Глеб Андреевич Васильев
Игрушка Белоглазого Чу
В тишине вдруг на дне
Горе зашумело
И за что это мне,
Я спросил несмело
Свет иссяк, умер день,
Ночь похоронила
В темноте Горя тень
Зычно голосила
Вдруг кошмар мой вспыхнул огнем
Столько лет я не помнил о нем
Я с суровой спорил судьбой
Ради новой жизни одной
Но уже не займется заря
Все надежды – все было зря
Все мечты мои – все было зря
Все напрасно было
Рядом ты, мы вдвоем
Я не жду пощады
В сердце боль, в горле ком
Горечь едкой правды
Кто не жнец, тот мертвец,
Горе говорило,
Успокойся, глупец,
Все напрасно было
Т.О. Поносин, «Блюз Фаталиста» из худудожественного кинофильма «Князь Владимир меняет конфессию»
∞. Балаганчик
Признаться, не люблю гениев. От них веет могильным холодком. Вполне закономерно, ведь гений будет жить в веках, большинство из которых проведет в могиле. Такой вот парадокс – сотворил нечто гениально и можешь считать свою смерть свершившейся. Гении спят исключительно лежа на спине – точно в такой позе они будут существовать после смерти, под землей. С посредственностями совсем другое дело. Они искренни, теплы и подкупающе сиюминутны. Живут здесь и сейчас – им, в отличие от гениев, доступ к жизни после смерти закрыт, поэтому в краткий миг своего существования они выкладываются по полной программе. Это гению нужно цедить себя почуть-чуть, чтобы на вечность растянуть. Посредственный созидатель подвижен, смешлив и наивен, не к месту многословен – краткость не его сестра. Его мысли, горе и радости просты и понятны. Интересы посредственности лишены экзотичности, извращенности и всяких изощрений. Его раздражает реклама, мучает похмелье и огорчают близкие. Кто, как не он достоин приза зрительских симпатий? Он неотличим ни от кого, кроме гения, который, как мы выяснили, изначально где-то – ту-ту – там, за горизонтом, на седьмом небе или пятом кругу ада. Так, все, с этого момента оставляем Кесарю его сечение и о гениях больше ни слова – о мертвых либо хорошо, либо никак. Всей душой надеюсь, что в результате у меня выйдет что-нибудь средненькое, не рыба, не мясо.
Вот я и куколок подобрал. Надеюсь, они моих ожиданий не обманут. У вас в детстве были куклы-варежки? Надеваешь куколку на руку – головка налезает на указательный палец, а ручки – на большой и средний. Прижатые к ладони пальцы – мизинец и безымянный – тоже задействованы. Они изображают животик куклы. А ногами вашей ручной марионетки, тут уж ничего не поделаешь, придется быть всему тому, что не влезло в варежку. То есть, вам целиком, за исключением кисти руки (или рук, если вы натянули по куколке на обе руки). Если в детстве у вас были такие игрушки, то вы должны знать – как только наденешь эту волшебную варежку, нужно сразу же начинать представление – разговаривать с ней и за нее. Мои друзья-куколки заняли свои места, балаганчик открывается.
1. Демиурги
Графомания – (от греч. grapho – пишу, черчу, рисую и греч. mania – безумие, исступление), болезненное влечение к усиленному и бесплодному писанию, бесполезному сочинительству.
Большая Советская Энциклопедия.
– У меня тоже когда-то было пальто, – Пучеглазик смялся в мечтательном прищуре.
– Эй! На что это ты намекаешь? – насторожился из-под челки Пачкун. – Хочешь сказать, что я пальто у тебя подрезал, пухлячок?
– Нет-нет, что вы… – Пучеглазик взморгнул. – Я вовсе ничего такого и не думаю.
– Молодец! Правильно делаешь, что не думаешь, – скрипнув добродушной улыбкой, Пачкун ковырнул в носу. – Это пальто я стащил у одного чумадана.
– У кого, простите? – непонятливый Пучеглазик дурашливо раззявил варежку и поднял бровки.
– Не твое собачачье дело, – клацнул Пачкун. – Но можешь не сомневаться, скомуниздил у персонажа весьма достойного и высокоморального.
– А-а-а, – Пучеглазик разгладился и просветлел ликом»
«А что, классно получилось. Написано так сочно, вкуснено, слюнки текут – спасу нет. Представляешь себе пухлячка Пучеглазика – персонажа, наделенного гуттаперчевой мимикой и внешностью целлулоидного пупса, так и хочется его за щечку пожамкать. Нежненько, но чтоб почувствовал, захлопал удивленно блюдцами глазенок и пробормотал смущенное «ну что вы в самом деле». А можно и посильнее, грубовато так стиснуть, чтоб ущип сперва побелел, а уж потом, когда хваточку чуть ослабишь, кровушка к нему прилила и нарумянила, как бочок бархатистого персика. Хочется, ведь правда же? Пучеглазик, глупыш такой, обиды незаслуженной не поймет и проглотить всю не сможет – захлюпает курносой конопушкой и в слезы. А ты ему «ну, маленький, ну, тихонько, ну, спокойненько». Он еще посопливится чуточку, да успокоится, хотя казалось с чего бы. Посмотрит только доверчиво так, будто проверяя, не уловка ли. Не хватанешь ли ты его снова за ту же щечку болезненно. А до него уж дела никому нет – ишь чего, щипать красавца такого – заняться больше нечем. Фи! У нас же тут еще один персонажик симпатичный своей очереди дожидается – Пачкун. Тощий, зеленый и колючий, как растение декабрист, мирно засыхающее в треснутом горшке на кухонном подоконнике. Мандрагора, тьфу ее. Кочевряжистый такой, небрежный, но беспонтовый по замыслу. Спрашиваешь его «милок, чёй-то ты такой подуздоватый?», а он набычится «а те-то чё?». Ты ему «подуздоватый-то чего, ухряпок?», а он то ли совсем в несознанку уйдет, то ли в бычке ощетинится».
Разглядывая, ощупывая и пробуя на зуб своих новых героев, Геша Друзилкин не заметил, как в комнату сквозь неплотно прикрытую дверь проскользнул Лёня Пузырьков.
Пузырьков подкрался к Друзилкину и что есть мочи гаркнул ему на ухо: – Привет!!!
Геша испуганно подпрыгнул вместе со стулом, чем доставил Лёне немалое удовольствие.
– Привет творческой интеллигенции, – уже нормальным голосом сказал Пузырьков. – Опять бумагу мараешь?
– Да ну тебя, – Друзилкин в отместку за пережитый испуг решил не здороваться. – Сам ты бумагу мараешь, а я – творю.
– И что за тварь из тебя на сей раз из тебя вылезла? – Лёня уселся на письменный стол – единственный стул в комнате был занят Гешей.
– Смотри, какие персонажи вылупились, – Друзилкин сунул листок с только что написанным диалогом под нос Пузырькову. – Как живые – тепленькие, трехмерные.
– Пучеглазик и Пачкун, – Пузырьков пробежал ленивым глазом по строчкам и цокнул языком. – Ну, если «спокойной ночи, малыши» тебя с таким сценарием пошлют в дырочку, то придется запереться в сортире и проглотить свинцовую пилюлю, как того требует честь офицера запаса.
– Не надо завидовать. Мусью, ваша шпага коротка и тупа, ранить меня ею, увы, шансов нет, – Друзилкин вырвал исписанный листок из рук Пузырькова.
– Не по адресу, – Лёня цинично испортил воздух. – Пусть тупа, пусть коротка, но ранить вас – увольте. Я не пидорас.
– Ишь ты, какая рифма, – Геша брезгливо повел носом.
В незапамятные времена (лет пять-шесть назад) Друзилкину и Пузырькову случилось оказаться в одном институтском потоке. Во время учебы друзья жили в одной комнате общежития, разбавляя присутствие друг друга и неизбывное отсутствие баб дешевым портвейном. Геша Друзилкин умещал себя целиком (с ручками и ножками) в небольшой коробочке, обернутой цветастой бумагой и повязанной пышным бантом – именно так выглядела его мечта стать культовым писателем. Хотя, нет, не совсем так. Начав сочинительство в школьные годы, к настоящему моменту Друзилкин считал себя писателем состоявшимся. С высказыванием «все мы выросли из гоголевской «Шинели» Геша соглашался. Шинель жала ему в плечах, пуговицы на животе не сходились, а рукава едва спускались до локтевых сгибов. «Эх, коротка шинелька» – шутливо жаловался Друзилкин, тайно тоскуя об отсутствии наряда, который пришелся бы ему впору. Страшно и неуютно вырасти из чего-то старого, доброго и теплого, но так и не дорасти при этом ни до чего соразмерного. Коробочка же, в которой он заключался, была мечтой о ПРИЗНАНИИ его культовым писателем.
Пузырьков оправданий собственному существованию не искал и мечты как таковой не имел. Чувствуя моральное превосходство Геши (талант и все такое), Лёня охотно читал его писанину и вольготно чувствовал себя в роли критика культового писателя. После получения диплома Друзилкин устроился помощником мастера в автосервисе. Работа, заключающаяся в подаче отверток и походах за пивом, позволяла Геше покупать каждую неделю пачку писчей бумаги, десяток шариковых ручек и оплачивать съемную комнатку незначительного метража. Пузырьков, не смотря на живость воображения, работы для себя не представлял, поэтому поступил в аспирантуру, оставшись жить в общежитии.
– Потерпел бы пару-другую месячишек каракулями пестрить, купил бы на сэкономленные средства компутер с текстовым редактором, – Лёнино лицо распахнулось в зевке. – Прикинь, сколько ты бабла на бумагу со стерженьками извел. И где это все? Пузырьков пнул корзину, переполненную скомканными, изжеванными и порванными листками бумаги.
– Как только продам душу дьяволу, первым делом компьютер организую, – пообещал Геша. – А пока я творю. Шедевры рождаются в муках переписывания. Слыхал, что рукописи не горят? То-то и оно. А про кучки безмозглых байтов мне и думать тошно. На компьютере можно печать, но не создавать. Герои должны оживать на бумаге раньше, чем высыхают чернила.
– Настолько ни о чем, что и возразить нечего. Ни руки не горят, ни писи…
– Так чем тебе Пучеглазик с Пачкуном не глянулись? – Геша надорвал упаковку новой пачки бумаги, вытянул белоснежный листок, покрутил его и так и сяк, чем-то расстроился и смял в шуршащий комок. – Я думал про них цикл рассказов набабахать. Такая, знаешь ли, комедия положений – Пучеглазик чего-нибудь ляпнет, а Пачкун его тут же по понятиям разводит. Типа юмор: «Пучеглазик: с облегченьецем. Пачкун: да какое там – больше руки да жопу перемазал, чем посрал».
– Дык, это… – Лёня смолчал определение. – Не цепляет, короче. Детский сад. Ты бы еще про розовых слоников или говорящих ёжиков сказки писать начал.
– А какой персонаж тебя, как среднестатистического читателя, цепанул бы за ухвостье? – Друзилкин копнул мизинцем уголок глаза и поспешно добавил: – я просто так интересуюсь, в антропологических целях. Настоящих культовых писателей среднестатистическому читателю один хер не осилить – желудок слабоват, заворот кишок сделается.
– Не буду я у тебя сахарную косточку отнимать, Гешечка. Это ты писатель, вот сам персонажей и выдумывай. Ты пиши, сочиняй, а я тебе со всей прямотой, как другу, расскажу, что гэ, а что не гэ.
– Была у меня как-то задумка про крыс написать, – Геша дернул из-за уха шариковую ручку и задумчиво лизнул колпачок. – Тоже такая смехучка: Мери Крысмас и Крыс Де Бург кидаются друг в дружку колкими фразочками и сыплют шуточками. Еще думал как-нибудь обыграть каламбур «Lady in red» и «Lady and rat».
– Не, не то, – Пузырьков прикрыл веки. Минутку посидел молча. – Нужно что-нибудь жизненное. Выбрать самого обыкновенного героя и швырнуть в гущу событий. Чтобы понятно стало – на его месте мог оказаться каждый.
– Обыкновенного, говоришь? – Друзилкин оторвался от стула. – Лёнечка, как ты думаешь, кто может быть самым обыкновенным, будничным, серым, восьмичасовым без учета обеденного перерыва, бесхитростным, сермяжным, односкатным, квадратно-гнездовым и тупорылым персонажем?
– Ты думаешь о том же, о ком и я? – глаза Пузырькова загорелись.
– Пузднецов! – с видом пифии, возвещающей приговор оракула, воскликнул Геша.
– Точно! – Лёня взъерошил волосы на голове Геши. – Лучше персонажа не придумаешь. Геш, главное, про него напиши, как есть.
– Лёнька, не проблема, – счастливый удачной находкой хохотнул Друзилкин, и друзья обнявшись сплясали веселую джигу, задевая коленями мебель и стены крохотной комнатушки.
2. Кто ходит в гости по утрам
Сухие блинные смеси Золотое утро – быстрые в приготовлении, вкусные и питательные, источник кальция и железа. Только добавь воды, и счастливый семейный завтрак – гарантирован!
Реклама сухих блинных смесей
Илья Пузднецов приподнял правое веко, обнажив розовый белок глаза. Открыть левый глаз не получалось никак – щека, прижатая к подушке весом круглой лохматой головы, наполовину затекла в глазницу и не позволяла веку сдвинуться ни на миллиметр. О том, чтобы оторвать голову от подушки, речи быть не могло. Обладай Илья образностью мышления, он впоследствии смог бы описать свое состояние примерно так: череп, как глиняный горшок работы гончара-паралитика, передержанный в печи сверх положенного времени, стал чересчур хрупок и пошел сеткой трещин. Плачевное состояние черепа-сосуда не помешало некоему злоумышленнику наполнить его до краев скисшим кобыльим молоком, заботливо разбить внутрь парочку тухлых яиц, засыпать муки и смешать до однородной массы. К дну горшка с внешней стороны присох вспухший в процессе разложения трупик озерной пиявки – язык. Поднять голову означало нарушить хрупкое равновесие, что неминуемо приведет к протеканию «теста» сквозь трещинки горшка и попаданию его на трупик языка. Что бы понять, почему этого стоит опасаться, можно представить себе язык в качестве детонатора водородной (в нашем случае – серо-водородной) бомбы – желудка. Илья, нужно отметить, живостью ума не отличался, склонностей к анализу не имел и ничего такого описывать не стал бы. Но, так или иначе, не имея сил думать и двигаться, Пузднецов мудро оставался в положении наименьшего риска – горизонтальном. Стоило Илье подспудно ощутить возможность продолжения сна, как отсрочки дальнейших мучений, тот час же адский шум на лестничной клетке сурово и неожиданно превратил ее (возможность) в невозможность полнейшую.
– Где этот окурок человеческий?!! Дайте мне эту дрянь – я ему руки из жопы повырываю!!! – немилосердно громкий крик, взорвавший барабанные перепонки Пузднецова, сопровождался громоподобными ударами, сотрясающими, казалось, не только входную дверь, но и всю хлипкую пятиэтажку от подвала до чердака. Недалекость Ильи не помешала ему – а похмелье помогло – прийти к бывшему некогда революционным умозаключению: «вселенная со всей своей многообразной начинкой умещается в человеческой голове».
– Пузднецов, сука, открывай сей час же! Мозги вышибу! – несмотря на кажущуюся конкретность угроз из-за двери, было не ясно, в каком случае они будут применены. Любой здравомыслящий человек, окажись он на месте Ильи, рассуждал бы так: некто хочет вышибить мне мозги. Этот некто находится по ту сторону двери, запертой изнутри. Вывод: пускать буяна внутрь не следует. Возможно, недоброжелатель хотел сказать, что вышибет мозги в том случае, если дверь ему не откроют. Но как же он осуществит задуманное, не попав в квартиру? Никак – еще один довод в пользу решения дверь не открывать. Пузднецов же, ведомый не трезвой логикой, но слепой судьбой, оторвал-таки голову от подушки, всколыхнув при этом наполняющие его нечистоты.
– Я знаю, что ты там! На месте пригажу! В мацу раскатаю! – не унимался визитер. Бездумно страдая, покачиваясь и изгибаясь в удивительных и едва ли опознанных Евклидом плоскостях, Илья отправился в путешествие от кровати до двери. Сопровождаемый громкой хулой из-за двери, путь оказался длительным и тернистым. Под ноги очертя голову бросалась всякая чепуха, вроде пустых бутылок, просящих каши тапочек, связанных узлом брюк и мокрой (хоть отжимай) фуфайки. Два стула и один стол, сговорившись, устроили Пузднецову подлую подножку, в результате которой дойти до прихожей целиком ему не удалось – изрядная часть Ильи выплеснулась на утоптанный до плешивости ковер, где и осталась.
– Открывай! Я щас милицию вызову! – если уж кому и стоило вызывать милицию, то уж конечно не человеку, ломающему чужую дверь и нарушающему покой граждан апокалипсическими воплями. Возможно, крикун ухватил краешек этой мысли, и поэтому чуть притих. Или причина была в том, что ему тоже пришлось не сладко: зычный по началу голос охрип, силы и хлесткости в ударах поубавилось. Но, скорее всего, горлопан решил придержать коней, заслышав бряцанье и щелчки, с которыми Илья ковырялся в замке, силясь его вскрыть.
– Ч рш стр, – Пузднецов с порога плюнул комком колючих согласных прямо в лицо пришедшему. Сторонний наблюдатель (случись такому быть), слышавший громогласные посулы, будучи в своем праве ожидать жесточайшей расправы над Ильей, был бы разочарован тем, что произошло дальше. Руслан Шайморданов (да-да, именно он в столь ранний час штурмовал нору Пузднецова), при виде Ильи, жидко заполняющего дверной проем собой, неожиданно заковырялся в ухе и смягчился лицом.
– Чего не открываешь-то – задумчиво разглядывая бурую соплю, вожжей свисающую из носа Пузднецова и ложащуюся на его же плечо, проговорил Шайморданов.
– Я спл, а т бл хш рть нх, – выпучив глаза цвета свежего мяса, длинно прокукарекал Илья.
– Да тебя, тварь, кастрировать нужно и усыпить – чтоб не покусал кого-нибудь, – Шайморданов абсолютно отчетливо не понял, что Пузднецов хотел сказать, поэтому выдал домашнюю заготовку из серии «на все случаи жизни» – так, для поддержания разговора. Выслушав пожелание Шайморданова, Илья слегка осел, поджался, уркнул чревом и плеснул желчью на кафель лестничной клетки в том месте, где его закрывали ботинки Руслана, утерся тыльной стороной ладони и прочувствованно возразил: – сэм тэ сссэка.
Оценив ущерб, причиненный обуви и брюкам, а так же распробовав оскорбительное заявление, Руслан ткнул вяло извивающегося Пузднецова кулаком в и без того впалую грудь. Брызнув зловонной слизью, Илья ввалился в тесную прихожую. Шайморданов сокрушенно покачал головой, вытер заблеванные ноги о не менее заблеванный коврик и последовал за Пузднецовым, предусмотрительно прикрыв за собой дверь.
3. Муки совместного творчества ч.1
Синергетика – (греч. sinergeia – совместное действие) – одно из ведущих направлений современной науки, репрезентирующее собой естественно-научный вектор развития теории нелинейных динамик в современной культуре…
Новейший философский словарь
– Знаешь, Геша, вроде бы как ничего, – сдержано одобрил Пузырьков. – Пузднецов как с картинки спрыгнул. Только не понятно, почему он с бодуна. Где даунито нажраться так умудрилось, и главное – с кем? Этого отсоса все сторонятся. И чего к нему Шайморданов вдруг спозаранку приперся? Орал, под дверью буянил, а потом вдруг сентиментально в грудину ткнул и успокоился.
– Не гони гусей, – всем своим видом показывая, что задумал нечто из ряда вон, Друзилкин умолк.
– Я не гоню, только сюжет какой-то бредовый и не логичный получается. Руслан об Пузднецова нипочем бы руки марать не стал – ногами бы отпинал до полусмерти, зубы повыбивал, да в рот нассал. И то не сам, а шестерок своих бы впряг. Если бы Илья действительно ему на боты наблевал, то давно бы уже трупом в морге под лампочкой патологоанатома загорал.
– Это конечно да, – сохраняя надменность вида, кивнул Геша, – но, дорогой мой Лёня, завязка швыряет нас в гущу событий, как…
– Слепых котят в омут, – съязвил Лёня.
– Именно! – Друзилкин радостно хлопнул в ладоши. – Описываемый момент является, так сказать, мгновенным центром тяжести. Он, несмотря на свою подвижность, имеет тенденцию перекатываться, четко указывает на некую предысторию, что-то произошедшее за кадром. И, в то же время, намекает на развитие и нетривиальное продолжение – иначе нет никакого смысла затевать повествование.
– Ну и что такого могло произойти с Пузднецовым? – Пузырьков скептически хмыкнул. – Может, он геем на досуге заделался и Шайморданова в жопу отжарил… Не, тогда Руслан бы его на месте замочил.
– А вдруг Шайморданову понравилось? – Геша хихикнул.
– Тогда зачем он Пузднецову из-под двери угрозами угрожал, если ему содомия в кайф уперлась? – резонно заметил Лёня.
– Не ссы, чего-нибудь придумаем, – Геша расширился лукавой чеширской улыбкой.
Типа, у Пузднецова открылся уникальный дар: наводить на человека морок и жарить его в жопу? А на утро Шайморданова морок слегка отпустил – всего он не вспомнил, но боль в заднице с персоной Пузднецова как-то увязал, вот и пришел справки наводить.
– Ой, – Геша поморщился как от зубной боли, – достал ты уже со своими анальными изысками. К тому же, Пузднецов с открывшимся даром – получится кто угодно, только не Пузднецов.
– Геш, тогда в чем фишка? – Пузырьков недоуменно сдвинул уши к затылку.
– Немного терпения, друг мой, – освобождая шариковую ручку от колпачка, Друзилкин прищурился, будто выбирая точку на бумаге, которую следует поразить первой, – немного терпенья. Саспенс в тексте, как яичко пасхальное.
– В смысле, что дорог ко Христову дню? – как-то неуверенно подъяснился Лёня.
– Я, вобще-то, имел в виду, что саспенс можно раскрасить всеми красками и полутонами, наляпать на него все, что под рукой отыщется, – Геша задумчиво куснул кончик ручки. – Но ты чертовски прав, дружище Лёнчик! Так и быть, беру тебя в соавторы. Только не забывай – контрольный пакет акций у меня, так что чур не борзеть сверх меры.
4. Села муха на варенье
Чемпиону мира ФИДЕ украинцу Руслану Пономареву засчитали поражение за то, что во время матча его поздравили с днем рождения.
Из колонки новостей
Оставив Пузднецова копошиться на полу прихожей, Шайморданов, не разуваясь, прошел на кухню, где, чуть потоптавшись, щелкнул кнопкой электрического чайника. Ожидая, пока вскипит вода, Руслан, зажав в зубах цилиндрик не содержащей никотина вонючки и подпалив его с одного конца, сдержанным Мамаем прошелся по кухонным шкафчикам и ящичкам. Не устраивая особого погрома, удалось найти початый коробок чая с изображением синюшного слоника, конфетницу с парой крупных комков бурого слежавшегося сахара и замотанный изолентой заварной чайник.
– Тебе как, покрепче заваривать? – Шайморданов высунул из-за кухонной двери длинную шею, заканчивающуюся аккуратной бритой на лысо головкой. Ожидая, что за неведомо кому адресованным вопросом (в том, что не ему, Пузднецов не сомневался) последует увесистый пинок (кому он достанется, было ясно), Илья прекратил копошение и постарался закрыть лицо трясущимися руками.
– Илюха, ты там живой? Тебе чайку дернуть нужно – с похмела самое то, – улыбаясь светско-львиной улыбкой, Шайморданов подошел к скорчившемуся Пузднецову и присел возле него на корточки.
– Чё? – не веря своим ушам и отсутствию пинков прохрипел Пузднецов.
Давай, поднимайся, тетеря сонная. Належался уже, – излучая дружелюбие, Руслан рывком поставил Илью на ватные ноги и, поддерживая под мышки, втиснул за стол, на котором как раз отшумелся извергающий пар носом чайник.
– Эта, штр чай ссах… – неопределенно пробормотал Илья. Он попытался сфокусировать взгляд на крупном, перечеркнутом синей полосой изоленты васильке, украшающем бочек заварного чайника, чем лишь пробудил новую волну тошноты.
– Да, чай покрепче, сахару чтоб побольше – оттягивает лучше некуда, – Шайморданов разлил дымящуюся жидкость по стаканам, в один плюхнул оба сахарных комка и придвинул к Пузднецову. Илья тупо уставился на стакан. Как бы подавая пример, Руслан принялся шумно прихлебывать чай, периодически подмигивая Пузнецову.
– Ты это, не серчай, что я тебя толкнул слегонца, – выпив в молчании примерно полчашки, сказал Руслан, с искренним любопытством изучая желтовато-коричневые подтеки на потолке. – Просто за штиблеты облеванные обидно стало – третьего дня только из Италии прибыли.
– Я щас никак, – выдавил из себя Пузднецов, осторожно протянул руку к стакану, едва коснулся его пальцами и тут же отдернул. – На той неделе мать зарплату получит.
– А? – лицо Руслана вытянулось в мину удивленного суслика, но мгновенно просветлело и разгладилось. – Да какие счеты, братан! Отмоются калоши-то. И вообще, прости, что я под дверью концерт устроил – нервы ни к черту.
– У, – не понимая решительно ничего и не имея сил удивляться внезапной внимательности и благодушию Шайморданова, Илья растерялся окончательно. Проснулся сырым и благоухающим, как кошачий туалет? Ничего удивительного – вчера у него был праздник, день рождения. Справлял традиционно в ресторане Макдоналдс (место не менялось с пятого класса школы) с верными товарищами на все времена, Лёшей Огузкиным и Петей Бодыльевым. Подготовились заранее – в ближайшем подвале приобрели три соевых плитки «Альпен Гольд» с толченым арахисом и полдюжины бутылок вкусной дешевой водки «РУСКАR», на голубой этикетке которой помимо указания на 40 процентов, красовалась гениальная по своей лаконичности надпись «зделано в росие», несколько теряющая свое очарование в напечатанном здесь же англоязычном эквиваленте «muden rоsya». Такая предусмотрительная запасливость обеспечивала минимизацию затрат в самом ресторане – оставалось прикупить лишь горячих закусок (несколько пакетиков картофеля фри) и прохладительных запивок (кока-колы со льдом), да еще может быть рожок сливочного мороженого для Огузкина. Сидели как всегда в излюбленном уголке, скрытом от глаз посетителей и полотеров с одной стороны лестницей, ведущей на второй этаж, с другой – рогатой вешалкой, гнущейся в это время года под тяжестью дубленок и шуб. Здесь не было необходимости прятать водку в рукав и разливать ее, делая вид, что подтягиваешь не к стати ослабший узелок на шнурке своего ботинка. Первые две бутылки разошлись под ободряющие похлопывания именинника по узким плечам и напуствия-пожелания тостов, произнесенных с набитыми картофельной соломкой ртами: «Ну, Илюх, с днюхой тя!», «Баб тебе сисястых, чтоб все давали», «Чтоб хер стоял и деньги были», «За нас и хуй с ними». За дружбу и родителей по вине Пети Бодыльева выпили вперемешку одновременно. Дело в том, что Петя решил отличиться и выйти за рамки привычных двух-трех слов. «Друзья мои, – Бодыльев обвел долгим нетрезво-блескучим взглядом все макдоналдсовские столики, вид которых не загораживала вешалка, – прекрасен наш союз. Как Аполлон. И здесь, под сенью этих стен, преломив, так сказать, хлеб, я хочу выпить. (Пузднецов, решил, что это конец тоста и уже собрался опрокинуть стопочку, но чуткий Огузкин пихнул его локтем в бок). Бодыльев набрал в легкие побольше воздуха и продолжил: За вас, дражайшие мои, за то, что было между нами, есть и будет. И как бы жизнь нас не р-р-р (Петя оскалился и с рычаньем изобразил жизнь, рвущую их, как Тузик грелку), никогда не забывать. Ведь иначе, кто мы? Куда путь держим? Зачем живем? (Лёша Огузкин от такого философского поворота обмяк и шмыгнув носом капнул в рюмку солоноватой слезкой). Достоин ли человек этого гордого имени, если забудет о главном? (Тут Бодыльев сделал непреднамеренную паузу, так как напрочь забыл, о чем он собственно хотел сказать. Пришлось выкручиваться.) О главном забывать нельзя. Нет, нет и нет! А кто забудет – стыд тому, позор и порицание товарищей. Роднее матери, Илюха, нет ее мудрее. Она тебя выносила и советом, если что всегда. Чти отца своего, сказано в заповеди. Давай, Илюха, дорогой мой человек, выпьем». Растроганный Пузднецов выпил с удовольствием, на чем выпивание под тосты прекратилось, и пошла обычная пьянка. По исходу четвертой бутылки Огузкин отлучился в туалет, откуда вернулся посвежевшим, жадно облизывая белоснежный факел мороженого. Когда от мороженого остался только вафельный рожок, Лёша водрузил его себе на голову (этакий миниатюрный клоунский колпачок), запихнул за ворот шуршащую фольгу из-под соевой плитки и смешным гнусавым с подхрюкиванием голосом спел «хиппи бёздей тую». После пятой бутылки водки кое-как крепившегося Петю Бодыльева прорвало: он стучал кулаком по столу и плакал «почему все бабы такие шлюхи, хоть бы мне одна дала». Пузднецову и Огузкину пришлось прийти на выручку другу, пока охрана ресторана не разрушила всю тонкость материи сложившейся ситуации своим беспардонным вмешательством. Размазывая сопли по отхлестанным щекам, Бодыльев горячо благодарил друзей за своевременную поддержку и утверждал, что секс ненавидит во всех его проявлениях. Тем не менее, во избежание возможных эксцессов, Пузднецов пожертвовал сотню на такси и Бодыльев (клянущийся вернуть деньги при первой возможности) был отправлен домой отсыпаться. Последняя, выпитая напополам, бутылка оказалась для стойкого Огузкина и Пузднецова роковой – после нее друзьям захотелось пива. В настоящий момент, сидя на своей кухне и гоняя чаи с Шаймордановым, Илья силился вспомнить, действительно ли он с плотоядным рыком «кто твой папочка?!» шлепал по попе девушку, приветливо сказавшую ему «свободная касса», или просто примстилась сценка, много раз смотренная по видику. С одной стороны, отсутствие синяков и переломов говорило в пользу второй версии, с другой – очень уж хотелось, чтобы это хоть раз случилось с ним наяву. Пузднецов решил, что лучше при случае спросить у Лёши Огузкина, вдруг он помнит.
– Чего ты похмельный-то такой? – прикуривая очередную безникотиновую сигаретку участливо спросил Руслан.
– Эмж? – вопрос в паре с пронзительным взглядом татарских глаз Шайморданова не то чтобы совсем вывели Илью из ступора, но хотя бы вернули его блуждающий рассудок в скрючившееся на стуле тело. – Дрень рожженя. Бл. Фчра.
– А, ну поздравляю тебя с прошедшим, – Руслан, сам того не ведая, пасхально улыбнулся. – Всего тебе и так далее, чего сам себе, ну, в общем.
– Спа, – Пузднецов сглотнул кислую отрыжку и продолжил, но на более низкой ноте, – сибо.
– Э-хе-хе, села муха на варенье, вот такой вот день рожденья, – продекламировал Шайморданов и пульнул травяным окурком в открытую форточку. – Давай, Илюшенька, приходи в чувства – мне помощь твоя требуется.
– Помощь? – Илья чуть не захлебнулся глотком чая, который все-таки отважился сделать за секунду то того, как Руслан закончил фразу. Если бы перед Пузднецовым поставили задачу выбрать наиболее невероятный сюжет из пяти предложенных:
1) участковый милиционер Сяпунов, известный своим добрым христианским нравом в лучших традициях Нерона, носит обитающим в подвале бомжам теплую одежку, кое-какую еду и помогает денежками;
2) сияющий лицом Папа Римский перед толпой журналистов объявляет о своей помолвке и скорой свадьбе с популярной исполнительницей, известной как Мадонна (присутствует тут же, игриво обнимая понтифика и улыбаясь в объективы телекамер, рассказывает, как она счастлива);
3) тетя Клава, немолодая шарообразная продавщица из полуподвального магазинчика за углом, примечательная густыми иссиня-черными усами с прилипшей к ним шелухой от подсолнечных семечек, становится востребованной порнозвездой, а потом, перешагнув этот круг ада, выходит на орбиту большого кино и получает Оскара за драматическую роль первого плана;
4) Петя Бодыльев теряет невинность раньше празднования своего пятидесятилетия в Макдоналдсе;
5) Руслан Шайморданов приходит домой к Пузднецову, сам заваривает чай и просит о помощи,
