Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Оазис
– А что ты вообще здесь делаешь?
– Как – что? – Я снова чуть не сорвалась на блеянье, но взяла себя в руки. – Вы же меня купили!
На этот раз даже ненавистное слово далось мне совершенно без усилий, настолько всё происходящее не вписывалось в ожидаемый мною сценарий.
– Купил, – легко согласился Доннел. – Но сегодня-то не звал.
– А… но… – Я растерянно оглянулась на входную дверь, словно ожидая увидеть там Аллу, которая сможет всё объяснить. – Мне сказали… так положено…
Доннел запустил руку в тёмно-каштановые волосы, взъерошил их и этим жестом на миг до боли напомнил мне Дэна: даже сердце тюкнуло невпопад. А затем повернулся к девице:
– Зайка, спустись в бар, закажи себе чего-нибудь. Я тут закончу и тоже приду.
«Зайка» раздражённо дёрнула плечом, поправила руками буквально рвущуюся из-под платья грудь и проследовала за дверь, напоследок бросив на меня ещё один уничтожающий взгляд. А я съёжилась у стены, уставилась на свои ноги, обутые в белые дурацкие туфли на каблуках. И вся я была белая и дурацкая, как недоделанная невеста, торжественно явившаяся к брачному ложу и обнаружившая, что она там даже не главное блюдо в сегодняшнем меню.
– Вот что, – сказал Доннел, и я испуганно подняла глаза, – пойду освежусь, ты подожди пока, присядь. Надолго не задержу.
Он прошёл мимо меня в ванную комнату, закрыл за собой дверь, но я даже не пошевелилась. Разумеется, ждать чего-то хорошего от сегодняшней ночи мне и раньше в голову не приходило, но и такого я не могла представить! Всегда казалось, что как минимум всё должно быть неторопливо и обстоятельно, с предварительным, пусть недолгим, общением и последующим засыпанием под одним одеялом. Может быть, не так, как это бывает между любящими друг друга людьми, но хотя бы немного похоже. А получается, что меня сейчас мимоходом огуляют между грудастой черноволосой девицей и, возможно, кем-нибудь ещё?
Я растерянно обвела взглядом номер, словно в поисках спасения. И, кажется, нашла.
В ванной комнате зашумела вода. Боясь не успеть, я подскочила к замеченному у стены сервировочному столику, схватила с него пузатую, почти полную бутылку чего-то тёмного, с терпким ягодным запахом. Зажмурилась и начала пить большими глотками…
…Когда посвежевший Ральф Доннел, в банном халате и с влажными волосами, переступил через порог, я сидела на краешке постели, держась за живот. В животе происходило что-то странное, и это странное постепенно распространялось на всё тело. Тёплые волны разбегались по нему, одновременно согревая и лишая сил, омывая приятной слабостью. Голова стала лёгкой, как воздушный шарик, и точно так же покачивалась, грозясь уплыть к потолку. Взгляд свободно скользил по окружающим предметам, ни на чём не останавливаясь. Всё это совсем не походило на ощущения, испытанные мной во время нашего с Яринкой распития вина на вечернем пляже, но мне начинало нравиться.
– Ты извини, я как-то не подумал, что тебя сегодня приведут, – раздался надо мной голос Доннела. – И дверь не закрыл, обычно никто вот так не заходит… С тобой всё в порядке?
Я подняла голову, и она всё-таки попыталась оторваться от тела, запрокинулась назад. Чтобы не дать хитрюге улизнуть, я хотела схватить её руками, но почему-то оказалась лежащей на спине и глядящей в потолок. Что ж, по крайней мере, моей головы там наверху не было, и это радовало.
На фоне бежевого потолка возникло встревоженное лицо Доннела:
– Что случилось? Тебе плохо?
Я хотела ответить, что мне хорошо, куда лучше, чем ещё несколько минут назад, но вместо слов изо рта внезапно понеслись квакающие звуки. Это было смешно, и я захихикала, разгоняя ладонями воздух перед лицом.
Доннел нахмурился, исчез из поля зрения. И почти сразу со стороны донёсся его поражённый возглас:
– Ты что, выпила весь коньяк?!
Я попыталась что-то ответить, но опять заквакала, а после и вовсе завопила, потому что кровать подо мной вдруг начала стремительно вращаться.
Дальнейшее напоминало неумелый монтаж, кое-как слепленный из отрывков реальности.
Что-то подхватило меня под мышки и куда-то поволокло. Перед глазами замаячил белоснежный унитаз. Кафельный пол больно ударил по коленкам. Твёрдая рука нагнула мою голову вниз, а в рот залезли чьи-то пальцы. Почему-то последнее возмутило меня до глубины души, и я попыталась их укусить, но пальцы уже продвинулись глубже в горло, вызывая неудержимый рвотный позыв. Надо думать, мой бедный организм был с этими пальцами заодно и сам мечтал поскорее избавиться от той гадости, которую я так опрометчиво в него влила. Так или иначе, но следующие минуты меня полоскало и выворачивало. После этого унитаз сменился раковиной, в лицо полилась холодная вода…
Когда подо мной вновь каким-то образом оказалась постель, теперь уже расправленная, я, перед тем как провалиться в глухое забытьё, успела только пожелать, чтобы она не начала снова вращаться…
Пробуждение оказалось медленным и мучительным. Сначала в глаза забрезжил тусклый полусвет, затем кусачими мурашками напомнило о себе одеревеневшее в одной позе тело, последними проснулись уши: я услышала мерное тиканье часов и чьё-то дыхание рядом. Почувствовала тупую боль внизу живота. И, внезапно разом всё вспомнив, вздрогнула и открыла глаза.
Номер стандарт улучшенный был погружён в серые рассветные сумерки. Чуть колыхалась от сквозняка штора, выключенный телевизор подмигивал красным глазом, в ванной еле слышно гудели трубы. Здесь как будто прибрались. Исчез сервировочный столик, кресла отодвинулись к окну, на одном из них аккуратной горкой высилась стопка одежды. Белой одежды.
Снова вздрогнув, я запустила руку под одеяло и провела ею вдоль тела. На теле обнаружились только новые, кружевные, тоже белые трусики, которые мне вчера торжественно вручила Алла. Больше ничего.
Затаив дыхание, я медленно повернула голову. На соседней подушке, вполоборота ко мне, спал Ральф Доннел. Судя по видимой из-под одеяла части тела, тоже не обременённый одеждой.
Я осторожно села. Боль, до этого ноющая внизу живота, толкнулась острее. Глубинная, томительная, сродни зубной, боль, почему-то кажущаяся мокрой. Кажущаяся ли?
Продолжая сидеть с согнутыми коленями, я заставила себя чуть развести ноги, запустить руку в трусики… и пальцы сразу стали влажными, липкими. Уже зная, что увижу, я другой рукой откинула одеяло. Кровь. Кровь на простыне, на внутренней стороне бёдер, на трусиках, на руке. Кровь и боль.
Я заплакала. Заплакала сразу и сильно, шмыгая носом, по-щенячьи поскуливая, вновь кутаясь в одеяло по самые уши. Сама не понимая причины своих слёз. Ведь что бы ночью ни сделал со мной лежащий рядом мужчина, это уже позади. И разве не удачно вышло, что мне даже не пришлось осознавать происходящее, стесняться и бояться? Не всё ли равно вообще, как именно это случилось, если оно и должно было случиться? Разве вчера я не за этим сюда шла?
Доннел зашевелился, потревоженный моим плачем. Открыл глаза. Какое-то время молча моргал, затем рывком сел.
– Что случилось?
Его голос был хриплым со сна, грубым. И от этой грубости, от резкого вопроса, я заплакала ещё громче.
– Да что с тобой? – Доннел запустил пятерню в волосы, взъерошил их нервным жестом «какого-чёрта-происходит», тем самым снова напомнив мне Дэна.
Наверное, не будь этого жеста, я бы не осмелилась его в чём-то обвинять. Любой другой мужик в данной ситуации был вправе сделать со мной то, что сделал, ведь за это он и заплатил. Любой, но не тот, кто хоть чем-то похож на моего друга, на одного из лучших людей, которых я когда-либо знала! Такой не мог, не должен был!
Впрочем, озвучивать обвинения я всё же не осмелилась, меня хватило лишь на то, чтобы протянуть вперёд руку, показав Ральфу окровавленные пальцы.
Доннел напрягся всем телом.
– Что это? Ты поранилась?
Он издевается? Сказать что-нибудь я по-прежнему не могла, лишь отрицательно затрясла головой.
Шумно вздохнув, Доннел одним движение скинул одеяло и с себя, и с меня. Уставился на перепачканную простыню. Встал. Быстро обойдя кровать, бесцеремонно взял меня за плечи и завертел, осматривая со всех сторон. Пискнув, я попыталась прикрыть руками голую грудь, но была сдёрнута с постели и поставлена на ноги.
– Внешних повреждений не видно, – заключил Доннел, ещё раз окинув меня цепким взглядом с ног до головы. – У тебя месячные?
Я гневно вывернулась из его рук, схватила край одеяла, попыталась им прикрыться. Вместе с нахлынувшей злостью вернулся голос:
– Это же вы сделали! Вы меня… ночью!
Зрачки Доннела расширились. Он всматривался в моё лицо, и в его глазах эмоции сменяли друг друга. Удивление. Догадка. Понимание. Возмущение.
– Что?! Да не трогал я тебя! Зачем мне бесчувственное тело с перегаром?!
Я попыталась сесть на кровать, но вспомнила про испачканные кровью трусики и снова заревела от растерянности и унижения.
Доннел закатил глаза. Наклонился, уперев руки в колени, вплотную приблизил ко мне лицо, сказал медленно и членораздельно, будто разговаривая с умственно отсталой:
– Я вчера раздел тебя потому, что забрызгал водой, когда умывал. Раздел и уложил спать. А всё остальное… Когда у тебя месячные в последний раз были? Ты за циклом следишь?
Месячные? Я перестала реветь и заморгала.
– Никогда, – ответила растерянно. – Ещё не было…
– Понятно. – Доннел выпрямился, осторожно взял меня за плечи. – Ничего страшного не случилось, у тебя просто начались женские дни. Ты, верно, в последнее время очень волновалась, вот организм и отреагировал на стресс. Успокойся и иди в душ, хорошо? В шкафчике над раковиной должно быть что-то по вашей женской части. Насколько я помню, в каждом номере есть. Знаешь, как пользоваться, или горничную позвать, чтобы помогла?
Я отчаянно замотала головой, сгорая от стыда, и почти бегом метнулась в ванную комнату.
Там я пробыла долго. Сначала стояла под горячей струёй душа, вздрагивая от затихающих рыданий, потом медленно вытиралась большим, очень пушистым полотенцем, затем вдруг поняла, что мне нечего надеть, и по этому поводу тоже чуть-чуть всплакнула.
В дверь постучали.
– Я принёс тебе сменное бельё, – сказал Доннел, и пришлось выдержать новую порцию стыда, приоткрывая дверь и принимая из-за неё чистые трусики и майку.
Наконец, кое-как приведя себя в порядок, я обнаружила на вешалке мужской банный халат и, закутавшись в него до пят, осторожно вышла из ванной.
Доннел был в номере. Более того, он успел перестелить постель и принести две чашки кофе, аромат которого теперь витал в воздухе. Утро за окном окончательно вступило в свои права, видимый из-за шторы кусочек неба золотило встающее солнце.
Я робко переступила босыми ногами на ковре, и Доннел обернулся. Наверное, вид у меня был очень жалкий, несчастный и больной, потому что его брови поднялись трогательным домиком, а в следующую секунду он уже стоял рядом и осторожно обнимал меня, бормоча что-то успокаивающее, гладя по мокрым волосам.
И эта неожиданная ласка, не имеющая ничего общего с тем, чего я ожидала в этой комнате сегодняшней ночью, снова заставила меня плакать, на этот раз – от облегчения и благодарности.
Глава 15
Лапка
– Зачем ты вчера пыталась напиться? – спросил Доннел, когда я, наконец, перестала реветь.
Он вернулся в кресло у окна и усадил меня к себе на колени, продолжая обнимать одной рукой. Подал кружку с кофе, который я сразу начала отхлёбывать мелкими глотками в попытке потянуть время перед ответом и сгорая от стыда. Как-то получилось, что, начиная со вчерашнего вечера, наше общение было для меня сплошным позором. Сначала я, вломившись в номер без спросу, застала своего нового владельца в весьма пикантной ситуации. Затем залпом осушила бутылку коньяка, тем самым заставив его возиться с собой не самым приятным образом. И, как будто всего этого было мало, разбудила ни свет ни заря, рыдающая и измазанная кровью. Но больше всего было стыдно даже не за то, что я предстала перед Ральфом в один из самых сокровенных женских моментов, которые принято скрывать, а за то, что так плохо о нём подумала. Сейчас уже было невозможно представить, что этот человек, который, несмотря на все доставленные ему неудобства, так трогательно заботится обо мне, мог бы воспользоваться моим бесчувственным телом и беспомощным состоянием.
– Для храбрости, – промямлила я, наконец, под внимательным взглядом Доннела. – Мне подруги посоветовали, чтобы расслабиться.
Он фыркнул в свою кружку, сдерживая смех:
– Для храбрости тебе хватило бы половины бокала. А так ты рисковала серьёзно отравиться. Даже того количества алкоголя, которое успело всосаться в кровь, хватило, чтобы вырубить тебя до утра. Как сейчас себя чувствуешь?
Я замерла и мысленным взором пробежалась по телу. Продолжал надоедливо ныть низ живота, но в общем и целом всё было нормально.
– Хорошо, спасибо.
– Да не за что. – Доннел отхлебнул из чашки. – И пила ты зря. Я всё равно собирался тебя вежливо выпроводить.
– Почему? – В этом вопросе внезапно прозвучало больше обиды, чем удивления, и это стало ещё одной гирькой на чашу моего позора.
– Потому что хотел вернуть Галю, – невозмутимо отозвался Доннел. – Девушку, которая была здесь, когда ты пришла. Последние месяцы к себе в номер я приглашаю только её.
Ага, её. И ещё Аллу. И ещё нескольких похожих, во-от с такими титьками!
– Просто неудобно было тебя сразу разворачивать, – продолжал он, не замечая моих надутых губ. – Думал, схожу в душ, объясню всё, и мы уйдём вместе. Ты – к себе, я – в бар за Галей. Из ванной вышел, а ты тут уже в зюзю. Вот и пришлось планы изменить: куда тебя в таком состоянии?
Я виновато потупилась, решила, что надо хоть как-то объясниться за своё недавнее поведение, и пробормотала:
– А я проснулась почти голая, и живот болел, и… всё остальное. Вот и подумала спросонок, что вы…
Доннел иронично поднял брови и приложил палец к моим губам, вынуждая замолчать.
– Давай договоримся? Во-первых, не вы, а ты. Мы с тобой вроде как собираемся вступить в довольно близкие отношения, и выкать, даже несмотря на разницу в возрасте, уже неуместно. А во-вторых, не оправдывайся. Ты имела все основания такое подумать, учитывая обстоятельства и место нашего знакомства.
Я тихонько кивала, опустив глаза. Стыдно всё ещё было, но уже терпимо. Ровный голос Доннела успокаивал, его рука, обнимающая меня поверх халата, – тоже. Я вдруг осознала, что впервые сижу на коленях у мужчины и странным образом чувствую себя так, словно это самая естественная вещь на свете. Хотя, если подумать, чего мне уже стесняться после ночных и утренних событий? Вряд ли мы друг друга сможем ещё чем-нибудь удивить.
Молчание затянулось, Ральф пил кофе, а я украдкой поглядывала на него сквозь упавшие на лицо влажные после душа волосы. Черты лица Доннела уже не казались мне такими грубыми, как при первом знакомстве, их внешняя резкость больше не обманывала меня. Даже глаза, выглядевшие до этого чёрными, вблизи оказались тёмно-карими, тёплыми, цвета крепкой заварки. А ещё у него были ресницы, которым позавидовала бы любая девушка. Пушистые, длинные, цвета чёрно-бурого лисьего меха, из которого мама когда-то сшила мне шапку, и на вид такие же мягкие. Захотелось потрогать их, чтобы проверить, не обманчиво ли это впечатление, но я, конечно, не осмелилась.
Кофе кончился. Тоскливо заглянув в опустевшую кружку, я вздохнула и замерла. Пытаться слезть с коленей Ральфа казалось невежливым, сидеть дальше как ни в чём не бывало – наглым. К моему облегчению, Доннел допил свой кофе одновременно со мной и, поставив обе наших кружки на столик, осторожно пересадил меня в кресло. Уже стоя, протянул руку, провёл пальцами по моей правой щеке, там, где под зелёной сосновой лапкой угадывался шрам.
– Расскажешь мне об этом?
Я с готовностью кивнула, но Ральф добавил:
– Не сейчас. Сейчас мне нужно пойти пообщаться с людьми. Номер в твоём распоряжении, можешь посмотреть телевизор или взять из холодильника что-нибудь поесть. Но я бы рекомендовал отдых. Ты сейчас немного больна, да и ночь выдалась не из лёгких. Поспи ещё, а я разбужу тебя, когда вернусь.
Я опять кивнула и молча смотрела, как он берёт с прикроватной тумбочки часы, застёгивает на руке, поправляет перед зеркалом воротник рубашки, рассовывает по карманам мелкие вещицы… И только, когда Доннел направился к двери, вспомнила что-то, как мне тогда показалось, очень важное, и окликнула:
– Сударь!
– Ральф, – он без удивления обернулся, – просто Ральф. Что тебе?
– Можно я и дальше буду петь в ресторане по вечерам? Вы мне разрешите выступать?
– Не вы, а ты. Разрешу. Выступай на здоровье, если тебе нравится. – Доннел опять направился к двери, но я вспомнила ещё кое-что, не дававшее мне покоя с нашей первой встречи.
– Су… Ральф! А можно ещё спросить?
На этот раз он облокотился о косяк, всем своим видом выражая терпеливое внимание.
– Спрашивай.
– Вы… ты ведь с Запада, правда?
Он как будто с досадой шевельнул плечами, но ответил охотно:
– Оттуда. Если хочешь спросить про мой великолепный русский, то мои родители – москвичи. Одни из тех, у кого хватило смекалки понять, к чему идёт дело, и сбежать за границу, пока не упал железный занавес. Ещё до моего рождения. А теперь ложись спать, успеем ещё наговориться.
Ральф ушёл, а я осталась сидеть в кресле, глядя на закрывшуюся дверь и пробуя на вкус только что прозвучавшие слова:
«Хватило смекалки понять, к чему идёт дело».
«Сбежать за границу».
В душе опять защемило. Я бы не смогла объяснить почему, но, произнося это, Ральф снова неуловимо напомнил мне Дэна. Напомнил так, будто я заглянула в будущее и увидела своего потерянного друга, ставшего взрослым.
С той минуты, когда я свернулась под одеялом и мгновенно уснула в номере «улучшенный стандарт» самого дорого отеля Оазиса, время снова рвануло вперёд, потекло ровно и почти без происшествий. Отмеряя новый виток моей жизни, в которой теперь был Ральф.
Ральф показывался на острове так же часто, как Яринкин Ян: почти каждую неделю на выходных. Эти дни я проводила с ним, отвлекаясь только на выступления в ресторане. Вместе нам было легко и просто. Может быть, потому, что во время своих памятных злоключений в его номере я исчерпала все запасы своей стыдливости, после чего стесняться уже не получалось. Даже наша первая близость прошла для меня без особых эмоций. Тем более что произошло это не сразу.
Мои месячные, нагрянувшие так некстати, продлились четыре дня, и всё это время я чувствовала себя вялой и разбитой. Дни проводила с Ральфом, а на ночь, когда к нему наверняка приходила Галя, Алла или кто-нибудь не менее грудастый, возвращалась в наш домик, к Яринке. Яринка очень помогла мне отнестись легче к моему, как я думала, несмываемому позору. Она так хохотала, слушая про выпитый коньяк, выставленную вон Галю и весьма неординарно разбуженного поутру Ральфа, что я тоже начала улыбаться и, в конце концов, решила, что ничего ужасного не произошло.
Когда мои, как называла их Агафья, критические дни подошли к концу, и я почувствовала себя лучше, Ральф узнал об этом первый. Я слишком хорошо помнила слова Яринки о том, что здесь с нами в любой момент может случиться всё что угодно, и сама попросила у него разрешения прийти на ночь. Ральф кивнул и провёл тыльной стороной ладони по моей щеке, по правой щеке с сосновой лапкой, словно попытался разгладить прячущийся под ней шрам. Он нечасто ко мне прикасался. Мог разве что приобнять за плечи, убрать за ухо непослушную прядь волос или легко поцеловать в губы, прощаясь до следующего утра.
Но всё изменилось после того, как я впервые легла с ним в постель, легла не как упившееся до беспамятства тело, но как женщина. Точнее, как та, кому ещё только предстояло стать ею. Яринка и здесь оказалась права: объятия и поцелуи были приятны. Мне понравилось, как руки Ральфа обтекали моё тело, повторяя его изгибы, поглаживая и сдавливая. Понравилось и скольжение горячего языка по коже, неторопливые влажные поцелуи, которыми он покрывал меня с ног до головы, в самых сокровенных местах. Мне не с кем было сравнивать, но, помня рассказы соседок о том, как торопливо и грубо подчас обращаются с ними другие гости, я могла сделать вывод, что мне и здесь повезло.
Больно было, но не очень. Не сравнить с розгами и уж тем более не сравнить с рвущими тело собачьими клыками. Я даже не застонала, только задержала дыхание. Хуже оказались последующие минуты. Боль ослабла, но не прошла; кроме этого, мне сразу стало тяжело и очень жарко под навалившимся мужским телом, а мышцы бёдер и спины остро заныли от напряжения и непривычной позы.
Но всё это стоило того облегчения, которое я испытала, когда Ральф шумно выдохнул и, на миг судорожно скомкав в кулаке мои волосы, наконец отстранился. Мне думалось, что теперь самое плохое позади, и дальше всё станет пусть не замечательно, но нормально.
К сожалению, это оказалась не совсем так. В последующие наши ночи с Ральфом боль упрямо возвращалась, хоть и не такая яркая. Дискомфорт, тяжесть, ощущение того, что он слишком велик для меня, тоже остались. Но я научилась с этим мириться, научилась даже получать что-то вроде морального удовлетворения от того, что способна доставить удовольствие этому мужчине, такому сильному и взрослому, с далёкого желанного Запада.
Ральф видел, что я не в восторге от нашей близости, и объяснил это тем, что девочки моего возраста не получают от секса того же, что девушки постарше, что у меня пока просто другой гормональный фон, но в будущем всё изменится. И мне даже в голову не пришло пожаловаться на то, что он делает мне больно. Я уже достаточно времени провела в Оазисе, прониклась его нравами и твёрдо усвоила: кто платит, тот и заказывает музыку. Ральф – мой хозяин, он меня купил, и он в своём праве поступать со мной так, как считает нужным. Моё отношение к Доннелу от этого факта никак не менялось. И характеризовалось оно, пожалуй, одном словом: благодарность.
Я была благодарна Ральфу, начиная с нашей первой встречи, когда он согласился спасти меня от ужасного Ховрина. Я была благодарна ему за то, что возился со мной пьяной, спасая от отравления, а утром помог разобраться в том, что происходит с моим организмом, и не обиделся на предъявленное ему глупое обвинение. Я испытывала бесконечную благодарность за те внимание и заботу, что Ральф уделял мне каждый раз, появляясь на острове.
Наше общение не ограничивалось постельными утехами. Доннел посылал за мной сразу по приезду, невзирая на время суток. И я бежала, бросая всё, не потому, что слово господина – закон, а искренне желая его увидеть. Он никогда не появлялся с пустыми руками: привозил для меня то нарядную вещицу, то набор пастели для рисования, то разноцветные нотные тетради, то глянцевый самоучитель английского языка. Но не это заставляло меня ждать его появления, как праздника. Ральф сумел стать мне близким человеком, пусть не любимым, но тем, кому я могла доверять целиком и полностью, и который знал обо мне всё. Его по-настоящему интересовала моя жизнь до появления в Оазисе, мои мысли и чувства, и я охотно доверяла их ему. Мы подолгу разговаривали, уединившись в номере или на крыше Айсберга за одним из столиков. Он расспрашивал меня о жизни в тайге, о приюте, о нашем с Яринкой побеге оттуда и последующих скитаниях. Хвалил за смелость и находчивость, журил за неосторожность, сочувствовал утратам, вслух размышлял о причинах и следствиях тех или иных событий. С ним я могла не бояться осуждения, рассказывая о таких поступках, за которые заслужила бы укоризненные взгляды даже от соседок по дому, что и сами были далеко не безгрешны. А Ральф лишь смеялся, слушая о пририсованных Иисусу недостающих частях тела и о сгоревшей церкви.
Единственное, что осталось ему неизвестным, – мои планы побега на Запад. Их я утаила, боясь, что такое признание Ральф может принять за просьбу о помощи. И подумать, будто я держала это в уме с самого начала, что именно за этим подошла к нему в первый раз, а все другие причины были лишь предлогом. Допустить такого я не могла: мнение Доннела день за днём незаметно становилось определяющей ценностью в моей жизни.
При этом меня совершенно не смущало то, что про самого Ральфа я почти ничегошеньки не знала. Не знала даже, как называется страна, из которой он приезжает, и каким образом это возможно при железном-то занавесе? Не знала, по каким делам он так часто бывает на Руси: наверняка ведь не только затем, чтобы отдохнуть в Оазисе. Чем занимается, как зарабатывает на жизнь явно немаленькие деньги, раз сумел заплатить за меня впечатляющую даже по местным меркам сумму и оставить с носом Ховрина, считающегося одним из самых дорогих завсегдатаев острова.
Задавать вопросы мне и в голову не приходило. Я хорошо помнила совет Аси: никогда ни о чём не спрашивать гостей. Да и некий вкрадчивый голосок внутри, не голос-без-слов, а скорее еле слышный шепот, подсказывал, что ответы на эти вопросы могут мне не понравиться. Поэтому я и не искала от добра добра, а довольствовалась своим новым положением. Тем более что на текущий момент оно было не самым плохим, ведь я не только попала в элиту, став одной из «девочек Айсберга», но и оставалась бэк-вокалисткой местной музыкальной группы.
Репетициям в группе, а также осваиванию новых музыкальных азов, я посвящала дни и ночи без Ральфа. Ночные выступления перед гостями уже стали для меня обыденностью, и теперь было смешно вспоминать, в какой ужас меня привела новость о назначении на это место. Зарабатывать на этом чаевые, как зарабатывала Яринка танцами, не получалось, но я не унывала. Алла по моей просьбе узнала у Ирэн, что мой долг Оазису почти погашен благодаря Ральфу. Оставалось всего ничего, и я решила, что задумаюсь об этом, когда у Яна выйдет уговорить отца повторно купить ему Яринку. Тогда мы бы смогли рассчитать всё так, чтобы закрыть наши задолженности одновременно, а дальнейшее пока не планировали.
С нетерпением дождавшись купального сезона, я, навёрстывая упущенное в прошлом году, когда свежие раны не позволяли мне отдать должное морю и солнцу, целые дни проводила на пляже. Читала, лёжа в шезлонге, училась плавать брассом, а когда появлялся Ральф, тащила его гулять вдоль берега (было приятно идти с ним за руку на виду у всех) и ныряла с его плеч в накатывающие волны. Однажды он устроил нам прогулку на катере в открытое море, где мы пили шампанское, видели дельфинов и целовались на палубе под палящим солнцем. Последнее сделало это приключение особенно приятным, учитывая то, что обычно Ральф никогда не целовал меня просто так, без намерения перейти к чему-то большему. А мне нравилось с ним целоваться. Будь моя воля, я бы любую нашу близость свела к поцелуям да объятиям, без того остального, что причиняет боль.
В другой раз мы ныряли с аквалангом, и это стало одним из самых удивительных впечатлений моей жизни. Стало бы, наверное, и одним из самых счастливых, не вспомни я, скользя под водой за руку с Ральфом, о тёмной глубине Русалкиной ямы. Интересно, как это: всё время обитать здесь, в зеленоватой толще воды, в прохладе и невесомости?
Мы с Яринкой больше не говорили о том случае, когда она увидела в ночном море нечто странное и страшное. Делали вид, будто ничего такого не было. Но я заметила, что подруга, прошлым летом использовавшая любую возможность, чтобы окунуться в солёные волны, теперь ведёт себя иначе. Яринка старалась купаться только в компании: со мной, или с Яном, или на худой конец просто неподалёку от других отдыхающих. И никогда – после захода солнца. После захода солнца она даже не приближалась к воде, так что наши прогулки под звёздами вдоль полосы прибоя остались в прошлом. Да и гуляла я теперь чаще с Ральфом.
В одну из таких прогулок мы подошли и к Русалкиной яме. Ральф носил дорогую обувь, и я не повела его по камням, остановилась на границе песка и гальки. Указала пальцем на вздымающийся у тёмных глыб прибой и коротко поведала местную легенду об утонувших девушках. Я ожидала, что он ответит что-нибудь насмешливое, даже циничное, как-то убедит меня в том, что всё это не более чем сплетни, девчачьи страшилки, в которые смешно верить. Но Ральф не сделал этого. Он, прищурившись, смотрел на каменистую часть берега, резко обрывающуюся в неведомую глубину, и молчал. Больше мы с ним к Русалкиной яме не ходили.
Но в целом конец весны и начало лета выдались для меня почти безоблачными. То, чего я боялась больше всего: дебют, аукцион и последующая за этим передача меня во временную собственность чужому мужчине – осталось позади и оказалось вовсе не страшным. У меня была Яринка, у меня был Ральф, и надежда на скорое освобождение от долга, а значит, и от самого Оазиса. Для того чтобы чувствовать себя почти счастливой, этого пока хватало.
Общую картину слегка омрачили лишь два эпизода.
Во-первых, Ирэн.
С того дня, когда мой аукцион закрылся, не успев толком начаться, она не интересовалась мной, а при встрече отвечала на приветствие сухим кивком, а то и полным раздражения взглядом. Я пыталась расспросить соседок о том, что могло послужить причиной моей опалы, но они недоумённо пожимали плечами. Только Алла отшутилась, сказав, что, наверное, управляющая сама положила глаз на Доннела. И, устав гадать, я решила плюнуть на Ирэн, тем более что в ближайший, оплаченный Ральфом год она никак не могла мне навредить.
Во-вторых, Ховрин.
Он покинул остров сразу после того, как ему не удалось заполучить меня на аукционе, тем самым посчитавшись с Ральфом за какие-то их давние конфликты. Но в конце мая появился вновь. Я встретила его, когда после очередного выступления в Айсберге решила уйти спать пораньше, пользуясь своими правами девочки при постояннике, которая может не работать, если не хочет. Переоделась в гримёрке, вышла на крыльцо и там, в мигающем свете неоновой вывески, увидела курящего Ховрина. На тот момент благодаря Ральфу я уже успела оттаять от всех страхов, связанных со своей беззащитностью перед произволом гостей, и не дрогнула. Даже учтиво кивнула ему: всё-таки мы были знакомы, пусть и не самым приятным образом, а вежливость никто не отменял.
Но Ховрин, как выяснилось, думал иначе. Он бросил окурок на ступени крыльца и шагнул ко мне с такой удивительной для его комплекции стремительностью, что я не успела отшатнуться. И опомнилась, только когда короткие пальцы с силой сомкнулись на моих плечах.
– Ах вот ты где, – прошипел Ховрин, обдавая меня густым амбре табака и алкоголя. – На ловца и зверь бежит!
Я не испугалась и сейчас, зная правила Оазиса и понимая, что согласно им никто, кроме Ральфа, не имеет права меня и пальцем трогать. Ховрин в том числе. Я – не его.