Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Оазис
Ещё до обеда мы освобождаемся и торопимся в наш домик. По очереди идём в душ, смываем с себя запах чужого нечистого жилища. Готовим обед, доставая из холодильника продукты, за которые больше не чувствуем себя обязанными, потому что заработали их.
А потом наступает самое главное.
Если сравнить школьные занятия в приюте с тем, как подают знания в Оазисе, то это небо и земля. Здесь нет никаких планшетов и тетрадей, нет парт, за которыми нужно высидеть положенное время, нет оценок и домашних заданий. Всё куда интереснее и результативнее.
К часу мы идём в библиотеку. Она тоже не похожа на приютскую. Большую часть дня там никого нет, тишина лежит на высоких книжных стеллажах, на журнальных столиках и кожаных креслах. Но, когда в Оазисе появляются новенькие, такие, как мы, которых нужно чему-то учить, библиотека превращается в классную комнату. И приходят преподаватели.
Нина. Местная старожила, в совершенстве владеющая английским и передающая эти знания новеньким. Английский знать обязательно, в Оазисе часто бывают иностранные гости, чудным образом просачивающиеся сквозь железный занавес. Впрочем, я тут уже ничему не удивляюсь.
Зоя. Очень красивая даже по здешним меркам, одна из немногих, кто прибыл на остров добровольно и с чётко поставленной целью. Зоя – визажист и стилист, профессия абсолютно бесполезная за пределами Оазиса, там, где косметика и вызывающая одежда под запретом. Но очень нужная здесь. Настолько нужная, что частично владеть ею должна каждая местная девушка. Зоя учит нас не только накладывать макияж, но и ухаживать за кожей, делать причёски, правильно подбирать наряды, делать маникюр и педикюр, удалять с тела лишнюю растительность, ходить на каблуках, правильно пользоваться столовыми приборами.
Валентина Карловна. Пожилая женщина, невесть какими путями тут оказавшаяся. Психолог. Она рассказывает о хитростях общения с мужчинами, способах правильно подать себя, умению обходить конфликтные ситуации, выслушивать чужие проблемы, затейливо льстить и надёжно скрывать плохое настроение.
Все три женщины разговаривают с нами не только на темы своих предметов. От них мы узнаём о многом: политической ситуации в мире, истинном положении вещей на Руси, о том, как власть держащие (которые тоже здесь бывают) виртуозно обходят ими же созданные законы.
Узнавать новое интересно, обучение подаётся легко, и мы с радостью спешим на встречу со своими преподавательницами. А ещё очень много читаем. Нина, Зоя, и Валентина Карловна сами выбирают для нас из всех книг, которых в библиотеке не счесть, те, которые, по их мнению, помогут нам расширить и углубить знания, полученные на занятиях. И их выбор ещё ни разу меня не разочаровал.
Я больше не посещаю доктора Ватсона. Последние швы сняты, в перевязках необходимости больше нет, состояние моё нормализовалось. Но я стараюсь не смотреться в зеркало, потому что ношу открытую одежду, а в ней слишком хорошо видно, каким теперь стало моё тело. Грубые бордовые рубцы на лице, шее, обеих руках, на правом бедре, на голени и лодыжке левой ноги, на спине, на боку… Грудь и живот я уберегла, инстинктивно сворачиваясь клубком во время собачьей атаки. Также мне повезло не быть схваченной за горло – кто-то из страшных псов лишь слегка пробороздил клыками кожу под моим правым ухом. Доктор говорит, что я счастливица. Я не осталась ни хромой, ни кривой, мои внутренние органы не задеты, ни одна из ран не загноилась, и вообще, заживление идёт на удивление хорошо, учитывая состояние физического и нервного истощения, в котором я попала сюда. Я верю ему, смиряюсь со своим неприглядным видом и лелею надежду на то, что на меня – такую, никто не позарится, что благодаря уродливым шрамам мне не придётся работать по контракту. И невольно испытываю вину перед Яринкой, которой этого точно не избежать.
Подруга расцветает на глазах. Её волосы отрастают и вьются, тело теряет детскую угловатость, грудь уже отчётливо проступает сквозь яркие маечки. А ещё она учится танцевать. Каждый день, после того как мы заканчиваем занятия в библиотеке, Яринка уходит в одно из самых красивых (не считая, конечно, Айсберга) зданий на острове. Туда, где по ночам в сиянии огней гремит ритмичная музыка. В большой зал с зеркальными стенами и металлическим шестом посередине, в котором я была всего однажды. Тогда Зоя привела нас туда в первый раз, а сухопарая, жилистая женщина, шагнувшая навстречу, окинула меня с ног до головы придирчивым взглядом и покачала головой. Зоя поспешила сказать, что я смогу заниматься, когда окончательно выздоровею и окрепну, но я ей не поверила. И ушла. А Яринка осталась.
Теперь то время, которое моя подруга проводит в зеркальном зале и учится изящно двигаться под музыку вокруг блестящего шеста, я провожу в одиночестве, на пляже. Мне уже можно купаться, что я и делаю каждый день. Море – моя самая большая радость здесь после возможности читать любые книги и задавать любые вопросы. Только погружаясь в море, через его солёные воды, протянувшиеся во все стороны, куда хватает взгляда, я ощущаю связь с остальным миром. Я растворяюсь в этих водах, закрываю глаза и сама становлюсь морем, омывающим берега чужих стран, перетекающим в океан, охватывающим земной шар голубым покровом. И всё делается одинаково близким, стираются воздвигнутые людьми границы, исчезают запреты. Море – это свобода, и в нём я тоже становлюсь свободной.
Жаль, свобода эта – временная: рано или поздно приходится возвращаться на берег, одеваться и идти домой. Домой. Я действительно называю так наш пряничный домик, где всегда вкусно пахнет и где можно говорить на любые темы без страха быть наказанной или осмеянной. Там я почти счастлива, если только не думаю о том, что моя жизнь могла сложиться иначе. А думаю я об этом чаще, чем мне хотелось бы. Думаю о Дэне, о перекрёстке дорог посреди леса, о машине с поднятыми «дворниками», которая уезжает в рассветный туман, о людях, живущих так же, как жили мои родители, и связь с которыми теперь утеряна навсегда.
Но я никогда не подаю вида, что мне грустно. Я взяла на вооружение фразу, оброненную Яринкой в тот день, когда мы подписали контракт с Ирэн: «Если не можешь изменить ситуацию, измени своё отношение к ней». И кажется, у меня получается.
А время идёт. Я привыкаю каждое утро, поднимаясь с постели, видеть за окном синюю воду и жёлтый песок, для меня это больше не удивительно. Как не удивительны теперь пальмы и разгуливающие у их подножия павлины, и полуголые пошатывающиеся люди, праздно гуляющие по узким дорожкам. Я привыкаю к тому, что больше не надо заплетать волосы в косу, стесняться голых рук и ног, молиться перед едой, ходить в церковь. Я привыкаю к грубым выражениям и жаргонным словечкам, которыми сорят наши соседки, и сама начинаю говорить так же.
Я привыкаю к новым людям и местам, а воспоминания о былом постепенно отдаляются, подёргиваются туманной пеленой, предвестницей забвения. Лица и голоса из прошлого оживают лишь во сне, когда я снова вижу наш дортуар, школьные коридоры, дорожки из гравия между подстриженных газонов, высокий сосновый лес за бетонным забором… Но такие сны приходят ко мне всё реже и реже, ведь время идёт.
Время идёт, и это лето, самое жаркое в моей жизни, остаётся позади. Вместе с наступлением осени мы получаем «повышение». Теперь в наши обязанности входит не убирать номера после гостей, а мыть посуду в одном из пляжных кафе, помогать здешним поварам. Мы чистим овощи, выносим мусор, вытираем столы, нарезаем фрукты. Мы смотрим на обедающих гостей через маленькое окно раздачи и хихикаем над тем, какие у них безвкусные наряды (Зоя научила нас в этом разбираться) и как нелепо они орудуют столовыми приборами (мы уже умеем делать это лучше).
Гостей не стало меньше с наступлением осени, большую их часть по-прежнему составляют мужчины, но есть и женщины. В основном это пожилые матроны, богатые вдовы, улучившие время, свободное от детей и внуков, и потратившие его на отдых. Для нас не секрет, что в Оазисе работают не только девушки, есть и несколько красивых юношей, как раз для таких дам. И это уже не смущает. Как не смущает и то, что услугами юношей при желании могут воспользоваться даже мужчины. Ни Нина, ни Зоя, ни Валентина Карловна не говорят о нашей будущей работе, когда учат чему-то новому, но их ненароком оброненные фразы и многозначительные улыбки никогда не дают забыть, для чего именно нам нужны все эти знания и навыки. И это тоже уже не смущает.
Не то что бы мы окончательно смирились с судьбой, но больше не видим смысла лгать самим себе и надеяться на какую-нибудь счастливую случайность, которая вдруг подарит нам свободу от подписанного контракта. Ведь время идёт.
Время идёт, и однажды утром Яринка, вместо того чтобы отправиться со мной на работу, остаётся в постели, прижимая грелку к низу живота, а в ответ на мой встревоженный взгляд, отвечает, вымученно улыбаясь: «Как говорила Агафья – критические дни». И я отправляюсь в кафе одна, повторяя про себя непонятно к кому обращённую просьбу: пожалуйста, пусть у меня этого не будет как можно дольше!
Медленно, но верно осень вступает в свои права, бархатный сезон остаётся позади, и море из синего всё чаще становится свинцово-серым, отражая нависшее над ним пасмурное небо. Дуют западные ветра, и волны каждый день накатывают на опустевшие берега острова, ревут у камней Русалкиной ямы. Часто идут дожди, их капли барабанят по забытым шезлонгам, по тёмному от влаги песку. Перед сном я долго вслушиваюсь в рокот прибоя, который, перемешавшись с шумом дождя, звучит уже не успокаивающе, а тревожно.
Уютные улочки Оазиса теперь безлюдны, павлинов переселили в зимний павильон, разноцветные зонтики сложили и убрали, плетёные скамейки и беседки пустуют. Но это обманчивая тишина. Гостей не стало меньше, просто с пляжей они переместились в клубы и рестораны, они купаются в закрытом бассейне, запираются в своих номерах с нашими девушками, греются в банях и саунах, нежатся в массажных кабинетах. И я этому рада, потому что теперь можно гулять по вечерам, не сталкиваясь с компаниями подвыпивших мужчин, можно слушать голос моря, не перебиваемый развязными голосами, можно до полуночи лежать на пустом пляже, глядя на звёзды. Звёзды здесь такие же, какими я их увидела в полях, возле оставшегося для меня безымянным посёлка, куда нас завёз злополучный товарный поезд. Огромные, яркие, пушистые от лучей – смотреть на них можно бесконечно. Алла сказала, что когда я отработаю долг и обзаведусь свободными средствами, то смогу заказать с материка телескоп. Мне нравится думать о телескопе, но не о предстоящих годах, отделяющих меня от того дня, когда его приобретение станет возможно.
Мои раны зарубцевались, они больше не зловеще-багрового цвета, а нежно-розовые. Доктор говорит, что через несколько месяцев можно будет попробовать сгладить их лазером. Только я не очень-то хочу это делать. Теперь, когда ни боли, ни неудобства больше нет, шрамы мне не мешают. Более того, я привыкла относиться к ним, как к своеобразной защите от липких изучающих взглядов гостей, которые неизменно ловлю на Яринке, когда мы идём рядом. Вот уж чья кожа выше всяких похвал!
Яринка заметно вытянулась. Если ещё этой весной мы были одного роста, то сейчас она выше меня. Является ли причиной тому хорошее питание или ежедневные занятия танцами, но теперь подруга со своими отросшими огненными волосами, длинными ногами и тонкой талией, больше похожа на девушку, чем на девочку.
И в середине дождливого ноября, когда Яринке исполняется тринадцать лет, Алла объявляет о том, что скоро состоится её дебют.
Это произошло на следующий день после дня рождения подруги, который мы весело отметили с соседками. По такому случаю ей даже позволили выпить бокал шампанского, отчего Яринка стала сонной и, поблагодарив всех, нетвёрдой походкой удалилась в номер под общий добродушный смех.
А утром, когда мы, собираясь на работу, пили кофе в пустой кухне, туда спустилась Алла и деловито спросила:
– Яриша, ты сегодня к Гаспаровне идёшь? Я с тобой.
Вероникой Гаспаровной была та самая сухопарая женщина, которая обучала новеньких девочек танцевальному искусству и забраковала меня. Величали её здесь не иначе, как по отчеству, на что она охотно отзывалась и даже сама настаивала на таком обращении.
– Иду! – сразу оживилась Яринка. Танцевать она любила (я бы даже сказала – нашла в этом своё призвание). – А зачем тебе Гаспаровна?
Алла многозначительно подняла взгляд к потолку.
– Сверху поступило распоряжение готовить твой дебют. Надо, чтобы Гаспаровна поставила для тебя танец.
Яринка опустила на стол кружку с кофе и испуганно спросила:
– Уже? Так скоро?
– Ничего не скоро, не ссы, – отмахнулась Алла. – Пока Гаспаровна танец придумает, пока ты его выучишь и отрепетируешь, пока тебе костюм пошьют, пока легенду сочинят… Да и сам аукцион может длиться не один день. К Рождеству, скорее всего, тогда и гостей будет больше.
За время, проведённое на острове, мы успели хорошо познакомиться с местными порядками, и сейчас у нас не возникло вопросов о том, что такое дебют, легенда, зачем нужен танец и какой аукцион должен всё это завершить.
Каждая новенькая девочка, когда её сочтут готовой к основной работе, должна быть представлена гостям Оазиса. Представлена красиво, с индивидуальным номером и рассказом о её происхождении и прошлой жизни. Это – легенда. И как выяснилось, именно она в данный момент больше всего волновала Яринку.
– Алла, а в моей легенде что будет?
Старшая хмыкнула:
– Уж будь уверена, всё, что угодно, кроме правды. Правду никогда не рассказывают. Да и кому это интересно?
– А кто придумывает легенду?
– Ирэн, кто же ещё? Завтра после Гаспаровны к ней зайдём, узнаем, какой образ для тебя накреативила.
– Образ?
Алла терпеливо вздохнула:
– Ну, ты же должна соответствовать своей легенде, так? Вот Ирэн тебе и объяснит, как именно. У неё фантазия богатая. Если скажет, что ты должна падать в обморок при гостях от каждого грубого слова, то будешь падать. А что, оригинально! Такой фишки здесь ещё не было.
Лицо Яринки стало обеспокоенным:
– Алла, а обязательно придумывать что-то этакое? Почему нельзя рассказать правду?
– Потому что правда скучна. А в твоём случае ещё и опасна. Предлагаешь рассказать, как вы церковь спалили? Ваши рожи до сих пор в розыске, кстати. Обычно пропавших сирот долго не ищут, кому они нужны? А вот вас не забыли.
Эта новость неожиданно польстила мне, я даже приосанилась на стуле, потянувшись макушкой вверх. Да, ушли мы, конечно, красиво, тут ничего не скажешь!
– А я-то хоть смогу вставить словечко? – не успокоилась Яринка. – Вдруг мне легенда не понравится, и я захочу что-то изменить?
Алла на секунду задумалась, потом покачала головой:
– Не советую это озвучивать. Ирэн у нас женщина тщеславная, критики не любит. Да и не всё ли равно тебе? Об этой легенде через день никто не вспомнит. Ну, пожалуй, кроме твоего покупателя. А ему ты сможешь рассказать правду на свой страх и риск.
– Ясно. – Яринка помрачнела. – Надо думать, что про танец и костюм моего мнения тоже не спросят?
– Не-а, не спросят, – невозмутимо согласилась Алла. – И правильно сделают. У нас Гаспаровна хореограф, а Зоя стилист. А кто ты? Вот и молчи в тряпочку, предоставь профессионалам делать своё дело.
Больше Яринка вопросов не задавала и днём, после занятий, послушно отправилась вдвоём с Аллой узнавать подробности своего предстоящего дебюта.
Я же не находила себе места. Ох, как права оказалась старшая в то памятное утро, когда сказала нам, что время идёт быстро! Слишком быстро. И вот уже год, отделяющий нас от неизбежного, долгий год, которым я утешала себя, подписывая контракт, вдруг оказался совсем не долгим. Если уже после Рождества Яринка будет… начнёт работать, как все девушки, то недалёк тот день, когда настанет и моя очередь.
Каждый раз, едва такая мысль приходила мне в голову, я машинально поднимала руку и проводила кончиками пальцев по грубому шраму на лице – моей броне, пусть временной, но защите. Это помогало снять тревогу. Совершенно не думаю, что Ирэн допустит меня до гостей, пока доктор не выполнит своё обещание и не сделает хоть что-то с этим безобразием. А это вряд ли случится раньше весны, так что о себе я пока не беспокоилась. Но очень беспокоилась о Яринке и ждала её возвращения с жалостью и страхом. Мне казалось, что подруга после разговора с Ирэн появится подавленной и напуганной, а я понятия не имела, что ей можно будет тогда сказать, чем утешить? Как, в конце концов, попросить прощения, ведь, если быть честной, то подруга оказалась здесь только по моей вине. Не будь в её жизни меня, не случилось бы и всего этого. Ни Дэна, ни других, ни злополучного побега.
Яринка вернулась вечером, когда Вика и Ася уже вовсю прихорашивались, готовясь к ночной работе, а я сидела на кровати, безуспешно пытаясь сосредоточиться на учебнике английского языка. Подруга ворвалась в дверь, разрумянившаяся, с возбуждённо горящими глазами.
– О! – воскликнула она, обводя комнату взглядом. – Как хорошо, что вы все здесь!
Я приподнялась на кровати, настороженно вглядываясь в её лицо, боясь увидеть на нём тоску или обречённость, но видела только радостное оживление.
– Наконец-то, – улыбнулась Ася. – А то Дайка тут вся извелась.
Яринка подскочила ко мне, села рядом, приобняла за плечи:
– Не надо изводиться, всё хорошо. Ух, девочки, вы бы знали, как я буду танцевать на дебюте! Гаспаровна, оказывается, уже мне танец придумала, а сегодня показала. И Зоя нарисовала костюм. Я буду вся в рыжем, под цвет волос. Рыжий костюм с алыми стразами, чтобы как искры горели. А в волосы мне вплетут золотые нити. И красно-золотой макияж!
Не в силах усидеть на месте, Яринка вскочила и закружилась на месте, вскинув руки.
– А когда я стану танцевать, на подиуме позади меня будут взрываться столбы искр! Потому что, типа, я вся – огонь! А представят меня, знаете, как? Яростная Ярина. Классно?
По мне, так ничего классного тут не было. Почему вдруг яростная? Что она – кусать кого-то собралась или бить? Но я помнила предупреждение Аллы о том, что решения Ирэн лучше не критиковать, и прикусила язык. Вместо этого спросила:
– Ну а легенда у тебя какая?
Яринка снова плюхнулась на кровать.
– А легенда почти правдивая. Под стать всему образу – огненная. Будто я сбежала из дома, от отца, который хотел отдать меня в монастырь, и подожгла его. В смысле дом, а не отца.
На этот раз я не сдержалась и еле слышно пренебрежительно фыркнула. Фантазия у Ирэн, конечно, так себе…
Но Асе и Вике всё понравилось, они даже бросили краситься и принялись с живым интересом расспрашивать Яринку о деталях её предстоящего дебюта. Я же всё смотрела на подругу, пытаясь под маской оживления разглядеть её настоящие чувства. Но она выглядела такой искренней в своём радостном предвкушении, что я, вконец смешавшись, решила отложить это до того момента, когда мы останемся вдвоём.
А вдвоём мы остались только ближе к ночи, когда старшие подруги покинули дом, а на остров опустились сумерки. С трудом дождавшись хлопка входной двери, закрывающейся за Аллой, которая, проконтролировав сборы остальных, обычно уходила последней, я босиком сбежала на первый этаж.
Яринка сидела на диване, поджав под себя ноги, и бездумно щёлкала пультом от телевизора, лицо её было непроницаемо. На цыпочках я пересекла гостиную и осторожно присела рядом.
– Ярин? Ты как?
Подруга повернулась ко мне, чуть улыбнулась:
– О Дайка… ты знаешь, всё так странно. Когда я была маленькая, то дома, если не было отца, мне нравилось танцевать перед телевизором, под разные концерты. Я представляла себя там, на сцене. Как будто это я вся такая красивая, в блестящем платье, с причёской, и это мне все хлопают. Единственное, что не нравилось, – сами танцы. Ну, ты же в приюте видела эти концерты? Там все в дурацких сарафанах и танцуют кое-как, словно лишний раз двинуться боятся. И тогда я выключала телевизор и начинала танцевать сама, и сама придумывала себе танец. Скакала, как коза, по креслам, по дивану, трясла волосами, падала на пол. Мама смеялась, говорила, что таких танцев не бывает… А ведь здесь я танцую именно так!
Я недоверчиво посмотрела на неё. Не считая первого и единственного раза, когда мы вдвоём пришли в зеркальный зал с шестом, больше мне там бывать не довелось, и, как танцует Яринка и другие девушки, я не видела, хоть и имела некоторое представление.
– Там… пока танцуешь, надо раздеваться? Совсем?
– Когда как, – беззаботно отозвалась подруга. – В дебютном танце я до конца раздеваться не буду, Ирэн говорит – нужна интрига, нельзя всё показывать сразу. Но костюм классный! Юбочка отстёгивается, и получается почти как купальник, только совсем крохотный.
Я вспомнила все те липкие взгляды, которыми гости провожали Яринку на пляже, когда она легко бежала к воде: тонкая, загорелая, с летящим за ней шлейфом медных волос, – и не придумала, что ответить, кроме:
– Ярин, прости меня…
Она удивлённо округлила глаза:
– Простить? За что?
– За всё вот это. Если бы не я… тебе не пришлось бы сейчас…
Я смешалась, не зная, как лучше выразить свои мысли. Не пришлось что? Танцевать полуголой перед пьяными мужиками? Стать очередным приобретением одного из них?
Но моя Яринка не была бы моей Яринкой, не пойми она меня и без всяких слов.
– Да ну, брось! Ты думаешь, я собиралась всю жизнь оставаться девственницей?
Теперь я удивлённо уставилась на подругу:
– А?
– Дайка, ты разве ещё не видишь? Мне здесь хорошо. Меня всё устраивает. Тебе не за что извиняться.
– Хорошо?
– Ну конечно! – Яринка щёлкнула пультом, убирая звук телевизора. – Ты помнишь, о чём нам говорила Ирэн, когда мы пришли к ней подписывать контракт? Так вот, я долго думала над этим и поняла, что она права. Во всём! Ты считаешь, это здесь несвобода? Нет, несвобода – это там! Дайка, честное слово, я ещё никогда и нигде не чувствовала себя такой свободной, как на этом острове! Мне же всё можно! Мне никто не указывает, как надо себя вести, что говорить, что делать. Неужели ты не чувствуешь свободу?
Я честно попыталась почувствовать, даже прикрыла глаза. Ведь в одном Яринка сейчас точно права: в приюте свободы не было, не было даже тени её. Мы не могли не только поступать по своему усмотрению, но сами наши мысли и желания контролировались. Разве нам не внушали, что Господь знает все помыслы своих созданий и обязательно накажет за те, которые не будут достаточно благочестивыми? Разве не стращали обязательной карой за любое мнение, хоть чем-то отличающееся от предписанного? Всё это так, но… есть ли свобода в Оазисе?
Да, здесь нас не окружили забором, нам не диктуют, ни во сколько ложиться спать, ни когда подниматься, ни какие книги читать, ни какие вещи носить, ни какими молитвами молиться. Но разве сильно отличается бетонный забор от бескрайнего моря, если за его пределы также нельзя выйти? Велика ли разница между запретом оголять тело и запретом не оголять?
Нет, свободы я не ощущала ни в приюте, ни – в равной степени – здесь. Но осуждать Яринку за то, что она считает иначе, не могла и не хотела. Подруга не виновата в том, что ни разу в жизни ей не довелось познать истинной свободы. Той, что была у меня в бескрайней тайге, где ни границ, ни заборов, ни берегов…
Яринка разглядела тоску в моих глазах и погрустнела сама.
– Дайка… Ну серьёзно, что ждало нас там? Как и говорила Ирэн – или в общагу, или замуж за старика. Лучше, что ли? А здесь… мне нравится танцевать! И я не вижу ничего плохого в том, что гости будут смотреть, как я танцую. Танцевать, между прочим, не так-то просто, это тяжёлый труд, особенно на шесте. Так пусть его оценят! А что без одежды… почему я должна стесняться своего тела? Что в нём стыдного? Да и о будущем, если подумать… какой мужчина достался бы мне там? В лучшем случае никакой, в худшем – старикан вроде Львовича, который исчез сразу, как только узнал, что я не круглая сирота.
– Ну а здесь-то что?! – не выдержала я. – Какие бы мужчины ни были здесь, замуж они тебя не позовут.
Яринка презрительно оттопырила нижнюю губу.
– И хорошо! Что делать замужем? Готовить, носки стирать да детей рожать, пока муж в места вроде нашего Оазиса похаживает?
На этот раз брови подняла я. Очень интересно, откуда у подруги такие познания о замужней жизни?
Яринка вздохнула:
– У Гаспаровны ведь не только я бываю. Туда много девушек ходят танцы репетировать, болтаем с ними. Так вот те из них, кто был замужем, все, как одна, говорят – здесь лучше! И сама жизнь лучше, и мужчины лучше, чем их муженьки были.
– Но ведь… – Я замялась, не зная, как лучше выразить свою мысль. Удивительно, но за всё время, проведённое на острове, я до сих пор не научилась прямо говорить о таких вещах. – Ведь плохо то, что мужчин этих… у тебя много будет.
– Почему плохо? – не дрогнула подруга. – Кто придумал, что у девушки должен быть один мужчина? Они и придумали, чтобы самим гулять, а нам запретить! А я, может, хочу много любовников! Много классных, красивых, богатых любовников!
Она с мечтательным вздохом откинулась на спинку дивана, потянулась. Но, перехватив мой ошалевший взгляд, поспешила успокоить:
– Но ты за меня не бойся. Для начала я себя постоянника найду. Одного. А там посмотрим.
Я быстро прокрутила в уме всё, что слышала о том, как происходит в Оазисе дебют новой девушки, и усомнилась:
– Аукцион же будет. Кто больше заплатит, тот и… а вдруг он потом не захочет стать твоим постоянником?
Яринка снисходительно усмехнулась:
– Вот увидишь – не только захочет, но это даже будет тот, кого я сама выберу. Помнишь, что Вика говорила? Это не они имеют нас, а мы – их! И выбираем тоже мы. Главное – помнить об этом.
Мне вдруг стало невыразимо грустно: впервые за всё то время, что Яринка была рядом со мной, я почувствовала себя одинокой. Подруга взрослела слишком быстро, менялась на глазах и внешне, и внутренне. Она уходила вперёд, а я не успевала за ней.
Но тонкая нить прежней, почти телепатической связи между нами осталась. Яринка встретилась со мной глазами, неожиданно придвинулась, положила ладони мне на затылок и прижалась своим горячим лбом к моему лбу. Шепнула совсем другим, прежним голосом:
– Дайка, ничего не бойся. Мы с тобой – особенные. Мы в приюте показали всем, чего стоим, и здесь покажем. Разнесём этот отстойник, если будет надо! А когда придёт время уходить – уйдём опять красиво, да? С огнём, дымом и грохотом!
И я невольно улыбнулась, близко-близко глядя в её прищуренные зелёные глаза с карими крапинками.
– Яростная Ярина…
Глава 9
Ян
Наш с Яринкой разговор в вечерней столовой успокоил меня, ещё на шаг приблизил к тому, чтобы окончательно смириться и принять здешнюю жизнь. Но о своём будущем я по-прежнему старалась не думать, довольствуясь сегодняшним днём. А он, надо признать, был совсем не плох. До обеда я продолжала мыть посуду в кафе, заодно потихоньку узнавая, как готовятся разные блюда и какая кропотливая работа стоит за тем, чтобы красиво и вкусно накормить наших гостей. Во второй половине дня спешила на занятия. Мне нравилось учиться новому, но особое предпочтение я отдала английскому языку, помня о своей мечте попасть на Запад, как велела мне мама. Разумеется, только после того, как я найду и её, и папу. Вот они удивятся, узнав, что я говорю по-английски! Думаю, это может очень нам помочь.
В свободное от учёбы и работы время я продолжала жадно читать, к счастью, книг в библиотеке оставалось ещё много, а их разнообразие меня не пугало. Я с одинаковым интересом глотала как исторические романы и научную фантастику, так и поэзию, детективы, психологию отношений или эзотерику. В основном за книгами я и проводила вечера, лишь иногда отвлекаясь на телевизор и игры. Но чаще мне приходилось делать всё это в одиночестве, без Яринки.
Подруга теперь до ночи пропадала в студии танцев, как, оказывается, назывался зеркальный зал Гаспаровны. Она и другие девушки тренировались без устали, готовясь к традиционному рождественскому торжеству, которое должно было состояться с большим размахом. Так мне говорила Яринка, но я догадывалась, что не только танцы влекут её прочь из нашего уютного домика. По оброненным фразам, по несвойственным подруге выражениям и узнанным откуда-то сплетням, которыми она делилась с нашими соседками, я поняла, что Яринка завела приятельниц среди танцовщиц. И, наверное, очень хороших приятельниц, раз в наш номер она возвращалась теперь только для сна.
Как ни странно, обидно мне не было. После Яринкиных слов о том, что мы с ней особенные и ещё всем тут покажем, я не боялась, что она вдруг может отдалиться от меня, и на её новый круг общения смотрела снисходительно. Тем более вынужденное вечернее одиночество давало мне возможность посвятить себя тому, что я сейчас считала самым важным. Чтению и английскому языку.
Сама я с местными девушками почти не общалась. Исключением были разве что официантки из нашего кафе, но они быстро менялись. В Оазисе ни у кого не было постоянного места работы, кроме, конечно, основного – по ночам, с гостями… Если девушка хотела чем-то занять себя днём, тем самым поправив своё финансовое положение, она шла на подработку либо официанткой, либо горничной. Были, конечно, и те, кто посвятил себя какому-то одному поприщу, как, например, Машута, ассистирующая в клинике нашему доктору. Или ученицы поваров, желающие когда-нибудь занять их место. Оазис бурлил как котёл, и дел здесь всегда хватало на всех.
Вскоре после того, как Ирэн назначила Яринкин дебют на Рождество, мою подругу перевели на дневную работу в иное место, да ещё в какое! В сам Айсберг, точнее, в большой клуб-ресторан на его первом этаже. Занималась там подруга тем же, чем и раньше в кафе: мыла посуду да чистила овощи, но сам факт того, что она была допущена в святая святых, самое дорогое заведение на острове для самых дорогих гостей, говорил о повышении её статуса.
В темноте номера, перед сном, Яринка рассказывала мне о просторном зале с хрустальными люстрами, о высоком освещённом подиуме, на котором всю ночь извиваются под музыку обнажённые девушки, зачастую буквально ступая по ковру из купюр, которые швыряют им под ноги пьяные и оттого щедрые гости. О безумно дорогих блюдах, виртуозно приготовленных лучшими поварами на сияющей чистотой кухне, о музыкантах с причудливыми инструментами, на заказ исполняющих какую угодно мелодию. Рассказы подруги развлекали меня, но не вызывали желания стать частью этой шумной и отвязной жизни. Мне было хорошо в нашем тихом прибрежном кафе, куда гости являлись в основном выпить утреннего кофе или скромно перекусить посередине дня и которое пустело ближе к вечеру.