Евгений Луковцев
Линии Леи
– Ты ж хищник. Тебе не понять.
– Возможно. И как хищник я рекомендую тебе поднять задницу со скамейки. Нам стоит поторопиться, если не хотим, чтобы нас самих засунули в полотёр носом книзу.
– Планёрка? – простонал я.
– Угу. Вересаева хочет знать, почему улитка ползала по рельсам возле станции, сбивая график поездов, а не была поймана заблаговременно на дальних подступах. Если мы поспешим, дело ограничится выпиванием крови зампотеха, нас не тронут.
– Я не могу в таком виде! Я весь в улиточьей слизи, у меня одежда изодрана!
– А если мы опоздаем, – игнорируя нытьё, продолжил Сфинкс, – то станем на этом празднике десертом.
– Но мы на дежурстве, смена только началась!
– Уже нет. Юрка отзвонился, что едет сюда с напарником. Он после ночной даже не успел до дома добраться, вернули.
Я картинно застонал, но сочувствия не встретил, поэтому перестал ломать комедию и резко встал. Прилипшая к скамейке куртка затрещала, по полу покатилась отлетевшая пуговица.
* * *
Несмотря на отчаянное сопротивление потрёпанного организма, я успел отмыться. И, если можно так выразиться, переодеться. Мы со Сфинксом прибыли на утреннюю планёрку вовремя, даже чуть раньше: к нашему вопросу ещё не перешли. Успели только разгрести почту, раздать ориентировки, а теперь разбирали происшествие по личному составу.
К счастью, на этот раз героями дня были не мы. Прошлым вечером дежурный наряд, сменившись, устроил небольшие посиделки. Вообще, распитие в служебных помещениях крайне не поощрялось и преследовалось. Зампокадрам особо лютовал, если улавливал в воздухе запах спиртного. Он сам был любителем заложить за воротник, в молодости переживал это без последствий для организма. А вот с годами, одновременно с ростом чина и живота, выросла и чувствительность к абстинентному синдрому. Теперь страдал наш кадровик по утрам так, что один намёк на алкогольные пары в воздухе вызывал у него тошноту и мигрень, с соответствующими для подозреваемых последствиями.
Несмотря на это, собираться на стороне ребята не любили. Запрет регулярно нарушался, просто участники старались либо сильно не разгуливаться, либо не попадаться.
Дежурная часть о готовящихся мероприятиях всегда знала заранее, ориентируясь по количеству пронесённых через турникет пакетов со снедью. Недолюбливая кадровика, обычно вахта закрывала на эти приготовления глаза. Именинники, соответственно, не забывали угостить коллег, страдающих от скуки на ночной смене.
Вчерашняя вечеринка почти не отличалась от предыдущих. Но что-то пошло не по плану. Ещё на подступах к залу для совещаний был слышен гневный рокот зама по кадрам, рассказывающего, что он с порога уловил запах коньяка.
На мой взгляд, весь его монолог можно было уложить в три фразы. Унюхал, поднял крик, нажаловался Вересаевой. Но когда мы со Сфинксом вошли в зал, по лицам присутствующих было понятно, что вещает кадровик уже добрых пятнадцать минут.
– Вы представляете? В служебном, однако, помещении! Это же только представить себе! – выедал он мозг Затяжному.
Тот, в представлении докладчика, должен был негодовать оплошности своих подчинённых. Ромка же сидел, индифферентно разглядывая плафон под потолком. Он прекрасно знал, что этого пожилого увальня внедрили в руководство по линии МВД. Отказаться было нельзя, по заключённому много лет назад джентльменскому соглашению каждое силовое ведомство имело у нас в управлении по одному представителю. Своего рода паритет, ведь и мы держали своих агентов в их штате. Хитрость заключалась в том, что Вересаева согласовывала исключительно предпенсионные безынициативные кандидатуры, которые не будут путаться под ногами. Не имея фактической власти, эти её замы только по инерции изображали бурную деятельность. Реальную пользу приносить на новом месте не могли или не желали, поэтому и всерьёз не воспринимались.
– Разрешите? – громко произнёс я от дверей, руша надежды кадровика достучаться до совести начальника оперчасти.
Наше появление Роман встретил с облегчением. Это был шанс, что Вересаева наконец проявит интерес к происходящему и прервёт нудные излияния.
Первый заместитель директора появилась в зале мгновенно, словно её наколдовали.
Нас со Сфинксом проигнорировала, а обратилась сразу к Затяжному.
– Роман, мне нужны все видеозаписи сегодняшнего инцидента в перегоне на Таганской. Немедленно. Позвоните… Нет, лучше сначала сходите в нашу техразведку, возьмите всё, что у них есть. А затем позвоните в мониторинг метрополитена и в полицию. Распорядитесь, чтобы выслали мне все записи прямо сейчас, сюда.
Начальник оперчасти с удовольствием кивнул и с ещё большим удовольствием вышел. Вересаева взмахом ладони усадила на место кадровика, прошла к своему столу, не отрываясь от журнала суточных рапортов, и только после этого заметила меня и Сфинкса.
– О, герои дня! – холодно улыбнулась начальница. – Выглядите оригинально, Стожар. Почему в таком виде?
– Что нашлось под рукой, – я развёл руки в стороны, показывая, что нашлось не много. – Не было времени приводить себя в порядок.
Да уж, завалявшиеся в каптёрке штаны путевого мастера, промасленные и давно не нюхавшие стирального порошка, в сочетании с оранжевым жилетом на голое тело выглядели в этих стенах более чем экстравагантно. Особенно на контрасте с самой Вересаевой: идеально отманикюренной и намакияженной, уложенной-причёсанной, одетой в строгий деловой костюм розового цвета.
Эта её способность всегда выглядеть идеально вызвала во мне приступ раздражения. Как, ну как можно сочетать деловой стиль и розовый цвет? Почему, чёрт побери, на ней это, без сомнения, сочетается?
Напомню, в половине шестого мы едва успели запустить через Таганскую поезда по расписанию. В восемь Вересаева обычно начинала совещания. Мы явились туда, ликвидировав все последствия и едва-едва успев привести себя в порядок. Она же встречала нас, словно всю предыдущую ночь провела в модном салоне.
– Понимаю, – кивнула она серьёзно. – Но постарайтесь в будущем иметь некоторый запасной вариант на подобный случай. Вам же выделяют на станциях служебные помещения? Некоторые сотрудники приезжают на работу в штатском и переодеваются там в спецодежду. Так у них всегда под рукой комплект… подобающего белья.
Я попробовал представить себе, на какой из станций кольцевой линии, за которую мы со Сфинксом отвечали, можно оборудовать одёжные шкафчики. Во сколько надо вставать перед сменой, чтобы успевать заехать и переодеться? Как быть, если в следующий раз улитка обсосёт меня по другую сторону кольца? Может, завести по шкафчику на каждой станции и взять кредит, чтобы везде повесить по модельному костюму?
Нехорошая, подозрительная какая-то пелена поплыла у меня перед глазами. Я часто заморгал, тряхнул головой, прогоняя наваждение. Усилием воли постарался взять себя в руки, но злость не отпускала.
– Елена Владимировна, вы сейчас серьёзно?
– Конечно. Наши сотрудники должны выглядеть достойно в любой ситуации. Мы постоянно контактируем с самыми влиятельными путешественниками вселенной. А может, и не одной. Фактически мы представляем Землю перед ними. Нужно соответствовать. Мы же не имеем права ударить в грязь лицом, что бы ни случилось.
Я выпучил глаза, громко щёлкнул каблуками и вытянулся по стойке смирно.
– Так точно, ваше величество!
В зале повисла мертвая тишина. Муха, намывавшая лапки на потолке, с тихим стуком упала в обморок. Вересаева почти не изменилась в лице, разве что едва-едва побледнела.
– Что вы сказали?
– Я говорю, есть – не ударить лицом, будет исполнено!
Она выдержала паузу в три секунды и ровным голосом произнесла:
– Ваш юмор неприемлем. Потрудитесь во время рабочих совещаний держать шуточки при себе. Вам не нравится бывать здесь? Я тоже считаю, что вас вызывают слишком часто. Напомню: только благодаря вашему таланту вляпываться в истории. Я хотела бы верить, что это случайность, а не вопрос вашей компетенции.
– А, так дело в моей компетенции? – воскликнул я.
Белая пелена снова заволокла глаза. Стряхнуть её, как в первый раз, не было сил и желания. Вместо этого я зажмурился и, потрясая кулаками, начал орать. Не помню, что именно. Кажется, там было про тупые лекции, про бессмысленную практику, про сонные рожи, секретность, внешний вид…
Пришёл в себя я из-за резкого запаха горелого абрикоса. Открыл глаза, тут же снова закрыл и закашлялся. Густой дым вересаевской сигареты бил прямо в лицо.
Какого чёрта? Почему она висит у меня над головой? Или не висит… Кажется, она стоит надо мной, а сам я лежу на чём-то твёрдом. И ещё, кто-то крепко держит меня за руки и ноги.
В голову пришла дикая фантазия, что меня разложили на жертвенном камне, а замдиректора уже заносит кривой костяной нож. Резко, но безрезультатно дрыгнув конечностями, я снова открыл глаза.
– Сфинкс, с ним раньше бывало такое?
– Нет. Я сам в шоке.
– Тогда кто-нибудь, сбегайте в медпункт. Врача сюда, мигом. Да отпусти ты уже его, не побежит. Вроде, всё закончилось.
Я почувствовал, что с моей правой руки сняли тяжесть. Почесал нос. Пальцы тряслись, как у запойного алкоголика в понедельник утром.
– Что это было? – сказал я и не узнал свой голос.
– Ты наорал на Елену Владимировну, – сообщил голос Сфинкса и тяжесть исчезла с левой руки. – Ещё ты пытался дать в морду кадровику, но по сравнению с первым это мелочи.
– Что за выражения? – возразила замдиректора.
Очень странно. Говорила она вроде бы громко, но я едва различил её голос. Надо мной гудели разом штук десять вертолётов. Я открыл глаза и снова закрыл: потолок мелькал так, словно я был привязан к одной из лопастей.
Но Вересаева оказалась права, всё действительно кончилось. Гул в ушах быстро стихал, а через некоторое время я даже сумел оглядеться без приступа тошноты.
Оказывается, я лежал в кабинете начальницы, на её письменном столе. Как я сюда попал из зала для совещаний – без понятия. Но очевидно, очень быстро, если судить по груде письменных принадлежностей, сметённых на пол одним широким взмахом, чтобы расчистить место.
На ногах у меня висели двое ребят из дежурки: справа техник по вооружениям Сергей Червяков, левого я не знал по имени. Вересаева жестом показала им, что меня можно отпустить, и повела к дверям, на ходу давая указания помалкивать о случившемся, если даже спросит кто из непосредственных командиров. Пока она отвлеклась, я воспользовался возможностью прояснить ситуацию.
– Сфинкс, ты это серьёзно сказал?
– Абсолютно. Ты при всех наорал на Вересаеву, – так же тихо ответил он.
– Но как?
– Вот как-то так.
– А что конкретно орал?
– Уууу, много всего. Ладно бы только по службе, но ты и о характере её высказался, и о внешних данных.
– О, нет! А остальные? Что ж вы меня не остановили?
– Не переживай, по остальным ты тоже прошёлся. Особенно по тыловику и штабистам.
– Ох! – я предпринял попытку встать, но голова закружилась, затылок брякнулся обратно на пачку канцелярской бумаги, заботливо подсунутой на край стола.
Шаги мягко протопали по ковру от двери до стола, на мой лоб легла мягкая женская ладонь.
– Стожар, как часто у вас бывают приступы неконтролируемой агрессии? – спросила Вересаева.
– Елена Владимировна, я…
– Как часто? – настаивала она.
– Пока вы не спросили, я даже не знал, что это.
– В приступе ярости вы всегда теряете сознание?
– Я же сказал, у меня не было подобного ещё ни разу. Никогда.
– Какие психотропные препараты вы сегодня принимали?
– Омлет в буфете взял, в ночнушке у Таганской. Гадость, конечно, но насчёт психотропного – это вы загнули!
Пальцы больше не касались лба. Я открыл глаза. Вересаева, прикусив губу, постукивала своим безупречным маникюром по столешнице.
– Чувство юмора, я вижу, к вам вернулось. Спровоцировать новый приступ не получается. Значит, это не пси-приказ и не мозговой паразит. Здесь что-то посложнее.
Я скорчил испуганное лицо:
– Что со мной, доктор?
Она не реагировала. Я вспомнил слова Сфинкса о сути проблемы и решил, что лучшего момента не представится.
– Елена Владимировна, хочу сразу принести извинения…
– Правда? Интересный вы человек. Оскорбляли меня при всех, а извинения приносите тет-а-тет?
Я заткнулся. Кажется, сглупил. Она вовсе не об этом сейчас думает. Оправдываться дальше и ссылаться на неадекватное состояние будет ещё большей глупостью.
– Извинения приняты, – сказала она вдруг. – Убедительно прошу вас не возвращаться больше к этой теме.
– Принято! – заверил я и тут же делово поинтересовался, – Вы знаете, что со мной было?
– Могу только предложить. Пока есть три равновероятные версии, которые мы сейчас будем проверять одну за другой.
– Начните с хорошей, – схохмил я.
– Ладно. Она заключается в том, что у вас банальное нервное перенапряжение. По-научному говоря, стресс.
– Нет, не подходит, – тут же опроверг я. – Для стресса характерна нервозность и упадок сил. Есть несколько явных признаков, я бы их непременно заметил. А тут какой-то истероидный припадок, да ещё и с потерей контроля.
– Признаки уловимы для стресса в обычных, медленно давящих на психику условиях. У вас было, так сказать, форсированное погружение. В последние дни отмечали в своей жизни нечто необычное?
– Нет, что вы! Подрался с хищником, побывал в рабах у гипножабы, провёл спарринг со слизняком – рутина!
Вересаева улыбнулась. Не каменная всё-таки, и её стресс прихватывает. Расслабить непросто.
– Слизняк – это вторая версия. Его выделения токсичны, если попадают в кровь. Уверены, что он вас не покусал?
– Не буду врать, не знаю. Обсасывал, да, было дело. Когда он на меня свалился, я ободрал спину, да и ноги тоже. Контакт со слюной вполне мог быть, если речь об этом.
– Тогда лежите спокойно, мне придётся стянуть с вас брюки.
Я вознамерился пошутить про харрасмент, но как только рискнул открыть рот – открылась дверь. Посетитель охнул, пискнул: "Извините!" – и остановился в нерешительности. Вересаева повернулась к нему, вернее – к ней, не выпуская из рук моих штанов.
– Входите же, Лена! Что замерли, право слово? В этом кабинете вы никогда не встретите ничего, чем можно было бы меня скомпрометировать.
– Да я… – начала было Леночка, наш штатный медик.
– Давайте, давайте! Больше дела, меньше слов. Я как раз подготовила вам пациента.
Лена решилась, подошла к столу и брякнула на пол переноску с врачебным реквизитом. Сфинкс встал по другую руку.
Следующую четверть часа меня нещадно ворочали, щупали и меряли. Я старался не ворчать, только иногда притворно вскрикивал от прикосновения холодных металлических инструментов.
Лёжа лицом вниз, я разглядывал ковёр. Переживал острое чувство неправильности. Рисунок этого шерстяного монстра явно изменился с того момента, когда я видел его в последний раз. Середина в целом осталась такой же, а вот радужные росчерки по всему периметру точно были иными, можно поклясться. Может, ковёр крутили при уборке?
– Стожар, чего вы там ёрзаете?
– Обдумываю, Елена Владимировна, зачем это ковёр на полу развернули.
– Какой ковёр? Этот? Не может быть.
– Я точно вижу, что узор поменялся!
Она встала рядом и полминуты разглядывала рисунок ворса. Потом тихо пробормотала:
– Надо же, не обращала внимания.
Потом добавила уже громко, для меня:
– Стол, на котором вы нежитесь, из лиственницы. В нем полтонны веса. Я бы хотела посмотреть на остолопа, который ради развлечения с места эту бандуру сдвинет. Вмятин на ковре я тоже не замечаю. Так что вам, Стожар, просто надо отдохнуть. А то у вас в таком состоянии и число пальцев перед глазами не сойдётся.
Леночка тем временем закончила. Только ничего определенного в итоге сказать не смогла. Глубоких ран, позволявших заподозрить инвазию, не нашли, одни лишь поверхностные ссадины. Температура чуть повышена, пульс вяловат, но давление в норме.
Холодная волосатая сосиска, которую Лена извлекла из стеклянной капсулы и прилепила мне на бедро, цвет не поменяла. Хорошо это или плохо, врач не сказала, вернула иноземный прибор обратно в капсулу и достала шприцы. Решила взять анализы и проверить лабораторно.
Мне эти манипуляции давно наскучили. Чтобы не разглядывать, как из вены в пробирку вытекает кровь, я вернул Вересаеву к теме нашего прерванного разговора.
– Вы назвали две версии моего припадка. Какая третья?
– Самая неприятная, но и самая маловероятная. Мутация.
– Что? Я что, по-вашему, превращаюсь, в колдуна? В злого карлика?
– Вспышка гнева, которую вы продемонстрировали сегодня, вполне соответствует этой версии. Мутация под воздействием излучения Леи вызывает очень похожие проявления. Спонтанные и практически не контролируемые приступы, массированные энергетические выбросы. Злой колдун, вы сказали? Да уж, и злобы, и сверхъестественного там хватает. Но…
– Слава богу, есть какое-то но! – хмыкнул я, хотя информация была невесёлая.
– Есть несколько но. Первое – ваша невосприимчивость к свету Леи. Она подтверждена всеми тестами. Да и вообще, будь иначе, вы залипали бы в своём телефоне, едва шагнув в вагон.
– Точно, эта проверка была одной из первых на медкомиссии. Не могут служить в метро те, кто чувствителен к силе и засыпает под подавителем.
– Именно так. Значит, вы не чувствительны и не могли мутировать так быстро. Хотя та история с вашим самовольным патрулированием даёт повод подозревать… – она замолчала, а после паузы сменила тему. – Второе "но", колдунами не становятся незаметно. У стресса свои симптомы, у мутации свои. Какие макгаффины вы сегодня взяли в оружейке?
– Что, простите?
– Контрольные предметы. Они называются макгаффины. Чёрт, вы до сих пор не знаете элементарных вещей!
– А, нет, всё я знаю! Просто слово необычное, забываю. Мне попались свисток, мыло и солонка.
– В каком смысле «попались»? – она нахмурилась. – Что, техник Червяков снова выдаёт экипировку без выбора?
– С этим всё нормально. Я просто сам не люблю выбирать, когда не понимаю цели выбора. Поэтому закрываю глаза и тяну из коробки наугад. Чему вы так удивились?
– Тому, что все три предмета, вытянутые, как вы говорите, наугад, являются мощным оружием против улиток. Свисток оглушает их, может даже парализовать на некоторое время. Мыло, заброшенное улитке в рот, вызывает продолжительные судороги. Но вы воспользовались солью, которая может вызвать поверхностные ожоги и расстроить нервную систему, но в целом – наименее эффективна против этих существ.
Я чуть привстал, уперевшись в поверхность стола локтем.
– А почему бы вам не рассказывать об этом личному составу на лекциях по боевой и служебной подготовке? Это же бред, вооружать сотрудников всяким хламом, даже не объясняя принципов действия! Я не воспользовался свистком и мылом, потому что представить себе не мог, что в них есть ну хоть малейший толк!
– А солью воспользовались?
– Соль убивает улиток. Вам любой садовод расскажет.
– Значит, это не был светлый луч интуиции?
– Да какой там интуиции? Слизень пытался меня задушить, а солонка была единственной вещью, до которой я сумел в тот момент дотянуться.
– Ох уж мне этот ваш прагматизм и рационализм. Макгаффины так не работают. Для того они и нужны, чтобы в нужный момент активироваться на чистых эмоциях, на шестом чувстве. И тогда мы отметим в вашем личном деле первый симптом мутации.
– Да, это уже запомнил, – кивнул я. – Три сработавших макгаффина означают отстранение и госпитализацию.
– Да, и здесь я вижу третье «но». Ваша вспышка бешенства наступила невовремя, а прогрессировала слишком быстро. Для мутировавших колдунов это характерно, но если можно так выразиться, это уже крайняя, терминальная стадия, означающая полное вырождение. До неё мутант дотягивает за несколько лет, если его не изолируют раньше.
– Значит, я не мутант!
– Или где-то схватили такую дозу света Леи, что душа ваша выгорела всего за пару месяцев… Но это маловероятно. Колдун с выгоревшей душой зол, груб, жаден и агрессивен. Ваш эмоциональный фон в норме, насколько я могу судить.
Пока мы всё это обсуждали, Лена закончила с моей кровью и сложила все инструменты в переноску.
– Результат анализа на ксенобиотики будет готов дня через три. До этого времени – диета, свежий воздух, желателен покой. Лучше всего без алкоголя, он не совместим с биотом улиток. Можете отравиться похлеще, чем запивая алкоголем антибиотики. В остальном, могу только пожелать скорейшего выздоровления. Всего доброго!
В дверях она едва не столкнулась с Романом, возвратившимся от техников. Тот поприветствовал Леночку коротким радостным кивком, останавливаться не стал – сразу подошел к Вересаевой и зашептал ей на ухо.
– Даже так? Интересно. Давай-ка выведем на экран.
Проектор, подключенный к рабочему компьютеру, направили прямо на стену. Свет погасили, чтобы детали на записи были хорошо видны. Сцену моего позора посмотрели первой, но всего два раза и без язвительных комментариев. Ромка лишь отметил, что я сам попался, встав прямо под слизняком. А Вересаева указала, что улитка не попадала в кадр до последней секунды, до самого нападения.
– Роман, переключите на предыдущую камеру. Нет, здесь вообще не видно. Давайте следующую. И минут на пять к началу. Стоп, ещё раз.
– Так чернота одна!
– Не совсем. Можете вывести обе записи на один экран? Спасибо, и вот теперь запустите их синхронно. Видите?
Я слез со стола. Голова больше не кружилась, так что садиться не стал – подошёл поближе к экрану.
– Ну вот же! Вот эта светлая полоса. И вот здесь виден блик вдоль края.
– Ах ты ж! – понял наконец Затяжной, а я всё ждал пояснений.
– Он прополз по самому краю слепой зоны. У нас камеры стоят так, чтобы охватывать как можно больше пространства внизу. Потолок в обзор не везде попадает. Для улитки это всё равно, что парадный вход без охраны.
– Он что, знал, где у нас камеры стоят?
– Возможно, – сказала Вересаева.
– Но не обязательно, – поспешил добавить Затяжной. – Камеры в темноте излучают в инфракрасном. Возможно, слизень способен видеть этот свет. Он попросту избегал его.
– А возможно, что не способен. Это надо уточнить. В противном случае, получается, что уже второй раз за этот месяц инор… путешественники осведомлены о наших защитных системах. Заметьте, Стожар, оба раза в эту историю встреваете вы.
Я решил не реагировать на эту сентенцию, потому что подозревал в ней очередную проверку своего здоровья. Вместо ответа я подошёл поближе к изображению слизня на стене.
– Только хвост в кадре. Как вы его вообще разглядели?
– Просто знала, куда смотреть, – пояснила Вересаева. – Иногда, чтобы увидеть на записи по-настоящему ценную информацию, надо смотреть вовсе не в центр экрана.
Мой переутомленный мозг выделил эту фразу. Эхом она прозвучала под черепушкой ещё раз, а потом снова.
– Ай да Аллардайс! Вот, значит, какой клад ты мне решил показать? – прошептал я.
Потому что понял, в каком месте допустил ошибку: смотрел в корень и не увидел главного.
