Глеб Андреевич Васильев
Стакан
– Безумие, – прошептал Кратис.
– Не всякий, кого ты не понимаешь, – безумец. Как и не любой, кто не понимает тебя, – дурак, – сказала Ластуня.
– Скажите-ка мне вот что, раз уж вы, неюная леди, такая многомудрая, – сощурился Бальтазар. – Как же вы живете, такие все бесстаканные, равные и радостные, совершенные, как цветочки?
– Очень хорошо живем, – ответила Ластуня.
– Мой дружочек-глупыш пытается вот что вызнать, – между Бальтазаром и Ластуней проворно втиснулся Трехручка. – Что за город такой – Приходка ваша, и где она на местности прячется? Как вы от врагов спасаетесь? Какими делишками промышляете? Откуда у вас булочки такие вкусные?
– Приходка находится везде – в любом месте, где окажется ее житель. Вчера Лапуня и Хвостюня оказались здесь, и было им хорошо, и были вокруг них друзья и Приходка. А сегодня и все другие здесь, и всем хорошо, и вокруг всех друзья, и теперь здесь Приходка. У нас нет нужды прятаться или спасаться, потому что мы, приходцы, живем без врагов с одними лишь любимыми друзьями нашими. Дела наши в том, чтобы жить и радоваться, любоваться совершенством вселенной и красотой всего сущего. Когда мы вместе, нам всегда тепло и хорошо. А что до булочек… Хочешь еще булочку, братишка?
– Еще бы не хотеть, – обрадовался Трехручка, и тут же получил из рук старушки румяный и ароматный пышный хлебец.
– Все с этими приходцами ясно, – Селия закатила глаза. – Бродяги, нищие оборванцы и бесполезные бездельники, которые только и могут, что по сторонам пялиться, да глупо улыбаться.
– Погодите, Ластуня, – Халфмун, до того бездумно любовавшийся тем, как изрядно потрепавшаяся и перепачканная одежда облегает стройный стан Селии, оживился. – Вот вы говорите, что нет у вас врагов. Но я точно знаю, что сейчас, в эту самую минуту у всей вселенной есть враг – Объединенная Конфедерация. У Конфедерации много людей и оружия, скоро они будут везде, и даже здесь. Что вы станете делать, когда они захватят Приходку? Радоваться плену и навязанному порядку?
– Высокого ты мнения о той Конфедерации, раз врагом вселенной ее считаешь, – добродушно усмехнулась Ластуня. – Но у вселенной не может быть врага, потому что она бесконечно велика, сильна, добра и милостива. И потому, что даже тот, кого ты считаешь своим и ее врагом, – крошечная часть вселенной. Никто не может захватить Приходку и что-то нам навязать, потому что Приходка лишь там, где нет врагов и правил, противных приходцам. Где плохо – нет Приходки, а где она была, есть и будет, там ей и ее жителям страшиться нечего.
– Не понимаю, – признался Полулунок.
– Представь себе поляну, залитую солнечным светом. Если на небе появится туча и закроет собой лучи, разве солнце от этого перестанет светить? Разве поляна от этого перестанет существовать?
– Нет, но…
– Туча уплывет дальше, гонимая ветром, истечет дождем или попросту рассеется в воздухе, а поляна и солнце останутся. Кроме того, если над полянкой, где ты так любил нежиться, висит туча, это не значит, что облака скрыли небо надо всеми полянками во вселенной. Можно перейти на другую поляну, можно подождать, пока небо прояснится, а можно и вовсе вознестись над облаками – там солнце светит в любую погоду, – Ластуня хитро подмигнула нахмурившему лоб Халфмуну и протянула ему булочку. – Вижу, ты опять не понял. Не беда. Вот, съешь вкусняшку. Когда в голове хмуро от поселившихся там туч, любовь, дружба и вкусняшки – лучшее средство.
– Спасибо за булочку и за интересный разговор, но мне с товарищами нужно идти дальше.
– Погоди, Полулунок, я имею желание прояснить для себя некоторые аспекты существования Приходки и ее славных обитателей, – вмешался Бальтазар. – Скажите, досточтимая Ластуня, всем ли приходцам живется так сладко и радостно, как вы только что живописали? Или есть среди вашего племени личности, испытывающие на своей, так сказать, шкуре – это я сейчас фигурально выражаюсь – дискриминацию по какому-либо признаку?
– Братишка, что-то я за тебя беспокоюсь, – покачала головой Ластуня. – У тебя изо рта лезет то, что обычно из людей снизу выходит, да и то, если они животом страдают.
– Таких гнусных намеков я терпеть не намерен! – взвился Силагон, но тут же поник. – Я это, вот чего спрашиваю – у вас в Приходке над кем-нибудь смеются, издеваются, я не знаю… обзываются по-всякому? Поколачивают, обделяют, унижают?
– Мы смеемся, когда нам смешно. А издевательства и унижения… – Ластуня задумала. – Что ж, я знаю, что значат эти слова. Давненько их не слышала. Нет, таким вещам, как и дракам, в Приходке места нет. Они попросту лишены смысла. Зачем кого-то обижать, если все вокруг твои друзья? Из-за чего драться, если булочек хватает на всех? А ты, малыш, смотрю, натерпелся в этой жизни.
– Я… мой стакан… они с самого детства, только и делали, что… – глаза Бальтазара порозовели и увлажнились. Пару раз горестно всхлипнув, он задержал дыхание, но тут же шумно выдохнул и разразился безудержными рыданиями.
– Бедный братишка, – крошечная Ластуня обняла долговязого Бальтазара, и тот, ссутулившись и поджавшись, уткнулся носом в ее плечо. – Не плачь, маленький, не плачь, хорошенький. Все будет хорошо, вот увидишь.
– Нет… не будет… все плохо, и будет только хуже, – давясь рыданиями, пробулькал Силагон.
– Эк тебя размазало. Не Бальтазар, а ядерная сопля на палочке, – хихикнул Трехручка.
– Цыц, – шикнула на него Ластуня, и снова обратилась к Бальтазару. – Обязательно будет, малыш. Если хочешь, оставайся с нами, в Приходке. Тут тебя никто не обидит.
– Я… стану приходцем? – Силагон оторвал заплаканное лицо от плеча Ластуни и недоверчиво посмотрел на нее.
– Да.
– И вы все будете со мной дружить и любить меня?
– Конечно.
– И делиться со мной булочками?
– Именно так.
– А как же мой… – Бальтазар показал пальцем на свою макушку.
– С ним ты расстанешься, – сказала Ластуня. – Поверь, вскоре ты и не вспомнишь о своем стакане. Потому что ничего хорошего с ним не связано, а плохих воспоминаний у приходцев не бывает. Так что ты решишь, братишка?
– Я… я… – глаза Силагона забегали. Дрожа всем телом и грызя ногти на левой руке, правой он нервно поглаживал свой стакан. Внезапно взгляд его остановился на Ластуне, а дрожь утихла. Положив ладони на плечи старушки, он твердым голосом произнес: – Я решил. Я остаюсь с вами.
– Рада это слышать, братишка, – кивнула Ластуня. – Скажи, как тебя зовут?
– Мое имя Бальтазар из благородного семейства Силагонов.
– Мы будем звать тебя Бальтюня. Если ты, конечно, не против.
– Бальтюня, – повторил Бальтазар, словно пробуя новое имя на вкус. – Да, мне очень нравится, и я совсем и полностью не против.
– Эй! Я против, – воскликнул Трехручка. – Слышь, Бальтюня, я твою никчемную жизнь спас, и ты мне кое-чего за это должен. Припоминаешь уговор?
– Да, я помню, – Силагон погрустнел. – Я обещал наградить тебя на обратном пути.
– Вот-вот, не вздумай даже пытаться меня облапошить, – Трехручка потряс в воздухе кулаком. – Ни в каких Приходках ты не останешься. Как миленький пойдешь с нами до конца, а потом обратно – вместе со мной. Я с тебя глаз не спущу, пока ты обещание не выполнишь.
– Трехручка, отстань от него, – сказал Халфмун. – Даже если не позволишь ему остаться, он все равно не даст тебе ни золота, ни бриллиантов. Я был в доме Бальтазара в Красвиле – это сарай, в котором самое ценное – метровый слой мусора на полу.
– Он обманул меня! Убью! – взвизгнул Трехручка. Он прыгнул, намериваясь вцепиться в лицо Силагона, но отлетел в сторону, отброшенный кулаком Халфмуна.
– Успокойся, – Полулунок примирительно поднял вверх ладони. – Если уж на то пошло, о королевских богатствах семейства Силагонов тебе соврал я, а не он.
– Гнусный лжец. Вы оба гнусные ядерные лжецы, – прошипел Трехручка, держась за ушибленное плечо.
– Прости, я действительно солгал, – Халфмун помог Трехручке подняться на ноги. – В тот момент я всего лишь хотел, чтобы Бальтазар выжил. Как по мне, так ложь не такая уж большая плата за человеческую жизнь.
– Кратис, прикончи Бальтазара и Халфмуна, – крикнул Трехручка. – Помнишь, как они в глаза врали тебе? Так же они обошлись и со мной, твоим единственным другом. Во имя нашей дружбы и твоей чести ты обязан выпотрошить их.
– Только Создатель и наместник его земной, Его Святейшество Шлафий Кунский, имеют власть решать, кому жить, а кому умирать, – ответил Кратис и тихо добавил. – Однажды я уже преступил через эту греховную черту, и нет мне за то прощения ни на земле, ни в чертогах Создателя.
– Ууу, – Трехручка взвыл, как от приступа зубной боли. – Я на секнудочку запамятовал, какой ты ядерный дурачина.
– Уймись, – посоветовал ему Халфмун. – Ты и так получишь шанс на исполнение самого заветного желания. Разве мало этой награды за то, что ты всего лишь поделился с нами парой кусков жареной сырицы?
– Считай, что в этой схватке ты победил, дружочек, – Трехручка злобно сплюнул под ноги Полулунку. – Но учти, войну я не проиграю.
– Как тебе будет угодно, – пожал плечами Халфмун. – Бальтазар, ты действительно остаешься с приходцами?
– Да, друг мой, пришло время прощаться. Я хотел получить другой стакан. Но глупо продолжать желать этого, если можно получить другую жизнь. Жизнь, о какой я и мечтать не мог. И, к тому же, заплатив за это всего лишь стаканом, от которого и так всегда хотел избавиться.
– Звучит разумно, – согласился Полулунок. – Что ж, прощай, Бальтазар Силагон. Счастливо оставаться.
– Спасибо, – Бальтазар крепко обнял Халфмуна. – Спасибо тебе за все, друг. Я был не лучшим спутником, но я знаю, что сейчас почти что счастлив в первую очередь благодаря тебе.
– Ладно-ладно, не говори глупостей, – неожиданно для себя Полулунок смутился. – Нам действительно пора двигаться дальше.
– Прощайте, друзья. Кратис, Селия, Трехручка… – Бальтазар на секунду задумался. Вдруг глаза его загорелись: – Может быть, нам не надо прощаться? Почему бы вам всем не остаться в Приходке?
– Я должен дойти до конца, – сказал Халфмун.
– Кому должен?
– Всем. И тебе, Бальтазар, и даже приходцам, хоть они этого и не понимают.
– А мне на уши ваша ядерная лапша не липнет, – проворчал Трехручка. – Какой бы веселенькой Приходка ни была, все о ней – то ли вранье, то ли все равно рядом с Экстраполисом не валялось. Вот вернусь в Экстраполис, от души над вами блаженненькими похихикаю.
– Стакан – дар Создателя человеку. Лишать себя стакана, пусть даже такого уродливого, как мой, – великий грех. Вся суть Приходки представляется мне скоплением мерзкой замыслу Создателя ереси, – заявил Кратис. – Надеюсь, Бальтазар, ты сможешь жить с грехом, хоть и не верю в такую возможность.
– А ты, Селия? Тебе ведь даже от стакана отказываться не придется – он у тебя и так разбит, – Бальтазар протянул руку девушке.
– И что с того? – фыркнула Селия, оттолкнув руку Силагона. – Кто мне здесь подарит красивое кольцо и отведет в совершенно особенное место? Кто возьмет меня в жены и устроит потрясающую незабываемую свадьбу с роскошным платьем, которая станет лучшим днем в моей жизни? Лапуня или Хвостюня? Или, быть может, ты Бальтюня? Не смеши меня.
– А вот это жаль, что девка оставаться не хочет, – проговорил Трехручка. – От этой дурочки избавиться очень бы кстати вышло.
На этом долгое прощанье завершилось. Приходцы дали Халфмуну и его товарищам столько пирожков, сколько те могли унести, и путники пошли дальше – туда, куда раньше вела Северная звезда.
11
Чем дальше путешественники продвигались на север, тем заметнее менялись окружающий пейзаж и климат. День за днем Халфмун, Кратис, Трехручка и Селия продирались через низкорослый кустарник с мелкой кожистой листвой и колючками, чередующийся с хвойными рощами. Изобилие дичи, грибов и ягод не давало путникам голодать, но место голода занял другой опасный враг – холод. С неба то лил ледяной дождь, то падали редкие снежинки, а листва и мох по утрам серебрились инеем. Ночи путешественники проводили, плотно прижавшись друг к другу и укрывшись мхом и еловыми лапами. Поначалу Селия была против такого тесного контакта со своими спутниками, но первая же попытка переночевать отдельно от остальных заставила ее передумать.
Исчезновение путеводной звезды окончательно перестало беспокоить Полулунка. Оставайся она на своем месте, тучи, затянувшие небосвод, все равно не позволили бы ее увидеть. Помня, где звезда взошла в свой последний раз, Халфмун воображал ее дальнейший небесный путь, и следовал по нему.
– Я больше так не могу, – сказала Селия. Это были первые слова, произнесенные кем-то из путников за последнюю дюжину дней. – Мне нужна одежда.
– Роскошное платьице изо мха твое мамзельство желает? – хихикнул Трехручка. – Возьми, да сшей его – иголок тут полно. Еловых.
– Кратис, ты же мужчина, – продолжила Селия, не обратив внимания на слова Трехручки. – Найди оленя, лося или другого крупного зверя и сдери с него шкуру. Если я завернусь в шкуру, то, быть может, не умру прямо сейчас.
– Я найду для тебя шкуру, – вызвался Халфмун.
– Кратис, ты меня слышал? – даже не взглянув на Поулунка, спросила девушка.
– Да. Ждите меня здесь, я постараюсь вернуться как можно скорее, – кивнул великан, и скрылся в зарослях ельника.
Проблуждав в лесу около часа, Ясносвет услышал треск ломающихся веток. Следуя за звуком, он вышел к поляне, где увидел огромного медведя, объедающего куст малины. Рядом с медведем в кустарнике резвились два медвежонка. Кратис направился прочь, но не успел сделать и нескольких шагов, как на его спину обрушился мощный удар. Развернувшись, великан оказался нос к носу медведем. Широко разинув клыкастую пасть, зверь издал оглушительный рев и грозно поднял когтистую лапу.
– Вот видишь, как получается? – печально вздохнул Кратис. Утерев с лица горячую медвежью слюну, он обхватил голову животного обеими ладонями и крепко сжал их. Череп медведя хрустнул в руках Ясносвета, как сухая ореховая скорлупка, зверь судорожно взмахнул лапами и обмяк. Жалобно скуля, к ногам великана подбежали медвежата.
– Только и могу я, что убивать творения Создателя, – пинками отогнав медвежат, Кратис оторвал от медвежьего тела смятую голову с вытекшими глазами и мозгом. Затем, надорвав шкуру на груди и брюхе, он стащил ее с туши, как перчатку с руки. Перебросив окровавленную меховую добычу через плечо, Ясносвет понуро поплелся обратно к товарищам.
К удивлению Кратиса, на прогалине, где он расстался с Селией, Халфмуном и Трехручкой, никого не было.
– Все ясно, – с горечью сказал Ясносвет самому себе. – Это был трюк, уловка, чтобы избавиться от меня. Что ж, это справедливо. Я уродлив, и беспросветно черна моя душа. Я позор рода человеческого и достоин того, чтобы быть брошенным здесь наедине с еще одним грехом и руками, обагренными кровью. Видит Создатель, мне некого винить в своем грехопадении, кроме себя самого. Не держу я зла и обиды на вас, друзья мои. Вы и так чрезмерно долго терпели меня. Пусть же добрым будет ваш и путь, и да приведет он вас к заветной цели. А я безрадостно…
Поведать вслух подробные планы на свое дальнейшее безрадостное существование Кратис не успел. Его отвлек донесшийся из глубины леса звук. Крик был еле слышным, но в нем Ясносвет без сомнений узнал голос Селии.
– Эй! Аууу! – Кратис гаркнул так зычно, что с елей посыпалась хвоя, а изо мха под его ногами в разные стороны брызнули мелкие грызуны и насекомые. – Селия! Отзовись!
– ааа… ееесь… – на этот раз в отдаленном отголоске Кратис признал Трехручку.
– Держитесь, друзья! – великан помчался на голос, не разбирая дороги и голыми руками снося вековые ели, которым непосчастливилось оказаться у него на пути.
Вскоре лес вокруг Ясносвета сменился каменистым предгорьем, изрезанным глубокими разломами, скалистыми гребнями и черными провалами пещер.
– Эй! – повторил свой клич Кратис.
– Ааа! – из дыры в скале слева от Кратиса грянул вопль Трехручки, многократно усиленный эхом. Недолго думая, великан прыгнул в пасть подземелья. На миг он ослеп, но затем увидел в нисходящем тоннеле мерцающий свет. Обдирая плечи и локти в тесноте каменного прохода, Ясносвет устремился к нему.
Из тоннеля Кратис вывалился в просторную пещеру, посреди которой горел костер. У костра, слово гигантские гусеницы, извивались плотно запеленатые в шкуры Халфмун, Селия и Трехручка.
– Чего зенки вылупил? Может быть, в порядке исключения, хоть на этот раз спасешь меня по-человечески? – рявкнула Селия, заметив Ясносвета.
– От кого спасать-то? – растерялся Кратис. Словно в ответ на его вопрос, из мрака одно за другим стали выступать существа. Не успел Ясносвет и глазом моргнуть, как все видимое пространство вокруг него заполнилось сотнями человечков. Все они были не выше полуметра, одеты в шкуры и вооружены короткими копьями, чьи поблескивающие в свете костра наконечники хищно смотрели в сторону Кратиса. На головах человечков вместо стаканов виднелись бесформенные кристаллические наросты.
– Жители подземелья, отпустите моих друзей. Они не причинили и не причинят вам зла, – сказал Кратис.
– Я им то же самое говорил, – пробормотал Халфмун.
– Это они мне сейчас зло причинят, если ты ничего не сделаешь, идиот, – взвизгнула Селия.
– Если вам, подземные жители, требуется пленник, смиренно прошу взять меня, отпустив взамен моих друзей, – Кратис торжественно преклонил колени и опустил голову. Вид его головного кубка, с которого после пробежки через лесную чащу слетел лиственный чехол, явно впечатлил пещерных человечков. Указывая на него пальцами, они принялись толкать друг друга локтями, таращить глаза и щелкать языками.
– Означает ли это согласие? – спросил Ясносвет. На секунду все до единого человечки замерли, после чего, побросав копья, рухнули на колени и опустили головы, в точности, как Кратис. При этом нестройный хор голосков запел: – Саглясе! Саглясе! Саглясе!
– Согласны они. Не видишь что ли, дурачина? Развяжи меня скорее, пока эти уродцы не передумали, – прошипела Селия.
– Да уж, Кратис, дружочек, пошевели-ка ручками, – поддакнул Трехручка. Ясносвет приблизился к замотанным товарищам, но человечки, не прекращая напевать, опередили его, мгновенно развязав всех троих.
– Вы выполнили свое слово, подземные жители. Теперь мой черед, – великан улегся на спину возле костра и сложил руки на груди. – Делайте со мной, что вам угодно.
– Саглясе! Саглясе! Саглясе! – десятки крошечных ручек подхватили великана и понесли его вглубь пещеры.
– Жаль старичка Кратиса, но лучше он, чем я, – хихикнул Трехручка, но тут же завопил: – Что вы творите? Отпустите меня! Мы же договорились!
– Гнусные уродцы! Твари вонючие! Кратис, убееей их! – кричала Селия. Ее, как и Трехручку с молча брыкающимся Полулунком, пещерные обитатели схватили и потащили следом за Кратисом.
Не обращая никакого внимания на протесты и сопротивление, человечки легко и шустро пронесли путешественников по извилистому подземному лабиринту, выведшему на поверхность. Оглядевшись, Халфмун и его товарищи увидели, что находятся на поляне, со всех сторон окруженной скалами.
– Саглясе! – в мановение ока пещерные человечки соорудили из ветвей три кресла, на который усадили Полулунка, Селию и Трехручку, а для Кратиса они так же проворно построили бревенчатый трон. Еще через несколько минут на поляне потрескивал огонь, на котором жарились аппетитно пахнущие куски мяса.
– Саглясе! – улыбаясь и подмигивая, дикари вручили путникам деревянные кружки, в которых плескалась мутная жидкость.
– Крепенькая настоечка. Вот это я понимаю – вкусняшка, – хлебнув из кружки, сказал Трехручка.
– Кратис, ты понимаешь, что тут происходит? – недоверчиво глядя на суетящихся человечков, спросил Халфмун.
– Судя по всему, они нам очень рады, и встречают в соответствии со своими понятиями о гостеприимстве, – предположил Ясносвет.
– Схватить нас, угрожая копьями, замотать в шукры и затащить в дыру – тоже проявления гостеприимства? – брезгливо наморщив нос, Селия отставила кружку подальше от себя.
– Видимо, таков их ритуал, – пожал плечами Кратис. – Возможно, те шкуры, в которые вас завернули, тоже были ритуальными.
– К слову о шкурах. Ты нашел то, о чем я тебя просила?
– Да, конечно, но… – великан виновато опустил глаза. – Прости. Наверное, я обронил ее, когда бежал на ваш зов.
– Ну что ты, не стоит извиняться. Я просто умру от холода. Но ведь всем на это плевать, так что ничего страшно.
– Как только мы отсюда выберемся, я обязательно достану для тебя шкуру, – пообещал Халфмун.
– Во-первых, тебя никто не спрашивал, – огрызнулась Селия. – А во-вторых, к тому моменту я точно замерзну насмерть.
– Будь умничкой, не обращай внимания на тепло от этого костерка и замерзни поскорее. Тогда мне больше еды и выпивки достанется, – сказал Трехручка и жадно впился зубами в сочный кусок жареного мяса, протянутый ему одним из дикарей.
День шел к вечеру. Пещерные человечки пританцовывали вокруг Кратиса, не переставая напевать «Саглясе», и выглядели совершенно счастливыми. Путники, согревшись, наевшись и напившись, тоже почувствовали себя намного лучше. Халфмун улыбался, вспомнив, как давным-давно – казалось, в другой жизни, они с Унией сидели у костра на берегу Бобровой заводи и запекали в углях рыбу, завернутую в листья лопуха. Впервые за многие месяцы улыбка появилась и на лице Кратиса. Осоловевший Трехручка, что-то мурлыча себе под нос, отрывался от кружки только для того, чтобы потребовать добавки. Даже Селия Кардиган, сменив гнев на милость, потягивала настойку и, похохатывая, тыкала пальцем в веселящихся дикарей, спрашивая: – Ты страшненький мальчик или уродливенькая девочка, а?
В самый разгар праздника, округа сотряслась от громоподобного рева. Человечки испуганно бросились к Кратису – некоторые сумели втиснуться под его трон, другие облепили ноги, руки и торс великана. Те же, которые не смогли приникнуть к Ясносвету, дрожа всем телом, тянули к нему свои ручки. С неба на поляну, расшвыряв горящие ветви и угли костра, спикировала огромная черная тень.
– А ведь так чудесненько вечеринка начиналась, – пробормотал Трехручка.
Тень метнулась к Кратису. Лязгнули тяжелые челюсти, раздался пронзительный крик боли.
– Саглясе! – отчаянно взвыли дикари, живым ковром покрывшие Ясносвета.
– Ах ты дрянь! Маленьких обижать вздумала?! – прорычал Кратис. Стряхнув с себя дрожащих человечков, он выпростал вперед руку и схватил гигантскую тень. Существо заклокотало, дернулось влево, затем вправо, пытаясь избавиться от хватки Ясносвета, но великан крепко вцепился в его шкуру. С шелестом раскинув крылья, тень взмыла ввысь, увлекая за собой великана.
Тварь стремительно набирала высоту, и вскоре она и висящий на ней Кратис оказались выше облаков в кристально прозрачном воздухе, залитом ярким сиропом закатного солнца. Сложив крылья, существо камнем полетело к земле. Едва не задев гребень скалы, оно вновь вознеслось ввысь и еще несколько раз повторило этот трюк, силясь сбросить Ясносвета, но тщетно. Перехватывая руки, Кратис медленно, но неумолимо приближался к длинной шее твари.
– Крутись, вертись, как хочешь, а от меня не отвертишься, – крикнул Кратис. – Посмотрим, как ты с вырванной глоткой закрутишься.
– Торопиться не надо. Поговорим давай, – послышалось сквозь шум ветра.
– Что? – переспросил удивленный Ясносвет.
– Вырывать не надо глотку. На землю тебя опущу я. Договариваться будем. Понимаешь?
– Ты что, говорящая? – ахнул Кратис.
– Мудрый ты, я смотрю, не очень. На землю. Понимаешь? Не убивать ни меня, ни тебя. Договариваться. Ясно?
– Да что ты вообще такое?
– Неприятно очень в ответ на вопрос новый вопрос слышать. Я – Ррааоеуын. Ты принимаешь мое предложение договариваться?
– Рра… чего?
– Силы мои и терпение да пребудут со мной. Считать буду, что принимаешь ты условия перемирия, – Ррааоеуын расправил крылья и плавно спланировал на заснеженную горную вершину. – Отцепись, любезен будь так. Слово даю чести, что на тебя нападать не стану.
Немного подумав, Кратис разжал пальцы. Шумно втянув воздух, Ррааоеуын отступил от него на несколько шагов и замер.
– Так что же ты за зверь? – спросил Ясносвет, разглядывая монстра. Ррааоеуын походил на исполинского черного петуха, но с длинным зубастым клювом, кожистыми, как у летучей мыши, крыльями и тремя извивающимися чешуйчатыми хвостами.
– Ррааоеуын есть Ррааоеуын, и иных объяснений для себя не имеет и не требует, – ответило чудовище. – Мне же скажи, называть тебя как я могу?
– Я Кратис из рода Ясносветов. Отвратительный урод, заслуженный изгой, закоснелый грешник против замысла Создателя и бесславный убийца.
– Многогранное себя восприятие человеком меня удивляло всегда, Кратис.
– Подозреваю, что не об удивительности человеческих судеб ты со мной поговорить хотел, – нахмурился Ясносвет. – Для начала объясни, почему ты напал на тот маленький народец, который так приветливо встретил меня и моих друзей?
– Всякому, кто жив, питание требуется в соответствии с природой его. Одна рыба тиной довольна будет, другая рыба на рыбу же охотиться станет. Желудями и кореньями кабан насыщается. Человек же отвергнет желуди, но кабаном насытится. Знакомы мне мысли человеческие о невозможности человеком питаться. Но ни я, ни медведь человеком быть не может, насыщаться зато мясом человека охотно согласится.
– Но люди – дети Создателя, – воскликнул Кратис.
– Всякий, кто родился, дитя чье-то. Годы многие поглощаю я людей племени кутси. Съедаю я столько ровно, сколько требуется мне для жизни. Кутси при том в числе своем урона не несут, поколение за поколением напротив лишь преумножаясь.
– Нельзя есть людей, это недопустимое зло.
– Знал я, что слова твои таковы будут, Кратис. И нет надежд и намерений у меня мысль твою поменять. Скажу между тем, что кутси охотно насытились бы друзьями твоими и твоим мясом к тому же, не будь ты Воином Согласия.
– Ты хочешь сказать, что… эти милые крохи едят людей? – ужаснулся Кратис.
– Сказал я именно так, видел сам раз не один, – подтвердил Ррааоеуын. – Что же касается тебя, Кратис – Воин Согласия…
– Несчастные грешники, – Ясносвет горестно заплакал, закрыв лицо руками. – Бедные маленькие еретики, лишенные ласкового света истины и мудрости Создателя. Они не ведают, что творят. Не подозревают, на какие муки обрекают себя.
– Не выслушаешь ли ты, почему Воин Согласия есть ты?
– Как дети неразумные суют свои ручонки в огонь без страха обжечься, так и дикари по недомыслию нарушают основополагающие законы Создателя. Но ребенок, единожды получив ожог, образумится на всю жизнь вперед. Дикарям же невдомек, так как некому разъяснить им, какому ущербу сами себя они подвергают, – истово сокрушался Кратис, колотя себя кулаком в грудь.
– Умолкни, добр будь. Речи твои выслушал я, имей же толику терпения обратить ко мне слух свой, – Ррааоеуын так повысил свой и без того громкий голос, что у Кратиса потемнело в глазах и он оборвал свои рыдания.
– Правда такова, что кутси пища моя, и по нраву то мне было. Также правда есть и то, что кутси против положения вещей такого испокон веков своих были, – продолжил крылатый монстр. – Слезами и криками собратьев своих провожали они тех, что я поглощал. И было то законом единственным, не в силах так как были кутси на мой голод ответить еще чем-то, кроме как мясом своим и плачем своим. Однако странное имеет быть случаться всегда и везде, но неожиданно и объяснимо едва ли. Так и кутси племя породило дитя странное и на других кутси непохожее. Не имело дитя то страха перед Ррааоеуыном. Послужило оно мне пищей доброй, но до того успело сотворить нечто, для кутси странное до невозможности. У входа в пещеру кутси углем на скале изобразило дитя то Ррааоеуына поверженного. Рядом же с Ррааоеуыном воин изображен могучий – на голове кубок его, в руке его – хвост Ррааоеуына. Указало дитя кутси на воина и молвило слово – согласие. Сказать должно тут, что до поры той не ведали кутси слова ни единого, жестами обменивались лишь, да кривлялись. Не только я понял смысл начертанного, ясен и кутси стал он – пророчество. Даже пророка гибель усомниться кутси в избавлении от Ррааоеуына грядущем не заставила.
– Пророчество? Стало быть, и к дикарям неразумным Создатель свой лик ласковый поворачивает, – обрадовался Кратис, но тут же смутился. – Впрочем, то могло быть не откровение Создателя, а ересь. Его Святейшество в нашей беседе с ним накануне несостоявшейся казни упоминал, что с пророчествами нужно быть очень аккуратным, дабы не поддаться искушениям ложных истин.
– Признаться должен, что и я уверен не был ни в верности, ни в ложности начертанного. Знал лишь, что странное потому и странным является, что обычное ему объяснение разумное в пору не приходится. Сегодня же спорить нет более смысла, сомневаться и рассуждать. Уповали кутси и веровали в Воина Согласия пришествие сотни лет, и оно случилось. Быть может, вечен будь Ррааоеуын, знал бы наверняка – коли ждать чего-то упорно и долго достаточно, случится и оно, чего бы ни ждал.
– Не мог не заметить, что ты считаешь, будто бы Воин Согласия из того пророчества – это я. Но с чего такая уверенность?
– Радуюсь внимательности твоей, Кратис. С того начну, что на скале углем изображен Воин с кубком на голове, тебе соответствующий. «Согласие» – слово, по которому узнали тебя кутси к кубку вдобавок.
– Многовато совпадений. Воистину, неисповедимы пути Создателя. Получается, что мне теперь надлежит сразиться с тобой, убить и принести кутси то избавление, которого они так долго ждали, – заключил Ясносвет.
– Торопиться не надо, Воин Согласия, – чудовище прикрыла глаза и склонила голову. – Верю я, что могуч ты довольно, чтобы убить меня. Но договариваться хочу с тобой в надежде на понимание. Ррааоеуын стар, признавать свои слабости хватает мудрости ему. Хочешь ты победить? Победа твоя уже. Избавить кутси желаешь? Слово верное свое даю, что ни единого кутси впредь не трону. Убивать же не надо меня. Согласен?
– Я и без того убил уже слишком много творений Создателя, – вздохнул Кратис. – Но пророчество… Разве оно исполнится, если я сохраню твою жизнь?
– Изображен на скале Ррааоеуын лежащим. Вот он – ложится пред тобой, – монстр растянулся на снегу у ног Ясносвета.
– Воин Согласия изображен с хвостом Ррааоеуына. Вот тебе хвост мой, – Ррааоеуын ухватил себя клювом за основание среднего хвоста, и резко мотнул головой – на снег брызнула черная кровь, в воздухе запахло гнилью.
– Будь по-твоему, – великан поднял конвульсивно подергивающийся хвост и вознес его над головой, как меч. – Я дам тебе уйти, если ты выполнишь еще одно условие. Поклянись больше никогда не есть людей – ни кутси, ни других племен и родов.
– Последователен ты в измышлениях своих, признаю. Пиявке, кровь сосущей, не прикажешь ты травой питаться, но мне приказать можешь, – сказал Ррааоеуын. – Пусть то и во вред мне, но смерть еще больше во вред. Клятву даю тебе свою исполнить волю твою, Воин Согласия Кратис. Прощай же ныне, и да не будет повода у судьбы для нас повстречаться вновь.
