Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Оазис
Сентябрь пригнал угрюмые тучи, и звёзд не стало. Теперь по ночам я спала в пустом номере, куда занятые работой Ася и Вика возвращались лишь под утро. Яринкина кровать оставалась незанятой: новеньких девочек на остров пока не привозили. А со старенькими я так и не подружилась. Мои соседки уже успокоились после летних событий и больше не опасались со мной общаться, но теперь я сама не искала этого общения. Меня удивляли и отталкивали их смирение, их способность находить плюсы в своём положении и даже гордиться им. Неужели прожив тут столько лет, они так и не увидели истинное лицо этого места? Не поняли, что их жизнь, а тем более их желания здесь ничего не значат? Что за маской доброжелательности и колокольчиковым голосом Ирэн скрывается лишь забота вкладчика о своих активах, которые приносят доход и от которых без сожаления избавятся, едва они перестанут это делать?
В октябре гостей поубавилось, пляжи опустели, чему я могла только радоваться. Мне нравилось гулять по безлюдью под шум пасмурного моря, под порывами ветра. Думать о том, что вот уже осень, а значит, не за горами и весна, когда я снова увижу Ральфа. А с ним, возможно, узнаю какие-то новости о Яринке: ведь может быть так, что Ян, которому известен номер телефона Доннела, позвонит ему? О дальнейшем я не гадала. Поможет ли мне Ральф выбраться отсюда или снова заведёт пластинку про опасности внешнего мира – всё это будет потом, сначала пусть он просто вернётся.
В ноябре я уже не гуляю по пляжам, почти всё время идут холодные косые дожди, темнеет рано. На остров привезли несколько новеньких девушек, не таких юных, какими были мы с Яринкой, когда попали сюда, но я всё равно чувствую себя старше их. Они ходят заниматься в библиотеку, и я, с разрешения наших преподавательниц, тоже прихожу туда. Снова слушаю то, что уже когда-то слышала, смотрю на новеньких, гадаю: какая судьба выпадет им?
В декабре вдруг налегаю на английский, запустила его с лета и теперь стараюсь каждую свободную минуту посвятить зубрёжке. А свободных минут у меня много, так что к Рождеству Нина отмечает мои успехи и хорошее произношение.
Так получилось, что Рождество я встретила вдвоём с Аллой. Остальные мои соседки остались с гостями, а она почему-то оказалась не востребована в праздничную ночь. Мы пили шампанское в гостиной, обе грустные, каждая по своей причине.
Но о причинах Аллиной печали я бы ни за что не догадалась, не развяжи алкоголь ей язык. Когда бутылка шампанского опустела (причём я к этому имела мало отношения), Алла достала из холодильника вторую и тяжело вздохнула:
– Вот так это и начинается…
– Что? – спросила я исключительно из вежливости: разговаривать особо не хотелось, мне хватало своей грусти.
– Начало конца, – ответила Алла и оглушительно хлопнула пробкой. Подождала, пока пена стечёт по горлышку прямо на пол, и продолжила: – Когда ты выходишь в тираж. Сначала тебя забывают постоянные клиенты, потом ты остаёшься одна в рождественскую ночь, и вот – уже никому не нужна. Возраст…
Я фыркнула и подвинула ей свой бокал.
– Это ты-то не нужна? Какой у тебя возраст?
– Для этих мест – солидный! – отрезала молодая и красивая Алла. – Юным козочкам вроде тебя я уже не соперница. А их привозят каждый год.
Она наполнила мой бокал, залпом осушила свой и печально уставилась в темноту за окном. Где-то неподалеку звучала музыка, чей-то нетрезвый голос пытался ей подпевать, но постоянно срывался на визгливый хохот. Ещё дальше, наверное, у самого Айсберга, с треском рвались фейерверки. Ничего общего с тем, как принято встречать Рождество у православных, за пределами этого сумасшедшего места. Батюшка Афанасий сказал бы: «Эх, грехи наши…»
– Ну и радуйся, – фыркнула я, глядя на быстро хмелеющую Аллу. – Не надоело ещё мужиков обслуживать?
Она посмотрела на меня с искренним недоумением:
– А что я ещё умею? И кому буду нужна? Только и останется, что тут официанткой подносы таскать, а потом и в поломойки пойти.
– А почему обязательно тут? – решила я задать давно тревожащий меня вопрос. – Ты ведь свой долг уже давно выплатила.
Алла пьяно хохотнула:
– И что?!. Куда я пойду? Ни родных, ни жилья, ни документов. Нас же, по сути, и не существует, мы никто!
– Но ведь другие девушки куда-то уходят? – полувопросительно заметила я.
Алла задумчиво вглядывалась в янтарную глубь шампанского и молчала, только на губах её медленно рождалась странная горько-боязливая улыбка.
– Хотела бы я знать – куда, – наконец тихо произнесла она. – Уходят… Уходить-то уходят. Да только дурой надо быть, чтобы сказать, будто хочешь отсюда уйти. А то уйдёшь…
Она уже заметно опьянела. Может, и нехорошо было с моей стороны этим пользоваться, но я устала от неизвестности.
– Думаешь, на самом деле отсюда никого не отпустят после того, как вернёшь долг?
– Ну почему не отпустят? Силой здесь никого не держат, знаешь же. Контракт, подпись – всё добровольно, расплатилась с заведением – свободна. Вот только, – Алла понизила голос до шёпота, – ты знаешь, какие тут люди бывают? Хотя откуда, ты же дикарка… А я тебе скажу. Большие люди. Очень большие и очень известные. Вся церковная верхушка, даже патриарх заглядывает.
Я, хоть и была дикаркой, но, кто такие патриарх и его «верхушка», знала. И оторопела от слов Аллы, несмотря на то что давно не питала иллюзий по поводу того, как устроен этот мир, где для одних – покорность и скрепы, а для других, избранных, – изобилие и вседозволенность.
– Ты его видела? – потрясенно спросила я у старшей, тоже невольно переходя на сдавленный шёпот.
– Самого – нет, он по острову не гуляет. Его яхта швартуется у причала, и девочек отводят туда. Он всегда выбирает самых молоденьких. Тебе сколько было, когда попала сюда? Двенадцать? Так для него привозят ещё младше.
Я сжала в руке бокал с шампанским, так, что острый край впился в ладонь. С каким трепетом, с каким придыханием произносили в приюте имя патриарха! Он считался помазанником Бога на Земле, почти святым, на чьих усталых плечах лежала огромная ответственность за всех нас, грешных… И вот как, оказывается, всё обстояло на самом деле: главный человек Руси не только прекрасно осведомлён о наличии в его православном государстве заведений вроде Оазиса, но и является их постоянным клиентом!
Значит, яхта, причал и маленькие девочки?
Я вдруг почувствовала, что меня мелко трясёт. В последний раз такое бешенство испытывала, когда сидела рядом с истерзанной Яринкой, одетой в кое-как застёгнутые окровавленные шорты, и слушала о том, что сделал с ней Бурхаев.
– Ха! – вдруг пьяно воскликнула Алла, заставив меня дёрнуться от неожиданности. – Что, мать, проняло? По лицу вижу, что проняло. А теперь задумайся вот о чём: кто отпустит отсюда человека, который знает такое про патриарха и остальных?
Я посмотрела на неё расширившимися глазами:
– Так вы всегда понимали, что из Оазиса нельзя уйти?! Да вы… почему тогда…
Мне никак не удавалось облечь в слова то, чем сейчас кипел мой разум, и я только беспомощно, словно пойманная рыбёшка, хлопала губами. Но у Аллы и не нужно было ничего спрашивать.
– Ха! – снова выкрикнула она, потянувшись к уже полупустой бутылке шампанского. – Думаешь, почему молчим, да? Почему других не предупреждаем? А о некоторых вещах лучше молчать, ага… А ещё лучше – и не думать. Ведь тоска какая… тюрьма…
Я продолжала смотреть на неё во все глаза и вдруг вспомнила тот день, когда мы с Яринкой вернулись от Ирэн после подписания контракта, и как соседки во главе с Аллой встретили нас поздравлениями и шампанским, как рассказывали…
– Но вы же!.. Ты же!.. – Способность связно излагать мысли ещё не вернулась ко мне, но я не стала заморачиваться по этому поводу. – Говорили, как тут прекрасно! И гости добрые, и всё есть, и женщиной ты себя здесь почувствовала! И что вы остались, потому что тут хорошо, а там плохо! Вы нас поздравляли…
Алла вдруг с такой силой опустила бокал на стол, что шампанское выплеснулось из него.
– А что нужно б-было делать?! – прошипела она уже спотыкающимся языком. – Рассказать п-правду?! Чтобы вы истерику закатили, а с нас потом Ирэн ш-шкуру спустила? Погоди, и ты новеньким такое рассказывать будешь. Жалко их… и себя жалко. Вот Ася, она… не рассказывает. Только я да Вика, у нас ещё всё по-божески было.
Я вспомнила, как в тот давний день Яринка спросила у Аси об истории её появления в Оазисе. Как та метнула вопросительный взгляд на Аллу и как старшая еле заметно качнула головой, запрещая ей говорить…
– А что было с Асей?
– Д-да ничего хорошего. – Алла махнула на меня рукой. – В-вам бы её рассказ точно не понравился.
Что-то подсказывало, что не понравится он мне и теперь, поэтому я не стала больше задавать вопросов. Мы молчали, прислушиваясь к непрекращающемуся неподалеку треску фейерверков. Теперь он звучал как будто бы с моря: возможно, отдыхающие вышли туда на катере. Или пожаловал на своей яхте патриарх: отмечать православное Рождество в приятной компании девочки лет десяти…
– Куда же, по-твоему, деваются те, кто решил покинуть Оазис? – после долгой паузы спросила я у Аллы. – Ведь никого силой не держат. И почему не держат? Зачем весь этот спектакль с контрактом?
– А сама не догадываешься? Квёлые куры тут никому не нужны: у девушек должна быть мотивация, чтобы старались, чтобы работали лучше, и не только с гостями. Думаешь, захочет кто-то номера убирать или посуду мыть, зная, что от этого ничего не изменится? А куда п-потом девчонки деваются? Кто ж знает… Перепродают их, наверно. И с-скорее всего, в такие места, где никто долго не протянет. Чтобы концы в воду.
Я вспомнила слова Ральфа о любительских видео со странным названием «снафф» и покрылась мурашками.
Алла заметила это, понимающе скривила губы.
– Так что, молодая, когда со своим долгом рассчитаешься, не спеши рваться отсюда. Дольше протянешь.
– Спасибо, – тихо сказала я.
Вряд ли Алла вспомнит о нашем разговоре завтра, принимая во внимание то, как она переводит взгляд с почти опустевшей бутылки на холодильник, где стоит ещё одна, но поблагодарить старшую тем не менее стоило. В конце концов, только что она, безо всякого преувеличения, предупредила меня о смертельной опасности.
– Н-не за что. – Алла снова начала запинаться, её лицо раскраснелось. – Мотай на ус, мне не жалко. Мне уже что… и так недолго осталось, спрос-то падает. Новеньких вот привезли, к-конкура… конки… кон-ку-рен-ци-я растёт, ничего не поделаешь, ага.
– Да брось, – попыталась я утешить её. – Ты очень красивая, на тебя спрос ещё долго не упадёт.
Алла всё-таки встала и, нетвердой походкой пройдя к холодильнику, извлекла на свет третье шампанское, со стуком опустила его на стол, уставилась на меня сквозь упавшие на лицо тёмные волосы.
– А знаешь, когда я п-поняла, что моё время выходит? Не з-знаешь?!
Я опасливо покачала головой.
– А к-когда Доннел тебя купил! А меня к себе вызывать перестал. И Соньку… и Людку… Всё с тобой да с тобой, а ты, дура, даже не п-поняла, как тебе свезло. Он же никогда ничьим постоянником не был, а тебя сразу на год…
– Так ведь это только потому… – начала я и осеклась. Не рассказывать же сейчас пьяной Алле про Ховрина, про мой ход конём, про желание Ральфа, пользуясь подвернувшимся случаем, досадить давнему недругу! Она всё равно завтра забудет мой рассказ, да и вообще – это только наше с Ральфом дело. Тем более что, несмотря на свою ещё не забытую обиду на него, мне было неприятно напоминание о том, что Доннел обратил на меня внимание лишь по чистой случайности.
– Любишь его? – внезапно спросила Алла пытливо, насколько позволяли ей съезжающиеся в кучу глаза, глядя мне в лицо.
Я торопливо мотнула головой. Нет, не могу назвать любовью то, что испытываю к Ральфу. Уважение – да. Глубокую благодарность – да. Привязанность – да. Возможно, даже что-то вроде преклонения перед куда более умным, сильным и старшим человеком, но не любовь. Да и трудно было бы любить такого, как он, – ничего не рассказывающего о себе, скупого на ласку где-либо, кроме постели, замкнутого и насмешливого.
– Ну и дура! – снова нелестно отозвалась обо мне пьяная Алла. – А он тебя любит. Всех перестал вызывать к с-себе, только тебя… на год купил… других всегда только на ночь, а тебя…
Её бормотание стало совсем неразборчивым, голова клонилась к столу. Поняв, что празднование Рождества подошло к концу, я встала, решительно вернула в холодильник так и не открытое шампанское и обняла Аллу за плечи, помогая ей встать. А уже отводя старшую наверх под несмолкающий грохот фейерверков снаружи, успела подумать, что, если сказанное ею о чувствах Ральфа ко мне хоть самую чуточку окажется правдой, – он спасёт меня, вытащит отсюда. Он примчится весной из далёких стран и обязательно что-нибудь придумает. Уж он-то придумает…
Но тут я ошиблась. Ральф не вернулся в Оазис.
Два последующих за Рождеством зимних месяца прошли у меня под знаком грядущей весны. Я искала признаки её приближения повсюду: в цвете моря, в запахе ветра, в форме облаков, в голосах чаек, даже в прибывающих на остров гостей вглядывалась жадно, пытаясь найти на их лицах что-то, что каким-либо образом подтвердило бы мне приближение тёплых дней. Время, как это всегда бывает, когда чего-то сильно ждёшь, тянулось медленно до невозможности. Я занимала себя, чем только могла: учила английский, читала, смотрела телевизор, а по ночам, когда наш домик пустел, до рассвета играла в приставку, чтобы потом упасть в постель и проспать полдня. По вечерам наведывалась в Русалкину яму с Пчёлкой. Там я оборудовала стрельбище, вроде того, что было у нас с Дэном в лесу. Только вместо шишек целями мне служила выставленная в ряд на одном из валунов крупная галька, она же была и снарядами. Вместе с рогаткой Ральф вручил мне увесистый мешочек стальных шариков, предупредив, чтобы была осторожна: при попадании в человека такой шарик может больно ранить. Но шариками я не стреляла, берегла их, потому и тренировалась на гальке.
Рогатка действительно оказалась очень мощной. Тяжи посылали снаряд с такой скоростью, что глаз не мог заметить его полёта. Сметённая им цель исчезала так же мгновенно. Мне даже казалось, что в момент выстрела я слышу короткое «в-вз-з-з!» вспоротого, как пулей, воздуха. Регулярные тренировки и былое мастерство привели к тому, что я никогда не промахивалась. Бить точно в яблочко стало для меня чем-то таким же лёгким и естественным, как дыхание: глаза мгновенно фиксировали цель, руки двигались на автомате, и разноцветные морские камушки послушно один за другим улетали в море, сражённые моим новым великолепным оружием.
Помимо стрельбы я старалась больше гулять. Просто бродила вдоль берега, иногда, если никого не было поблизости, переходя на бег, пытаясь хоть частично потратить переизбыток свободной энергии, которую мне некуда было девать. А с началом марта у меня появилась привычка каждый день приходить к причалу и стоять у окружающего его забора, глядя между прутьев решётки на прибывающие изредка суда и раздражая охранника.
В апреле я затосковала. Помнила, что Ральф не называл точной или даже примерной даты своего возвращения, но не могла отделаться от ощущения, что все сроки уже вышли. Перестала гулять и приходить в Русалкину яму с Пчёлкой, забросила занятия английским, больше не читала, тем более что в местной библиотеке почти не осталось не прочитанных мною книг. Теперь всё моё времяпровождение составляли телевизор, сон и ожидание у причала.
А в середине апреля, незадолго до моего дня рождения, меня вызвала к себе Ирэн.
Глава 20
Второй аукцион
Когда Алла сказала, что управляющая ожидает меня в своём кабинете, я даже не встревожилась. До конца оплаченного Ральфом срока оставалось ещё больше месяца, и это позволяло мне чувствовать себя в безопасности. Как выяснилось – напрасно.
Ирэн встретила меня изучающим взглядом. Мы с ней не общались с того дня, когда они со старшим Бурхаевым пытались выяснить у меня местонахождение Яринки; разве что пару раз случайно сталкивались на улице. И теперь в её взгляде я видела искренний интерес. С этим интересом управляющая изучала меня с полминуты, прежде чем заговорить.
– Неплохо. – Голос Ирэн звучал небрежно, с отчётливой ноткой презрения. – Безделье идёт тебе на пользу. Подросла, поправилась. Гостям понравится.
– Каким гостям? – спросила я, всё ещё не испытывая тревоги. – Почему я должна им нравиться?
– Потому что хватит баклуши бить. – Ирэн протянула руку к настольному календарю, провела по нему длинным блестящим ногтем. – В конце месяца откроем твой второй аукцион и будем надеяться, что и на этот раз найдётся какой-нибудь любитель… кхм… специфической внешности.
Если по её замыслу последняя фраза должна была меня задеть, то управляющая выбрала для сарказма неподходящее время. После слов про второй аукцион я уже ничего не услышала.
– Какой второй аукцион?! Ральф купил меня на год! И он скоро вернётся и продлит…
– Не думаю. – Ирэн попыталась изобразить сочувственную улыбку, но получилось это у неё плохо. – Ты бы следила за новостями, раз уж твой хахаль обретается за границей. В прошлом месяце Русь ужесточила въезд и выезд, а насколько я знаю, Доннел как раз попадает в ту категорию иностранных граждан, которым здесь больше не рады. Так что на его появление можешь не рассчитывать.
Я слушала её сквозь нарастающий шум в ушах. Снова вокруг рушился мир, как тогда, когда я теряла Дэна, а потом и Яринку, но если в тех случаях у меня была хоть какая-то надежда на будущую встречу, то Ральф, уходя из моей жизни, не оставлял и этого. Без Ральфа я не имела шансов покинуть Оазис, а это означало, что и Яринка с Дэном тоже потеряны навсегда.
– Ты меня слышишь?!. – раздраженно спросила Ирэн, которая, оказывается, всё это время что-то говорила. – Тебе всё ясно?
Я смотрела на неё и не понимала, чего от меня хочет эта холёная женщина, почему её аккуратно выщипанные брови хмурятся, а ярко накрашенные губы нервно кривятся. Не сумев пробиться сквозь моё молчание и не получив ответа, управляющая повысила голос:
– Я сказала, чтобы завтра к двум часам ты явилась в салон! Нужно создать тебе новый образ, привести внешность в порядок… – Тон управляющей вдруг неуловимо изменился, стал заинтересованным, даже азартным, теперь она словно беседовала сама с собой. – Поскольку ты больше не девственница, то и представлять тебя гостям отныне нужно иначе. Перекрасить волосы в более вызывающий цвет. Татуаж бровей и губ сделать ярче. Обязательно обновить гардероб! А ещё нужна фотосессия для сайта…
Ещё не опомнившись от ужасной новости, я всё равно невольно восхитилась этой женщиной, умудряющейся в любых обстоятельствах оставаться профессионалом своего дела и, кажется, искренне любящей работу, которой посвятила всю себя. Даже жаль было прерывать её на пике вдохновения.
– Нет!
Ирэн осеклась, её брови, и до того нахмуренные, совсем сошлись на переносице.
– Объясни, что это значит! – потребовала она ледяным тоном, не сулившим ничего хорошего.
– Это значит – нет! – почти крикнула я прямо в красивое, неестественно молодое лицо. – Я не пойду в салон, не буду ничего делать со своими волосами, не стану фотографироваться! Вы не имеете права! Ральф оплатил этот месяц до конца!
– До конца месяца к тебе никто и не прикоснётся! – тоже повысила голос Ирэн. – Но я никому не позволю и дня сидеть на моей шее, поэтому ты должна будешь начать работать с первого же числа мая, а для этого все необходимые приготовления нужно начать уже сейчас!
– Не буду! – отрезала я. – Ральф вернётся, и ему не понравится то, что вы хотели меня продать другим, пока его нет!
Ирэн зло прищурилась, её ноздри угрожающе раздулись, но ответила она спокойно, насмешливо:
– Девочка, кажется, ты переоцениваешь свою значимость в жизни Доннела. Ты не его невеста, милая, ты всего лишь временная шлюшка. Одна из многих, которую очень легко заменить и даже не почувствовать разницы.
Я услышала звон в ушах, как от пощёчины. Даже не столько от слов Ирэн, сколько от стыдливого осознания того, что я только что впервые в жизни прикрылась именем мужчины. Униженная этим фактом, уже больше ничего не боящаяся, я вернула Ирэн такой же презрительный взгляд и вкрадчиво спросила:
– Опытом делитесь? Когда-то он так заменил вас?
Она моргнула, некрасиво приоткрыла рот. Я не могла знать, насколько точно в цель попали мои слова: ведь Ральф так и не ответил на мой однажды заданный вопрос о его странных отношениях с нашей управляющей, – но результат мне понравился. С Ирэн разом слетела вся её моложавость, и на миг я увидела усталую, увядающую женщину с тоскливыми глазами, в которых притаился страх одиночества.
Но была она такой недолго. Словно мимолётная тень от пробежавшего облака скользнула по её лицу, и вот уже на меня смотрела прежняя Ирэн, уверенная в себе и взбешённая донельзя.
– Ты, я гляжу, отрастила зубы? – спросила она тихим, дрожащим от ярости голосом. – Гляди, как бы тебе не вбили их в глотку. Прощаю на этот раз, но только потому, что к началу мая мне нужен твой товарный вид.
Но глаза её говорили иное, и с возвращающимся страхом я поняла: свои неосторожные слова мне ещё придётся вспомнить. Возможно, не раз…
– Если завтра в назначенный срок, – продолжала Ирэн, не замечая моего испуга, – ты не явишься в салон, если откажешься участвовать в фотосессии или ещё как-то посмеешь ослушаться моих распоряжений, – клянусь, я продам тебя первым желающим, в первый же притон! И плевать на то, что скажет по этому поводу Доннел, если когда-нибудь здесь появится! Ясно?!
Я молча развернулась и, чеканя шаг, вышла из кабинета, каждую секунду ожидая услышать гневный оклик. Но Ирэн не остановила меня, наверняка поняв то, чего ещё не поняла я сама: мой самовольный уход был последней демонстрацией протеста. Угроза попала в цель. Я не могла допустить, чтобы меня увезли из Оазиса: только здесь ещё оставалась надежда на встречу с Ральфом, на его возвращение вопреки словам управляющей. А значит – придётся делать всё, для того чтобы остаться.
На следующий день я пришла в так называемый салон красоты, где покорно снесла все манипуляции с волосами и лицом, предписанные мне Ирэн. Даже татуаж бровей и губ без какой-либо анестезии вынесла равнодушно. И результат не произвел на меня никакого впечатления, несмотря на восторженные заверения соседок в том, что я стала настоящей красавицей.
Через несколько дней прибыл с материка и мой новый гардероб. С плохо скрываемым отвращением я под пристальным взглядом Ирэн перемерила всё, что было нужно. Платья казались мне вульгарными, обувь на каблуках – ужасно неудобной, а кружевное нижнее бельё – пошлым. Но управляющая осталась довольна, и я не посмела возражать. Я вообще до поры до времени избрала своей тактикой молчание и покорность, потому что в глубине души продолжала верить в скорое возвращение Ральфа.
Спустя ещё несколько дней, когда свежий татуаж прижился на моём лице, пришло время и для фотосессии. Она должна была состояться в небольшой студии при танцевальном зале, и я даже обрадовалась, увидев там старого знакомого Бранко – на этот раз не с кистями и красками, а с большим фотоаппаратом. Но, кроме этого, радоваться оказалась нечему.
Ирэн сделала всё, чтобы как можно сильнее унизить меня. Велела полностью раздеться, хотя от других девушек мне было известно, что для анкеты на сайте всех фотографировали пусть в очень откровенной, но всё-таки одежде. Раздеться я смогла, но, когда Ирэн начала распоряжаться съёмками, заставляя меня принимать позы одну вульгарнее другой, не выдержала и неожиданно даже для самой себя вдруг расплакалась навзрыд, съёжившись в углу. Со стороны наверняка казалось, что плач мой вызван унижением и грубыми окриками, которыми понукала меня Ирэн, но на самом деле в тот момент я думала о Ральфе, о том, что он сказал бы, увидев всё это…
Бранко опустил фотоаппарат, его лицо побледнело. Ирэн, напротив, разрумянилась, не то от раздражения, не то от злобной радости.
– Прекрати истерику! – визгливо велела она мне. – Ишь, принцесса! Как теперь прикажешь тебя фотографировать с зарёванным лицом?! Немедленно иди умываться!
Я не нашла в себе сил даже на то, чтобы поднять заплаканные глаза, но Ирэн это, казалось, раззадорило ещё больше.
– Ты думаешь, у меня других дел нет, кроме как с тобой возиться?! Подбери сопли и привыкай к тому, что больше ты никакая не особенная, а значит, будешь, как все…
Неожиданно подал голос молчавший до этого Бранко.
– Ирочка, это бесполезно, – мягко сказал он, откладывая фотоаппарат. – Даже если она прямо сейчас успокоится, понадобится какое-то время, чтобы сошла краснота с лица. Нужен перерыв.
– Не называй меня Ирочкой! – Ирэн вскочила, чуть не уронив стул. – В общем, мне всё равно, что и как вы тут будете делать, но чтобы к вечеру у меня была подборка фото для сайта! И хороших фото!
– Ироч… Ирэн, ты же меня знаешь! – Бранко часто затряс своим попугайским гребнем. – Фото будут. А ты занимайся своими делами, не стоит тебе по пустякам нервы мотать.
Управляющая раздражённо фыркнула, но спорить не стала и, бросив на меня последний уничтожающий взгляд, вышла за дверь, громко цокая каблуками. Бранко, не шевелясь, прислушивался к её удаляющимся шагам, затем громко выдохнул и подошёл ко мне. Торопливо накрыл своим пиджаком, присел рядом на корточки.
– Успокойся, бэби. – Его голос смягчился, зазвучал иначе, даже картавости и странного акцента в нём поубавилось. – Она ушла.
От неожиданности у меня остановились слёзы. Я отняла мокрые ладони от лица и внимательно взглянула на Бранко. Его разноцветные торчащие вертикально волосы, его многочисленные колечки в носу, губах и ушах сейчас не создавали впечатления легкомысленности: даже лицо казалось старше, чем в прошлый раз, а глаза смотрели серьёзно и понимающе.
Он помог мне подняться, отвёл к единственному в студии стулу, где до этого восседала Ирэн, протянул большой и очень белый платок. Пока я старательно возила им по лицу, стараясь ликвидировать последствия рыданий, Бранко принёс мою одежду, до этого в беспорядке сваленную на полу.
– А… а фотографироваться? – слабо спросила я, принимая из его рук свои джинсы и рубашку.
– Успеем, – спокойно ответил он. – Ты же заплаканная вся, хороших фоток всё равно не выйдет. Так что перекур.
Бранко деликатно отвернулся, давая мне возможность одеться, а затем, непринуждённо усевшись на подоконник, спокойно сказал:
– Не доставляй Ирэн удовольствия видеть твоё унижение. Тебе нечего стыдиться. Природа наградила тебя гармонично сложенным телом и безупречной кожей, ты – прекрасна. И неважно, в каком виде это подаётся. Грязь и пошлость – она всегда в глазах смотрящего, а не в том, на что он смотрит.
Я перестала шмыгать носом и вдруг вспомнила Яринку. Её дебют, откровенный и прекрасный танец в россыпи алых искр. Уверенные движения, гордо вскинутый подбородок, надменный взгляд поверх голов… Вспомнила, как неистово рукоплескали ей, как восторженно свистели, как швыряли к ногам деньги. Разве кому-то тогда могло прийти в голову, что моя подруга унижена?
И может быть, это воспоминание, такое яркое, словно я вдруг почувствовала рядом едва уловимый аромат Яринкиных волос, может быть, негромкие, но веские слова Бранко; а скорее всего, и то и другое заставило меня поднять глаза, выпрямить спину и сморгнуть с ресниц последние капли слёз. Неважно, что ещё придумает Ирэн, как попытается меня растоптать: но только от меня зависит, удастся ли ей это!
Внимательно наблюдавший за мной, Бранко ободряюще кивнул:
– Да, бэби, вот так! Делай то, что велят обстоятельства, но помни – к чистому грязное не пристанет. Сходи, умойся холодной водой, попьём кофе и продолжим.
Мы продолжили. Ирэн в студию не вернулась, но я была уверена: даже будь она тут, я не вела бы себя иначе. А мне нравилось думать, что веду я себя, как Яринка. Спокойно и раскованно. Хотелось бы ещё изобразить капельку надменности, но в присутствии Бранко сделать это оказалось сложно. Он сыпал шутками и прибаутками, носился вокруг меня с фотоаппаратом и корчил из-за него такие уморительные рожи, что на большинстве снимков я получилась улыбающейся до ушей.
Но больше всего мне помогла расслабиться доверительная фраза, прозвучавшая, когда я снова раздевалась, на этот раз аккуратно складывая вещи на спинку стула, а не бросая на пол.
– Знаешь, бэби, – вполголоса заметил Бранко, расчехляя фотоаппарат, – я сказал, что ты красива, но знай, что я сужу об этом чисто с эстетической точки зрения. Мне не нравятся девочки, понимаешь? Так что уж кого-кого, а меня стесняться тебе точно не стоит.
Не сказать, что я была очень удивлена. Бранко с его попугаистым гребнем, многочисленными колечками, яркой обтягивающей одеждой так не походил на других мужчин, какими я привыкла их видеть, что логично было ожидать чего-то подобного. Но окончательно расслабиться мне помог не тот факт, что его не интересует моя нагота, а доверие, с которым он поделился со мной этой подробностью своей жизни.
Когда минул час и Бранко с удовлетворённой улыбкой наконец опустил фотоаппарат, я чувствовала себя уже настолько в своей тарелке, что не спешила одеваться. Стояла полуденная жара, а прохладный ветерок из приоткрытого окна приятно овевал разгорячённую кожу. Я не видела, что там получилось на фотографиях, и не горела желанием посмотреть, но было приятно думать о том, как отреагирует Ирэн на моё улыбающееся лицо и довольный вид, когда получит результаты фотосессии. Всё-таки какую-то неубедительную месть она для меня придумала за брошенные несколько дней назад дерзкие слова о ней и Ральфе.
Словно услышав мои мысли, Бранко обернулся через плечо, осторожно заметил:
– Бэби, я не имею привычки лезть в чужие дела, но позволь дать тебе совет? Не зли
Ирочку: она баба неплохая, но очень уж злопамятная. И тщеславная. А это взрывоопасный коктейль.
Под его взглядом я спохватилась и начала торопливо одеваться. Эйфория, вызванная удачной фотосъёмкой и победой над унижением, постепенно проходила, уступая место тревоге.
– Ты не знаешь, за что она меня ненавидит? – грустно спросила я у прихорашивающегося перед зеркалом Бранко, впрочем, не особо рассчитывая на ответ.
Но Бранко меня удивил. Он ответил сразу, словно ждал такого вопроса:
– Не знаю, но могу догадываться. Ирочка такой человек, что способна ненавидеть только кого-то равного себе, конкурента, представляющего угрозу её благополучию. Хотя бы в потенциале. Так что можешь воспринимать её неприязнь, как комплимент.
Я удивлённо замерла с ногой, засунутой в штанину джинсов. Конкурента? Как я могу конкурировать с Ирэн? Где она и где я? И главное – в чём конкурировать? Что мы не поделили? Не Ральфа же, в самом-то деле! Пусть я и ляпнула, не подумав, глупость про то, что якобы когда-то он легко нашёл ей замену, но ведь это было сказано просто так, на эмоциях, из желания уязвить. На самом деле я вовсе не уверена, что между Ральфом и нашей управляющей действительно когда-то что-то было. И даже если предположить, что было, разве стала бы Ирэн ревновать мужчину к одной из местных девчонок, которых и за людей-то не считала?