Евгений Луковцев
Линии Леи
– Да уж, Евгений, я бы советовал вам,.. – начал одновременно с этим Турчин, пошевелив стволом пистолета.
– Стоять! – заорал я, смещая взгляд в его сторону.
Рунгжоб воспринял это как сигнал к действию и взмахнул своим оружием.
Здание качнулось, свет моргнул. Как может качнуться здание, врытое на десятки метров в землю? А бог его знает. У меня сложилось впечатление, что пол прямо-таки ушёл из-под ног. Или кто-то сшиб с ног мягким сильным ударом под колени.
Понимая краем сознания, что в мою сторону летит золотой снаряд, я не сопротивлялся. Наоборот, расслабил и подогнул ноги, чтобы поскорее завалиться на спину. А кулак, державший резиновую уточку, изо всех сил сжал.
Сквозь раздавшийся за этим трубный рёв, звон и хруст, я расслышал ещё два звука. Вскрикнул и на высокой ноте потерял голос Турчин. И истошно заверещал Рунгжоб. А потом перестал.
По моему затылку разлилось тепло, превратилось в жар. Послышались яростные, рыдающие и спорящие до крика голоса – и затем на мой разум накинули непроницаемый чёрный мешок.
* * *
– Мы уходим! – Катор Гилос был категоричен и непреклонен.
– Это не обязательно! – противился ему голос Хилды Гилос. – Стая могли бы…
– Нет! Это обязательно.
– Но Хвосты!..
– Это проблемы людей. Мы уходим.
– Стая даже не попытаемся отомстить?
– Стая уже попытались. С нами больше нет Мины. А теперь ещё и Солы. Больше никто не погибнет, я не допущу. Мы уходим немедленно.
Откуда здесь взялась Хилда? И почему так темно?
– Твой друг очнулся, – заметил Катор.
– Я могу его отпустить?
– Да, любимая. Только следи за ним. Мне не хотелось бы никого больше убивать.
Он сказал "никого больше"?
Я открыл глаза. Сначала увидел Рунгжоба. Он лежал на боку, подогнув ноги к животу и вцепившись пальцами, сведенными спазмом, в собственное лицо. Так, словно последним ощущением была адская боль в голове, прямо в его продолговатом рыхлом мозге. Рунгжоб был мёртв.
– Они имунны к чтению мыслей. Но это не значит, что они совсем не уязвимы для нашей силы, – объяснил Катор. – Совместных действий стаи иногда хватает, чтобы сжечь личность.
– Вы очень постарались?
– Стая очень страдали. Поэтому сил хватило.
Я поискал глазами и увидел. Крошечная золотая статуэтка шестиногой ящерицы. Сола Гилос, погибшая по моей вине.
– Не думаю, – с грустью возразил Катор. – Птенец не собирался отпускать нас живыми. Ты не смог её спасти, но ты спас стаю.
Потом я увидел паука, вялого, медленно потирающего педипальпы.
Хилда устроилась у него на голове, между двумя рядами глаз.
– Я пришла, как только смогла, – сказала она, хотя это было и без слов очевидно. От пояса до самых туфель мои штаны покрывал слой паутины. Вот, что сбило меня с ног и спасло от руки Мидаса.
Я ещё раз обернулся и, наконец, увидел полковника Турчина. Он лежал на спине, подняв вверх руку. Застывшие пальцы сжимали бесполезный пистолет, мраморная плитка раскололась от удара золотого затылка. Жаль, теперь его будет не допросить. Хотя Буньип и Диббук…
– Нет! – сказал Катор, хотя я пока ни о чем его не спросил. – Стая уходим сейчас же. Я ни на минуту не хочу продлевать опасность для них.
– Какая вам может грозить опасность, теперь-то?
Катор протяженно моргнул, чтобы зрение не мешало сконцентрироваться, и передал моим глазам нечеткий образ комнаты наверху, несколькими этажами выше. Знакомое помещение, хотя и сильно искаженное неверными представлениями гипножабы о земных интерьерах. Комната, наполненная искрящимся фиолетовым туманом с запахом абрикоса. В этой комнате – несколько застывших фигур.
– Бой уже идёт. Победитель пока не определился, ты можешь успеть изменить исход. Независимо от этого, угроза остаётся. Если не сумеешь, Хвосты вернутся сюда и убьют нас. Если сумеешь – стаю захотят судить по местным законам. С нас хватит, мы уже потеряли двоих.
– Я мог бы запретить вам.
– Но не мог бы остановить. Стая только что убили кенара, не вынуждай подавлять твою волю силой. Если Хилда обмотает тебя паутиной, ты ничем не сможешь помочь своему другу там, наверху.
Паук выдвинулся из угла. Я сделал шаг назад, а потом понял, что угрозы нет. Паук подал лапу Катору, пристраивая его себе на загривок, а потом передал туда же статуэтку Солы.
– Мой муж поступает правильно, – поддержала Хилда. – Как нам быстрее и безопаснее всего покинуть Москву?
Я прикинул, какие есть маршруты, выбрал самый короткий.
– Сможешь выйти тем же путём, что и зашла сюда?
– Да, я запомнила тот коридор, он открывается в обе стороны.
– Тогда на кольцевой цепляйтесь за поезд в сторону Новослободской. И там примерно на середине перегона надо будет спрыгнуть, чтобы перейти на салатовую линию. Думаю, паук знает, где именно.
Хилда сверилась с памятью паука и послала мне утвердительную эмоцию.
– Идите через технический тоннель, – посоветовал я. – А на ближайшей станции, возле Марьиной рощи, откроется пересадка в один из подходящих вам миров. Разберёшься?
– Да, это не сложно. Я запомнила образ из твоего воображения.
– Тогда идите. Постарайтесь не повредить паука, он и так сегодня натерпелся.
– Прощай, человек. Из тебя когда-нибудь выйдет хороший самец стаи! – заявила она, шевельнула дюжиной паучьих лап и исчезла за дверью.
– Не думаю, – пробормотал я вслед удаляющемуся скорбному семейству. – Ненавижу икру и сырость.
Ощущение тепла в темени пропало. Мысли побежали быстрее. Наверное, гипножабы всё-таки подавляли активность моего мозга из предосторожности. А теперь я по-новому воспринял всё, что случилось. И вспомнил, зачем нахожусь здесь.
Прихватить с собой руку Мидаса я не решился. Рунгжоб в конвульсиях ободрал с неё сухую хрупкую кожу и отломил два пальца. Интуиция подсказывала, что в таком виде это оружие непредсказуемо.
Я подобрал с пола уточку-манок. Сдавил пальцами. Она тонко протяжно пискнула – никакого тебе трубного гласа. Я нажал посильнее, звук получился ниже, гуще. Осколки тюремных аквариумов задрожали и тихо звякнули. Так вот, в чём причина страха Рунгжоба перед манком. Звуковая волна расколола стекло и выпустила жаб, для жестокого кенара это означало немедленную и мучительную смерть.
Я должен был торопиться, но не мог заставить себя ринуться в бой с пустыми руками. Из того немногого, что оставалось ещё целым в моём поле зрения, ценность представлял лишь один предмет. Я ухватил банку левой рукой, в правой стиснул зажигалку – и побежал к лифту.
Узел
– Чтобы экскурсия считалась полноценной, надо посетить все места, куда только пускают. А то потом спросят, где был и что видел, а ответить нечего.
– Согласен. Ну и как тебе?
– Да ничего, прилично, чистенько.
– А мужской тут где?
– Они универсальные, иди в любой.
Подслушано в метро.
Сначала я решил, что бой, о котором рассказал Катор Гилос, идёт в зале для совещаний. Там больше не было массивных деревянных входных дверей с призматическим узором. Дверной проём чернел копотью, изнутри валил дым. Кадка с декоративной пальмой, стоявшая раньше у входа, валялась теперь, расколотая, у дальней стены. От второй остался лишь цилиндр прожаренного грунта и несколько дымящихся головешек.
– Сфинкс? Ты тут? – позвал я в темноту и закашлялся, когда ответом мне стало облако жаркой сажи.
В ответ на мой крик сработала пожарная сигнализация, с потолка брызнула вода. Звук ревуна ударил по ушам, но через секунду-другую прервался. Огонь давно повредил проводку, а струи из спринклеров вызвали короткое замыкание. К дыму добавились клубы шипящего пара.
Чудом уцелевшая лампа в коридоре погасла, вместо нее в начале и в конце коридора зажглись источники автономного аварийного освещения. Слабенькие, они выглядели бледными пятнами, на фоне которых интерьер приобрёл ещё более апокалиптический вид.
– Сфинкс! – крикнул я громче.
Приглушенный стук донёсся из дальней комнаты, где располагалась приёмная замдиректора. Так может брякнуть опрокинутый случайно стул. Я перепрыгнул обгорелую кадку и побежал туда.
Вересаева сидела за своим рабочим столом. Правой рукой она водила по строчкам толстого справочника, иногда переключая внимание на свой рабочий компьютер и нажимая несколько кнопок. В левой руке она держала толстую кривую курительную трубку а-ля Иосиф Сталин. Пачка из-под её любимых тонких сигарет лежала здесь же, пустая и смятая.
Горка табака, без разбора забитая в трубку прямо с обрывками бумаги, давала чудовищное количество фиолетового дыма с серебристыми потрескивающими искорками. Картинка вполне в духе Вересаевой, если бы не лицо. Ни черное простое платье, ни всклокоченные волосы цвета воронова крыла не сказали мне больше о её состоянии, чем выражение лица. Я много раз видел на нём эмоции, свидетельствовавшие об озабоченности, беспокойстве, волнении. Но ещё никогда не видел там признаков страха.
Испугаться было чему. Я бы на её месте ещё и не так испугался. Потому что, кроме рабочего стола, ничто в кабинете замдиректора не было больше её кабинетом. Между ней и мной не было никакого ковра, а пол наличествовал только тонкой полоской, самым краешком вдоль стен. Во всё остальное пространство раскинулось озеро мутной клубящейся мглы.
Сквозь сизые тучи еле виднелась противоположная стена комнаты, темными пятнами проступали силуэты мебели, светлым квадратом – фальшивый оконный проём. Настольная лампа светила полной луной в тучах. И что поразительнее всего: Елену Владимировну я видел ясно и чётко, а окружающие её вещи едва различал.
Туман двигался, вращался, складывался в сложные узоры и тут же сам огибал их, словно каждый новый рисунок на некоторое время становился материальным, твёрдым. Стол Вересаевой словно парил в пространстве посреди этих туч, а фиолетовый дым из её трубки сползал к сердцу мглы и растворял её, не давая тучам сойтись вместе и загустеть.
Потом я заметил, что в тумане медленно перемещаются несколько фигур. Они находились друг от друга на огромном расстоянии, перемещались через силу, с ощутимой для стороннего наблюдателя усталостью. Как могли эти фигуры и огромные расстояния между ними уместиться на прямоугольнике ковра в скромном кабинете? А я почём знаю? Я просто смотрел на них сверху, будто разглядывал с огромной высоты зелёный парковый лабиринт, затянутый утренним туманом.
Я прищурился, напрягая глаза, желая различить блуждающие во мгле фигуры, и меня тут же качнуло, закружилась голова. Теперь мне казалось, что вместо кабинета я вижу пол огромной каменной палаты размером с футбольное поле. Черный пол очень гладок, похож на стекло, но если ступить на него – нога не скользит. Стелющаяся над поверхностью мгла создаёт на камне узор самого настоящего лабиринта. Хаотического и изменчивого: сплошное мерцающее переплетение линий.
Чем дольше я смотрел, тем сильнее чувствовал колючий озноб. И уже знал, что нужно делать. Я должен войти в лабиринт, чтобы опередить всех, кто уже движется по нему. Пусть они начали свой путь раньше, я обязан первым закончить маршрут. Искрящиеся вихри словно затягивали меня, пришлось ухватиться за дверной косяк обеими руками. Банка при этом громко брякнула о дерево.
– Кто здесь? – Вересаева оторвала взгляд от экрана. – Стожар, вы? Вас-то сюда какой чёрт принес?
– На помощь пришёл.
– На помощь? Кому же? – прищурилась она.
– Ну как… Вам. И Сфинксу. Он же здесь?
Вересаева вздохнула.
– Здесь. Вон, идёт. Борется.
Она затянулась трубкой и выпустила целую тучу густого сиреневого дыма. Тьма вобрала его в себя, зашипела и стала чуть прозрачнее. Вокруг двух фигур взметнулись фонтаны серебряных искр, и я понял, что идёт схватка. Кто-то бился внутри лабиринта не на жизнь, а на смерть. Посылал удары по туманным узорам, наносил травмы, хотя на вид одного из бойцов отделяли от другого десятки метров.
– Вы ничем здесь не можете помочь, – предупредила Вересаева. – Это место не предназначено для людей. Им могут пользоваться даже не все путешественники. Только самые опытные, умеющие прокладывать и открывать маршруты. Сфинкс, балбес зубастый, прыгнул туда с разбега. Теперь не выберется.
– И что тогда?
– Ничего, – она приподняла одно плечо, получилась такая своеобразная половина жеста незнания и растерянности. – Выживет и дойдёт сюда только тот, кто закончит маршрут первым. Остальные останутся где-то там, в тумане.
– Но вы же можете помочь?
– Нет. Говорю же, это устройство не для людей. Я бы дорого дала, чтобы научиться им пользоваться. Вот эта книга посвящена описанию устройства, которое вы, Стожар, называли ковром. Эту книгу написал мой отец, всю свою жизнь наблюдавший за изменениями узора. Здесь только наблюдения, он не смог составить никаких инструкций по его использованию. Так что я тут сама в ловушке, помочь я могу только вот этим.
Она выдула из трубки новую порцию дыма, замедлившего метаморфозы сизого тумана.
– Видите, Стожар? Плохо получается без мундштука.
– Так он у Сфинкса! Мы его нашли. Мундштук украли Буньип и Диббук. Они думали, что это ваше оружие.
Вересаева опять отвлеклась от книги, чтобы бросить на меня взгляд.
– Болваны. Нельзя же украсть дым. Они даже не смогли банку выкрасть толком! Прибежали искать, хотя кто-то уже стащил её до этого.
– Это был Рунгжоб.
– Да? И что с ним?
– Он мертв. И Турчин тоже. Это он нанял Хвостов.
Вересаева приоткрыла рот, словно хотела возразить. Потом передумала и опять уткнулись в книгу.
– Банка хоть цела?
– Да, вот она.
– Молодец. Уноси её скорее отсюда.
– Как это? А вы?
– Я бессильна. Теперь всё решит первый, кто выйдет из тумана.
– Что решит?
– Судьбу всего нашего узла Леи. Победитель сможет проложить новые пути или обрушить старые. Соединить миры или разорвать их. Сможет забрать, что пожелает, или оказаться в любом месте, которое только сможет себе представить.
– Сфинкс…
– Сфинкс отличный хищник, но не более. Он не сможет разгадать логику лабиринта.
Она недоговаривала. Она упорно старалась что-то от меня скрыть.
– Уносите банку, Стожар! И не возвращайтесь сюда, пока всё не закончится!
Кажется, она поняла, поэтому и повысила голос. Она уже знала, что я принял другое решение. Впервые в жизни принял решение, прямо противоречащее всем логическим доводам.
– Стожар, нет! Только инородцы…
– Путешественники, Елена Владимировна! Давайте придерживаться официальной терминологии!
– Лабиринт уничтожит любого, кто не может управлять силой!
– Сейчас проверим, – сказал я.
Собрал в комок волю, расслабился и ступил левой ногой на стеклянную гладь. Почувствовал, как сила Леи пронизывает мои стопы и голени, голубыми искрами поднимается к коленям.
– Остановись, глупец!
Голос долетал глухо, словно через толщу воды. Туман стал ощутимо упругим. Я огляделся и понял, что сиреневый сигаретный дым собирается вокруг меня плотной стеной, желая задержать, не пустить к лабиринту. Поэтому, не задерживаясь, я сделал ещё шаг. С колючим потрескиванием разрядов мгла приняла меня.
* * *
Некоторое время я бежал, а не шёл, потому что сопротивление тумана не мешало движениям. Примерно, как продираться через рощу, облюбованную тенётниками. Неприятно, но треск рвущейся паутины не тормозит, а скорее наоборот, подстёгивает.
Запах дыма вересаевской трубки здесь почти не чувствовался. Уже после первых шагов я полностью потерял ориентацию в пространстве. Волны тумана свободно накатывали и застывали, формируя над полом всё новые узоры, которые быстро прорастали кверху, становились полупрозрачными стенами. Я знал, что преодолеть эту преграду невозможно, после каждого изменения надо искать новый проход во мгле. Относительная стабильность маршрутов возможна только там, вдалеке, в центре запутанного узора.
В какой-то момент дорога совсем исчезла и я запаниковал. Поднял ногу в попытке нарушить правила, перешагнуть узор, пока стена впереди не заросла чернотой окончательно. Наказанием стал болезненный разряд и сноп голубых искр под ногами.
Банка в моих руках подрагивала, жидкость внутри кипела. Собрав в кулак волю, я осторожно отступил на пару шагов, приказал себе успокоиться и отыскать дорогу. Дальше пошёл медленнее.
Встречное давление тумана ощутимо усилилось. Зато изгибов стало меньше, появилось понимание общего направления. Я шел вдоль узора по короткой дуге, закрученной влево. Потом по гораздо более широкой – в противоположную сторону. На вершине её изгиба дорогу мне под прямым углом пересек другой путь.
Логика требовала воспользоваться «правилом левой руки» и свернуть, но изгибы этой новой тропы мне не понравились. Я чувствовал нутром, что поперечная дорога не приведёт меня к цели, поэтому пошёл прямо.
Иногда встречались островки относительного спокойствия, широкие, протяжённые, в которых дыма с абрикосовым запахом витало больше, чем колючей мглы. Там я шёл без опаски, читая в крошечных вихрях над полом буквы чужих языков. И мне казалось, что я вспоминаю эти места. Вернее, не вспоминаю, а узнаю – будто каждый островок мне хорошо известен.
Дорога опять разделилась. Из двух путей я, поколебавшись, выбрал левый. И как будто вынырнул из темного подвала на поверхность. Мгла не стала прозрачнее, просто дышалось на этой дороге чуть легче, проще стало двигаться вперёд. Так что я стал придерживаться этого пути, когда вышел на следующий перекресток, а затем ещё и ещё один. Наконец, я оказался в месте, где сходились воедино сразу семь дорог. Раздумывая, какую выбрать, я едва не прозевал нападение.
Монстра выдал туман. Я заметил, как над полом в такт шагам взметаются небольшие гейзеры сизой мглы. Когда он приближался к стенам, с них тоже срывались черные вихри, формируя в воздухе крадущийся силуэт. Абсолютно прозрачный. Где угодно, но только не здесь.
Монстр кинулся на меня, как только понял, что замечен. Но я уже был готов и изо всех сил врезал ему банкой в висок. Всю массу летящего тела такой удар остановить не мог, но оглушить – запросто.
Неизвестный по инерции врезался в меня, сбил с ног. Я замахнулся ещё раз, и он сразу отпрыгнул, завывая и ругаясь на грубом незнакомом языке, зато очень знакомым голосом, не раз звучавшим в моих ночных кошмарах.
– Привет, Буньип! Вот ты мне и попался! – сказал я, поднимаясь на ноги.
Поток проклятий прервался.
– Как ты вошел в Узел, мершен? – прорычал он в ответ. – Люди не способны выжить здесь!
– Я смог.
– Ты все равно сдохнешь! Узел сожжёт тебя! Ты никогда не найдёшь выход!
Буньип замер где-то на одном месте, не колыша мглу. Я потерял его из вида и пытался по голосу определить направление. Но в этом треклятом лабиринте все звуки искажались, множились.
– Не знаю, не знаю. Пока что у меня всё получается. Видишь, я даже настиг тебя, хотя ты начал путь намного раньше.
– Я сделал это специально, чтобы встретить тебя!
Даже если бы он не запнулся в начале фразы, я знал, что он врёт.
– А Сфинкс? Он же прошёл это место? Скажи, он сильно тебя опередил?
– Сфинкс уже мёртв! Я придушил его!
– Пугала лошадь мясника! – Я засмеялся, надеясь, что не слишком натужно. – Кто Сфинкса душил, тот без рук остался! Признайся, он где-то там, а ты, тупица, просто заблудился?
Туман вспыхнул белыми искрами и ударил меня в лицо. Или наоборот, искры я увидел после удара – сил в него было вложено от всех щедрот. Со второго удара я согнулся, чудом увернулся от третьего – только потому, что едва не упал.
Чтобы удержаться на ногах, пришлось сделать шаг в сторону. Нога попала на чёрный узор лабиринта, и меня опять пронзил сноп искр, теперь уже реальных, электрических. Буньип как раз подскочил, чтобы врезать ногой в живот, но не довёл задумку до конца. Ему тоже немного досталось этого разряда, после чего с сухим треском нас раскидало в разные стороны.
Я упал на четвереньки и рывком откатился за растущий из пола туманный конус. Буньип побежал следом, но я отполз ещё дальше. Перекатился в одну сторону, затем в другую – пока в тумане он совсем не потерял меня из вида.
Как же меня бесит его невидимость! Ещё раз он так подкрадётся, и я уже не встану. Если бы у него был покороче хвост на затылке, но побольше мозгов, он и с первого раза свернул мне шею.
Пальцы шарили по ледяному черному полу. Я вдруг понял, что банки в руке нет, выронил при падении. Зажигалка оставалась зажата в кулаке, но что это за оружие? Если она не сработает здесь, Буньип меня убьёт. А если сработает? Если весь этот лабиринт соткан из силы Леи? Из той же жидкости, что плещется внутри банки?
– Выходи! – раздался совсем рядом рык Буньипа. – Сразись со мной как мужчина!
Ну да, разбежался, подумалось мне. Ты-то дерёшься обесцвеченным, ну совсем как мужчина. Мне против такого противника нужно хоть какое-то оружие!
И тут я едва не застонал от досады. Лежу тут, ною. При этом в бедро мне больно тычутся таинственные обесцвеченные ножны. В которых обесцвеченными ремешком пристёгнут легендарный обесцвеченный нож!
Подумав, что схватка с Буньипом вполне могла обойтись без сломанного носа и боли под рёбрами, я расстегнул ремешок и положил пальцы на рукоять. Медленно потянул. И ахнул.
Сизая мгла, из которой состоял Узел, окрасилась всеми цветами радуги. Черный стеклянный пол засветился ярко-голубым. Стены, выступы, наплывы, туманные вихри переливались завораживающим калейдоскопом. Даже сиреневый сигаретный дым, едва разнообразивший мрачный серо-чёрный пейзаж, теперь побледнел на фоне буйства красок.
Я резким движением вернул лезвие в ножны. Цвета потускнели и через пару секунд погасли, будто и не было. Выключенный свет в детской наводит меньше тоски на ребенка, чем испытал я, погасив такую красоту.
Буньип грязно выругался. Прошёл в одну сторону, в другую, остановился совсем рядом. Я услышал, как он бурчит себе под нос:
– Сбежал. И нож у него. Мершен! Да и наплевать. Всё равно пропадёт, когда мы завершим маршрут.
Буньип уверенно направился в один из коридоров. Казалось, что туман вокруг твердеет, но я всё равно заставил себя выждать, пока шаги затихнут за поворотом. Некоторое время оттуда ещё доносилось: "Первыми завершим, сам всё покажет. Пользоваться не умеет", – затем все звуки пропали.
Как можно тише я встал с пола и прокрался в другой коридор, с противоположной стороны. Если враг задумал устроить мне ловушку, ему придётся долго ждать.
Идти с каждой минутой становилось всё труднее. Волосы на голове шевелились от потрескивавших разрядов, искры по одежде рассыпались все ярче. Мне стало казаться, что каждый новый шаг даётся трудней, чем предыдущий. Наверное, это должно означать приближение к цели? Или просто усталость? Сколько я уже брожу тут, час? День?
– Как говорит в таких случаях Лёшка Смыслов, если тебе всё равно, куда идти, то ты не заблудишься.
Я поймал себя на том, что бормочу тихонько, как недавно это делал Буньип. Видимо, давящая атмосфера внутри Узла выматывала не только физически, но и морально.
– Закончить маршрут ему надо. Перебьёшься, быдло хвостоголовое. Тупое. Первыми, говорит, закончим. Пользоваться, говорит, не умею. Сам дорогу покажу. Да как же, разбежался. Может, тебе ещё схему на листочке зарисовать?..
Я встал на месте, пораженный внезапной догадкой. Схема Узла. Схема транспортного узла, по которой можно проложить маршрут.
Я закрыл глаза, поборов страх пропустить новое нападение, и представил себе схему метрополитена. Не ту упрощённую, какой пользуются пассажиры, а настоящую. Весь Объект целиком, и не схематично, а в реальных формах, в каких он накладывается на карту города. Со всеми секретными, совершенно секретными и запредельно невозможно запретными участками. С тупиками, техническими тоннелями, отводами к депо… Тот ещё лабиринт!
– Семь дорог сошлись в одной точке. Значит, это был перекресток трёх линий и начало ещё одной ветки. Таких мест… да, два на всё метро. Это Киевская и Александровский сад. Какая из них?
Я мысленно пошёл от Александровского сада направо, затем начал сначала – влево. И понял, что это всё неверные направления. В реальном пути я уже трижды видел перекрёстки двух линий. Ни один маршрут от Александровского сада не имел трёх пересечений подряд.
Держать в уме всю карту метро не так-то просто. Но я не зря целый год учил её наизусть.
– Если там была Киевская… Выходит, я сейчас на Кольцевой? Уже неплохо. Остаётся вопрос, куда идти дальше? Где заканчивается маршрут?
Первую мысль, что нужно выбираться на свою домашнюю станцию, я сразу отбросил. Нелогично. Все фигуры в лабиринте Узла стремились в одну точку, в то время как дома у нас у всех были в разных местах.
– Так, прикинем. Я заходил с конца синей ветки. Это левый угол кабинета Вересаевой. А где может находиться выход? Да где угодно. Где-то тоже в её кабинете. А где находится её кабинет?
Простота решения заставила меня захохотать. Развернувшись, я почти бегом направился в обратную сторону, к недавно пройденному перекрёстку. Если мои расчеты верны, эта развилка в Узле соответствовала станции Октябрьской на схеме метро. Отсюда до Проспекта мира ближе, чем если продолжать топать по Кольцевой. Четыре перегона против шести.
Через полсотни шагов дорогу перегородил большой серый сталагмит. Раньше его тут не было, нарос буквально за несколько минут и продолжал увеличиваться, превращаясь в стену. Но теперь мой воодушевлённый разум работал быстро и чётко, нужные решения приходили сами собой. Как там сказала Вересаева, только тот пройдёт, кто умеет прокладывать пути? Ну вот вам путь!
Я вынул бесцветный нож и ткнул в дымящуюся преграду. Сталагмит не успел окраситься в радужные цвета, как всё вокруг. Взорвался сотнями вихрей серого дыма и растаял, открывая проход. Сразу за ним ярко-коричневый пол дороги пересекала жизнерадостная оранжевая полоса, доказательство моей правоты и верной памяти.
Станции-перекрёстки мелькали перед глазами, словно я летел через Узел со скоростью паука-зацепера. Новокузнецкая, Третьяковская, Тургеневская. Миновав Сухаревскую, я увидел, наконец, Сфинкса.
Он стоял спиной к выходу на Проспект мира и бился с обоими Хвостами разом. Они всё же сумели добраться сюда раньше меня. Бой шёл уже давно, на стенах во многих местах зияли дыры, стекло пола было где оплавлено, а где растрескано. Под ногами дерущихся хрустели обломки неопознаваемого механизма, раньше служившего Хвостам в качестве оружия. Дубинка из чистого золота, составлявшая вооружение Сфинкса, тоже валялась на полу, рассечённая надвое, причём вдоль.
Сам Сфинкс стоял в узком проходе, припав на одно колено, и наотмашь полосовал когтями воздух, реагируя на малейшее движение тумана, то и дело высекая из пустоты капли крови. Он и сам был весь в ссадинах, через весь лысый череп пролегала глубокая борозда.
– Держись! Я сейчас! – крикнул я, бросаясь на выручку.
– Не смей! – заорал он в ответ. – Уходи!
Атаки на него прекратились. Сфинкс не поднял головы, продолжал внимательно смотреть в пол. Там вспыхивали фонтанчики сизой пыли от удаляющихся шагов.
Сфинкс прыгнул, растопырив все четыре страшных когтистых лапы. По туману прокатился клубок тел, Диббук и Буньип вышли из невидимости, экономя силы. Наконец, эта куча-мала застряла на одном из изгибов, и Сфинкс с отчаянным рыком поднялся на ноги, держа сразу обоих Хвостов за глотки. Едва удерживая извивающиеся тела, он придавил их к стенам лабиринта.
– Я не смогу так долго стоять! Если они вырвутся, всё пропало!
– Что мне делать?
– Проложи маршрут!
– Я… Но ты?..
– Скорее!
Не знаю, почему я послушался, ведь был ещё шанс успеть, пробежать эти двадцать-тридцать шагов, взять на себя хотя бы одного врага… Даже если второй вырвется и добежит до этого проклятого конца маршрута…
– Давай! – проревел Сфинкс.
Я почувствовал, как внутри просыпается ярость. Та самая, что я испытал в заброшенном тоннеле под Новым Арбатом. И боль. И горечь. Я выхватил нож и широким жестом взмахнул им. Вложил всю боль и ярость в удар, рассекая воздух снизу вверх.
Не было в этот раз волшебного калейдоскопа, не было ярких цветов. Вместо них чёрное стекло пола раскололось, разошлось в стороны, открывая мне путь. За матовым стеклом тумана по обе стороны нового маршрута оказались Буньип и Диббук. И Сфинкс. Разрубленный на две половины, он ещё некоторое время оставался стоять, вцепившись в горла врагов и используя их в качестве опоры.
Когда я пробегал мимо, Хвосты неистово молотили кулаками и головами о непробиваемый туман. Половинки Сфинкса посмотрели на меня и проговорили половинками ртов:
– Получилось. Прощай. Теперь беги. Теперь всё будет хорошо.
Я побежал. Но за полшага до станции остановился. Оглянулся назад.
Проклятая сила Леи, что ты сотворила со мной? Я только что убил своего напарника. Я бросаю его здесь, наедине с двумя монстрами. Ради чего? Ради спокойствия всех этих вельможных путешественников? Ради человечества, запутавшегося в самолюбии и страхе? Ради какой-то идиотской банки, в которой колдуны консервируют своё могущество?
– Нет уж, братишка, я тебя им не оставлю.
Спрятав нож, я расстегнул нагрудный кармашек куртки. Встал спиной к выходу. Вытянул руку, чиркнул – и дикая сила огненного урагана вышвырнула меня наружу, в свет, льющийся из конечной точки маршрута.
