Глеб Андреевич Васильев
Стакан
Время шло, я успешно создал еще два храма, женился на доброй девушке из соседней ямы, у нас родился сын – продолжатель дела Сухотрубов, думал я. Мы все вместе – мать, сестры, жена и ребенок жили все в той же яме, выкопанной моим родителем. Нам было не так уж просторно, но нехватки тепла мы не испытывали даже в зимнюю стужу.
В один из весенних дней я закладывал фундамент своего четвертого храма, но работу пришлось остановить из-за разразившейся грозы. Небо почернело, как ночью, ливень хлестал с невероятной мощью и яростью, все дороги Иероманополя скрыли стремительные бурлящие потоки глубиной по пояс взрослому человеку. Получив разрешение надзирающего монаха, я покинул строительную площадку и поспешил к родной яме. Однако когда мне наконец удалось преодолеть сшибающие с ног потоки и добраться до нужного места, я не поверил своим глазам. Там, где раньше была яма, в которой и четверым было бы тесно, и в которой мы привыкли жить вшестером, теперь зияла гигантская воронка, до краев заполненная водой. Перекрикивая рев воды, я звал своих родных, но тщетно.
Когда потоп прекратился и паводок сошел, стало видно, что под нашей ямой располагается пещера. Ливень подточил дно ямы, и оно провалилось под землю вместе со всеми, кого я любил. Наверное, они пытались вылезти, но вода размыла края ямы так, что опереться на них было невозможно. Поток увлек в пещеру их всех – мою жену с младенцем, маму и сестер. Они утонули. Все.
Когда я понял, что никому не удалось спастись, меня охватило безумие. Я принялся орать, рвать волосы на голове и колотить себя кулаками в грудь от бессильной злости. Впервые в жизни я усомнился в мудрости Создателя, так как гибель моих родных казалась совершенно бессмысленной, как смерть глупой птицы, нырнувшей в воду вопреки своему назначению. В приступе помутнения, я решил, что это никак не могло быть достойным испытанием, особенно для моего новорожденного сына. Именно тогда я предела свою веру и провалил ниспосланное мне испытание.
На следующий день я продолжил работу над храмом, но все валилось из рук, закладка фундамента застопорилась. Яд сомнения отравил мои мысли и отвратил их от радости труда во славу Создателя. Я мог думать лишь о своей потере и бессмысленности всего сущего. Пусть у меня, как и у любого законопослушного черноземца, не было собственности, но зачем мне были даны семья и любовь? Чтобы в одночасье лишить меня этого и погрузить в пучину скорби и страдания? Так рассуждал я, глядя на ущербный фундамент, который не подошел бы и для конюшни. Вера, прежде служившая мне надежным фундаментом, рухнула и ослабила меня. Единственный выход из ловушки бессмысленности я видел в побеге от всего – от работы, воспоминаний, Иеороманополя и собственного тела. Убить самого себя – вот, что я решил сделать.
Дождавшись, когда надзирающий монах отправится обедать, я прямо на строительной площадке на скорую руку соорудил из трех бревен арку, а под ней установил каменный блок. Затем я взял веревку попрочнее, закрепил один ее конец на перекладине арки, а на втором сделал петлю со скользящим узлом. Просунув голову в петлю, я прыгнул с блока, рассчитывая удавиться. Ослепленный наваждением, я и не подумал, что совершаю тяжкий грех.
Как ты догадываешься, самоубиться мне не удалось. Монах-надзиратель вернулся раньше, чем я предполагал. Он успел вытащить меня из петли, хоть я и сопротивлялся, чего делать черногрязцу никоим образом не положено.
Его Святейшество Куделафий Окстийский пожелал лично выяснить все обстоятельства происшествия и призвал меня на исповедь. Я исповедался, без утайки рассказав обо всех своих мыслях, сомнениях и действиях. Выслушав меня, Куделафий вздохнул и сказал, что крайне опечален моим вероотступничеством и малодушием. Он предложил мне вообразить, что произошло бы с Иеропанополем, если бы жизни себя лишал всякий, кому случилось столкнуться с какими либо неудобствами на пути, прочерченном для него Создателем. Я представил себе эту картину и ужаснулся – все люди на ней были мертвы. Кто-то повесился, другие бросились в пропасть или на вилы, третьи утопились или проглотили горсть ядовитых ягод. И все это было сделано из-за порывов чистого безрассудства, пробужденного холодом, голодом, болезнями и другими невзгодами, служащими лишь для испытания силы веры. О своем жутком видении я тут же поведал Его Святейшеству. Он полностью подтвердил сделанные мною выводы и добавил к ним мудрую мысль: если станут самоубиваться все черногрязцы, кому это взбредет в голову, то некому будет работать в полях и садах, шить одежду, строить дома и храмы. С глубокой грустью Куделафий Окстийски сообщил, что во имя всеобщего блага мой проступок не может остаться безнаказанным, и я подвергнусь публичной экзекуции. С еще большей печалью он сказал, что казнь не будет смертельной, но с максимальной наглядностью продемонстрирует неприемлемость наложения на себя рук. И ведь правда – умерщвление за попытку самоубиения было бы не наказанием, а воплощением плана, задуманного самоубийцей.
За свой грех я был лишен рук и ног на главной площади Иероманополя перед большим собранием горожан. Голова и жизнь были оставлены мне для осмысления собственной греховности, а в Священной Книге появилась новая запись. Она гласит: «Лишь Создатель, отец всего живого, земной слуга Его Куделафий Окстийский, несущий всевышнее слово Его и посвященный в планы Его, а также слуги, действующие от имени Куделафия, владеют правом отбирать жизнь. Человек, вознамерившийся убить себя, оскорбляет Создателя не только тем, что отвергает Его драгоценнейший дар, но и попыткой вмешаться в промысел Его. Всякому существу положен срок, отмерянный свыше. Грех самоубиения навечно закрывает грешнику путь в небесные чертоги и искуплен быть не может».
Что ж, я, не умевший ценить то, что имел милостью ласкового Создателя, получил по заслугам. Тысячи и тысячи раз я раскаивался в грехах своих и молил если не о прощении, то о забвении. Вот уже полгода я мечтаю о прекращении этого бесславного существования, о превращении в пустоту и исчезновении из памяти живых и мертвых, но все зря. Сегодня я скатился в лужу, где ты меня и нашел. Та лужа на короткий миг дала мне надежду на то, что я захлебнусь в ней. Оказалось, что глубины ее для этого никак не хватит. Зато я понял, что Создатель послал мне знак – надежду. Раз я способен надеяться, то и вера моя разрушилась не до самого основания. И как только я постиг эту истину, явился ты – часть всевышнего замысла, окончание моего трудного испытания. Бросив меня в пропасть, ты прекратишь мои муки и свершишь волю Создателя. Так не медли же, сынок!
– Погодите, мастер Сухотруб. Вы до сих пор не рассказали о Селии и моих товарищах, – напомнил Халфмун.
– Ах, да. На рассвете приходи на главную площадь Иероманополя – она как раз перед храмом, украшенным всевидящим оком Создателя. Если придешь пораньше, сможешь поближе подобраться к эшафоту и лучше рассмотреть казнь.
– Какая казнь? За что?!
– Не могу сказать точно, потому как не знаю. Но в том, что твоих товарищей милостью Создателя задержали, приговорили и завтра казнят, я совершенно уверен, – сообщил Сухотруб. – Они чужаки, как и ты. А это значит, что им, как и тебе, мало известно о Создателе и о том, что написано в Священной Книге.
– Да плевать я хотел на вашего Создателя и все книги вместе взятые! – воскликнул Полулунок.
– Вот-вот. Типичное поведение для чужака, которое иначе как еретическим не назовешь. Ты сам уже наговорил столько, что хватило бы оснований для пяти казней. Твои спутники тоже наверняка прокололись, а уши у Куделафия Окстийского повсюду. Поэтому нет никаких сомнений в том, что сейчас все чужаки кроме тебя дожидаются своей участи в подвале храма Всевидения. А ты находишься на свободе лишь по той причине, что Создатель свел тебя со мной раньше, чем с кем-нибудь из монахов. Теперь же, когда я выполнил свою часть уговора, дело за тобой, – сказал Сухотруб, но Халфмун его уже не слышал. Сломя голову он несся к храму с четырехконечной звездой, серебрящейся в лунном свете.
– Эй! Куда это ты? Вернись сейчас же, мерзкий мальчишка! Проклятый предатель! – вопли Сухотруба разорвали ночную тишину. – Здесь еретик! Грешник в городе! Держите его! Хватайте! Не дайте ему уйти!
Добежав до храма, Полулунок остановился перед воротами, чтобы перевести дух и придумать, как вызволить Селию, Кратиса, Бальтазара и Трехручку. Но не прошло и секунды, как из темноты за спиной Халфмуна вынырнули три фигуры в черных плащах. Не говоря ни слова, они молниеносно скрутили юношу по рукам и ногам и проворно втащили внутрь храма под бесстрастным наблюдением циклопического зеленого глаза, взирающего с фасада.
Бесшумно двигаясь по извилистому лабиринту коридоров, освещенному лампадами, троица монахов несла Полулунка с такой легкостью, будто бы он был сделан из ванты.
– Честное слово, никакой я не еретик. Я люблю Создателя, Куделафия Окстийского и Священную Книгу, – забормотал Халфмун, сообразив, что кричать и вырываться не только бесполезно, но и опасно. – Только отпустите девушку. Ее зовут Селия Кардиган. Она ведь здесь? Селия тоже не еретик, и она любит Создателя больше всех. Произошла ошибка, я все могу объяснить…
– Его Святейшеству на исповеди объяснишь, – буркнул один из монахов и ткнул Халфмуна под ребра так, что у того в глазах потемнело.
Боль немного утихла как раз к тому моменту, когда монахи внесли Полулунка в просторный зал и положили на пол. Посреди зала высилось кресло, на котором восседал круглый лысый старичок с длинной бородой и хитрыми глазками.
– Добро пожаловать в Иероманополь, – сказал старичок.
– Его Святейшество Куделафий Окстийский? Я должен вам сказать, что…
– Скажешь, мальчик, все скажешь – на исповеди по-другому и не получится, – усмехнулся Куделафий. – А со мной не церемонься, зови меня просто отче – так мы сэкономим кучу времени. Ясно?
– Да, отче, – кивнул Халфмун.
– Приятно, что ты такой понятливый. Но хлопот ты нам задал немало, ничего не скажешь. Всю ночь из-за тебя на ногах. Я думал, что ты гораздо раньше прибежишь спасать своих товарищей, Халфмун Полулунок.
– Откуда вы знаете мое имя? – удивился Халфмун. – Я не сообщал его никому из горожан.
– Я, видишь ли, на короткой ноге с всевидящим Создателем, – Куделафий рассмеялся. – А если без шуток, то самые подробные сведения о тебе выложили твои товарищи на исповеди. Селия Кардиган, Трехручка и Бальтазар Силагон ни в малейшей степени не сомневались, что ты примчишься им на помощь. Что касается Кратиса Ясносвета, то… м-да, очень тяжелый случай. Он так стремился понять, какие именно из законов Создателя были им нарушены, что я истово утомился ему объяснять.
– Отче, клянусь, все наши нарушения проистекают исключительно из незнания. Отпустите нас, и мы тут же покинем славный Иероманополь.
– Я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, Халфмун Полулунок, – Его Святейшество встал с трона, подошел к лежащему на полу юноше и ласково потрепал его по голове. – Но и ты попытайся меня понять. Ты и твои друзья – чужаки, ничего не понимающие в том, как устроена жизнь в Иероманополе. В данном случае незнание является самой настоящей ересью. Для горожан должна оставаться незыблемой истина, что незнание Священной Книги и неверие в Создателя попросту несовместимы с жизнью. Более того, и черногрязцам, и монахам нельзя показывать чужаков, оставшихся безнаказанными. Из-за этого у людей с неокрепшим умом может возникнуть мысль, что чужаки тоже люди, и жизнь в их городах не хуже, а то и лучше, чем в Иероманополе. А волшебник, исполняющий желания, к которому вы шли? Местным жителям полагается верить в Создателя, одаривающего праведников, а не в сказочного чародея. Как человек, отвечающий за судьбу своей Родины, я не могу допустить, чтобы народ покидал Иероманополь.
– Значит, вы ни за что нас не отпустите? – глухо произнес Халфмун, и собственный голос показался ему чужим.
– К сожалению, дело обстоит именно так, – Куделафий печально вздохнул. – Заметь, я сделал все возможное, чтобы еретики ради своего же блага не могли попасть сюда: и стеной город окружил, и систему паролей для входа придумал. Кстати, пора бы сменить привратника, а то нынешний утратил бдительность.
– Вы совершите ошибку, если убьете нас. Над всем миром нависла угроза в лице Объединенной Конфедерации. Это огромная военная сила, которая захватывает город за городом и устанавливает там свою власть. Не за горами тот день, когда ее вооруженные до зубов солдаты дойдут и до Иероманополя. Я знаю, как остановить Конфедерацию, но для этого мне и моим спутникам нужно продолжить поход.
– Предположим, что ты говоришь правду, и на нас вот-вот нападет враг. При этом я оказываюсь перед выбором: отпустить еретиков с миром или принять бой с некими страшными неприятелями, – сказал Куделафий, задумчиво поглаживая бороду. – Даже поверив тебе, я вынужден склониться ко второму варианту. В схватке с вражеским войском у жителей Иероманополя есть шанс. Они буду сражаться до последней капли крови за свой город, народ и веру. И если нас постигнет поражение, скорбеть об этом никто не станет, потому что побежден Иероманополь будет лишь тогда, когда погибнет последний его житель. Но если чужаки с еретическими сказками о волшебниках покинут этот город живыми, Иероманополь начнет разрушаться изнутри через гнилостные споры и побеги ереси, так легко проростающие в людских мозгах. Это разрушение уже нельзя будет исправить, сколько бы человек не отдали свои жизни.
– Вы либо непостижимо мудры, либо окончательно и бесповоротно спятили, – удивляясь собственному спокойствию, проговорил Халфмун. – Но лично я склоняюсь ко второму варианту.
– Так или иначе, ты умрешь быстро, без мучений и унижений. Официально ты был уличен и признан виновным в ереси неверия претворения Создателем воды в вино, – Куделафий Окстийский трижды хлопнул в ладоши. Монахи, появившиеся по этому сигналу, унесли Полулунка в темную сырую камеру, где он в одиночестве провел часы, остававшиеся до казни.
Едва первые лучи солнца проникли в камеру через крошечное зарешеченное окошко, Халфмуна вывели из храма на площадь, где в ожидании казни собралась большая толпа горожан. Спутники Полулунка уже стояли на эшафоте. Селия и Бальтазар безудержно рыдали, Кратис с виноватым видом разглядывал носы своих сапог, а Трехручка затравленно озирался. За спиной каждого из них стояло по монаху с секирой в руках.
– Халфмун, дружище, вот ты где! – прокричал Трехручка, увидев Полулунка, и нервно захихикал. – А я уж подумал, что мне ядерная крышка. Скорее, сделай что-нибудь и освободи меня!
– Единственное, что я могу сделать, это разделить судьбу с вами, друзья, – сказал Халфмун. – Простите меня.
– Я ни секунды не сомневалась в твоей бесполезности, Полулунок, – сквозь слезы проговорила Селия. – Из-за тебя у меня никогда не будет свадебного платья.
– Это ошибка, вы все ошибаетесь, это очень ошибистая ошибка, мы так ошибались, не делайте этого, это ошибка, ужасная преужасная ошибка, – всхлипывая, бормотал Бальтазар.
– За грехи достойны мы и худшего, чем справедливая кара Создателя, которую понесем, – не поднимая глаз, произнес Кратис.
Следом за Полулунком на эшафот взошел Куделафий Окстийский, головной стакан которого украшал колпачок, увенчанный четырехконечной звездочкой.
– Дети Создателя нашего, мир вашим домам и ямам, – крикнул он, и толпа на площади отозвалась оглушительным восторженным ревом.
– Сегодня мы собрались здесь, чтобы еще больше сплотить ряды и укрепить веру нашу… – продолжил Его Святейшество, но его перебил пронзительный визг Трехручки: – Смотрите, вон они летят! Это знак! Отпустите нас!
К храму, мчась над головами заполнивших площадь горожан, приближалась троица людей в светлых одеждах.
– Чтобы укрепить верну нашу и исполнить волю Создателя, – не обращая на летучих монахов никакого внимания, Куделафий повысил голос, чтобы перекричать Трехручку.
– Я вас знаю, мы уже встречались! Помните меня? Я – Бальтазар Силагон, благородный и совершенно безгрешный! Спасите меня! Я жертва нелепых обстоятельств! Заберите меня отсюда, я вас щедро отблагодарю! – подпрыгивая, вопил Бальтазар. Его Святейшество повернулся, подмигнул стоящим на эшафоте монахам, и те короткими тычками под ребра заставили Трехручку и Бальтазара замолчать. Тем временем летучая троица проплыла над эшафотом, свернула влево и скрылась за махиной храма Всевиденья Создателя.
– Да очистятся заблудшие грешники от яда ереси и неверия, – при этих словах Куделафия монахи на эшафоте занесли секиры над головами осужденных.
– Как был милостив Создатель, претворив в стакане Своем воду в вино и излив его на радость детям Своим, так и мы… – завершить фразу о винной мистерии Его Святейшеству не удалось. Словно подавившись словами, он схватился за горло, забулькал и повалился на спину. Из шеи Куделафия торчало оперенное древко стрелы. Монахи с секирами успели удивленно переглянуться, прежде чем так же попадали, сраженные стрелами.
Из закипевшей толпы на эшафот проворно влезла дюжина человек, одетых в лохмотья и держащих в руках натянутые луки, и высокий тощий старик в расшитой золотом рясе.
– Граждане Иероманополя, сегодня великий день, – обратился к ропщущей толпе один из оборванцев. – Прогнившему еретическому правлению Куделафия Окстийского пришел конец. Много лет мы все слушали его ложь и верили ей, навлекая на себя гнев Создателя. Теперь же все изменится, и гармония воцарится в нашем городе под мудрым наставничеством истинного слуги Создателя – Его Святейшества Шлафия Кунского.
– Мир вашим домам и ямам, – вперед вышел длинный старец, успевший снять колпачок со звездой с головы павшего Куделафия и водрузить его на свой стакан. – Всем вам хорошо известно, что я, Шлафий Кунский, любил Куделафий Окстийского как родного брата. Потому ересь его причиняла мне многократно усиленные страдания. Мне было невыносимо больно слышать, как Куделафий лгал о том, будто бы Создатель в своем стакане претворяет воду в вино.
– Но ведь так написано в Священной Кни… – просвистевшая стрела, оборвала голос из толпы.
– Всем добрым детям Создателя известно, что вино – пойло свинообразных жителей Виноградной Долины, – продолжил Шлафий Кунский. – Подлейшее из преступлений против веры и здравого смысла предполагать, что Создатель может симпатизировать этому отвратительному напитку, дурманящему мозг и делающему дыхание смрадным и кислым.
– Так во что же, если не в вино, превращал воду Созда… – один из оборванцев метким выстрелом заткнул очередного любопытного жителя.
– Очень хороший вопрос, – воскликнул тощий старик. – Наш великий Создатель милостью и всемогуществом своим обращает воду в чудеснейший яблочный сидр, ароматный и янтарно-прозрачный.
– Точно! В сидр, я всегда так говорил, – заверещал Трехручка. – Только в сидр, а не в какое не в вино.
– И я имел обыкновение именно о сидре заявлять господину Куделафию Окстийскому, за что был мучительнейшим гонениями и даже казни почти что подвергнут, – гундосил Бальтазар.
– Отпустите деву Селию Кардиган, – потребовал Халфмун. – Обвинения в ереси, выдвинутые против нее еретиком Окстийским, ничем не обоснованы.
– Вижу, что вы верные дети Создателя нашего, – ласково глядя на осужденных, сказал Шафий Кунский. – Властью, данной мне Создателем, снимаю с вас все обвинения. Ступайте с миром.
– Когда это Создатель дал тебе вла… – попытался поинтересоваться кто-то из горожан, но лучники нового Святейшества отлично знали свое дело.
– Не нравится мне эта новомодная традиция, в соответствии с которой в какое поселение мы ни попадаем, то всякий раз его покидать приходится спешно, радуясь единственно тому, что живы остались, – сказал Бальтазар, оглянувшись на частокол храмовых шпилей Иероманополя, тающих в утренней дымке.
– Угораздило меня связаться с такими типами, как вы, – хмыкнула Селия. – Мало того, что толку от вас ноль без палочки, так еще и опасность приманиваете, как тухлятина мух. Особенно Халфмун, с которым я по-прежнему не желаю разговаривать.
– Я же говорил, что стоит этот город стороной обойти, – попытался защититься Полулунок.
– Тот, с кем я не разговариваю, плохо пытался, был ни капельки не убедителен, да к тому же бросил меня на произвол судьбы, – отрезала Селия.
– Прости, Селия. Я действительно виноват, – сдался Халфмун. – Но как вам вообще удалось в Иероманополь проникнуть? Ведь нужно было знать ответы на вопросы.
– О, с этим, дружочек мой, проблем не возникло, – сказал Трехручка. – Я просто припомнил стишок, который мне в детстве мама перед обедом читала:
Кто не вымыл руки, получит ли обед?
Нет!
А если он помоет, получит ли тогда?
Да!
Обеду за столом ты скажешь ли «привет»?
Нет!
А скажешь ли «какая чудесная еда»?
Да!
Запомнил ли, дружок, ты это навсегда?
Да!
– Неужто привратник о вымытых руках спрашивал? – удивился Полулунок.
– Я ничегошеньки не понял из того, о чем старикан бубнил, – отмахнулся Трехручка. – Зато ответы мои ему подошли отличненько, он аж в пляс пустился, когда их услышал.
– Ничего не понимаю. Сначала незнание о винной мистерии Создателя – грех. Потом оказывается, что знание о ней – ересь, – понуро бредущий Кратис сокрушенно качал головой. – Видимо, я совсем пропащий грешник, и Создатель никогда не откроет моих глаз навстречу свету Его сияющей истины.
10
Ночью, когда мужчины трудились над обустройством привала, Селия глядела на иссиня-черное небо, усыпанное звездным крошевом.
– Звездочка-звездочка, хочу оказаться в месте, где все мне будут рады. Где никто не станет пытаться меня убить, а кто-нибудь очень красивый и богатый предложит мне стать его женой и подарит великолепное платье, – сказала девушка, увидев белый штрих, оставленный на небе падающей звездой.
– Нееет! – крикнул Халфмун. Он смотрел на ту же саму звезду, что и Селия. На эту звезду, указывавшую путь, Полулунок привык смотреть каждый день, и ее исчезновение с небосвода его очень огорчило. Халфмун был готов поддаться отчаянью, но его остановила мысль, что последние пару месяцев он каждый раз точно угадывал место звезды на небе еще до ее появления.
– Эгоистичный самодур. Только о себе и думаешь, – проворчала девушка и перевернулась на бок, собираясь рассерженно заснуть, но громкий вопль «Добро пожаловать в Приходку!» помешал ей осуществить задуманное.
– Привет, братишки, как делишки? – на поляну к ошарашенным и перепуганным путникам из темноты кустов выскочило человекообразное существо.
– Что по чем, куда мы прем? – следом за первым существом выскочило второе.
– Добро пожаловать в ПрииииХОДКУ! – проорало первое существо, после чего громко расхохоталось и повалилось прямо на Селию.
Издав утробный рык, Халфмун набросился на существо, пытаясь оторвать его косматую голову от тела.
– Эй, братишка, ты чего творишь? – второе существо нависло над яростно шипящим Полулунком. – Расслабься.
– Миррр… дррружба… – прохрипел в ослабивших хватку руках Полулунка незнакомец.
– Убей его! Немедленно! Убей-убей-убей! – визжала Селия. В унисон с ней подвывали Бальтазар и Трехручка.
Великан Кратис ладонью отодвинул Халфмуна, после чего поднял обоих явившихся существ за шкирку, как нашкодивших котят: – Кто вы, и что вам нужно?
– Я Лапуня, а это – мой братишка Хвостюня. То есть, наоборот – он Лапуня, а я Хвостюния. Ну, или как-то так, – затараторило первое существо, потешно дрыгая ногами.
– Он Лапуня, а я Хвостюня, – перебило его второе существо. – Или наоборот. Он меня все время путает, потому что он непутевый. Или это я непутевый… Тьфу ты, совсем я запутался.
– Совершенно точно, что кто-то из нас Лапуня, а кто-то Хвостюня, – сообщил первый.
– Да-да, так и есть. Мы никак оба не можем одновременно быть Лапунями или Хвостюнями, потому что э… – второе существо задумалось. – Потому что только один из нас Лапуня, а другой Хвостюня. А нужно нам только одно – мир, любовь и братство!
– Погоди, мир, любовь и братство – это не одно, а три, – вмешалось первое существо. – Нам нужно только три – мир, любовь, братство и дружба… Ого! Четыре получается. Стало быть, нам нужно всего четыре вещи.
– И вкусняшки, не забывай про вкусняшки, – воскликнул второй. – Итого пять вещей.
– Кратис, хоть ты-то можешь убить эту гадость? – поинтересовалась Селия.
– Нельзя убивать людей. Создатель этого не одобряет… кажется, – неуверенно произнес Ясносвет.
– Какие же это люди? – хмыкнула Селия. – У них даже стаканов на головах нет.
– Лапуня точно человек, я в этом совершенно уверен, потому что мне припоминается, будто бы Лапуня все-таки я, – сообщило первое существо. – А Хвостюня тоже человек, потому что он мой братишка. Все люди – братишки. Или все братишки – люди? Ох, сложновато как-то выходит.
– Да. Все. И люди, и братишки, и вкусняшки, – подтвердил Хвостюня. – А стаканов у нас нет, потому что у вкусняшек их нет, и у любви нет, и у дружбы тоже.
– Нет, не поэтому, – возразил Лапуня. – Мы без стаканов, потому что они нам не нужны.
– Несчастные умалишенные человечки, – Кратис вздохнул и бережно опустил Лапуню и Хвостюню на землю.
– Нетушки, братишка, никакие мы не несчастные, – вскинулся Лапуня. – Очень даже мы счастные. И уманелишенные.
– И мы рады приветствовать вас в Приходке! Добро пожаловать в лучший город мира! – прокричал Хвостюня.
– Кусты эти что ли ваш город? – хихикнул Трехручка.
– О, братишка, весь мир наш город, – приобняв Трехручку за плечи, доверительно сообщил Лапуня. – Приходка всегда с нами в наших душах, сердцах и… Хвостюня, что у нас еще есть, кроме душ и сердец?
– У нас еще есть братишки, – подсказал Хвостюня.
– Точно. Приходка в наших душах, сердцах, братишках и сестренка. Да, особенно в сестренках и еще во вкусняшках.
– За кого здесь мне нужно выйти замуж, чтобы он избавил меня от этих омерзительных шумных людишек и я бы наконец смогла поспать? – простонала Селия.
– Лапуня, Хвостюня, приятно было поболтать, но пришла пора прощаться, – сказал Халфмун.
– Не-не-не, братишка. Ты что, не слышал, что сестренка сказала? Сейчас самое время поспать, а не прощаться, – заявил Лапуня.
– Обожаю спать и вкусняшки, – поддержал его Хвостюня. – Завтра мы покажем вам Приходку, и вы полюбите ее, не будь я Лапуня или… как там меня зовут?
– Я решительно против того, чтобы спать в компании личностей, вызывающих у меня крайнее подозрение и недобрые ожидания, – сказал Бальтазар. – Вдруг они притворяются сумасшедшими, а сами только и ждут, чтобы вонзить нам в спины ножи, когда мы уснем, повернувшись к ним всей своей беззащитностью.
– Нет у ниф никакиф нофей, – пробубнил Трехручка с набитым ртом. – Только пара булофек была. Вкуфных.
– Когда ты их успел обчистить? – поразился Халфмун.
– Если вы сейчас же не умолкните, я уйду в лесную чащу и умру там от хронического недосыпа, – пригрозила Селия, и не нашлось никого, кто бы смог или захотел ей возразить.
Утром Халфмун проснулся от шума множества голосов. Открыв глаза, он увидел, что на поляне вокруг него и его товарищей сидят и оживленно разговаривают несколько десятков людей. Среди них были мужчины и женщины разных возрастов, общим у которых было отсутствие головных стаканов.
– О, братишка проснулся, – к Полулунку подскочил широко улыбающийся Лапуня. – Добро пожаловать в Приходку!
– Я видела дивный сон, будто бы эти несносные бесстаканцы мне лишь приснились, – обведя поляну хмурым заспанным взглядом, проворчала Селия.
– С добрым утречком, сестренка, – возникнув возле Селии, Хвостюня звонко чмокнул ее в щеку, за что незамедлительно получил от девушки удар кулаком в нос.
– Ух ты! Вот это да, сильно, сестренка, от души, – расхохотался Хвостюня.
– Меня одного беспокоит тот факт, что количество потенциальных неприятелей вокруг нас за минувшую ночь значительно увеличилось? – подал голос проснувшийся Бальтазар.
– Спите дальше, дурачочки, мне же больше булочек достанется, – на краю поляны Полулунок увидел чавкающего Трехручку, сидящего между бесстаканцев.
– Невероятно, я никогда не видел подобного ужаса, – часто моргая, забормотал Кратис. – Кто сотворил это со всеми вами? Какой бесчеловечный монстр мог так изуродовать столько человек, бедняжки?
– Опаньки. Вот и Кратис с ума спрыгнул, – хихикнул Трехручка.
– Скажите, что случилось? Как это произошло? – вскочив с земли, Ясносвет горестно заломил руки. – Что за сила посмела лишить вас стаканов?
– Мой стакан Хвостюня отпилил, – ответил Лапуня.
– А мою кружку Лапуня расколошматил, – сказал Хвостюня.
– Должно быть, с вами двумя это случилось по оплошности, либо по воле злого рока, – проговорил Кратис. – Но как такая беда могла постичь вас всех?
– Да расслабься ты, братишка. Нет у нас никаких бед, – к Ясносвету подошла сморщенная старушка и ласкового похлопала великана по колену, расположенному на уровне ее головы. – Все мы – приходцы, расстались со своими головными стаканами при помощи друг друга совершенно добровольно.
– Не понимаю… Как вы могли так поступить и решиться на такое? Не мне, уроду из уродов, говорить об уродстве, но как вы теперь живете с этим? – простонал Кратис.
– Ты, братишка, просто не понимаешь, насколько эта вселенная прекрасна и наполнена любовью. Сейчас тебе сестрица Ластуня все объяснит, – Лапуня поцеловал седой висок старушки.
– Во вселенной все совершенно – цветы и деревья, звери и рыбы, солнце, луна и звезды, – Ластуня развела крошечные ручки так, как будто бы пытаясь обнять всю вселенную. – И ни у неба, ни у животных, ни у растений нет стаканов.
– Приношу свои извинения за то, что может показаться вам бестактным в моем поведении, однако не могу не высказать своего принципиального несогласия, – перебил Ластуню Бальтазар. – У растений и головы нет. Так что же, человека теперь нужно обезглавить, чтобы он совершенный по вселенским меркам облик принял?
– Какой забавный глупыш, – улыбнувшись, Ластуня потрепала Силагона по щеке. – Если человека лишить головы, тут-то ему и конец наступит. Головой человек ест, пьет, дышит и говорит, а кое-кто ею даже думать умудряется. От стакана же людям никакой пользы кроме вреда нет. У одного стакан огромный, у другого крошечный, у третьего на мыльный пузырь похож, а у четвертого – на ночной горшок. Из-за этого одни решают, что они лучше других, а другие страдают, одни бахвалятся, а другие плачут, но ни те, ни другие не имеют ни малейшего основания ни для того, ни для другого. Все люди равны и созданы, чтобы тянуться к свету, солнцу и радости, как цветочки. Вот только понять это можно лишь тогда, когда от своего злорадства или печали откажешься. А отказаться от этого сумеешь, если от стакана никчемного избавишься.
