Евгений Луковцев
Линии Леи
Брехун
Ребенок лет пяти стоит у дверей вагона, пританцовывает.
(Тонким голоском): Организмик-организмик, потерпи, пожалуйста!
(Ниже, почти басом): Постараюсь, хозяюшка!
(Тонким голоском): Нельзя при людях описаться, ты уж держись!
(Басом): Понимаю, хозяюшка, как можно!
Подслушано в метро.
Проверить догадки удалось только через неделю. Раньше не вышло. Первые три дня мне вообще было запрещено появляться на работе, Вересаева после припадка насильно отправила в отгул и под угрозой увольнения запретила приближаться к метро.
На четвертый день я вышел на линию, но смена выдалась очень уж суматошная, отлучиться нельзя было ни на минуту. И после этого свой пятый "отсыпной" день я и вправду проспал. Ругал, иной раз даже нецензурно, сам себя, но сил подняться с дивана и съездить в отдел мониторинга за целый день не нашёл.
Ну а на шестой день, добравшись всё-таки до нашего заветного подземелья, услышал неутешительные новости. Все видеоматериалы по суициду на Киевской засекречены и переданы на хранение лично замдиректора, без снятия копий.
Передо мной встала дилемма: либо обращаться к Вересаевой и волей-неволей посвящать её в свои планы, либо идти на поклон к другому человеку, единственному, способному мне помочь. Встречи с ним я боялся и избегал, потому что чувствовал себя виноватым. И обязанным многое объяснить. А как это сделать, я не представлял.
Промаявшись сутки в надежде, что решение придет как-нибудь само собой, в конце концов сдался. Вышел на первой попавшейся станции, поднялся на поверхность, отошёл подальше от вестибюля и набрал номер Лёшки Смыслова.
Встречались мы в том же кафе, где не так давно я впервые втянул его в эту историю. Он снова пришёл в форме, снова уставший после смены – всё повторялось, кроме Сфинкса, сидящего по правую руку от меня.
– Дааа, вот так и проверяются друзья! – многозначительно заявил Смыслов, опускаясь на стул.
Мне было стыдно. Больше того, я чувствовал себя почти предателем. Ведь, пока Лёшка ещё лежал в нейрохирургии и заращивал трещину в черепе, я наведывался к нему. Но как только он пошёл на поправку и начал задавать вопросы, я сперва отделался несколькими неубедительными общими фразами, а затем бессовестно исчез с горизонта.
– Понимаешь, я…
– Да я-то понима-аю! – он пафосно тянул слова. – Как припекло, так друг. А как отвечать…
– Лёш! Я, правда, не знал, что тебе сказать!
– Вот когда тебе по голове прилетело, ты нашёл слова. А как мне тем же концом и по тому же месту, тебя оказалось с собаками не сыскать!
– Мне пришлось дать подписку…
– А мне пришлось нарушить устав, когда я тебе помогать взялся!
– Ты мне всю жизнь испортил, подлец! Уеду от тебя к маме! – выдал внезапно Сфинкс высоким писклявым голосом. А когда мы удивлённо заткнулись, продолжил уже своим, нормальным тоном: – Мы сюда пришли по делу или семейные сцены репетировать?
Я хмыкнул, Смыслов пожал плечами и сложил из ладоней знак тайм-аута.
– Кстати, знакомьтесь! – предложил я. – Алексей, мой старый друг. Сфинкс, мой новый коллега.
Интерес во взгляде Смыслова удвоился.
– Лучше имя. Не люблю обращаться к людям кличками.
– Это имя, – заверил Сфинкс. – Просто паспортистка тугоухая попалась, записала в документ, как сама расслышала.
– В смысле? – я удивился, потому что до этого момента считал его имя настоящим.
– Хорош коллега! Даже имени не знает! – подколол Смыслов. – А как она должна была записать?
– Когда я только переехал в Москву, мои документы переводили на русский язык. В метро в то время с кадрами было не очень. Переводчик кое-как справился. При заполнении сказал паспортистке, что моё имя ближе всего к местному слову "Феникс". Но она не расслышала или решила надо мной подшутить.
Он задорно улыбался, словно это событие нисколько его не расстраивало. Алексей не улыбнулся в ответ.
– Вы очень хорошо говорите по-русски, без акцента. Какой ваш родной язык?
– Ой, не берите в голову, я ассимилировался за эти годы! Теперь только по-русски и разговариваю!
– Вы, вероятно, не поняли. Я работаю в полиции на метрополитене. И у нас нет паспортной службы. Мы не оформляем людям документы. Кто вы такой?
– Да вы не горячитесь! Конечно, полиция людям ничего не оформляет. У метрополитена для этого есть своя служба. И кстати, с людьми она тоже не работает.
Сфинкс оценил недоверчиво подпрыгнувшую бровь собеседника и всего на миг сдвинул капюшон, оголив гладкий оливковый череп. Затем одарил нас улыбкой в сотню белых клинков. Я, привычный, и то отшатнулся.
– Простите, что так резко, просто надеюсь, теперь наш разговор пойдет более конструктивно. – Сфинкс явно был доволен произведенным впечатлением – Мы с вами одно дело делаем, и хорошо бы делать его без обид и взаимных подозрений.
– То есть, вы…
– Так же, как и вы. И как Евгений, вот, тоже. Служим в системе безопасности метрополитена. Только вы по своей части, а мы – несколько по иной. Расспрашивать о деталях не нужно, это для вас небезопасно, да и у нас могут быть неприятности.
Воспользовавшись паузой, я скорее раскрыл ноутбук.
– Лёш, ты же принёс, о чём я тебя просил?
Смыслов оглядел нас с выражением, как мне показалось, некоторой обиды на лице. Потом вынул из кармана флешку и подсел поближе к экрану. Но так, чтобы оставить меня в середине, между собой и Сфинксом.
Следующие полтора часа мы настырно смотрели и пересматривали записи с десятков видеокамер. Пока суть да дело, я пытался объяснить, что рассчитываю найти.
– Жаба всегда старается сохранить своего раба, а понятие суицида для неё так же чуждо, как и для человека, правильно?
Сфинкс кивнул, а Смыслов вперился в меня грустным взглядом. Пришлось потратить пару минут на рассказ о реальных обстоятельствах инцидента с гипножабой. Убедившись, что он, хотя и не верит до конца, но как минимум понимает ситуацию, я продолжил.
– Подтолкнуть жабу к самоубийству могло только воздействие извне. И это был не вожак стаи, его мы на тот момент уже изолировали. Кто-то или что-то пугало жабу настолько, что она предпочла смерть аресту. Я думаю, это нечто находилось в непосредственной близости от места происшествия.
– Почему? – спросил Смыслов.
– Потому же, почему ты получил от невидимок по голове. Скажи, попёрся бы ты в ту подворотню один? Ну, если бы я не влез первым?
– Ищи дурака!
– Вот именно, я ж тебя знаю. Ты из части в самоволку один не ходил, только с нами за компанию. Тут, если без острой нужды, ты вызвал бы группу и вошёл вместе с ней. Это я сумел завести так, что ты…
– Чуть не стал дохлой жабой.
– Лёш, прости, я правда сожалею!
– Проехали. Дальше рассказывай.
– А дальше нечего рассказывать. Искать надо. Понять, кто стоит за этим двойным суицидом. И отследить.
– Так запись же изъята, – напомнил Сфинкс.
– Нам ничем не поможет запись, на ней видны только мы с тобой. Я попросил Лёшу собрать все остальные сохранившиеся записи того дня. Со всей станции. Надо только внимательно поискать.
И мы стали искать. Сначала просмотрели записи, на которые хоть краем попадал злополучный мост над платформой. Затем обе платформы с других ракурсов. Затем середину зала. Ноги, головы, спины, сумки и мешки – внимание быстро притуплялось, и мы поочередно менялись местами у экрана. Заказывали ещё кофе, потом даже полноценно поели и продолжили. Несколько отложенных файлов, которые по той или иной причине показались интересными, прогнали ещё по кругу. Под конец у нас осталось всего семь или восемь записей, но совсем уже неуместных, из вестибюлей и дальних переходов между кольцевой и радиальными.
– Ну и чёрт с ним, – сказал я. – Признаю себя ослом, а гипотезу надуманной. Сворачи…
– Ах ты, сволота! – зло прошипел Лёшка.
Я вздрогнул. Но фраза была адресована не мне. Он смотрел на экран.
– Жень, погляди-ка! Тебе вот этот персонаж никого не напоминает?
Смыслов поставил картинку на паузу и отмотал на несколько секунд назад. Камера широким углом фиксировала большой участок входного павильона и, самым углом, кусочек эскалатора. Там, на верхней ступеньке, стояла размытая, плохо различимая фигура. Знакомая? Да я не смог бы сказать, мужская это фигура или женская, если бы в последний момент человек не повёл головой, озираясь. Характерный пучок волос, завязанный у затылка на манер лошадиного хвоста, я узнал бы из тысячи причёсок.
– Буньип?
– Ну а кто? Он же мне в больнице во снах являлся, пока обезболивающие не отменили.
– Почему мы его на других записях не увидели?
– Мне тоже интересно, – отозвался Смыслов и подкрутил запись ещё немного к началу. – Ну вот, теперь понятно. Он вышел из-за этой колонны. А за неё, вот смотрите, не заходил.
– Зашёл на станцию обесцвеченным, – согласился Сфинкс и, протянув руку, запустил другое видео. – Ну вот, и на спуске с эскалатора его тоже не видно.
– Зачем тогда он проявился на этом отрезке? – спросил Лёшка.
– Потому что им тяжело долго сохранять невидимость, физически тяжело. Мне кажется, он сперва осмотрел зал, прикинул расположение камер и прошёл по самому безопасному маршруту. Прямо как один мой недавний знакомый, очень скользкий тип. Нет-нет, Лёш, не отвлекайся, я тебе про него позже расскажу. Лучше скажи, можно ли по станции передвигаться так, чтобы не засветиться на камерах?
Он помотал головой.
– Совсем не засветиться нельзя, если ты не невидимка. Но есть маршруты, чтобы задеть самый минимум, если прикрываться другими пассажирами и отворачивать голову в нужный момент.
– Тогда нам придётся начать всё заново. Выяснить, что он делал на станции в момент убийства. Теперь не сомневаюсь, что это было именно убийство. Если раньше у меня была только догадка, то теперь у нас есть и цель, и отправная точка.
– И особые приметы, – оскалился Сфинкс. – Патлатая башка и желтые мокасины.
– Вот и хорошо. Давайте-ка, друзья, я закажу ещё три стакана, и мы отыщем наконец этого ублюдка!
* * *
Съездить на Киевскую и, как выразился Смыслов, "прояснить ту чёртову дверь" решили на следующий же день. Мы со Сфинксом могли бы и сами заехать во время дежурства, линия-то наша, но категорическим условием Лёшки стало его личное участие. Потому что, по данным из его служебных документов, никакой двери в этом месте быть не могло. На официальных схемах метрополитена в этом месте значился тупик, образовавшийся много лет назад из-за особенностей проектирования.
– Ну нет, нет там ничего. Я проверил, за этой решеткой короткий коридорчик и вход в вентиляционную шахту, всё! На старых станциях много таких дверей. Аналогичная, например, есть по левую сторону при выходе с Арбатской, там эта дверь вообще на платформе находится.
– Ты хочешь сказать, что Буньип спустился на станцию, дождался смерти гипножабы и вылез наружу через вентиляцию? Какой в этом смысл?
– Не знаю. Я хочу сказать только, что у нас есть карты…
– Карты у них! Ты бы ещё про карты Генштаба рассказал, на которых Америки нет, – захихикал Сфинкс. – Для того и рисовали, чтобы лишний раз никто нос не совал. Никакой там не тупик, а технический переход к Филёвской линии. Плюс несколько помещений для инженерной службы. Я имею в виду нашу службу, а не метро. И ещё старые аккумуляторные, куда силу Леи откачивали.
– Что откачивали? – наморщил лоб Смыслов.
– Я тебе потом объясню, – опять пообещал я. – Что сейчас в этих помещениях, почему там решетка в полстены?
– В прошлом веке ещё, в начале семидесятых, когда проделали в этом месте выход на поверхность, переход стал больше не нужен. Его и перекрыли, чтоб никто не шастал. А в помещениях сделали какие-то хранилища для хлама, который выбросить нельзя, а сложить некуда. Я не интересовался, закрыто и закрыто. Нелегалы оттуда не лезут, ну и ладушки.
– Зато теперь нелегалы туда лезут, – невесело сказал Смыслов. – И никто не знает, зачем.
– Так, вот только давай без паники? – я уловил направление его мыслей. – Не надо поднимать спецназ и взрывотехников, перепугаем пол-Москвы!
– Спецназ не в моих полномочиях. Если я обращусь к тому, кто ими командует, вот тогда точно будет паника.
– Не надо! – предупредил Сфинкс. – В наше хозяйство им сунуться всё равно не дадут, зато мы разворошим всю дирекцию и в итоге точно по шапке получим.
– Да и зачем, столько времени прошло! Хвоста мы там уже точно не застанем. Если и прояснять, то можно же сделать это по-тихому?
– Да, есть у меня одна идейка, – согласился Смыслов.
На следующее утро он явился на станцию в сопровождении двух полицейских. Юноша в темно-синей форме с погонами старшины держал за ошейник немецкую овчарку с грустными глазами. В метре от неё безостановочно скакал спаниель цвета кофе с молоком. Его время от времени одёргивала за поводок крупная плечистая женщина в форме с капитанскими звёздами, но совершенно иного фасона. На мой взгляд, зелёный полевой комбинезон сидел слишком тесно на этой просторной груди.
– Знакомьтесь, – предложил Смыслов. – Это Николай, это Мария. Она не из нашего ведомства, но согласилась помочь по старой дружбе.
Мы пожали друг другу руки, представившись. Потом Сфинкс сделал попытку потрепать спаниеля по загривку. Собака моментально потеряла всякую игривость и прижалась к ноге хозяйки. Овчарка, словно желая поддержать сородича, показала кончики клыков и еле слышно предупредительно заворчала.
– Что это они? – притворно удивился Сфинкс, втайне довольный произведенным эффектом.
– Фу, Барс! – приказал старшина. – У вас при себе оружия грязного нет? Порох, патроны?
– Полегче, Коля, он вроде как на нашей стороне, – напомнил Смыслов.
– Я не об этом. Животное будет отвлекаться.
Сфинкс заверил, что не держит при себе даже спичек, но ради пользы дела отодвинулся на пару шагов в сторону. Пока мы плотной и молчаливой, привлекающей взгляды группой двигались в дальний конец станции, я решил разрядить обстановку.
– У меня тоже собака есть. Даже целых три. Только не породистые, а обычные. Вот такенные кабаны, у мамы на даче живут.
– Да? – проявила интерес капитан Мария – А как их зовут?
– По-разному. Чаще всего "Заткнись, скотина, три часа ночи", "Иди жрать, мясорубка бездонная" и "Ну какая тварь опять в огороде рассаду вырыла, поубиваю щас!"
Засмеялись все, кроме Сфинкса. Он не любил, когда шутил кто-нибудь, кроме него самого.
У той самой двери, а вернее, у огромной арки под потолок, перекрытой решетчатой воротиной, нас ждало разочарование. Собаки одна за другой обнюхали пол и стены, насколько пролезал через прутья нос, и без всякого интереса отвернулись. Мне показалось, что спаниель, хоть и получил в итоге от хозяйки вкусняшку, но выглядел немного обманутым в ожиданиях. А Барс будто бы даже плечами пожал, сожалея о потерянном зря времени.
– Не знаю, на что вы рассчитывали столько времени спустя, – честно признал старшина. – Тут поток людей такой, всё выветрилось давно.
– Мы думали, там в глубине могли остаться следы…
– Да вы что? В какой глубине? Там год ничья нога не ступала!
Николай посветил сквозь решетку фонариком, демонстрируя нам очевидное. Слой пыли и сажи в полпальца толщиной.
– Не может быть, – возразил Смыслов. – Эта дверь открывалась, у меня видео есть. Я вас по этой причине и позвал.
– Не буду спорить, товарищ майор, дверь-то, возможно, открывалась. На петлях свежие потёки масла. Если замок разобрать, там, возможно, свежие царапины найдутся. Но внутрь никто не входил. Если только это не человек-паук, сумевший уползти по потолку.
Мы со Сфинксом последовательно оглядели всё, на что он указал. Хваткий малый, подумалось мне.
– А если он, к примеру, прыгнул сразу от двери подальше, вглубь?
– Это какой же силы должен быть прыжок? – возразил старшина. – Там ступеньки вверх, так прыгнуть даже Исинбаева с Ласицкене вместе взятые не смогут.
– А если с разбега? – настаивал Смыслов.
– На видео нет разбега, он просто шагнул внутрь, – напомнил я.
– Ну да, и кто тогда за ним бы дверь закрыл? – согласился Алексей. – Второго номера на записи тоже нет.
Капитан Мария, погладив заскучавшего спаниеля, вмешалась.
– Послушайте, тут всё очевидно. Ни химии, ни следов взрывчатки собаки не чувствуют. Строить версии можно сколько угодно, но проверить дальше мы можем, только если вы откроете решетку.
– Нет! – отказался Сфинкс. – Мы и так к этому месту внимания привлекли гораздо больше, чем надо. Николай прав, видно же, что нога на этот пол давно не ступала.
– Но как же… – начал было Смыслов.
– Я тебе позже объясню. Отпускай ребят и пошли на синюю ветку. Надо кое-куда съездить.
Попрощавшись с кинологами, мы по другому переходу отправились в зал радиальной линии. По дороге я начал мучать Сфинкса вопросами.
– Метро – очень сложное сооружение, – вещал тот. – И глазу пассажиров в нем видна только малая часть.
– Ты нам-то об этом не рассказывай, чай в курсе.
– В курсе вы, как же. Даже инженеры метрополитена не в курсе, насколько это сложная система. Десятую часть если знают, уже хорошо. А в большинстве помещений никогда не бывали. Я про те, где располагается наше оборудование.
Он иногда замолкал, делая большие паузы, когда гул электромоторов и стук колёс перекрывал его голос.
– Так вот, есть здесь такие уровни, вход в которые располагается очень не близко. Это значит – совершенно в ином месте. А кроме того, есть ещё такие комнаты, в которые даже не обязательно входить. Главное, открыть нужную дверь.
– Как это? – не понял Алексей. Я уже начал догадываться, но пока помалкивал.
– Скоро увидишь. Суть не в этом. Как на большинстве станций есть два вестибюля, так и в почти каждое подземное помещение можно попасть двумя путями. Минимум. Это техника безопасности на случай пожара или обрушения – любой аварии.
"Площадь Революции", – проговорил тем временем репродуктор.
– Выходим! – скомандовал Сфинкс и шагнул на перрон.
Приветственно помахав статуям-таможенникам, он большими скачками спустился по лестнице в центре зала. Этот путь вёл в переход к соседней станции, к Театральной. Мы с Лёшкой, чуть отстав, двинулись следом.
– Я вас обоих прошу, – продолжал Сфинкс на ходу. – Что бы сейчас ни случилось, стойте спокойно и не дёргайтесь. Вам ничто не угрожает, кругом наши сотрудники.
– Я видел тебя без капюшона, чем ты надеешься меня удивить? – пробурчал Лёшка.
Сфинкс бросил на него короткий многозначительный взгляд, скептически хмыкнул, но промолчал.
– Куда мы всё-таки идём? – спросил я.
– Вот сюда!
Он указывал под потолок, на тёмный захламленный мостик, нависающий поперёк путей. На Театральной таких несколько. Справа от входа, через который мы попали на перрон, перекинуто сразу три таких мостика. Они ведут к переходу между станциями, так что в любое время там непрерывно снуют люди. По двум из них. На третий, давно закрытый для движения, большинство по привычке не обращает внимания. Я бы не удивился, узнав, что половина пассажиров просто не замечает этот мост, понятия не имеет о его существовании.
Сфинкс повел нас дальше, к середине станции, куда от действующих мостиков спускались широкие ступени.
– Когда-то здесь было три лестницы. Но потом понадобился новый выход из мастерских ремонтной службы. Не угадали архитекторы. Возможность прорубиться нашли только здесь, но одну лестницу пришлось демонтировать. Со спуском во мрак стало удобнее, спору нет, только мост теперь выглядит как грязная подсобка.
– Так же, как и зарешёченная дверь на Театральной? – понял я.
– Смекаешь! – оскалился Сфинкс и повел нас по соседней лестнице наверх, в короткий коридорчик, где дорожки от всех мостов смыкались, становясь одним большим пешеходным коридором и уводя в сторону станции Охотный ряд.
– А зачем нам ремслужба? – спросил по дороге Смыслов.
– Только ремонтники в курсе во всех деталях, как устроена система секретных переходов. Узнать, куда скрылся наш невидимка Буньип, и как нам самим попасть туда же, можно только у бригадира ремонтников Брехуна.
Сфинкс прошел в самый край коридорчика, развернулся и встал у железной страшненькой серой дверцы. Это был, как сказали бы историки, "новодел" – стена и дверь никак не вписывались в интерьер. Их явно поставили не очень давно, не заботясь особо об эстетике, а только чтобы перекрыть дорогу на мост-тупик.
Сфинкс достал из кармана связку ключей. С грохотом провернул один из них в замке. Распахнув, приглашающе указал рукой в темноту. В довольно чистую темноту, совсем не такую, какой она выглядела снизу.
– Ты уверен? Там же стена впереди? – сказал я, заглядывая в узкий дверной проём.
– Нам как раз туда.
– Прямо в стену, что ли?
– Да. Если как следует разбежишься, увидишь платформу девять и три четверти.
Сфинкс говорил своим обычным серьёзным тоном, Так что мне пришлось повернуть голову и убедиться, что он лыбится во все клыки.
– Увижу, но ненадолго, так?
– Ага, всего на секундочку. Пока звёзды в глазах не погаснут! – довольно подтвердил Сфинкс.
Я вздохнул и нырнул в проём. Лязг металла позади дал знать, что остальные прошли за мной и заперли дверь.
Мы тихонько, стараясь не привлекать к себе внимания с платформы, перешли мост и остановились. Ниша, которая от дверей казалась совсем узкой, с каждым шагом делалась всё глубже, пока мы наконец не увидели длинную мраморную лестницу вниз. И ступеней у неё было, на глазок, вдвое больше, чем мы преодолели, поднимаясь.
Свет люстр со станции в нишу почти не доставал, а к середине марша тьма совсем сгущалась. И ещё более мрачным это место казалась от того, что дополнительное освещение внизу, в коридоре, начинавшемся сразу за лестницей, было не белым и не желтым, как на станции. По камню разливался мрачный багровый свет.
– Стоп-стоп-стоп, этого же не может быть? – остановился Смыслов. – Мы там только что проходили, там платформа. Ты рассказывал, что лестницу здесь демонтировали.
– Не здесь, – поправил Сфинкс. – Там её демонтировали. С той стороны, снаружи, лестницы нет.
– Вот я и говорю! Как же она тогда здесь есть? Этот спуск должен вести обратно на платформу!
– Не ори. Не дай бог услышит кто.
– Да и ладно, мало ли, персонал ругается.
– Я персонал и имею в виду. Тут служебные помещения. Мы со Стожаром не можем сюда заходить без уведомления станционной службы, линия не наша. А тебя здесь не должно быть вообще никак.
– Ты давай, зубы мне не заговаривай! Куда ведёт эта лестница?
– В ремслужбу, к техникам, я же говорил.
– Ремслужба базируется в депо…
– Это обычная ремслужба. Которая чинит вагоны и стрелки, меняет лампочки и рельсы простукивает. А мы идём в ту ремслужбу, которая излучение замеряет, стыки миров штукатурит и общежития инородцев обслуживает.
Отодвинув Смыслова, чтобы прекратить спор, он первым шагнул на лестницу и решительно направился вниз. Нам оставалось только следовать за ним, подавляя накатывающие волны беспокойства.
Волнение усилилось, когда мы вышли в длинный неширокий коридор со сводчатым потолком и поняли, что всё освещение внизу смонтировано в этом неприятном тоне. Казалось бы, ну что такого, всего лишь красные плафоны на лампочках? Ан нет, мы непроизвольно притихли, старались даже ступать тише и осторожнее, чтобы звук шагов не улетал далеко вперёд, множа эхо в этом гулком помещении.
Над головой простучал колесами поезд. Слишком тихо, будто коридор пересекал пути не в паре метров ниже, а в десяти или больше. Хотя… Если лестница не выводила на платформу, нарушая законы земного пространства, почему коридор должен их соблюдать? Может, мы вообще уже в километре под землёй?
Тем не менее, вибрация от поезда сюда докатывалась. Красные плафоны закачались на проводах, багровый свет наполнился мрачными тенями. Блин, да у меня пальцы холодеют, и сквозняк – не главная причина!
– Сфинкс, почему здесь такой странный свет?
– Ремслужбе так удобнее, – ответил напарник, не оборачиваясь. – Они привыкли годами работать в темноте, им теперь обычное освещение даже неприятно. Так-то они вообще хотели бы обойтись без света, но Вересаева убедила директора, что нельзя разрешать.
– Почему нет? – спросил Смыслов, словно желание работать в темноте не вызывало у него недоумения.
– Ремонтники у нас народ диковатый. С дисциплиной не дружат, неуставные отношения в порядке вещей. За ними надо следить постоянно. Тут камеры кое-где натыканы, им хоть немного света, но требуется. Новые, с ночным видением, вроде бы пробовали ставить, но они тоже чёткой картинки не дают, на записи одного сотрудника от другого не отличить. Так что думали-думали, в итоге решили: чем менять оборудование, проще не выключать лампы. Тем более, что люди сюда тоже ходят, им без освещения никак. А ремслужба в красном свете тоже неплохо видит. Пошли, в общем, на компромисс.
– В каком это смысле, "люди тоже"? Ремонтники не люди что ли?
– Разумеется! – Сфинкс остановился у ещё одной железной серой двери и трижды ударил ее ногой. – Человек не переносит света Леи, а ремонтникам приходится облучаться постоянно. Чтобы поддерживать метро в рабочем состоянии, требуются те, кто всю жизнь проводит под землёй и способен в случае аварии быстро добраться в самый труднодоступный участок. Будь они людьми, офис Брехуна располагался бы на проспекте Мира, где и все наши административные службы.
За железной дверью звякнуло. Не как ключ в замке, а коротко и звучно, как гремит сдвигаемый в сторону засов. Мы с Лёшкой сделали по шагу назад. Я увидел, как Сфинкс ухмыляется, и сказал:
– Может, ты сам туда сходишь? Мы бы здесь подождали. Мне не внушает оптимизма встреча с зампотехом, отзывающимся на кличку Брехун, который живёт под землёй и видит в темноте. Особенно, если он даже не человек.
– Это не прозвище, это имя! И вы давайте, поспокойнее там. Как договаривались, без паники и резких движений. Брехун – не страшный, он всего лишь…
– Крыса! – заорал я, отпрыгивая в сторону от двери.
– Да чего ж так орать? Что "крыса"?
– Да вон, вон крыса! – показал ему Смыслов, вжимаясь спиной в стену рядом со мной.
Там, в багровой тьме за дверью, было сразу две крысы. Одна поменьше, размером с пуделя, разглядывала нас снизу. Вторая же, габаритами ближе к ротвейлеру, стояла на задних лапах. Красные шарики её глаз, казалось, пришпиливали нас к стене.
Наш с Лёшкой животный страх стал общим, коллективным. Достаточно было бы любого движения или звука, даже простого ветерка, чтобы мы оба наперегонки рванули обратно к выходу. И только довольная улыбка Сфинкса говорила, что всё идёт по его плану.
Большая крыса пошевелилась, на пару сантиметров выдвинула морду в коридор. Чёрный кончик носа, поросший короткой рыжей шерстью, заходил вверх-вниз, принюхиваясь.
– Сфииинкс? – раздался из глубины комнаты высокий писклявый голос, но не детский, а с лёгкой хрипотцой, словно у переболевшего ангиной старика. – Это ты? Ты что, опять, подлец, пугаешь мною новичков?
Маленькая (в сравнении с собратом) крыса исчезла где-то в темноте. Большая, толкнув дверь, тоже отошла с прохода. Но встала неподалёку, всё так же на задних лапах. Сфинкс потянул за ручку и распахнул дверь окончательно, благодаря чему я смог разглядеть на поясе крысы пояс с инструментами, а в левой передней лапе – разводной ключ.
– Да ну нафиг!
– Ничего не нафиг, – ответил Сфинкс, подталкивая меня ко входу. – Никто не знает метрополитен лучше этих ребят. И в технике они разбираются будь здоров! Отлепляйте уже свои задницы от стены, пока не присохли. Пошли, не будем заставлять замдиректора ждать.
Мы кое-как пересилили себя и двинули ватные ноги к ненавистному тёмно-красному проёму. Но Сфинкс изменил бы себе, не добавив в последний момент:
– Под ноги поглядывайте. Кто их знает, мутантов, что им в голову взбредёт? Брехун с виду-то добрый, но он есть что есть.
– А что он есть? – нехотя поинтересовался я.
– Он обычная старая мутировавшая крыса. К тому же – больная на всю голову.
* * *
Был ли Брехун страшен? Ну нет, что вы. Он был просто обалденно страшен! Настолько, что подкроватные монстры из детских кошмаров могли бы стать мне на тот момент лучшими приятелям. Я с радостью готов был встречаться с ними каждую ночь и угощать пивом, только бы сейчас они заслонили собой эту тварь.
Представьте себе место размером… Ну не знаю, с баскетбольную площадку. Хотя нет, площадка – это нечто открытое, светлое и вызывающее мысли о красивом спорте. Лучше представьте себе цех заброшенного завода или подвал какой-нибудь большой котельной, переделанный под съёмки фильма ужасов про логово маньяка. Нет, нет, лучше представьте, что вы и есть в логове маньяка, мрачном и мерзком, где в каждом углу мелькают подозрительные тени, пол покрыт липкими вонючими пятнами, стены увешаны сотнями инструментов, от одного взгляда на которые бросает в дрожь.
Короче говоря, мы оказались посреди совершенно жуткой, не знакомой мне станции метро. То ли недостроенной, то ли выведенной из эксплуатации и заброшенной. Но не необитаемой, отнюдь. Стены и потолки были сплошь изрыты норами, превращающими это (и без того неприятное) помещение в гигантскую колонию.
Повсюду, куда бы ни упал взгляд, сновали крысы. Серые пасюки, черные азиатки, белые альбиносы, мускулистые молодые красавцы с тёмно-коричневыми боками и зеленоватым металлическим блеском в холке, и даже седые колченогие особи неустановимой породы с поломанными хвостами и проплешинами на пепельном брюхе. Красный свет скрадывал цвета и детали, но кое-где по углам плафоны были разбиты, так что всё разнообразие удавалось оценить.
Здесь были крысы маленькие, в смысле обычные, и большие, размером с кошку. И очень большие, величиной с приличных размеров собаку. И совсем огромные, напоминающие габаритами лесного кабана. Такой вот экземпляр восседал в центре зала, и при виде него я едва не ломанулся обратно к дверям.
Представьте в центре заброшенной грязной платформы постамент метровой высоты, сложенный из обрезков рельса. А на нём – трон, который искусные мастера сварили из множества рожковых и газовых ключей. Подлокотники выполнены из переплетённых болторезов, снизу к трону приставлена лестница в шесть ступеней, вырезанных из половинок кислородных баллонов. Конструкция смутно мне что-то напоминала, особенно та её часть, где тщательно подобранные по размеру ключи веером расходились в стороны, образуя широкую спинку.
Только теперь, разглядев как следует центральный предмет интерьера, я стал замечать и другие детали. Например, что всё помещение по периметру заставлено стеллажами и шкафами, между которыми втиснуты верстаки, столярные станки и распаячные стенды. Часть крыс даже не повернулась в нашу сторону, продолжая ковыряться с этим оборудованием. Другие замедляли свой бег, поводили усами вверх-вниз, фыркали и деловито семенили дальше. Некоторые ловко перемещались на двух конечностях, используя переднюю пару для переноса деталей и почесывания пуза под монтажным поясом с инструментами. Да, даже самые маленькие особи здесь были экипированы как заправские мастера-монтажники.
