Иоганн Вольфганг фон Гёте
Страдания юного Вертера

8 февраля

Вот уже восемь дней, как у нас погода отвратительная; а мне легче. Что пользы в хорошем дне? Испортят же люди, какой бы ни был день! Теперь, когда дождь, слякоть, изморозь на дворе, теперь им портит нечего. Так скверно, и этак скверно; стало быть всё равно, всё хорошо. В солнечное утро мне ещё больней за них; день-то, думаешь, ведь сгубят себе! Ведь нет ничего, чего бы они не портили себе, из-за чего бы не губили друг друга! Здоровье, доброе имя, редкие часы свободы – всё перепакостят; и все от узкости, тупости, неразвитости пониманий! А со стороны послушаешь – всё из участья, всё с лучшим намерением. На коленах просил бы их, иной раз, не терзать так жестоко своих внутренностей!

17 февраля

Кажется, мы с посланником долго не уживёмся: человек этот чересчур невыносим. Его манера работать до того смешна, что нет возможности не противоречить ему, и я часто нахожусь вынужденным дело делать по-своему, что, конечно, ему не по нутру. На днях он жаловался на меня при дворе – и я получил от министра выговор, хотя и деликатный, но всё же выговор. Я уже думал подать в отставку, как получаю от него частное письмо (Как это письмо, так и то, о котором будет ниже упомянуто, не помещены здесь из уважения к высокой особе, писавшей эти письма. Теплейшая признательность читателя, кажется, не искупила бы подобной нескромности.), пред которым я стоял на коленах, сознавая в нем высокое, благородное и мудрое его наставление. Как тонко говорится в нем о моей чрезмерной раздражительности, о моих преувеличенных понятиях на счёт служебных обязанностей! С полным уважением к моему влиянию на дела, к моей настойчивости в проведении мысли, он смотрит на них, как на благородные порывы молодости и советует не искоренять, но сдерживать и направлять их так, чтоб они в своё время, на своём месте, могли принести пользу и достигнуть своей цели. Это на целую неделю укрепило, примирило меня с собою. Душевное спокойствие, довольство собой – благо великое, если бы только, любезный друг, эта редкая вещица не была столь же хрупка, как драгоценна и прекрасна.

20 февраля

Благослови вас Бог, друзья мои, и да пошлёт Он вам светлые дни, в которых ныне отказывает мне!

Благодарю тебя, Альберт, за то, что ты обманул меня. Я ожидал извещения о дне вашей свадьбы и дал себе торжественный обет – снять в тот день силуэт Лотты со стены и сложить его вместе с другими бумагами. Теперь из вас двух вышло одно, а силуэт Лотты остался у меня по-прежнему. Так пусть же и остаётся он! Да почему ж и не так? Ведь я же с вами; я знаю это; знаю и то, что занимаю в сердце Лотты второе место, и не в ущерб тебе. Я хочу и должен его сохранить! О, я бы сошел с ума, если б она забыла… Альберт, в этой мысли – ад. Альберт, будь счастлив! Будь счастлива, ангел небесный, будь счастлива, Лотта!

15 марта

Я имел неприятность, от которой должен теперь бежать. Глотаю желчь, кусаю губы, и всех бы послал к черту! А все вы причиной: вы мне не давали покоя; вы меня пилили, подстрекали взять место, которое мне как к корове седло. Вот и досталось нам всем! Вот и вам угощеньице! А чтоб ты опять не сказал, что всё натягиваю и тем порчу всё, вот тебе, сударик ты мой, рассказец верный и точный, как хроника седовласого летописца:

Что граф К* любит и отличает меня, об этом знаешь; читал сто раз. Вчера обедаю у него, и, как нарочно, вчера же вечером у него собрание, условное собрание, высший придворный круг. Мне и не в толк, что подчинённым, что служащим при графе, словом, что нашему брату тут места нет.

Хорошо. Вот мы обедаем. После обеда расхаживаем с графом по зале. Подходит полковник Б* – мы и с ним пускаемся в разговор. Между тем приближается час съезда; я себе и в ус не дую. Вот входит сиятельнейшая фон С. со своим сиятельным супругом; с ними их дочка, сухопарая княжна; зашнурована в рюмочку, грудь как дощечка; всё как следует. И улыбка у них, en passant, такая благосклонная, и скромно опущенный взгляд, и ноздри при этом раздуты как следует; всё как следует. Противная нация; сам знаешь. Я уже думал бежать, да хотел только сказать слово графу, как входит моя добрая знакомая, девица Б*. А как у меня на сердце всегда отляжет немного, словно наступит оттепель, когда я с ней, так и тут. Становлюсь за ее стулом, разговариваю, и только по прошествии некоторого времени замечаю, что она смущена, что у нее как будто прикушен язык. Странно, думаю, неужели она, как и вся остальная шваль? Как бы не заразиться – и хочу уйти. Но мысль о ней удерживает меня. Давай, думаю, ещё раз попытаюсь; авось, заговорит как следует. Между тем гостей понабралось уже порядочно. Вот и барон фон Ф* со всем своим гардеробом, словно сейчас с коронации Франца I. Вот со своей глухой супругой и надворный только советник Р*, который поэтому здесь именуется не иначе как in qualitate, господин фон Р*. Да не забыть бы и истасканного фон М*? Его полинялый французский кафтан, прикрашенный новомодными кружевами, кажется на нём как с иголочки; не умудришься так. Встречаю и знакомых. Но странно; откуда вдруг лаконизм такой? Смотрю на Б*; она на меня; друг друга не понимаем. Началось шептание, перемигиванье. Княгиня С* отходит с графом в сторону (об этом я узнал после от Б*). Чувствую, что-то неловко, и я уже поближе к двери. Тут граф подходит ко мне, берёт с участием за руку и подводит к окну. «Вы знаете, – говорит, – наши странные приличия. Общество, как я замечаю, недовольно, что вы здесь» – «Ни за что бы на свете!.. Тысячу извинений, ваше сиятельство», – отвечал я. «Мне бы самому подумать, да в голову не пришло. Я и сам хотел уйти, да словно нечистый попутал!» – прибавил я, раскланиваясь. Граф жмёт мне руки с чувством, выразившим всё. Я ухожу, сажусь в кабриолет и еду – лучшего я придумать не мог – за город, посмотреть на закат солнца, да прочесть в Гомере то место, где свинопасы так славно угощают Уиллиса. Хорошо; ничего.

Поздно вечером, когда общество разъехалось, возвращаюсь к ужину, чтобы – понимаешь – как будто ни о чём ни бывало. Однако – черт возьми – кое-кто ещё тут. Скатерть с одного конца откинута, то есть забавляются в кости. Входит наш почтенный Аделин – шляпу в сторону – и прямо ко мне. «Ты, – говорит шепотом, «неприятность имел?» – «Я?» – спрашиваю я. – «Да, ты. Граф тебе на двери указал?» – «Ну их, – говорю: – я рад, что попал на воздух». – «Хорошо, что у тебя желудок такой; другой бы… Жаль только, что все знают о том; что в городе говорят!» Меня как ножом царапнуло и – ну, словно сосет червь. Кто ни придёт к столу, кто ни взглянет – а, вот почему так взглянул! Кровь, понимаешь, начала портиться.

Вот и сегодня, с кем ни встретишься, все с участием к тебе. Знаем мы это участие! Завистники торжествуют и говорят – знаю я, что они говорят! Они говорят: ну-то посмотрим, как вылезет из петли; ничто ему. Немножко поумней, вот и думает, что может стать выше всех отношений. Думает, что… Да кто их, собак, знает, как они там лают! Нож бы в себя всадил! Толкуй себе о самостоятельности; знаем мы. Посмотрел бы я, какую бы ты скорчил рожу, если б мошенники оперлись на дело, да начали бы ругать тебя? Тут не скажешь – врут; тут дело; факт налицо. Нож бы всадил в себя!

16 марта

Всё меня бесит. Сегодня встречаюсь в аллее с девицей Б*. Я не мог воздержаться, чтоб с ней не заговорить – и когда мы несколько поотстали от других, чтоб не намекнуть на ее загадочное обращение со мной в последний раз. «Вертер, – сказала она голосом искренним: – можете ли так объяснять моё замешательство, зная меня? Мне было за вас больно с той самой минуты, как я вошла в зал. Я всё предвидела, и сто раз вертелось у меня на языке – предупредить вас. Я знала, что С* и Т* со своими мужьями скорее оставят собрание, нежели останутся с вами. Я знала также, что графу нельзя с ними разойтись – и вот эти толки, этот шум!» – «Как?» – спросил я, скрывая свой испуг. Всё сказанное мне третьего дня Аделином тут сильнее высказалось, и меня словно обдало кипятком! – «Если б вы знали, чего мне это стоило?» – продолжала она, и слёзы блеснули в ее глазах! Я был вне себя, я готов был упасть к ее ногам. – «Объяснитесь!» – сказал я. По ее щекам покатились слёзы; но, не скрывая их, она отёрлась платком и сказала: «Вы знаете тётушку; она была всему свидетельницей. О, какими глазами она смотрела на это всё! Вертер, целую ночь вчера, целое утро сегодня, должна я была выслушивать отповедь за моё обращение с вами! Вас бранили, вас унижали; а я – могла ли, смела ли я защищать вас так, как бы желала. Только в половину могла я…»

Каждое ее слово было мне как острый нож! Она не знала, какое бы благо оказала мне, если б умолчала о многом. А тут она ещё заметила, каким пересудам подвергаюсь я, какие люди будут торжествовать; как будут радоваться моему уничиженью те, которым холодное и небрежное моё обращение давно уже кололо глаза… Вильгельм, слышать всё это от неё, слышать голос участия искреннего… Я был растерян, взбешен, да и теперь ещё не могу прийти в себя. Хотелось бы, чтоб кто-нибудь упрекнул в глаза, чтоб всадить в того шпагу! Впечатление крови, кажется, облегчило бы меня. Ах, сто раз уже хватался я за нож, чтобы дать простор этому сердцу! Рассказывают о славной породе арабских лошадей: когда их слишком разгорячат, загонят, они по инстинкту – чтобы вздохнуть – прокусывают себе жилу. Со мною тоже: ради вечной свободы, я отворил бы себе кровь!

24 марта

Я подал в отставку и надеюсь скоро получить её. Не прогневайтесь, если не испросил на это вашего позволения. Решено. Здесь не останусь, и всё, что вы имеете мне сказать, все это знаю наперёд. Подсласти, рассиропь и поднеси это матушке. Скажи, что если я себе не могу помочь, так пусть извинит, если и ей пособить не в силах. Конечно, это ей будет тяжело. Сынок на такой славной дороге; карьера ему такая блестящая впереди; тайное советничество, посольство и вдруг – стой, лошадка! Марш в своё стойло! Судите, рядите, как вашей душе угодно; придумывайте всевозможные казусы, при которых бы я мог оставаться. Я решительно ухожу, и могу даже сказать куда. Некто князь *, с которым я сошелся, узнав о моём намерении, пригласил меня в своё поместье провести с ним нынешнюю весну. По его словам, я не буду стеснён ни в чём и буду совершенно предоставлен себе. А как мы до известной степени поняли друг друга, то куда ни шло, думаю, попытаю счастье поеду с ним!