Глеб Андреевич Васильев
Стакан
– И что же, замуж ты тоже за этого остолопа Ясносвета полетишь? – Халфмун пытался говорить насмешливо, но голос его предательски дрогнул.
– Не знаю, – пожала плечами Селия. – Он мне еще не предлагал руку и сердце.
– Про роскошное колье и белую лошадь забыла добавить, – сквозь зубы сказал Полулунок.
– Малыш, ты как будто сердишься? – тонкие брови девушки приподнялись, демонстрируя удивление, а губы сложились в кроткую улыбку. – Я пока что не связана ни какими обетами, и желаю лишь добра и счастья всем, включая моего будущего избранника и себя саму. А что касается моего избранника… Ты ведь и сам не предлагал мне выйти за тебя замуж.
Халфмуну нестерпимо захотелось сделать что-нибудь, чтобы навсегда стереть с лица Селии насмешливо-удивленное выражение, от которого его душа выворачивалась наизнанку. Сжимая и разжимая кулаки, юноша произнес: – Селия Кардиган, я готов отдать тебе свое сердце и обе руки. Прошу тебя, будь моей женой.
– О, Халфмун, это так мило, – Селия, не сбавляя шаг, чмокнула Полулунка в щеку. – Обещаю, что подумаю над твоим предложением.
– И… это все?
– Что ты, конечно нет. Тебе стоит знать, что ты первый, кто предложил мне супружество. Поверь, это очень важно для меня.
– Я такое впервые говорю, – Халфмун смутился. – Просто, понимаешь ли…
– Да-да, понимаю, – перебила его Селия. – Еще тебе следует усвоить, что такие предложения на бегу посреди леса, тараканов и другой мерзости не делаются. Если хочешь, чтобы девушка приняла тебя всерьез, ты должен пригласить ее в какое-нибудь место потрясающей красоты. Кроме того необходимо преклонить колено и преподнести своей избраннице в дар нечто совершенно особенное, а потом смиренно ожидать ее решения, каким бы оно ни было.
– Уверен, что какое-нибудь красивое место нам еще встретится. Пока же, Селия Кардиган, прими в знак серьезности моих чувств этот подарок – трофей, добытый мной в неравном бою, – встав на колени, Халфмун протянул девушке два гигантских бобровых резца.
– Фу, какая гадость! Ты сдурел что ли, что мослы мне эти отвратительные подсовываешь? Немедленно выбрось эту дрянь, чтобы я никогда больше ее не видела! – вспыхнула Селия. – Жених должен подарить девушке никак не меньше, чем роскошное кольцо с сияющими самоцветами.
– Вот ведь ядерное представленье! – воскликнул Трехручка. – И чего ж мне не подфартило бабенкой в той Виргинии родиться? Я б все женихов лесом слал, зато колец самоцветных нагреб бы будьте здоровы сколько!
– Эй! У нас тут свой разговор! – возмутился Полулунок.
– Вообще, для рыцаря из славного рода Силагонов, коим я и являюсь, непозволительно мечтать об иных статусах, – не обращая внимания на слова Халфмуна, сказал Бальтазар, – но судьбы дев Виргинии и впрямь выглядят весьма прельстительно.
– Жениться на доброй деве – что может быть лучше? – остановившись и перестав размахивать мечом, сказал Кратис. – Я по горло сыт своим одиночеством. Как только избавлюсь от уродства, первым же делом подыщу себе пару, чтобы жить с ней в гармонии, пока смерть не разлучит нас.
– ЗАКМОЛКНИТЕ ВСЕ! – заорал Полулунок и швырнул один резец в Трехручку, а вторым запустил в Бальтазара. – Я женюсь на Селии, во что бы то ни стало. Понятия не имею, где мне раздобыть кольцо, и каким именно должно быть место потрясающей красоты, но клянусь, что сделаю это! Ясно вам?
– Яснее ясного, как ясное утро ясного дня, – пролепетал Силагон.
– Ишь ты, какой ядерный мальчуган, – хмыкнул Трехручка.
– Верно говоришь, Полулунок, – сказал Ясносвет. – Речь твоя достойна будущего мужа.
– О, это было так страстно сказано, – Селия мечтательно прикрыла глаза, не дав понять, чьи именно слова ее впечатлили.
– Ну… чего встали? Пойдем дальше, не то так до конца жизни и будем в лесу болтаться, – проворчал Халфмун.
Кратис продолжил расчищать дорогу, а Селия уселась на его могучие плечи, сказав, что натерла ногу и пешком идти дальше не может. Она что-то весело щебетала на ухо великану, а тот благосклонно кивал головой и периодически похохатывал. Бальтазар и Трехручка семенили следом, завистливо поглядывая на девушку и перешептываясь о том, как хорошо та устроилась. Замыкал процессию мрачный Полулунок, смотрящий себе под ноги, чтобы не видеть Селии, оседлавшей Ясносвета.
Халфмун ругал себя за то, что выставился круглым дураком, сделав предложение Селии, и тут же оправдывался перед собой, думая о непостижимости любви. Он злился на себя за данную сгоряча клятву, но находил утешение в собственной твердости и решимости.
«Я, если быть откровенным, не так уж молод», – вел с собой мысленный разговор Полулунок. – «Когда же мне жениться, если не в скорейшем времени? Да и на ком, если не на той девушке, которую я спас от гибели?»
«Не зря тебя все дураком называют», – отвечал он самому себе. – «Думаешь, для той же Мергатройд ее Бублик кольца, колье, платья и лошадей белых добывал? И вообще, для города, в котором всех мужиков волки сожрали, у Селии требования высоковаты. Хотя, может, мужчинам Виргинии так и лучше вышло – волкам на обед попасть, если для женитьбы разве что луну с неба доставать не приходится».
«Ну ты и сравнил – Мергатройд и Селию! Тут вообще ничего пояснять не надо. А что на счет порядков, то со своим бобром в чужую хатку не лезут, знаешь ли».
«Не нравится сравнение? Что если я тебе про Унию напомню, а?»
«Тьфу ты, зануда. С тобой разговаривать – только время впустую тратить», – рассердился Халфмун и дальше шел, старательно гоня из головы любые мысли.
7
Халфмун воспрянул духом лишь поздним вечером, увидев взошедшую северную звезду. Полулунку показалось, что та подмигнула ему с небес, как бы говоря: «Все в порядке, дружище. Ты следуешь за мной, а все остальные – за тобой. Стало быть, ты тут главный. После меня, конечно».
– Завтра пойдем туда, – Халфмун махнул рукой, указывая путь. – С каждым днем и с каждым шагом мы все ближе к нашей цели. И я клянусь, что доведу вас до нее.
– Позволю себе поклясться, что намерен поймать тебя на данном слове, если ты вздумаешь преступить сию клятву, – заявил Бальтазар.
– Тссс, тише, – зашипел Кратис, державший на огромных ладонях свернувшуюся клубочком Селию. – Девочка спит.
– Не спит, а спала, – проворчала Селия. – Если вы сейчас же не замолчите, то клянусь, что и вам сегодня поспать не случится.
– Прямо день прекрасненьких клятв, – хмыкнул Трехручка и, поймав на себе взгляд девушки, испепеляющий даже сквозь вечерний сумрак, поспешно добавил: – Сырица сдохла, хвост облез, кто скажет слово, тот ее и съест. Сладеньких снов.
Были ли ночные грезы сладкими или нет, Полулунок не смог бы сказать, так как момент пробуждения разнес его сон вдребезги. Он проснулся от того, что кто-то схватил его под руки, рывком поднял с земли и поставил на ноги.
– Кто есть ты таков? Что творить на этой территория? – слух Халфмуна резанула громкая речь, находящаяся на грани поросячьего визга.
Проморгавшись, юноша смог кое-как сфокусировать взгляд. С двух сторон плечи и руки Полулунка крепко держали два внушительного вида мужчины, а прямо перед ним стоял коротышка. Он, как и мужчины, был одет в черный кожаный костюм, плотно обтягивающий его округлую фигуру. На голову визгуна был надет шлем из черной кожи, через отверстие в котором торчал гладкий стакан такой же формы, как и у его подручных, но на несколько сантиметров выше.
– Твой имя, род, предназначение? Отвечать срочно! – сверля Халфмуна взглядом, проскрежетал коротышка.
– Какого бобра здесь происходит? – Полулунок огляделся, насколько это позволяли сдерживающие его две пары мускулистых рук, и не увидел никаких следов Селии, Бальтазара, Трехручки и Кратиса. – Где моя невеста?
– Закрыть рот! Я задавать вопрос! Отвечать! Имя! Род! Предназначение! – брызги слюны орущего коротышки долетели до лица Полулнка, но утереться не было никакой возможности – хватка мужчин в черных костюмах не оставляла в этом ни малейших сомнений.
– Я Халфмун из рода Полулунков, в последнее время – скиталец.
– Преступник! – выпучив глаза, заорал коротышка. – Пятикратное нарушение параграф номер сто сорок шесть кодекс Объединенная Конфедерация. Именем президента Роррия Роршахрада я, суперинтендат пятого ранга номер тысяча пятьсот два, арестовать тебя. Ты скоро быть представать перед судом, Хафмун Поуунок, сктиаец.
– Да чего я нарушил-то? – удивился Халфмун.
– Шестикратное нарушение! Я быть сообщать об этом судья! – трясясь от ярости, выкрикнул раскрасневшийся суперинтендант. – Рядовой номер семьсот двадцать пять и рядовой номер триста шестьдесят шесть, я приказую сковать преступника.
Рядовые, чьих номеров Халфмун не запомнил, за считанные секунды обмотали его от коленей до плеч цепью, обвешали замками, а на голову натянули черный светонепроницаемый мешок, пахнувший пылью.
– Эй, это обязательно? – возмутился Полулунок.
– Семикратное нарушение! Уводить его с очей моих прочь сей же время! – Халфмун получил в спину сильный толчок, едва не сваливший его с ног.
– Я направить, ты ходить. И без дурачковатостей, – произнес низкий грубый голос, принадлежавший, как подумал Полулунок, одному из рядовых.
С трудом переставляя связанные ноги, юноша пошел туда, куда его направляли мерные тычки. Цепь плотоядно впивалась в тело, причиняя боль при каждом шаге, воздуха в мешке не хватало, лицо Халфмуна заливал пот, но все его мысли были прикованы к Селии. Удалось ли ей сбежать, или она так же бредет с мешком на голове, потея и задыхаясь? Если ее все же схватили, не наговорила ли она что-нибудь такого, что могло разозлить суперинтендантов и рядовых настолько, чтобы они причинили вред беззащитной девушке? Не пришел ли на выручку Селии Ясносвет? Последняя мысль заставила Полулунка страдать сильнее, чем цепь, мешок и толчки в спину. Халфмун не смог сдержать горестного стона, вообразив, как Кратис играючи расправляется с врагами, а Селия с восхищением наблюдает за этим, прижимая руки к груди и шепча «о, мой спаситель».
– Ты стоять, – мучительные размышления Полулунка прервал голос конвоира. Один из рядовых сорвал мешок с его головы, и Халфмун на миг ослеп от ярких солнечных лучей. Когда глаза привыкли к свету, юноша, жадно глотая свежий воздух, увидел, что находится перед странным зданием. Отделанное плитами из черного камня, оно напоминало исполинский многоэтажный гроб, испещренный сеткой зарешеченных окон. Рядовой подвел Халфмуна к входу в здание, распахнул массивную дверь, пропустил вперед второго сопровождающего, а затем толкнул юношу следом за ним.
Пройдя через длинный узкий коридор, Полулунок и сопровождающие его рядовые оказались в просторном зале со множеством дверей, на каждой из которых висело по тяжелому замку. В углу зала стоял письменный стол, за которым сидел хмурый человек в черной мантии. Халфмун заметил, что стакан на голове человека как две капли воды походил на стакан суперинтенданта, но был еще крупнее.
– Предсудья третьего ранга номер девятьсот шестьдесят один, прибыть преступник, – подойдя к столу, отрапортовал рядовой. Кивнув рядовому, предсудья перевел тусклый, ничего не выражающий взгляд на Полулунка: – Имя, род, предназначение?
– Халфмун Полулунок, с недавних пор пленник.
– Четырехкратное нарушение параграф номер сто сорок шесть, – равнодушно произнес предсудья и принялся что-то записывать в лежащей перед ним книге.
– Предсудья третьего ранга номер девятьсот шестьдесят один, иметь место поправка. До этот момент преступник нарушать параграф номер сто сорок шесть семикратно, – сообщил рядовой.
– Хм. Одиннадцатикратное кратное нарушение, – предсудья широко зевнул, и снова застрочил в книге. Закончив писать, он с безразличием посмотрел на Халфмуна и сказал: – Решением предсуда предприговор преступника Хафмуна Поуунка, пенника, быть помещать камера номер семнадцать до производства суда и принятия приговора. Приводить предприговор к действию в данный час.
– Я не нарушитель. Вы меня с кем-то перепутали. Поймите, господин предсудья, я вообще здесь случайно оказался. Пожалуйста, прикажите меня освободить, – попросил Халфмун, которого рядовые уже тащили к одной из запертых на замок дверей.
– Ну вот, пятнадцатикратное нарушение. Опять зачеркать, снова переписать, – предсудья огорченно вздохнул и уставился на собственные записи. – Хотя… Решением предсуда принимаю фактичность, что одиннадцати крат быть достаточно. Уводить преступник в камера быстрее, пока он еще не нарушать сверх того.
Сняв с Полулунка оковы, первый рядовой отпер камеру, а второй привычным тычком в спину отправил его внутрь, после чего с громким лязгом захлопнул дверь.
По размерам камера не уступала залу, в котором заседал предсудья, но народу в ней было набито больше, чем огурцов в бочке.
– Эй, откройте! Меня схватили по ошибке! – Халфмун пнул ногой металлическую обшивку двери.
– Ух ты, какой матерый преступник, – усмехнулся один из арестантов.
– Да, нарушать не стесняется, – поддакнул его сосед, а следом заговорили и остальные заключенные, чьи голоса слились в гул: – Красавчик! – Сразу видно многократные нарушения! – Во дурачок!
– Смотрите, это же Халфмун! – пробился сквозь шум болтовни громкий возглас. К Полулунку из другого угла камеры, распихивая арестантов, пробирались Кратис, Бальтазар и Трехручка. Увидев это, юноша бросился им навстречу.
– Где Селия? Что с ней? Говорите же!
– Дева Селия в полном порядке, – сообщил Ясносвет.
– Здесь она, вон в том углу сидит, – сказал Трехручка. – Только на тебя она дуется, как ядерный грибок на небо. Ейному мамзельству не по нутру пришлось, что ее хватанули тепленькой и сюда приволокли. Считает, что ты виноват в этом веселеньком приключении.
Полулунок хотел броситься к своей возлюбленной, но чувство обиды остановило его. Халфмуну показалось крайне несправедливым такое отношение к нему Селии, поэтому он решил притвориться, будто бы девушка не вызывает у него никаких эмоций. Впрочем, он успел порадоваться тому, что Ясносвет на сей раз не блеснул героизмом и не спас Селию от захватчиков.
– Рад снова видеть вас, парни, – Халфмун попытался непринужденно улыбнуться. – Меня в нарушении какого-то пункта-кодекса обвиняют. Но это же бред бобрячий – я ничего такого сделать точно не мог. Думаю, они скоро разберутся, и все прояснится. А вас из-за чего схватили?
– Сия тайна до сей поры покрыта мраком неизвестности, – Бальтазар пожал плечами. – Я проснулся от того, что меня трясут весьма грубо и неуважительно. Я представился этим варварам и потребовал немедленно изменить стиль общения со мной. Но их руководитель, услышав мое имя, закричал, что я преступник, да еще и многократный.
– Во-во, с Селией тот же цирк, – добавил Трехручка. – Сам видел, как ее также потряхивали. Она такая пищит «что вы себе позволяете?», а они такие «нарушение! нарушение!». Я не растерялся, подбежал к Кратису, говорю ему «вставай, тетеря, пора кое-кому вломить по полной программе». Тут и меня схватили, и опять – «нарушение! нарушение! закон пункт порядок!». Ясногон наш волшебный глаза продрал, говорит «господа, призываю вас оставить деву Селию в покое». Догадываешься, как те молодечики на его речь отреагировали? Ага, «нарушение» и все дела.
– Кратис, так почему ты отпора не дал? – спросил Полулунок.
– Очевидно, что господа, задержавшие нас, служат хранителями закона. Я не какой-нибудь дикарь, а гражданин славных Римафин, где блюстителям порядка сопротивление оказывают лишь слабоумные преступники, не разумеющие принципов цивилизации, – с достоинством ответил Ясносвет. – Местные стражи считают, что мы нарушили их кодекс. Для меня ясно, как день, что это не так. Но свою правоту и честность перед законом я собираюсь доказывать не кулаками и мечом, а доказательствами в зале суда. Если уж в этом городе жители развиты достаточно, чтобы соорудить настолько крепкую и большую тюрьму, и способны в предварительном порядке поместить сюда всех этих людей, они должны быть сильны и в правосудии.
– Во-во, я и говорю – волшебный дурачок. Когда ему на башку мешок надевали, он даже наклонился для ихнего удобства, – поморщился Трехручка.
Кратис отправился дожидаться свершения правосудия к Селии, сидящей в углу камеры, повернувшись ко всем спиной. Бальтазар свернулся клубочком на полу неподалеку от них и вскоре уже вовсю храпел и посапывал, а Трехручка, широко улыбаясь и подмигивая, что-то нашептывал на ухо толстяку с добродушным лицом и пивной кружкой на голове. Халфмун же решил, что будет полезным поговорить со здешними товарищами по заключению и выяснить, во что он и его спутники вляпались.
– Добрый день, уважаемый дедушка, – сказал Полулунок, подойдя к седовласому арестанту, на чьем морщинистом лице поблескивали хитрые глаза.
– Привет тебе, преступничек, – кивнул старик.
– Меня зовут Халфмун Полулунок, я прибыл сюда издалека и не знаком с местными законами…
– Я Фарий Кунст. Да уж, не повезло тебе, парнишка. Лучше б ты и дальше оставался в том издалеке, от куда явился, – арестант захихикал. – Или, хотя бы, соврал полиции на счет своего имени. Правда, с таким стаканом и это тебя бы не спасло.
– Зачем мне врать?
– В твоем имени, преступничек, запрещенная буква три раза используется, а это – уже трехкратное нарушение, требующее немедленного предания в руки предправосудия.
– Буква «л»? Как она может быть запрещенной? – поразился Халфмун.
– За это скажи спасибо действующему президенту Объединенной Конфедерации. Господин и отец народа нашего Роррий Роршахрад, – Фарий снова прыснул со смеху. – Так вот, Роррик не произносит букву «л», не дается она ему, хоть ты тресни. Вот и попала буковка под президентский запрет в рамках кодекса. Сказал вслух «тра-ля-ля» – добро пожаловать в тюрьму.
– Бред какой-то, не может быть такого запрета.
– Бред, не бред, но если бы Роррик немой был, он не только людям разговаривать, но и мышам пищать, а птицам – щебетать запретил бы. Нам, гордым жителям Объединенной Конфедерации вообще сильно подфартило, что у Роррика две ноги и две руки. Иначе пришлось бы с запрещенными конечностями расстаться, – сказал старик.
– Так что же, ваш президент вконец обезумел?
– Одно удовольствие с тобой разговаривать, преступничек. Давненько у меня не было повода так многократно нагрешить, хе-хе. Я уж чуть было на потолок не влез от гавканья вертухаев: «номер триста тридцать три», «третьего ранга», «нарушать быть предосудить» и так далее, – Кунст вздохнул. – А что касается Роррика нашего, то и не скажешь, чтобы вконец он ума лишился, потому как с рождения своего слабоумен был.
– Как же тогда он президентом стал? – Халфмун все еще надеялся, что Фарий его разыгрывает, но чем больше он узнавал, тем слабее становилась эта надежда.
– Все справедливо, все по кодексу Объединенной Конфедерации. Ты Роррика-то видел? У него самый большой, самый прозрачный и гладкий стакан среди всех граждан. Вот, глянь-ка, – Кунст вытащил из недр своих лохмотьев измятый листок бумаги и протянул его Полулунку. В нижней части листка ютилось изображение одутловатой человеческой фигуры с невыразительным лицом, а все остальное пространство занимал громоздящийся на голове человека огромный, как печная труба, стакан.
– У меня портрет Роррика всегда при себе. Плюю в него по вечерам, чтоб спалось лучше, – пояснил старик.
– Мой товарищ Кратис Ясносвет уверен, что мы невиновны, и суд нас оправдает.
– Верховный суд? Оправдает? – Фарий расхохотался. – Пост верховного судьи в Объединенной Конфедерации занимает смерть. Любой, кто попал в тюрьму, не выйдет из нее. В соответствии с законом, предсудья сажает людей, а окончательное правосудие отправляет их в могилу. На счет могилы, я конечно, приукрашиваю. Каждый заключенный сидит в камере, пока не умрет, а потом остается в этой же камере, но уже в качестве не узника, но приманки для крыс. Кроме крыс тут, видишь ли, поживиться нечем, а без приманки эти хитрые животные не стремятся почтить нашу скромную обитель своим хвостатым присутствием. Хорошо хоть, крыша у нашей тюрьмы дырявая, а дожди идут с завидной частотой – от жажды за последние лет десять еще никто не преставился.
– Эти люди, – Полулунок обвел взглядом переполненную камеру, – все они попали сюда и обречены на медленную голодную погибель из-за одной жалкой буквы, запрещенной слабоумным уродцем?
– Но-но, не заговаривайтесь, молодой человек! – старик погрозил Халфмуну пальцем. – Никакая она не ничтожная. Без буквы «л» луна превращается в уну, улыбка – в уыбку, а любовь – в юбовь. По мне, так лучше гнить в этой зловонной дыре, чем жить в мире, где вместо слов сова. Кроме того, нарушение параграфа номер сто сорок шесть – лишь один из способов попасть в тюрьму. Находишься на территории Объединенной Конфедерации, не будучи ее гражданином? Шпионаж, нарушение параграфа двести двенадцать. Не работаешь в структуре государственной безопасности? Тунеядство, нарушение параграфа номер двести десять. Пытаешься получить место в структуре государственной безопасности, не имея стакана надлежащей формы и размера? Притворство и карьеризм, нарушение параграфа номер двести одиннадцать. Допускаешь, что в мире существуют иные цивилизованные государства, помимо Объединенной Конфедерации? Государственная измена, нарушение параграфа номер шесть. Взглянул без подобающего подобострастия на портрет Роррика? Покушение на образ президента, нарушение параграфа номер один.
– Получается, что на свободе одни только стражи порядка, а все остальные в тюрьме сидят?
– Верно, преступничек. Либо сидят, либо скоро сядут.
– А кто же тогда хлеб выращивает, одежду шьет, дома строит? – спросил Полулунок, уже уставший удивляться странностям этого государства. – Не уж-то вертухаи?
– Объединенную Конфедерацию кормит, поит и одевает великая война, – ответил Фарий. – Когда ресурсы начинают подходить к концу, президент издает указ о нападении со стороны какой-нибудь деревушки. Работники государственной безопасности тут же выступают с маршем обороны и героически защищают Объединенную Конфедерацию от свирепствующего врага. Надо сказать, что враг, как правило, ни сном, ни духом не ведает о своем нападении. Поэтому все эпизоды великой войны завершаются безоговорочной победой Роррика, а территория неприятеля становится частью Объединенной Конфедерации. Возможно, что со временем и впрямь ничего в мире не останется, кроме всеобъемлющей Конфедерации.
– Кошмар, – Халфмун похолодел, представив себе, как колонны марширующих конфедератов в черных кожаных формах и шлемах входят в Бобровую Заводь. – Конфедерацию нужно остановить. Все умные люди здесь и в других тюрьмах, а снаружи – безмозглые псы слабоумного президента. Преимущество на нашей стороне. Фарий, мы ведь можем что-нибудь придумать, да?
– Мы? – Кунст задумчиво поглаживал бороду. – Это вряд ли. Скажу тебе, в этой тюрьме сборище непроходимых идиотов, не считая меня, конечно. Лучшая мысль, которая приходила в головы моим сокамерникам, это спустить штаны, прежде чем облегчиться. Со мной-то, разумеется, история иная…
– И не надоело тебе бахвалиться, Фарий? У меня скоро кровь из ушей пойдет от твоей чванливой болтовни, – сказал мужчина, все время разговора между Кунстом и Полулунком сидевший с закрытыми глазами, прислонившись к стене. – Бывший строитель – тоже мне, важная птица.
– Попридержи язык, Дарий, – огрызнулся Кунст. – Я эту тюрьму своими руками построил и каждую трещинку тут знаю. Разбери тюрьму по камешку, и я ее хоть вслепую обратно соберу.
– Каменный мешок соорудил – да уж, велика заслуга, – ответил Дарий. – Да я из здешней плесени, крысиного помета и каменной крошки могу такую смесь сделать, что если ее поджечь – она всю твою хваленую тюрьму на куски разметает.
– Умоляю, прекрати, – поморщился Фарий. – Ну, делал ты когда-то взрывчатку, и что с того? Твой повод для гордости настолько смехотворен, что меня на куски скорее от смеха разнесет.
– Замолкните оба, – к спору подключился еще один арестант. – Я вот могу силой собственной мысли заставить любого человека делать то, что мне нужно. Так я же не ору об этом день-деньской.
– Гурий, все знают, что ты чокнутый на всю голову дурачок. Поэтому, будь добр, не влезай в разговор серьезных людей, – сказал Фарий.
– Фарий Кунст, велю тебе трижды гавкнуть и укусить себя за пятку! – воскликнул Гурий, зажмурившись и сжимая ладонями виски.
– Честное слово, этот спектакль уже слишком… – начал Кунст, но не сумел договорить. Снисходительная улыбка на его лице сменилась хищным оскалом, а глаза затянула мутная пелена. Издав утробный вой, Фарий повалился на пол и принялся крутиться, пытаясь поймать свою пятку, как собаки порой гоняются за собственным хвостом.
– Ни трех гавканий, ни укушенной пятки – что и требовалось доказать, Гурий, – покачал головой Дарий. – Даже старика не можешь подчинить.
– Просто я недостаточно сильно разозлился, – ответил Гурий, открыв глаза и убрав руки от головы.
– Дурачок – он и есть дурачок, – поднявшись с пола, сказал Фарий.
– Стойте! Прекратите спорить, – Халфмун втиснулся между щурящихся друга на друга Дариейм, Фарием и Гурием. – У меня появился блестящий план. Фарий лучше всех знает, как устроена эта тюрьма. Если Дарий сделает взрывчатку, Фарий подскажет, в каком месте ее взорвать, чтобы можно было выбраться наружу и не погибнуть под обломками. В это время, если стражники что-то заподозрят или заметят, Гурий сможет отвлечь их, внушив, что ничего не происходит, или заставит их глупо тявкать и гоняться за пятками. Если мы будем работать сообща, то сможем сбежать из тюрьмы и обезвредить Роррия. Что скажаете?
– Я скажу, что ты рехнулся, Полулунок, – нахмурился Фарий. – Чтобы я стал участвовать в разрушении тюрьмы, которую построил вот этими самыми руками? Ну уж нет, прошу меня уволить. Да если хоть кто-нибудь сбежит из камеры, спроектированной мною, то моя строительная репутация и обглоданного крысиного хвоста стоить не будет.
– Старик Фарий как всегда тянет одеяло на себя, – ухмыльнулся Дарий. – Но и ему понятно, что ключевая фигура в этом плане – я. А я мог бы и без твоего «блестящего» плана взорвать стену и выбраться на волю. Только делать я этого не собираюсь. Потому что выйдет такая красота: Дарий освобождает всех, а эти все, пальцем о палец не ударившие, и Фарий в первую очередь, рассказывают сказки, что спаслись благодаря своей персональной гениальности. Такую неблагодарность я терпеть не намерен. Лучше уж помереть здесь с этими крысами рода человеческого, чем смотреть на их наглые самодовольные морды по ту сторону тюремной стены.
– Если хочешь знать, я прямо сейчас могу отдать мысленный приказ Роррию Роршахраду лично явиться сюда, освободить меня и сделать вице-президентом Объединенной Конфедерации, – заявил Гурий. – Но я не настолько тщеславен. Великая сила есть еще и великая ответственность. И уж коли даже собственной силе я страшусь давать полную волю, то тем более не стану помогать никому из присутствующих здесь предосужденных преступников.
– Вы… вы… вы… это серьезно?! – Халфмуна по самое голо захлестнула волна негодования и непонимания, едва не лишившая его дара речи.
– Абсолютно, – хором ответили Фарий, Дарий и Гурий.
– Да что же вы за люди такие? Вам ведь не только на других, но даже на самих себя плевать. Это не президент у вас слабоумный, а в головах ваших сопли вместо мозгов!
– Зря стараешься, мальчишка, – хмыкнул Фарий. – Сначала построй что-нибудь сам, потрать на это двадцать лет, а потом посмотрим, с какой радостью ты согласишься разрушить собственное творение.
– Мои мозги в порядки, они служат мне и только мне, – Дарий постучал себя пальцем по лбу.
– Твои слова не задевают меня, они меркнут в свете истины моих принципиальных убеждений, – заявил Гурий.
Полулунку нестерпимо захотелось разбить лица всем троим мудрецам, и он уже занес кулак, целясь в нос Кунста, но тут его слух резанул вопль: – Мошенник! Жулик! Подлец! Ненавижу!
Обернувшись, Халфмун увидел в центре камеры побагровевшего толстяка, обеими руками сжимающего горло Трехручки.
– Ты мне солгал! В этой игре нельзя победить! Каждый раз ты называешь все большее число, а я проигрываю! Это обман! Верни мои конфеты! – вопил толстяк, а Трехручка, чья кожа приобрела синеватый оттенок, хрипел и пучил глаза.
– НЕТ! – стены содрогнулись от оглушительного рева Кратис. Единым прыжком он преодолел полкамеры, одной рукой схватил толстяка за шкирку, как котенка, а второй вырвал из его пальцев Трехручку.
– Не смей обижать моего друга, – скрежеща зубами, сказал Ясносвет и отшвырнул душителя прочь от себя. Несчастный толстяк врезался в тюремную стену со страшным хрустом, треском и грохотом. Во все стороны брызнули кровь и осколки каменных плит. В камере воцарилась мертвая тишина. Все заворожено смотрели на медленно оседающее облако пыли, за которым отчетливо виднелся широкий разлом.
– Священные Римафины, что я наделал, – ошарашено пробормотал Кратис. – Я стал худшим из преступников.
– ТЫЫЫ!!! – к Кратису подскочил Фарий и принялся колотить его кулаками, кажущимися на фоне мощной фигуры великана не больше булавочных головок. – Ты сломал мою ненаглядную тюрьму! Мою маленькую деточку! Стража! Стража! Держать преступник! Хватать! Нарушение! Нарушение! Угроза президент и вся Конфедерация! Убивать преступник! Стража!
– Кратис, не стой столбом, бежим через дырку, – перекрикивая Кунста, гаркнул Полулунок.
– Нет, – Ясносвет печально покачал головой. – Я преступник, и должен понести заслуженное наказание.
– Ну и бобр с тобой, – Халфмун подбежал к Селии, безучастно наблюдавшей за происходящим, взвалил ее на плечи и устремился к разлому в стене.
– Нужно выбираться. Римафинам грозит опасность. Слышишь, Кратис? Во имя твоих славных Римафин, пойдем скорее, – прохрипел лежащий на полу Трехручка. Закатив глаза, он добавил: – И во имя нашей дружбы.
– О, какая жестокая нравственная мука, – простонал Ясносвет. – Что ж, хоть мне и не смыть с себя клеймо преступника, я не предам нашу дружбу.
Кратис бережно поднял Трехручку и, прижимая его к груди, побежал следом за Халфмуном.
– Ну, вот, а мне опять на своих двоих надрываться. И чем я хуже девицы и говорящей жабы? – ворча себе под нос, Бальтазар успел выскочить из камеры за миг до того, как в нее ворвались стражники.
Убегая, Полулунок ждал, что за ними неминуемо будет погоня. Но, пока беглецы мчались к начинающемуся неподалеку лесу, из разлома в тюремной стене не показалось ни одного стража порядка, а по округе лишь разносились крики:
– Они сломали мою тюрьму!
– Двукратное нарушение!
– Слышите?! Сломали мою деточку!
– Пятикратное нарушение!
– Остолопы, ловите их!
– Семикратное нарушение!
Спустя несколько часов, когда солнце, и без того с трудом проникавшее сквозь густые кроны деревьев, окончательно скрылось, путешественники стали готовиться к ночевке.
