил он как-то Маринку Башкатову. – Прежде мы втроем ходили домой, а теперь за ней целая толпа увязывается.
– Ничуть! – удивилась Маринка. – А что тут обидного? Так даже веселее и хулиганы не пристанут. А тебе что, это не нравится?
– Нет, – признался Гена. – мне нравится, когда она водится только со мной.
– Почему?
– Не знаю.
– А я догадалась, – понизив голос, заговорщически сказала Маринка, – ты, Гена, в нее влюблен. Как Ирочка в Сашеньку. Она тоже не выносит, когда он с другими девочками водится.
– Может быть… – Гена задумался. – Только ты не вздумай ей ляпнуть об этом. Проболтаешься – убью!
– Да ты что! Да я себе язык скорее откушу! – поклялась Маринка. И тут же натрепалась Лене об их разговоре. Правда, Лена не обратила на него никакого внимания. Объяснений в любви она уже наслушалась предостаточно, и они ей успели надоесть. А по поводу Гениной любви она вообще не переживала. Ведь он до сих пор оставался ее братом, пусть названым, но братом. А братья, как известно, в сестер не влюбляются. Почему – она не знала, но знала, что есть такой уговор.
Но для Гены Маринкины слова стали настоящим откровением. Несколько дней он ходил задумчивый, а Лену даже избегал. Так вот, что с ним происходит! А он-то гадал, почему не может видеть, как она улыбается другим мальчикам. Да он ее просто ревнует! И к девочкам тоже. Хотя к девочкам, кажется, не ревнуют. Наверно, он очень сильно влюблен. Ну, конечно, влюблен! По уши! Что же делать? Надо с кем-нибудь посоветоваться. Может, с Алексеем? Он в этих делах должен понимать.
Дождавшись, когда отец Мишки и Гришки в очередной раз явился понянчиться с ними, Гена с непривычным усердием помог ему укачать малышей, затем подсел к кровати, на которой лежал Алексей в обнимку с посапывающими близнецами и, замирая от волнения, сказал:
– Алексей, у меня к тебе есть разговор. Только поклянись, что никто никогда о нем не узнает.
– Раз ты просишь, – солидно ответил Алексей, – то само собой. Мое слово кремень. А в чем дело?
– Понимаешь, – Гена перешел на шепот, – я влюблен, ужасно влюблен. Просто не знаю, что делать.
– Это в Лену, что ли?
– Как ты догадался?
– Э, брат. Тут и догадываться нечего. Будь мне столько же, я бы тоже в нее влюбился. Такая девчонка, что ты! Тут и не захочешь, да влюбишься.
– Понимаешь, я ее ревную ко всем. Не могу видеть, как она с другими играет и разговаривает, − хочется все вокруг расколошматить. Что посоветуешь?
– А что тут посоветуешь? Терпи. Радуйся, что вам пока еще по семь. Вот через десять лет – тогда да! Тогда ты пропал.
– Почему пропал?
– Так ведь, когда ей семнадцать стукнет, весь город будет по ней умирать. Тут кругом одни трупы будут валяться, помяни мое слово.
– А может, она в меня влюбится? Что для этого нужно? Я все сделаю, только скажи.
– Ничего, брат, ты не сделаешь. Любовь очень странная штука. Нельзя заставить себя полюбить, хоть тресни. Тебе остается только ждать и надеяться. Времени у тебя много. Попытайся стать лучше всех. Будь ей самым верным другом. Самым умным, самым добрым. Тогда она и дальше будет дружить с тобой. Но знай: в один прекрасный день она может встретить другого, и все твои усилия пойдут насмарку. Хотя ты парень видный – может тебе и повезет.
– Значит, ничего нельзя сделать? Чтобы наверняка.
– Ничего. Ну, ступай, мне что-то вздремнуть захотелось. С пацанами за компанию.
Его слова не внесли в душу мальчика успокоения. Старайся, старайся, а она потом раз – и с другим. Но ведь впереди у них целых десять лет. В представлении Гены что десять, что сто лет были неопределенно долгим сроком. За это время надо сделать так, чтоб она без него не могла шагу ступить. Он будет следить за ней, чтобы в нужную минуту сразу оказываться рядом. Будет помогать ей во всем. Защищать от всего плохого. И тогда, может быть, она оценит его и поймет, что ей с ним лучше, чем с другими.
А если нет? Если она не полюбит его? Если кто-нибудь другой займет место, к которому он так стремится? При этой мысли Гена чувствовал, как из глубины его души поднимается какая-то темная сила, с которой не сможет справиться никто, даже он сам. Нет, не надо об этом думать. Он уже большой, он все понимает, он станет самым лучшим – лучше всех. И она полюбит его.
Теперь все свои переживания Гена прятал внутри себя. Внешне он стал спокойнее, не задирался и старался не слишком часто бегать к Туржанским. Иногда он не заглядывал к ним по нескольку дней, выжидая, когда Лена сама позовет его играть. И Ольга успокоилась, решив, что у мальчика появились новые друзья и привязанности.
Глава 37. КАФЕДРАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
На следующий день после приезда Ольга появилась на кафедре. Поблагодарила преподавателей, проводивших за нее занятия, и не ожидая конца отпуска, приступила к работе. Дел накопилось много. Сентябрьская проверка остаточных знаний первокурсников показала, что даже сквозь гребень вступительных экзаменов просочились те, кто был не в состоянии усвоить материал первых лекций. И таких темных было предостаточно.
Ольга знала, что, если для них немедленно не организовать "ликбез", то пассивное сидение на лекциях, когда все непонятно, им скоро наскучит, и тогда прогулы неизбежны. И наоборот, когда слабаки вдруг чувствовали, что стали разбираться в материале, то от гордости они иногда так брались за учебу, что даже опережали хорошистов.
Все спасательные круги: помощь отличников, ежедневные консультации, поурочный контроль, методички с повторением школьного материала – все было немедленно задействовано. Прикрепленные к группам преподаватели внимательно следили за учебой своих подопечных, не оставляя без внимания ни одного пропуска занятий и не выполненных в срок лабораторных работ.
Спустя два месяца после начала учебы стало ясно, кто есть кто. Кто пришел в институт за знаниями, а кто – отсидеться от армии или потому, что так хотели родители. Правда, в каждой группе таких было по двое-трое, но они сильно мешали остальным. Как правило, это были ребята с претензиями на лидерство – ведь в школах зачастую лидерами становятся самые отпетые двоечники.
К сожалению, хорошо учиться в школе стало не престижно. Отличники частенько подвергались насмешкам и даже насилию со стороны своих менее умных сверстников. Поэтому в первые же недели необходимо было переломить эту тенденцию, сделать отличную учебу желанной. Для этого требовалось как можно выше поднять авторитет успевающих студентов. Возможностей и способов их поощрения у руководства кафедр и деканатов имелось предостаточно, и все они были немедленно задействованы.
И одновременно с большими и вкусными пряниками, которыми оделили отличников, все лодыри методично и ежедневно стали получать одну за другой горькие пилюли, которых в запасе у начальства тоже хватало.
Как только всех лентяев вычислили, немедленно установили связь с их родителями. Ольга стала неукоснительно требовать, чтобы на занятиях все слабаки сидели в первом ряду, лишив их возможности дремать или заниматься посторонними делами. За каждый прогул или невыполнение задания нерадивых студентов ожидала головомойка. При повторном прогуле они писали объяснительную уже в кабинете Ольги, где клялись и божились, что больше так не будут.
– А вы умеете держать слово? – ласково спрашивала Ольга. – А давайте вместе придумаем, как мы вас накажем, если не сдержите? Лишим стипендии? Что ж, для начала неплохо. Так и пишите: при повторении подобного прошу лишить меня стипендии. Только потом не обижайтесь – ведь сами просили.
После контрольной, проводившейся ежегодно в середине семестра, Ольга, собрав всех двоечников в актовом зале, обратилась к ним с краткой речью:
– Дорогие лодыри! – начала она, добавив: – Я не оговорилась, вы действительно дорого обходитесь государству. Поднимите руку, кто считает, что не в состоянии справиться с программой первого семестра. Может, голова у вас не так устроена − не воспринимает математику и все. Ничего страшного, бывает. Пушкин тоже, говорят, в математике был не силен, а стал великим поэтом. Может, и у вас талант к чему-нибудь другому? К спорту, например, или в вас погибает великий музыкант. Или поэт.
Что, нет таких? А кто мне твердил, что ему математика не дается? Уже дается? Прекрасно! Значит, способности есть, а желания учиться нет. Тогда поднимите руки, кто согласен с этим. Что, и такие отсутствуют? Все учиться хотят? Почему же вы не учитесь?
– Так мы учиться хотим, а учить нет, – развязно выкрикнул толстый парень под дружный смех остальных.
– Потрясающая мужская логика, − парировала Ольга. − А вы знаете, что слово "учиться" означает учить себя. Человека вообще научить чему-нибудь против его воли невозможно – учить себя он должен сам. Преподаватель может ему объяснить новое или непонятное, но выучить – это значит понять, запомнить и применить на практике. В математике – при решении задач и примеров. Все это человек должен делать сам.
– А если у меня память плохая? – заявила яркая девица с первого ряда. – Не могу запоминать все эти формулы. Подумаешь, одну ошибку сделала, а всю задачу перечеркнули.
– Математика наука точная, здесь нельзя знать формулы примерно. Поставили неверно знак или потеряли показатель степени – и все, все труды насмарку.
– Я учиться хочу, а заставить себя учить не могу,– вздохнула ее соседка. – У меня силы воли нет. Как возьму в руки учебник, так меня сейчас же клонит ко сну или тянет на кухню.
Аудитория веселилась. Видя это, Ольга потихоньку начала злиться.
– Вот что, дорогие лентяи, – хмуро сказала она, – посмеялись и хватит. Вы все надеетесь, окончив институт, стать руководителями, начальниками или даже директорами. Ведь никто не хочет оставаться всю жизнь простым клерком – каждый мечтает об удачной карьере. Но тогда вам придется подчинять своей воле других людей − заставлять их делать то, что нужно, но не хочется. Так вот запомните: есть только один способ добиться, чтобы другие выполняли вашу волю даже против своего желания. Вот этот способ: прежде надо этому научить себя. И если вам это удастся, вы достигнете в жизни любых высот. А если нет, никто с вами считаться не будет.
В свое время я этому научилась. И даже сумела превращать нелюбимое, но нужное дело, в любимое. И получать от этого удовольствие. Это уже высший пилотаж. А теперь я умею подчинять своей воле других − чего и вам желаю.
В заключение скажу так. Математика – фундамент любой инженерной дисциплины. А плохой инженер это рухнувшие дома, неработающая техника, ракеты, не вышедшие на расчетную орбиту. Закопанные в землю миллионы народных денег. В конечном счете – третья мировая война. А что вы думаете? Ноль не туда поставили, и пошло-поехало. И если мы, математики, не будем убеждены, что фундамент в ваших головах заложен прочный, зимнюю сессию вам не сдать и на старшие курсы не перешагнуть − математика для таких станет непреодолимым барьером.
Идите и думайте над моими словами. Кто нуждается в помощи – милости просим на консультации. Что-то я вас там не замечала. И помните: вы все у меня под колпаком. На экзамене лично буду выслушивать каждого. Если, конечно, зачеты сдадите и будете к нему допущены.
В полном молчании, грустные и задумчивые, они покинули аудиторию. А на следующий день трое из них, включая толстого студента, подали заявления об отчислении − по причине отсутствия тяги к точным наукам. Остальные нехотя, но все же взялись за ум.
Теперь на лекциях царила вполне рабочая обстановка. Полностью прекратились шум и праздная болтовня.
– Шум угнетает ум, – заявила Ольга на первой же лекции. – Когда язык работает, мозг отдыхает. Вы устаете не потому, что ваши мозги работают – это им свойственно – а от непрерывного гудения болтунов. Из-за этого остальным приходится напрягать слух, чтобы услышать преподавателя. Болтуны торпедируют учебный процесс и потому являются моими личным недругами. Я буду бороться с ними всеми доступными способами − а их у меня достаточно. Поэтому не стоит рисковать.
Надо что-то сказать соседу – шепните ему, шепот гаснет быстро. А когда вы разговариваете даже вполголоса, слышит вся аудитория. Но учтите: обращаясь к соседу, вы прерываете его мысль. Он теряет при этом нить рассуждения и не всегда сможет ее восстановить. А с какой, собственно, стати, кто вам позволяет ему мешать?
Не всем преподавателям нравились требования Ольги. Особенно раздражала некоторых необходимость постоянно оценивать знания первокурсников. Ольга настаивала, чтоб хотя бы через занятие каждый студент получал оценку − а не только на контрольных, проводившихся дважды в семестр. В своих группах она ввела летучки – небольшие письменные работы по пройденному материалу. Студенты скоро привыкли к ним и начали заниматься систематически. Большинство преподавателей кафедры последовали ее примеру − но не все.
– Я в семестре вообще ничего не учил, – доказывал на заседании кафедры один пожилой ассистент. – Мне хватало трех дней перед экзаменом. И прекрасно успевал – все сдавал не четверки.
– Вы говорите неправду! – возмущалась Ольга. – И даже если вам удавалось как-то сдавать экзамены, все равно вашим знаниям грош цена – все вылетало из головы на следующий же день. И я прошу подобные разговоры при студентах не вести. Они учатся не ради оценок, а ради знаний. А для этого нужна система, нужно учить постоянно, а не в последние дни перед экзаменом.
– С первокурсниками просто чудеса происходят, – удивлялся заведующий кафедрой физики. – Вдруг все стали учить. И задолженностей по лабораторным почти нет. Сознательный какой-то набор в этом году.
– Правильно, так и должно быть, – удовлетворенно думала Ольга, слушая его доклад. – Начали учить один предмет – возьмутся и за остальные. Теперь главное, не снижать планку, и тогда, глядишь, зимнюю сессию осилим без потерь.
Атмосфера на кафедре была вполне рабочая – никаких дрязг и ссор, характерных для коллективов с неблагополучными отношениями между сотрудниками. Ольге рассказывали, что в прежние времена обстановка на кафедре порой накалялась настолько, что один преподаватель мог запустить в другого учебником. И лаборантам доставалось изрядно – редкую неделю кто-нибудь из них не рыдал в лаборантской.
Учебную нагрузку Миша Сенечкин распределил, насколько это было возможно, равномерно. Правда, Ольга учла, что он приступил к работе над докторской диссертацией, и сама сократила ему часть нагрузки, перебросив ее на доцентов, не запланировавших научную работу. Среди таких оказался и Щадринский. Привыкший к легкой жизни, он был сильно недоволен, когда увидел, какая теперь у него, с его точки зрения, большая недельная нагрузка.
Особенно возмутило Щадринского, что ему придется читать лекции и на первом, и на втором курсах. Это ведь две подготовки! Он столько лет пользовался благами, даваемыми ему дружбой с прежним заведующим кафедрой, что совершенно обленился. И вот теперь придется напрягаться. А все из-за того, что новоявленный доцент Сенечкин надумал писать докторскую. И, конечно, эта нахалка свалила на него часть Мишкиной нагрузки. Сенечкин теперь ходит у нее в любимчиках, а другие из-за его дурацкой докторской должны страдать.
Так думал Шадринский, совершенно забыв, какую перегрузку они с Паршиковым наваливали на несчастного Сенечкина в прежние времена. Но жизнь зебра полосатая, и вот теперь ему самому придется испытать, что значит не быть в фаворитах.
В отличие от обозленного и не сдерживавшего эмоций Щадринского, Гарик Лисянский покорно принял свалившиеся на него дополнительные часы. Последнее время ему на кафедре было лучше, чем дома. Непрерывные скандалы с женой и тещей, на которые он прежде реагировал слабо, вдруг стали выводить его из себя.
Он все пытался понять, как тоненькая хохотушка Женька, покорившая его когда-то своим безудержным темпераментом, превратилась в толстую сварливую бабу, изводившую всех домашних своими придирками.
Он вспоминал, как впервые побывав у нее дома, поразился грубости, с которой она отчитывала тогда уже больного отца. Ему бы остановиться, задуматься. Так нет же, продолжал встречаться, довел дело до свадьбы. И вот теперь всю жизнь отдувается. Если бы не дочь Люська, так похожая на него, сбежал бы, куда глаза глядят. Но Люську жалко – как она будет без него? Ее же мать с бабкой тогда совсем сожрут, и некому будет заступиться.
Нет, надо нести этот крест хотя бы до Люськиной свадьбы. Недолго осталось – девчонке скоро семнадцать. И красотка хоть куда, вся в него. Парни хвостом ходят. Вот выдаст ее замуж – и сбежит.
Гарик представил, что не будет слышать каждый день визгливый голос жены и вечные попреки тещи, и такая жизнь показалась ему раем. Но сначала надо дочку запихнуть в какой-нибудь институт попрестижнее. Лучше всего, конечно, в торговый. И работа хлебная, и круг знакомств полезный. Правда, туда надо математику сдавать, а Люська в ней ни бум-бум. Даром что отец математик.
Что ж, придется платить, и платить немало. А пока он будет отсиживаться на кафедре. Работа перестала быть ему в тягость, особенно после того, как он увидел, с каким увлечением отдается ей Ольга. Ольга все больше занимала его мысли. Приходя на работу, он сразу чувствовал, здесь она или еще нет. В ее присутствии на кафедре становилось как будто светлее. Ее идеи, ее дела казались ему столь значительными, что он беспрекословно подчинялся всем требованиям, облекаемым ею обычно в форму просьбы − но такой просьбы, не выполнить которую невозможно.
Он полюбил заседания кафедры и методические совещания, которыми прежде так тяготился, стремясь сбежать при первой возможности. Теперь Гарик радовался, когда заседание затягивалось. Ведь тогда, изображая заинтересованность, он мог подолгу смотреть на нее. Смотреть на нее стало для него тайным наслаждением. Он скоро понял, что влюблен и влюблен безнадежно.
Правда, теперь все заседания у них проходили в два раза быстрее. Ольга сама не любила много говорить и других просила высказываться кратко и конкретно. Они оперативно решали все наболевшие вопросы и разбегались заниматься каждый своим делом.
Гарик прекрасно понимал, что шансов у него ноль целых, ноль десятых. Особенно после его идиотского поведения в дни их первого знакомства. И что малейшие попытки стать к ней ближе могут получить такой резкий отпор, после которого не останется никаких надежд даже на простую дружбу. И потому сидел тихонько в уголке и получал удовольствие от простого созерцания ее лица.
Он давно мечтал побывать у нее дома, чтобы стать к ней хоть чуточку ближе. Но надежд, что она пригласит его сама, тоже не было. Оставалось ждать удобного случая. И он вскоре представился.
Однажды Ольга ушла с работы пораньше, чтобы закончить очередную статью. И тут на кафедру позвонил ректор − ему зачем-то срочно понадобилась Туржанская. Сказав, что он задержится на работе допоздна, ректор попросил Гарика найти Ольгу и передать ей, чтобы она позвонила ему в кабинет.
Такой случай упускать было нельзя. Хорошо, что Гарик в этот день был на колесах. Он мог, конечно, позвонить ей домой и передать просьбу ректора. Но Гарик быстренько спустился, сел в машину и вскоре был у двери ее квартиры.
Увидев ее настороженное лицо, он еще за порогом принялся объяснять, что ректор просил срочно связаться с ним. Но ведь культурные люди через порог не разговаривают. А Ольгу никто не назвал бы некультурной. Поэтому она поблагодарила его и пригласила зайти.
С чувством тайной радости Гарик перешагнул порог ее квартиры. Вот он – мир, в котором обитает эта прелестная женщина, так озарившая своим появлением их нудную жизнь.
В коридор вышла девочка, похожая на весеннее утро, и с любопытством уставилась на него.
– Моя дочь Елена, – представила ее Ольга. – Леночка, это мой коллега Гарри Станиславович.
Девочка вежливо поздоровалась.
– Доченька, поставь чайник, – попросила Ольга,– я сейчас переговорю с ректором, а потом чайку попьем. Составьте нам компанию, Гарри Станиславович, вы ведь с работы.
Разглядывая за столом изумительно красивое лицо девочки, Гарик подумал, что та очень мало похожа на мать. Он поделился этой мыслью с Ольгой.
– Сейчас я вам покажу, на кого она похожа. – И Ольга пригласила его в комнату дочери. На стене Гарик увидел портрет молодого человека той редкой красоты, которая заставляет остановиться и заглядеться на нее любого человека, от малого до старого. Его дочь была поразительно похожа на своего отца.
Гарик привык считать себя красавцем, почти неотразимым. У него были яркие черные глаза, смуглое лицо и густые курчавые волосы. Его открытая белозубая улыбка заставляла не одно женское сердце биться сильнее. Но глядя на этот портрет, он понял, что шансов у него – никаких. И это притом, что он, Гарик, живой. А портрет – только портрет, кусок бумаги и все. Но выражение ее лица, обращенного к портрету, болью отозвалось в его душе. Так смотрят на бога, на Иисуса Христа.
Да, понял он, стучаться в ее сердце бесполезно. Пока этот бесплотный образ там, ей больше никто не нужен. А он, похоже, там навсегда.
И ему сразу захотелось уйти. Забыв про недопитый чай, он молча вышел в коридор и стал одеваться. Так же молча, мама с дочкой проводили его и заперли за ним дверь.
Домой идти не хотелось совершенно. Но больше некуда было идти. Не на кафедру же, когда там никого нет.
Жена, как обычно, встретила его воплем: – Где ты шлялся? На кафедре давно никого нет! − Но он не услышал из ее крика ни слова. Молча прошел в свой кабинет и запер дверь на ключ. Он долго сидел за письменным столом, глядя в черное окно, и все никак не мог унять терзавшую его душу боль. Он понимал, что больше не может жить, как жил, и не знал, как ему жить дальше.
Зазвонил телефон. Он поднял трубку.
– Гарик, ты?
Он узнал голос Тихоновой.
– Слушай, я тебе такое порасскажу о вашей парашютистке, – торжествующе начала та, – ты упадешь. Я тут навела справки о ее прошлом – и такое узнала! Оказывается, она никогда не была замужем.
– Как не была? У нее же дочь.
– Не, ну ты прямо, как младенец. Не знаешь, что и у незамужних дети случаются. В общем, было так. Восемь лет назад она с подружкой поехала на море, в Пицунду. И там спуталась с одним грузином. Едва познакомилась, как он снял квартиру, и наша скромница там… с ним… на полную катушку… ну, сам понимаешь. Потом он, естественно, укатил и оставил ее с пузом. А через несколько месяцев полез под пулю. Храбрость свою показывал. Так эта идиотка, вместо того, чтобы сделать аборт, решила оставить дитя. Наверно, надеялась его разжалобить. Ее отец, не пережив позора, умер от разрыва сердца сразу после ее родов. Говорят, достойный мужик был, партиец. А она с тех пор изображает из себя безутешную вдову. Вот и все ее замужество.
– Но позволь, его родные признали ее. Она же к ним ездит – вот и этим летом гостила с дочерью.
– Ну и что? Их можно понять. Говорят, девчонка очень похожа на отца − вот и признали. Девчонку признали. Но замужем она никогда не была, а везде выдает себя за его жену. Они же меньше двух недель были вместе. Никогда б он на такой не женился.
– Нет, Маша, здесь все не так просто. Насколько я успел узнать Ольгу, не похожа она на легкомысленную особу, готовую повеситься на первого встречного. Видно, что-то было в этом парне, кроме красивой внешности. А я сегодня видел его портрет и скажу тебе – там есть на что посмотреть. Видно, поразил он ее чем-то в самое сердце. Иначе бы она так себя не повела.
– Да что там могло быть особенного? Обыкновенный мент! И к тому же чучмек.
– Скажу тебе по секрету – я был у нее сегодня дома. И видел, как она смотрела на его портрет. Как на святого. Она до сих пор в него влюблена и потому никого к себе столько лет не подпускает.
– Ты сам часом не влюбился в нее? Уж больно заступаешься за эту стерву. Как у меня на нее до сих пор руки чешутся! Но математик она действительно классный, поэтому трогать ее не велено. А жаль!
Так я тебе и скажу, подумал Гарик. И не отвечая на ее вопрос, стал расспрашивать о работе. Работой Тихонова была довольна и зарплатой тоже, − а также широкими возможностями, которые открывала перед ней высокая партийная должность. Но, не услышав с его стороны интереса к ее пикантному рассказу, она вскоре повесила трубку.
Две недели! – думал он, приходя в себя. Только две недели счастья и потом целая жизнь в одиночестве. Бедняжка. А мы еще ей душу мотаем. И эта тоже – святоша партийная. У самой… разве только негра не было. Гадом буду, если кому позволю Олю хоть пальцем тронуть. Не любовником, так хоть другом попытаюсь ей стать. А там посмотрим.
– Мамочка, к нам сегодня в садик наши первоклассники приходили, – радостно сообщила Леночка вернувшейся с работы Ольге. – Веня, Вася и другие мальчики и девочки. Ты знаешь, мы на наших занятиях почти то же самое учим, что они в школе. И Гена, и Марина, и я – все это уже проходили. Ой, я такое придумала, такое! Ни за что не догадаешься.
– Так, может, ты сама мне свою придумку расскажешь?
– Я придумала, чтобы мы за эту зиму выучили то же, что они. И все вместе – Гена, Марина, я, Саша, Ирочка, Шурочка и Шурик – сразу поступили во второй класс. Может быть, так можно? Мамочка, узнай, а. Мы ведь все умеем читать и писать. Я уж не говорю про нас с Геной – мы, наверно, математику и за третий класс знаем. Но я не хочу в третий – я хочу с нашими ребятами соединиться. Чтобы все – в один класс. Вот было бы здорово!
– Что ж, это хорошая идея, – одобрила ее Ольга. – Я постараюсь достать программу первого класса и попрошу, чтобы в конце года учителя организовали вам проверку знаний. И может, тех, кто справится с ней, запишут сразу во второй. Но неужели тебе не хочется побыть первоклассницей?
– Да что там делать? Я же все это знаю. Мне и во втором, наверно, будет неинтересно. Но там хоть все наши будут, не будет скучно. А математикой я и сама могу заниматься. Ты бы достала мне школьную программу по математике и учебники. И мы с Геной потихоньку сами ее прошли бы.
– Вижу, у вас с Геной наладилось. Как хорошо! А то он, бедненький, так переживал, что ты к нему стала хуже относиться. Даже ко мне обращался за помощью.
– Ой, да он совсем другим стал! Не узнать. Со всеми такой приветливый. И за мной не ходит все время, как раньше. Но знаешь, мамочка, он, по-моему, все равно следит за мной. Даже издали. Как чуть что – он сразу рядом. Мы вчера играли в ловитки. Я бежала, а один мальчишка мне ножку подставил. И я с разбегу как растянулась – всю коленку содрала. Так Гена мигом рядом очутился. Поднял меня и помог дойти до доктора. Там мне коленку промыли и зеленкой помазали – вот смотри.
– Не болит коленка?
– Нет, ни чуточки.
– А мальчишку того Гена не побил?
– Нет, тот сразу убежал. Пока мы к врачу ходили, его и след простыл. И знаешь, Гена ничего про него не сказал. Но лицо у него было такое… очень злое. Он мальчишку того, конечно, запомнил. Я боюсь, что он его потом все равно поколотит.
– Большой мальчишка был?
– Нет, из малышовой группы. Там есть такие задиры.
– Лена, запрети ему мстить. А то он натворит дел. Возьми с него слово. Скажи, что маленьких обижать стыдно.
– Да я уже сказала. А он говорит: – А маленьким хулиганить можно? И девочкам ножки подставлять. Ничего, – говорит, – он у меня попомнит! Просто не знаю, что делать.
Не хотелось Ольге вмешиваться, но пришлось. Она нашла того забияку и, показав ему Леночкину коленку, убедила попросить у девочки прощения в присутствии Гены. Гена стоял рядом со сжатыми кулаками и молчал, − но его молчание было нехорошим. Пришлось с ним тоже крупно поговорить. И только после того как он дал честное слово не трогать малыша, у Ольги отлегло от души.
Да, мальчик сильно переменился – Ольга это тоже заметила. Он как-то сразу повзрослел. Много читал и полюбил шахматы. Теперь он без труда обыгрывал девочек, даже когда они играли вдвоем против него. Гена стал не по возрасту задумчив и часами о чем-то размышлял.
Он больше не докучал Леночке своими приставаниями. Но однажды Ольга заметила его взгляд, украдкой брошенный на девочку, когда он думал, что его никто не видит. Это не был взгляд ребенка. В нем таились забота и тревога за нее, и молчаливое безмерное обожание. И снова беспокойство закралось в ее душу.
Но ведь они еще малыши, успокаивала она себя. Вот пойдут в школу, появятся новые друзья, новые привязанности. Детская влюбленность пройдет, должна пройти. Не стоит придавать ей такого значения. Тем более что мальчик меняется в лучшую сторону – значит, это чувство ему на пользу.
Дети очень любят подражать. И когда в их коллективе появляется несколько умных и толковых ребят, остальные стремятся быть похожими на них, стать вровень с ними. В своей группе Гена, Лена и Марина далеко опередили остальных детей. Но они не задавались, не замыкались в своем узком кругу, а наоборот, старались подтянуть других до своего уровня. Особенно в этом преуспевала Леночка. Она постоянно была окружена детьми, которым что-то читала или рассказывала, или учила разным играм.
