Евгений Павлович Молостов
Навстречу судьбе
Ушел из жизни поэт Владимир Мощанский
Недавно (14 мая 2004 г.) умер нижегородский (сормовский) поэт Владимир Владимирович Мощанский.
Родился он 29 апреля 1939 г. в Московской области, в поселке Владычино. Когда началась Великая Отечественная война, их семью эвакуировали в Новосибирск. После войны, в 1946 г., они переехали в наш нижегородский край, в Сормово, к родственникам.
В.В. Мощанский оставил заметный след на земле, остался и в моей памяти.
Начну с того, что зимой в середине 60-х (прошлого века) я послал письмо со своими стихами поэту Александру Ивановичу Люкину и через несколько дней, придя с работы домой (жил я тогда в своей деревне, а работал в городе электрослесарем), с нетерпением открыл конверт с ответом.
Александр Иванович приглашал меня именно вечером этого же дня на занятие поэтической секции в Дом культуры им. Свердлова. Наскоро перекусив, я переоделся во все новенькое и снова побежал в город. Дорога была заметена снегом. Преодолевать тяжелый путь в 5-6 километров пришлось не менее часа. Не чувствуя усталости, на это занятие я как на крыльях прилетел. Правда, с опозданием.
А.И. Люкин, невысокого роста, коренастый, с густыми бровями и густыми темными волосами, очень по-доброму отнесся ко мне.
Ребят было около пятнадцати человек. Тоже добрые и отзывчивые. Каждый читал свои стихи. Люкин делал замечания, поправлял, спорил. Но спор был настолько добродушным, что не раздражал и не отталкивал от поэта, когда он настаивал на чем-то своем, а наоборот, располагал к нему. И я не постеснялся прочитать свои стихи.
Вот одно из них:
Утреннее солнце землю пригревает.
На лугу девчонка песню напевает.
Песню напевает, да еще какую:
Про большое счастье, про мечту большую.
Про житье привольное, чем я горд и рад.
И о том, как люди чудеса творят.
Про весну цветения, что волнует кровь.
И о том, как в космосе побывал Титов.
Много песен сложено о родной стране.
Петь о нашей Родине хочется и мне.
Следом за мной начал читать Володя Мощанский. Рассказал о себе, что не так давно вернулся с воинской службы. Тоже небольшого роста, симпатичный, с густой копной черных волос. Одно стихотворение у него называлось «Горе». Он прочитал его:
По брови в черном
Горе на поминках.
Народу много,
А оно – одно.
Молчат сурово
Скорбные морщинки,
Рот плотно сомкнут –
Глянешь: ни кровинки…
Такое горе
Матерям дано.
Александр Иванович, видимо, знал Володю, по-свойски спросил: «Под каким впечатлением оно у тебя появилось?» Мощанский рассказал: «Мы с одной девушкой, Альбиной Третьяковой, вместе окончили Сормовский машиностроительный техникум. И нас с ней направили работать на завод «Красное Сормово», только по разным отделам. Я работал технологом в бюро групповой обработки металлов, а она разрабатывала штампы и прессформы. Ездила по командировкам. После очередной производственной командировки заболела. И вскоре скончалась. У нее оказался рак крови. Смерть для меня была настолько неожиданной, что я сразу же после похорон и написал это стихотворение».
Александр Иванович, подумав, сказал: «Я попробую напечатать его в газете “Ленинская смена”». Но это стихотворение было опубликовано в той газете лишь в 1970 году, 24 мая, после смерти А.И. Люкина, между прочим, с посвящением ему.
В том же номере газеты опубликовано еще одно стихотворение Владимира Мощанского, характеризующее его уже тогда как настоящего, самобытного поэта.
Открылась бездна звезд полна –
Звездам числа нет, бездне дна…
М. Ломоносов
Еще не выпала вечерняя роса,
Еще не смолкли птичьи голоса.
Закат неторопливо догорает
Полоской алою от края и до края.
Но все уже известно наперед:
Закат уснет – и ночь обнимет небо,
И мир своим дыханьем обоймет,
И Лиру севера настроит тихо Beга –
И шелестом откинутся деревья,
И вздох ночной доверчивой воды,
И дух лесных глубин, густой и древний,
Как сон сольется с памятью звезды…
И сотни тысяч отблесков, свечений,
Дыханий, всплесков – сонмы мелочей,
Как сотни тысяч крохотных лучей,
Передадут глубинное значенье.
Над звездной бездны и земных путей,
И зримых и незримых расстояний
Во всей жизнелюбивой полноте,
От вечных встреч до вечных расставаний.
Вот только выпадет вечерняя роса,
Вот только смолкнут птичьи голоса…
Весной 1970 года на Моховых горах проходил межобластной семинар молодых писателей, на котором со своими стихами принимал участие в качестве обсуждаемого и Владимир Мощанский. Вот, в частности, какой отзыв о нем и об Александре Реве был дан в газете «Ленинская смена» за 19 июля 1970 г. нашим известным поэтом Лазарем Шерешевским:
«…Были среди участников нашего семинара и поэты с неровной творческой биографией – это Александр Рева из Кировской области и горьковчанин Владимир Мощанский. У обоих за плечами – публикации в книге “Старт” (Рева), в сборниках и журналах (Мощанский). Но развитие этих поэтов идет трудно, после удачных стихов – срывы, отход от уже взятых рубежей, непреодоленные недостатки. Что ж, судьбы поэтические не одинаковы и непросты…»
Да, поэзия – «баба капризная». И я бы еще от себя добавил: ревнивая – любит, чтобы ей постоянно уделяли внимание.
А у Владимира Владимировича не всегда хватало времени для нее. Хотя всю свою жизнь его сердце принадлежало ей – госпоже поэзии.
Он до последних дней работал на заводе «Красное Сормово». А пришел он туда в 1959 году и начал сначала токарем, а затем, получив техническое и гуманитарное образование, стал работать инженером-технологом.
После прохождения армейской службы (1960-1963 гг.), кроме как на этой должности, он еще работал ученым секретарем совета НТО судостроителей.
И все-таки он урывает время на стихи. Печатается в периодических изданиях, в сборниках «Поэтический год 1963» (г. Горький), «Заполярье – земля поэтов», 1964 г. (г. Мурманск), «С надеждой и любовью», 1994 г. (Нижний Новгород) и др. Посещает занятия литературных групп, участвует в творческих семинарах Б. Пильника, А. Люкина, Л. Шерешевского и других.
С 1992 года руководит сормовским литобъединением «Волга».
В 1996 г. у него выходит отдельная книга стихов «Земная радуга». В ней, на мой взгляд, стихи душевные, серьезные и глубокие. О нашей бренной жизни и космических глубинах. Я с большим интересом читаю их, например, «Поэтово ремесло», «На срезе», «Борису Пильнику», «Миры».
Но вторую поэтическую книгу Владимир не успел издать. И все потому (повторяю), что много расходовал времени на другие дела. То он устраивает литературные чтения в музее деревянной скульптуры А.И. Новикова, то еще в каком-то другом месте.
При Дворце культуры и техники сормовичей есть библиотека им. А.И. Люкина. В ней ежегодно проводятся литературные чтения в честь его памяти, в дни рождения. Мощанский и здесь был одним из инициаторов. Он лауреат премии Люкина, учрежденной Княгининской районной администрацией. Княгинино – родина Александра Ивановича.
В газете «Красный Сормович» Владимир Владимирович готовил литературные странички. Он вообще за многое беспокоился. В день выписки из больницы он с радостью позвонил мне, сообщив, что заходил в библиотеку им. А.И. Люкина, где ценители творчества Александра Ивановича читали стихи и не ожидали там появления Мощанского, а он, несмотря на обнаружившуюся у него болезнь (рак поджелудочной железы), принял в том мероприятии активное участие. «Туда выезжало областное телевидение, и нас там снимали», – похвалился мне по телефону Владимир.
Еще он мне рассказал (тоже по телефону), как на пародию Николая Симонова:
Читал я Мощанского книжку.
На трезвую ясности нет.
А принял 400 с лишком
И понял: вот это поэт! –
он, находясь в больнице, написал свою ответную:
Читал под водку я Мощанского.
Е. Молостова – под шампанское.
Ю. Адрианова – под пиво.
Шамшурина – под коньячок.
Читал под бражку Лукоянова.
Под солнцедар – Андрея Храмова.
И вот уже пьянее пьяного
Брат Юра тычет мне в плечо:
«Ты, Коля, слишком начитался.
Но был каким, таким остался».
У Владимира Владимировича остались мать, жена, две дочери и четверо внуков. Матери – 95 лет. Она очень нежно любила сына.
Светлая память о В.В. Мощанском как о настоящем и добром поэте навсегда сохранится в читательских сердцах.
В стихах
Мне главное на этом свете –
Писать достойные стихи
Осеннее
Лес осенний играет на солнце.
То не свечи – березы горят.
Не цыганка бросает червонцы,
А звенит золотой листопад.
Грозовые дожди отшумели.
Жухнет пижма и никнет люпин.
Не костры у дорог разгорелись –
Зарумянились гроздья рябин.
То не серенькой тучи обличье,
То не ветер протяжный поет –
Над полями, прощально курлыча,
В небе клин журавлиный плывет.
«Однажды наш колхоз купил кобылу молодую…»
Однажды наш колхоз купил
Кобылу молодую.
Я ей в денник овса носил,
Лелеял, как родную.
Хоть было много лошадей
(И я в них разбирался),
Но каждый раз лишь я на ней
В свободный час катался.
В груди моей под птичий гам
От счастья сердце пело.
Я по задворкам и лугам
Летал – в ушах свистело.
Нет, это был не героизм,
Не показная смелость.
Мы строили социализм
И жили, как хотелось.
И солнце с неба, между тем,
Светило нам неплохо.
Но, видно, нравилась не всем
Советская эпоха.
Настал момент, социализм
Ненужным оказался.
В страну вступил капитализм,
И наш колхоз распался.
И корму негде стало брать.
Пришлось, почти что даром,
Кобылу милую продать
На колбасу татарам.
Как много всяческих потерь
Бывает в этом мире…
Не покататься мне теперь
На молодой кобыле.
На стихи Николая Рачкова
День отошел. Смеркаться начинает.
В квартирах зажигаются огни.
Придя с работы, я стихи читаю
Рачковские. Мне дороги они.
Ведь правды в них ему не занимать.
Я вижу, как убитого сыночка,
Привезенного из горячей точки,
С прискорбием оплакивает мать.
Увенчанные лаврами творцы
Лжедемократии судьбу за нас решают.
С каким апломбом зажили дельцы.
С каким трудом крестьяне выживают.
Увидев зло и нищету окрест,
Он, сердцем уподобившись Мессии,
Несет в своих стихах тяжелый крест
Во имя возрождения России.
Чтоб люди свои души берегли,
В тартарары, чтоб всем не провалиться,
Чтобы сиял свет неба и земли,
Ходили в церковь Господу молиться.
Чтоб пчелы собирали в ульи мед,
Чтобы леса повсюду не горели,
Чтоб урожаи были каждый год,
По праздникам, как прежде, песни пели.
Чтоб разговор вели не о Чечне,
И не о ЖКХ кипели страсти,
А о цветущей дорогой стране,
О красоте и о любви и счастье.
Доходчивое золотое слово!
Оно кричит нам в наступившей мгле
Из уст поэта самого Рачкова
О Родине, о жизни, о земле.
За жизнь свою прочел я много книг.
Видал поэтов я немало славных.
Но он в стихах таких высот достиг,
Что по России мало ему равных.
«В честь женщины этой стихи я слагал…»
В честь женщины этой стихи я слагал.
В горячей любви ей признаться мечтал.
Была она гордой.
Красивой была.
И дружбу лишь только с «тузами» вела.
И с ними (не верю себе самому)
На долгие годы попала в тюрьму.
И мне с того часа немилым стал свет.
Увидел ее лишь спустя много лет
В церквушке одной. Пред иконой стоит.
И шепчет молитву. Тот гордый свой вид
Она потеряла. И стала седой,
Как будто бы и не была молодой.
Шептала про тайное горе свое.
И слезы текли по щекам у нее.
Шептала, что скоро покинет житье.
А мне так хотелось утешить ее:
«Не плачь, не рыдай, дорогая, скорбя.
Я боли твои все приму на себя.
Ты будешь здоровой. А если умрешь,
То обязательно в рай попадешь.
Я стану, чтоб ты оказалась в раю,
Молиться за грешную душу твою».
И тут словно током пронзило ее.
От радости дрогнуло сердце мое.
Она обернулась. Шагнула ко мне
(Как будто все это я видел во сне).
Сказала: «Простите, родной человек,
Я думала, вас потеряла навек.
Но вы, видит Бог, неслучайно нашлись.
Я вам благодарна. Спасли мою жизнь.
Я знала тогда: вы любили меня –
И этим гордилась, вас тайно дразня.
И вот он теперь мой печальный итог –
За гордость мою покарал меня Бог».
И я ей сказал – прямо, глядя в упор:
«Любовь к вам я в сердце храню до сих пор.
И я вас по-прежнему буду любить.
Не стоит себя так жестоко казнить».
«Недавно вроде цвел вишневый сад…»
Недавно вроде цвел вишневый сад,
Сегодня уже в нем листва желтеет.
Да, времечко не повернуть назад.
Тот счастлив, кто им дорожить умеет.
А я им никогда не дорожил.
Мне все казалось: жить я буду вечно.
Работал, и гулял, и пил, конечно,
И ни о чем буквально не тужил.
Мне утренняя нравилась заря.
Но день прошел. Закат уже пылает.
Да. Время потерял я много зря,
И мне его теперь так не хватает.
И жить торопится,
И чувствовать спешит.
П.Вяземский
«Когда был молодым и в силе…»
Когда был молодым и в силе,
Спешил насытить свою плоть.
Теперь в грехах увяз, как в иле.
А скоро окажусь в могиле.
Простишь ли ты меня, Господь?
Нательный крест
На жизнь свою смотрю я строго.
Мне очень дорог вольный свет.
Я твердо верю, что без Бога
Ни истины, ни жизни нет.
И как христианин Отчизны
Я этой верою дышу,
Всегда распятие ношу
Как символ истины и жизни.
Храни меня, мой крест нательный,
Храни и дома, и в пути,
Чтоб в ясный день и в день метельный
Я смог все трудности снести.
Прошу, избавь меня от злата,
Спаси от бед, болезней, смут,
От всех ханжей и супостатов
И притаившихся иуд.
Пусть мимо пронесутся тучи,
Не станет воронье кружить.
И я смогу благополучно
До светлой старости дожить.
А кто проявит вдруг при встрече
Ко мне духовный интерес,
Тому я искренне отвечу:
«Меня хранит нательный крест».
«Я Божьей милостью поэт…»
Однажды наш нижегородский поэт Игорь Чурдалев в своем поэтическом выступлении по телевидению сказал, что он не любит, когда поэтов называют «местными». Ему я посвятил это стихотворение.
Я Божьей милостью поэт
И стал стране давно известным,
Но как-то раз один эстет
Назвал меня поэтом местным.
Я хохотал над словом тем,
Над столь эпитетом нелестным.
Поэт, как Солнце, светит всем,
А Солнце не бывает местным.
«Да. Человеку надо малость…»
Да. Человеку надо малость,
Чтоб вызвать к жизни интерес.
Когда берет меня усталость,
Иду я в лес.
И мне приходится дивиться,
Когда я всякий раз стою
И слушаю: лесные птицы
Поют, как ангелы в раю.
Лесная музыка слышна
И птичек дивные напевы.
И в небе вовсе не луна
Видна, а лик Пречистой Девы.
И, стоя на лесной дороге,
С глубокой думой глядя ввысь,
Шепчу я благодарность Богу,
Что так прекрасна наша жизнь.
Экспромт армянскому поэту Патвакану Лусину (Мкртчану)
Армения – мой край чудесный,
Моя певучая страна.
Там люди не живут без песен,
У них в душе всегда весна.
Стозвонные ручьи резвятся,
А солнце в барабан свой бьет.
Не только люди веселятся –
Там горы водят хоровод.
И я был бесконечно рад,
Как гость далекий из России,
Что мне долина Арарат
Свои цветы преподносила.
Великолепнейшее место,
Отдохновение души.
Там зори всходят, как невесты,
Что хоть картины с них пиши.
Красивый бархатный наряд,
Ланит божественные краски.
…А звезды по ночам, как в сказке,
Лишь о любви там говорят.
Бессонница
С вечера я лег в свою постель,
Но не спится. Думы донимают.
За окном всю ночь визжит метель.
Кажется, что реквием играют.
Над селом кружит седая мгла.
Но под этот реквием, кто знает,
То ли плачет под окном ветла,
То ли домовой в трубе рыдает.
Но я знаю, что в такой глуши
Никуда мне от себя не деться.
Это стоны собственной души,
Это вопли собственного сердца.
«Жизнь – это, брат, такая кутерьма…»
Жизнь – это, брат,
Такая кутерьма:
Друзей немного,
Врагов же – тьма.
За каждый миг ее
Дерутся, а не ропщут.
Сил хватит – будешь жить.
Не выдержишь – затопчут.
«Пастух овец отару пас…»
Пастух овец отару пас.
И вдруг у молодца
В отаре этой завелась
Паршивая овца.
Ее, больную, мучил зуд,
Чесалось там и здесь.
А на кого подаст он в суд?
Заразная болезнь.
Забеспокоился пастух,
Спасти овцу решился.
Все села обежал вокруг,
Но цели не добился.
И столько перенес мытарств,
Чтоб уберечь отару.
Но не нашел он ни лекарств
И ни ветеринара.
От дум распухла голова,
Как от кошмаров ада,
Когда чрез месяц или два
Все зачесалось стадо.
Теперь пастух всем без конца
Твердит: «Нечиста сила!
Одна паршивая овца
Все стадо заразила».
«Охватит дрожь…»
Охватит дрожь,
Когда окинет взглядом.
Она вся – ложь
И дышит только ядом.
Таких «особ» не славят музы.
Ты сердцем на нее смотри.
Она овечка лишь снаружи,
Зато волчица изнутри.
«Один поэт однажды во хмелю…»
Один поэт однажды во хмелю
Стал осуждать на людях жизнь мою.
И в тот же час ответил я ему:
«Судить меня не твоему уму!
А коль во мне заметил грех какой,
Вглядись в себя, ты тоже не святой!»
1994 год
Жизнь наша в корне изменилась вдруг.
Уплыли те денечки золотые.
Я раньше отдыхать летал на юг.
Теперь там отдыхают лишь «крутые».
От «демократов» ветерок подул.
Отняли все, что было у народа.
Ни на минуту нынче не заснул,
Хоть, слава Богу, есть у нас природа.
Росой обрызгал утренний рассвет
Лип и рябин зеленые одежды.
И я увидел нежный, чистый свет,
И в сердце поселился дух надежды.
Вдали заря цветной рекой лилась.
Пруд отражал сиреневые краски.
И солнце выплыло. И начало, смеясь,
Раздаривать цветам и травам ласки.
Ручей журчал, чтоб жажду утолить.
Среди акаций птицы напевали.
Коль красота жива – есть смысл и жить.
Не все мы, значит, в жизни потеряли.
«Пусть не совсем богатый твой наряд…»
Пусть не совсем богатый твой наряд,
Ты для меня и так бесценный клад.
Синь наших майских ласковых ночей
Мне не заменит свет твоих очей.
Ты – словно роза красная весной,
Навеки очарован я тобой.
И никому, хочу тебе сказать,
Любовь мою к тебе не разорвать.
Пускай для нас умолкнут соловьи
И побелеют волосы твои.
Зимой суровой не щадит мороз
Ни красоты, ни аромата роз.
И если вдруг мы превратимся в прах,
То я тебя успел воспеть в стихах.
И я спасибо говорю судьбе,
Что счастье и любовь нашел в тебе.
Зарянка
Как мила собой ты, пташка божья.
Твои песни за душу берут.
Может быть, ты на зарю похожа,
Что тебя зарянкою зовут.
Может быть, чтоб голос твой послушать,
К нам тебя прислала Божья Мать,
Чтоб очистить пеньем наши души
И вселить святую благодать.
Тихо бьется родничок хрустальный.
Капает с берез весенний сок.
А в округе нежный и печальный
Слышится зарянки голосок.
«Теперь, когда снова жасмином…»
Галине Молостовой
Теперь, когда снова жасмином
Цветущим запахло кругом,
Я вспомнил тот дом с мезонином
И девушку, жившую в нем.
Ту девушку звали Галиной.
Еще до сияния звезд
Встречались мы с ней у жасмина,
Что в их палисаднике рос.
Потом мы подолгу гуляли.
Над лесом закат догорал.
Она про любовь напевала,
А я на гармошке играл.
Любуясь вечерней зарею,
Гуляли мы с ней вдоль села.
С тех пор, опьяненных любовью,
Судьба нас навеки свела.
Живем до сих пор. И не каюсь.
Как прежде, не зная забот,
Я ей на гармошке играю,
Она о любви мне поет.
Смерть льва
Он раньше был властным, всесильным, как Бог,
Вся тварь перед ним трепетала.
Но время пришло – одряхлел он и слег,
Не в силах дышать даже стало.
Последний закат в его жизни алел.
Смертельно больной и усталый,
Он с горькой слезой обреченно глядел,
Как ждут его смерти шакалы.
Они притаились… В природе порой
Случается так необычно:
Когда-то для них он был страшной грозой,
Теперь станет легкой добычей.
«О, если бы мне вновь родиться…»
О, если бы мне вновь родиться
И жизнь по-новому сложить,
Я стал прилежно бы учиться,
Своею жизнью дорожить.
Ни с кем ни дрался бы, ни спорил,
Ко всем любовь свою питал.
Перечитал бы книжек море,
Каким-нибудь ученым стал.
И каждый день бы я с рассвета
И до вечерней бы звезды
Сидел вальяжно в кабинете,
Писал научные труды.
Ходил бы в Божий храм молиться.
Не стал бы много пить, курить.
И с благоверной разводиться,
С соседкой шашни разводить.
Меня б жена боготворила.
Любви и нежности полна,
Мне ласки жгучие дарила,
Была довольна мной она.
Я б в поведении пристойном
Не знал ни горя и ни бед.
И с нею как супруг спокойно
Жил не тужил бы до ста лет.
Но нет. Мне вновь уж не родиться,
Жизнь по-другому не сложить.
Какая есть. И с ней смириться.
И этой грешной жизнью жить.
Есть внуки у меня и дети.
Плевать им на мои грехи.
Мне главное на этом свете –
Писать достойные стихи.
«Читаю стихи Николая Рачкова…»
Читаю стихи Николая Рачкова.
Люблю я в них мысли высокий полет.
Мне тайный пленительный свет его слова
Невольно за самое сердце берет.
В стихах его чувствуешь запах гречихи,
То видишь у рощи, как бьют родники,
То как на завалинке мирно и тихо
Беседу ведут меж собой старики
Об экологии, Боге и хлебе.
Во взорах их боль, и тревога, и грусть
За землю и лес и высокое небо,
За всю нашу милую матушку Русь.
Люблю я стихи Николая Рачкова.
В них музыка, нежность, любовь и мечты,
И неувядаемый цвет чистоты,
И Пресвятой Богородицы слово.
В них Родины нашей победы, потери…
Там солнца лучи росы с травушек пьют.
Стихи у Рачкова о Жизни и Вере.
И в них соловьи и зарянки поют.
Экспромт кстовской поэтессе Ирине Краевой
Да, эта поэтесса хороша.
Для истинных читателей – отрада.
Вот у кого открытая душа.
Вот у кого добру учиться надо.
Ее стихи – родник в полдневный зной.
Все люди для нее – как сестры, братья.
Она, как на лугу цветок весной,
Глядит на мир, раскрыв свои объятья.
Она родимой стороны певец.
Ее Любовь и Свет – родное Кстово.
В минуту трудную для всех людских сердец
Всю жизнь свою она отдать готова.
