Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Оазис
– Мы оба знакомы с Ховриным, – после небольшой паузы сказал Ральф. – Ты сама мне рассказывала, какие слухи ходят о нём на острове. И он не один такой. Есть мужчины, которые возбуждаются, только причиняя партнёрше боль. Чем сильнее боль, тем лучше. Само собой, прейскурант на такие услуги высок, ведь лечение девушек требует времени и денег. Но совсем другое дело, если девушка заведению больше не нужна. Тогда её просто продают какому-нибудь извращенцу без требования возврата. Надеюсь, ты понимаешь, что с ней случается потом?
Я съёжилась на коленях у Ральфа, снова пережив ужас, который пришлось испытать, когда выяснилось, что зловещий Ховрин намерен приобрести меня для своих садистских утех. Ральф успокаивающе обнял меня второй рукой, но продолжил:
– За девушку, отданную на растерзание, можно получить хорошие деньги не только от её покупателя. Обычно процесс изнасилования, пыток и последующего убийства записывается на видео. А такое видео на чёрном рынке стоит немалых денег. Находятся любители. Снафф называется, не слышала?
Я качнула головой, снова чувствуя, как Оазис смыкается вокруг меня, подобно ловушке, из которой нет выхода. Сдавленно произнесла:
– Ирэн говорила, что здесь никого не заставляют и не насилуют. Что, если девушка не хочет работать, то её просто перепродадут в другое место.
Ральф не стал возражать.
– Кого-то перепродают, наверное. Оазис далеко не единственное заведение такого рода на Руси. Но и то, о чём я тебе рассказал, тоже не редкость. Поэтому лучше твоей Яринке не злить ни Бурхаева, ни Ирэн. Знаю, что совет этот плохой, но пусть терпит. Бурхаев отстанет от неё рано или поздно. Вариантов всё равно нет.
– Есть! – Я посмотрела Ральфу в глаза, опять кажущиеся чёрными в полумраке ночного номера. – Есть один вариант. Я об этом и пришла поговорить… попросить.
Доннел поднял одну бровь, показывая, что ждёт и слушает. Отступать было поздно, и, не опуская взгляда, словно от этого зависела его реакция, я выложила Яринкину просьбу. И перестала дышать в ожидании ответа.
Выражение лица Ральфа почти не изменилось – лишь брови чуть сошлись к переносице, – но я расценила это как признак приближающейся грозы и, опустив голову, торопливо забормотала:
– Я знаю, что не должна просить о таком. Но ведь тебе ничего не стоит… один звонок. А для нас это… Если ты чем-то рискуешь…
– Да ничем я не рискую, – перебил Ральф с досадой в голосе, но без злости. – Звонок можно сделать, и не представляясь. Главное ведь, как я понял, – донести до младшего Бурхаева о выходке и планах старшего?
– Да. – Я осторожно подняла глаза, ещё не смея ни на что надеяться. – Просто всё рассказать. Пожалуйста. У меня же никого нет, кроме Яринки… и тебя.
Возможно, мне показалось, но глаза Доннела потеплели, лоб разгладился, брови дрогнули. Нет, не поднялись милым домиком, но и хмуриться он перестал.
– Допустим, я и позвоню, и расскажу. – Ральф двумя пальцами взял меня за подбородок, не давая снова спрятать взгляд. – Но не станет ли после этого только хуже? Бурхаевский сынок закатит отцу истерику, отец осерчает пуще прежнего и, как думаешь, на ком отыграется? Опять же на твоей подружке. Не лучше ли последовать моему совету и просто переждать бурю?
– Нет. – Я упрямо мотнула головой. – Не лучше. Раз Яринка так просила, значит, ей виднее, чем это кончится. Она Яна знает, а мы нет.
Ральф скептически хмыкнул, отпустил мой подбородок. Но я продолжала смотреть на него в упор, ожидая окончательного ответа, и Доннел вдруг кивнул:
– Хорошо. Позвоню этому вашему Яну, пусть тоже лиха хлебнёт, не всё же твоей подружке за их игру в любовь расплачиваться. Тащи его номер, завтра поплыву на берег.
– Уже завтра? – прошептала я, не смея поверить в такую удачу.
– Завтра. Но не думай, что я изменил планы ради этой парочки влюблённых идиотов. Дела у меня там. Через несколько дней вернусь.
Неожиданно для самой себя я снова пустила слезу, на этот раз от облегчения и вспыхнувшей надежды. Обняла Ральфа за шею, уткнулась лицом ему в плечо и принялась всхлипывать, бормоча бесконечные «спасибо».
А позже, когда мы легли в постель, впервые сама выступила инициатором близости. Сама покрывала поцелуями его шею и грудь и неумело ласкала твёрдое, так не похожее на моё, мужское тело. И впервые подумала, что любовь может быть не взрывом страсти, как у Яринки и Яна, и не выбросом в кровь гормонов, как уверяла Ирэн, а просто благодарностью.
Я даже уснула почти умиротворённой, поверив в то, что, пока рядом Ральф, ничего по-настоящему плохого случиться не может. Но лучше бы вообще не засыпала. Потому что во сне снова увидела ныряющую среди волн очень бледную и грустную Яринку с гибким рыбьим хвостом.
Я пришла в клинику на следующий день после обеда. Спросила разрешения у доктора, несмело заглянула в палату, прикрыла за собой дверь. Сначала мне показалось, что подруга спит, но опухшие веки дрогнули от звука моих шагов, приоткрылись. Я ожидала встретить пустой взгляд, полный вчерашней боли и безнадёжности, но из-за страшной бордово-синей маски, в которую теперь превратилось её лицо, на меня спокойно и внимательно глянула прежняя Яринка. Уголки разбитых губ приподнялись в намёке на улыбку.
Громко выдохнув от облегчения, я подалась вперёд, чтобы обнять мою многострадальную подругу, но не знала, как это сделать, не причинив ей новой боли, и лишь поцеловала в спутанные волосы.
– Ну что? – Яринка, верная своей натуре, не стала ходить вокруг да около и сразу перешла к главному: – Ты попросила Доннела позвонить Яну?
Я гордо кивнула, радуясь тому, что хоть чем-то могу её утешить.
– Да. Он с утра уплыл на материк и даже, наверно, уже позвонил. Обещал сделать это сразу.
Яринка попыталась шире раскрыть глаза, но лишь болезненно поморщилась.
– Ох… всё болит. Дайка, спасибо тебе! И Ральфу твоему спасибо.
– Пока не за что. – Я осторожно погладила её по плечу через белую больничную рубашку и еле сдержалась, чтобы не сказать, насколько сама удивлена тем, что Ральф согласился на подобную авантюру. – Как думаешь, что сделает Ян, когда всё узнает?
Яринка покачала головой:
– Не знаю. Для меня главное, чтобы Бурхаев не успел заблокировать его карту. Чтобы у Яна были деньги на побег. Не хочу, чтобы он стал таким же, как отец.
– Он никуда не убежит без тебя. – Я была в этом уверена. – Сюда приплывёт.
Яринка беспомощно всхлипнула, и я увидела, что на самом деле её спокойствие – показное, поверхностное, готовое вдребезги разбиться в любой момент.
– Хорошо, если приплывёт, – прошептала она. – Хоть попрощаемся.
Я не нашлась с ответом. Успокаивать, говорить, что всё наладится, в такой ситуации было бы насквозь лицемерно. Яринка не дура и не хуже меня видит, что на этот раз дела по-настоящему плохи.
– Ральф говорит – надо терпеть. – Это единственное, что пришло мне в голову. – Если ты попытаешься убить Бурхаева, если даже хоть поцарапаешь его, тебя могут отдать… такому, как Ховрин. Насовсем.
Рассказывать Яринке про грозящее ей наказание в виде долгой и мучительной смерти, заснятой на видео для дальнейшей продажи извращенцам, я не стала: это было бы слишком жестоко. Но по её потускневшему взгляду поняла, что она сама всё понимает.
– А как ты вообще? Как себя чувствуешь? Что доктор говорит? – зачастила я первое, что пришло в голову, лишь бы разбить эту тягостную тишину.
Яринка оживилась:
– А, нормально всё. Ну, как нормально, выглядит, конечно, жутко, но Бурхаев мне даже нос не сломал, расквасил только. Губы вот разбил, доктор зашивал вчера, синяков наставил. Ещё ребро треснуло, но это он на меня своей тушей упал, когда я отбрыкивалась. Ну и… там, внутри, есть разрывы, потому что руку пихал. Ничем другим-то не смог, гы-гы. Тюфяк.
– Мудак он, а не тюфяк. – Я невольно сжала кулаки от бессильной ярости. – Хоть бы в море утонул, что ли…
– Оно не тонет. – Я с удивлением увидела, что Яринка скривила губы в попытке рассмеяться, но поморщилась от боли и выдавила лишь сдавленное хихиканье. – Ничего, пока я в таком состоянии, мне нельзя работать. А там, может, он уедет. Хотя нет. Не надо, чтобы сразу уезжал: Яну нужно время…
– Да забудь ты о Яне! – с неожиданно прорвавшейся злостью перебила я. – С Яном ничего не случится, его и пальцем никто не тронет! Нам-то что делать?!
– Нам? – Яринка нарочито равнодушно пожала плечами. – А что мы можем сделать? Ждать твоего Ральфа. Если он вернётся и скажет, что дозвонился до Яна, тогда и будем думать.
Я не успела ответить. Дверь палаты распахнулась, и на пороге возникла Ирэн. Почти такая же, какой я видела её в то утро, когда она пришла сообщить мне о закрытии аукциона. Глаза гневно сверкают, грудь вздымается, губы плотно сжаты.
– Уйди! – бросила она мне и деревянными шагами проследовала к кровати, на которой испуганно притихла Яринка. Остановилась, нервно притопывая туфелькой.
Я поднялась, бросив на подругу извиняющийся взгляд. Вышла, неплотно прикрыла за собой дверь, воровато окинула взглядом пустой коридор и приникла ухом к замочной скважине.
– Объяснись! – приказала в палате Ирэн.
А поскольку ответа от Яринки не последовало, повысила голос:
– Как получилось, что гость был вынужден сам учить тебя хорошим манерам?!
Я заскрипела зубами, невольно царапая косяк. Учить? Вынужден? Вот как здесь это называется?
– Он вам так сказал?! – Похоже, Яринка полностью разделила моё возмущение.
– Именно! – Ирэн почти кричала, её голос перестал быть колокольчиковым, звучал резко и неприятно. – Ты отказалась выполнять свои прямые обязанности перед человеком, заплатившим за это большие деньги! Оказала сопротивление хозяину!
– Он мне не хозяин! – Яринка тоже закричала. – Я с его сыном!
– Он купил тебя! Он, а не его сын! По факту ты принадлежишь ему и не имеешь права ни в чём отказывать! Ты опозорила заведение, вынудила меня приносить господину Бурхаеву извинения и компенсировать неудобства!
Я уже еле сдерживалась, чтобы не распахнуть дверь и не высказать Ирэн всё, что думаю о господине Бурхаеве, о её заведении в целом и о ней самой в частности. Но Яринка сделала это не хуже:
– Ну и зря! Это Бурхаев должен извиняться передо мной, это на него вы должны орать, а не на меня! Я никому не сделала ничего плохого!
Я даже слегка присела, втянув голову в плечи в ожидании реакции Ирэн, но она меня удивила. После ошеломлённой паузы ответила почти спокойно:
– Я прощаю тебя, Ярина, за эти слова. Делаю скидку на твоё состояние и на то, что это первый твой серьёзный проступок. Но я прощаю кого-либо лишь единожды! Не повторяй своих ошибок. Как только доктор разрешит тебе выходить, ты отправишься к господину Бурхаеву и сделаешь всё, чтобы загладить свою вину перед ним. А сейчас хорошенько подумай, прежде чем ответить.
Снова повисла пауза, и я принялась мысленно умолять Яринку быть благоразумной и больше не злить управляющую: ведь разве наши жизни не в её руках? К счастью, подруга понимала это.
– Да, сударыня, – наконец сухо, но смиренно отозвалась она. – Я так и сделаю.
– Вот и умница. – Голос-колокольчик снова зазвенел приветливо и добродушно. – Если господин Бурхаев тебя простит, мы забудем этот случай, как досадное недоразумение. Поправляйся.
Сообразив, что сейчас Ирэн выйдет из палаты, я на цыпочках побежала к лестнице.
Глава 17
Лодка
Ральф вернулся быстро, уже на следующий день после того, как я навещала в клинике Яринку. Она на тот момент всё ещё находилась там: доктор решил перестраховаться и продлить ей постельный режим. А учитывая то, что по выздоровлению подруге предстояло каким-то образом заглаживать «вину» перед Бурхаевым, она не возражала.
Я мучилась от тревоги за неё, за нашу затею и, пусть не была уверена, что Ральф вернётся именно сегодня, но на всякий случай решила подождать его у причала. На сам причал девушек не пускали, и мне пришлось сидеть у закрытых ворот, возле которых прогуливался охранник, поглядывающий на меня очень подозрительно. Ему я показала язык. А приближающийся катер заметила издалека, как и сходящего с него Ральфа. Вскочила ему навстречу, нервно заломила руки.
– Ты уже тут, Лапка? – Ральф подошёл, улыбнулся, чмокнул меня в макушку, и я успокоилась. Он бы не выглядел столь беззаботно, не сумев выполнить просьбу, которая так много для меня значила.
– Ну что? – спросила я, но покосилась на охранника и продолжать не стала, лишь умоляюще заглянула Ральфу в глаза.
Он обнял меня за плечи, повёл прочь от причала. Коротко сказал.
– Да.
Я громко выдохнула на ходу и, не сдержавшись, засыпала его вопросами:
– Ты ещё вчера позвонил? А Ян? Вы поговорили? Он уже знает про то, что Бурхаев собирается отобрать у него все деньги? А…
Ральф чуть сжал моё плечо, заставляя замолчать, и ответил:
– На все вопросы – да. И не только. Этот ваш Ян так забавно отреагировал на новости, что я не успел вовремя бросить трубку.
– Как отреагировал? – опасливо спросила я и даже успела задуматься о том, что скажу Яринке, если окажется, что Ян знать ничего не желает о её бедах.
Но Ральф ответил с лёгким смешком:
– Заплакал. Едва я только успел сказать, что сделал его отец с твоей подружкой, как он разрыдался мне в ухо. Обычно меня так просто с толку не собьёшь, но тут я натурально охренел и не отключился вовремя.
– Заплакал? – Наверное, я тоже охренела, потому что умудрилась споткнуться на ровном месте и не растянулась на дорожке только благодаря своевременной поддержке Ральфа.
– Смотри под ноги! – довольно сердито сказал он, придавая мне вертикальное положение, но я впервые не обратила внимания на его недовольство.
Ян плакал от жалости к Яринке! Что бы сказала об этом Ирэн, какие гормоны обвинила? Так, может быть, любовь – это не благодарность, как я думала последней ночью с Ральфом, а жалость? И насколько сильной должна быть любовь мужчины, чтобы заставить его плакать при одних только словах о боли возлюбленной? С ума сойти, никогда в жизни не видела плачущих мужчин!
Занятая этими мыслями, я не сразу поняла, что мы идём не в глубь острова, не к Айсбергу, а, свернув от причала, шагаем вдоль берега. И не в сторону людных пляжей, а к пустынной галечной полосе, к Русалкиной яме.
– Куда мы? – Я замедлила шаги, но Ральф уверенно потянул меня за собой. Сказал, не останавливаясь:
– Нам есть о чём поговорить. В номере не хочу. Сомневаюсь, чтобы там была прослушка, но перестраховаться всё-таки стоит. Так что прогуляемся.
Я сразу и сильно встревожилась. Не только оттого, что Ральф явно собирался сказать мне что-то очень важное, раз опасался даже ничтожного шанса быть подслушанным, но и потому, что прогулкой это никак не выглядело. Он шагал быстро и решительно, увлекая меня прямиком туда, где в нагромождении тёмных глыб притаилась Русалкина яма, спокойная в этот погожий день, но не менее опасная. По крайней мере, так мне говорила интуиция.
– Ты не испортишь обувь? – робко спросила я, когда песок под нашими ногами сменился галькой, постепенно переходящей в крупные неровные камни.
Ральф не ответил, и я встревожилась ещё больше. Сейчас от улыбки, с которой он сошёл на берег, не осталось и следа. На ходу заглядывая ему в лицо, я видела нахмуренные брови и плотно сжатые губы, но не осмеливалась ни о чём спрашивать, пока мы, уже не шагая, а перепрыгивая с камня на камень, оказались прямо перед коричневыми, нагретыми солнцем валунами, о которые лениво плескался тёмный глубокий прибой.
Ральф, прищурившись, глянул вперёд и вверх, туда, где за малыми глыбами громоздились огромные, уже больше похожие на скалы.
– Мы же не… – начала я, но не успела договорить: сильные руки подхватили меня за бока и взметнули на ближайший камень, выше моего роста. Я взвизгнула, машинально вцепившись руками в его шершавую поверхность, перекинула одну ногу, села. Вопросительно и испуганно обернулась к Ральфу, не понимая, что всё это означает. А он уже оказался рядом со мной, ловко подтянувшись на руках, и теперь стоял, слегка балансируя на неровной, чуть горбатой спине валуна. Внимательно и изучающе оглядывался вокруг.
Я завозилась, устраиваясь поудобнее, повернулась лицом к морю, с некоторой опаской свесила обе ноги над водой. Валун был тёплым от солнца, но не горячим, и сидеть на нём оказалось неожиданно приятно. Если ещё не думать о том, что, возможно, именно отсюда девушки, не нашедшие иного выхода, бросались вниз, в объятия тёмной пучины…
Ральф закончил осматриваться и сел рядом со мной, безжалостно растягивая отутюженные брюки. Непонятно сказал:
– Да, место подходящее. Может, и получится…
– Что получится? Для чего подходящее? – взмолилась я, больше не в силах выносить пытку неизвестностью. Меня пугала плещущаяся подо мной тёмно-зелёная вода, по слухам скрывающая бездонную глубину, пугало само осознание того, что мы находимся в самом жутком месте острова. Конечно, рядом со мной был Ральф, большой и сильный, которому наверняка не страшны никакие русалки, но его странное поведение пугало тоже.
К моему облегчению, длилось это недолго. Ральф, совсем как я недавно, свесил ноги вниз, и теперь мы сидели рядышком, обратив лица к морскому горизонту. Мне вдруг очень захотелось, чтобы он обнял меня, как на картинках, изображающих счастливые парочки на фоне романтических пейзажей. Но вместо этого Доннел запустил руку в нагрудный карман рубашки и вынул сложенный в несколько раз бумажный конверт. Показал мне, многозначительно заломив одну чёрную бровь.
– Что это? – опасливо спросила я.
– А это, Лапочка моя, – я никак не могла понять эмоцию, звучавшую в его голосе: некое досадливое недоумение, словно он сам не верил в то, что говорит, – сердечное послание твоей Ярине от её Яна.
Я просияла, разом забыв обо всех тревогах, потянулась за конвертом. Но Ральф отдёрнул руку.
– Не так сразу. Прежде, чем ты или твоя подруга прочитаете это, я хочу кое о чём предупредить.
Я была согласна на какие угодно предупреждения, лишь бы скорее получить письмо и бежать радовать Яринку, но Ральф смотрел строго и серьёзно. Поэтому, чтобы поторопить его, я спросила первое, что пришло в голову:
– Вы виделись с Яном?
– Разумеется, виделись, раз он мне письмо передал. – В голосе Ральфа снова засквозила досада. – До сих пор не понимаю, зачем согласился на эту встречу. Не иначе как идиотизм заразен. Но бурхаевский отпрыск так ревел и просил… Вот я и разрешил ему подъехать. Но прежде, чем ты прочтёшь то, что он написал…
Я впервые позволила себе перебить Ральфа:
– Я не буду читать! Это письмо для Яринки, не для меня.
Доннел снова заломил бровь, как бы спрашивая, не желаю ли я сказать что-нибудь ещё? От этого я сразу стушевалась, опустила глаза, но упрямо повторила:
– Не буду читать чужое письмо.
– Отлично, – вдруг легко согласился Ральф и начал разворачивать конверт. – Тогда я сам прочитаю его тебе вслух.
Я протестующе дёрнулась.
– Как прочитаешь? Ты… ты уже читал?!
– Разумеется. – Он даже не счёл нужным посмотреть на меня, занятый вскрытием конверта. – Я, может, и сглупил, ввязавшись в ваши авантюры, но ещё не настолько выжил из ума, чтобы дать использовать себя вслепую.
Моему возмущению не было предела. Я открыла рот, чтобы высказать всё, что думаю по поводу этого поступка, но Ральф не дал мне такой возможности. Продолжая одной рукой держать уже развёрнутое письмо, вторую он протянул и положил мне на шею, под затылком. Начал ласково почёсывать и поглаживать, отчего я невольно зажмурилась, как жмурятся кошки, когда их щекочут за ухом.
С моря тянул ровный бриз, и благодаря ему здесь не было жарко, несмотря на полуденное солнце, стоящее в зените. Пологие волны под нами переливались всеми оттенками зелени, лениво плеща о камни. И, посмотрев на них, я сказала совсем не то, что хотела изначально:
– Ральф, какая здесь глубина?
Он глянул на меня удивлённо, очевидно, ожидая совсем других слов, потом пожал плечами:
– Не думаю, что очень глубоко. Это искусственный остров, а значит, ставили его на отмели. Хотя, для того чтобы утонуть, более чем достаточно, если ты об этом. Почему тебя это вдруг заинтересовало?
Теперь пожала плечами я. Не говорить же, в самом деле, о том, что мне неуютно сидеть, болтая ногами над этой, неизвестно как далеко уходящей вниз бездной? И почему Ральф выбрал для разговора именно Русалкину яму? Ведь я говорила о том, какое здесь нехорошее место!
Я покосилась на него и, увидев, что Доннел уже шевелит губами, собираясь читать письмо Яна, отчаянно замотала головой:
– Не надо! Яринка на меня обидится, если узнает, что я это слушала!
– Ну, хорошо, – неожиданно легко согласился Ральф. – Читать не буду, тем более что там больше соплей, чем дела. Своими словами расскажу. Но сразу предупреждаю – не радуйся, пожалуйста. Не хочу потом расстраивать тебя ещё больше.
Последние слова Ральфа насторожили, и я решила всё-таки выслушать то, о чём писал Ян моей подруге. Надеюсь, она меня простит. Тем более что Доннел всё равно настоит на своём, и я не уйду отсюда, пока не узнаю всё, что он намерен до меня донести. Поэтому опустив взгляд на плещущийся под моими сандалиями прибой, я сложила руки на коленях, всем своим видом изобразив смирение перед неизбежным.
Убедившись, что возражений с моей стороны больше не поступает, Ральф ровно заговорил, продолжая поглаживать мою шею, перебирая пальцами распущенные волосы.
– Выходит так, Худышка, что этот бурхаевский мажор серьёзно запал на твою подружку. Настолько серьёзно, что не боится пойти не только против воли отца, но и против закона. Какие-то свои деньги у него уже были, а кроме этого, он знал код от домашнего сейфа. И вчера в нём побывал. Теперь Бурхаев-старший, вернувшись домой, обнаружит там пропажу не только единственного наследничка, но и кое-каких сбережений. Лично я уверен, что он не обеднеет – вряд ли дома хранилась большая сумма, – но вашему Яну и того должно хватить на осуществление задуманного…
– Это он тебе рассказал? – не сдержалась я, хоть и собиралась сначала выслушать всё до конца, а уже потом задавать вопросы.
Ральф прекратил поглаживания и слегка дёрнул меня за прядь волос на затылке, явно недовольный тем, что его перебили. Но ответил тем же ровным тоном:
– Нет, конечно. С чего бы ему посвящать меня в такие неловкие подробности? Это он имел глупость написать в письме. Наверно, надеялся, что твою подружку немного утешат потери, понесённые её обидчиком. Вообще, большую часть письма он извиняется за отца, очень нудно и слезливо.
Я метнула на Ральфа гневный взгляд. Его циничный тон коробил меня, сама-то я находила переживания Яна достойными всяческого уважения. А то, что он нашёл в себе силы нести ответственность за поведение отца, – делало ему честь вдвойне.
Ральф не заметил моей реакции; а может, только сделал вид, что не заметил. Продолжил так же буднично:
– В любом случае спёртые у бати деньги парнишка решил потратить с пользой. Завтрашней ночью он приплывёт сюда на нанятой по такому случаю лодке и заберёт твою подружку. Вместе с тобой, если вы так захотите.
Я замерла. Пологие волны продолжали плескаться под нами в ловушке камней, ровный ветер с моря трепал мои волосы и одежду, рука Ральфа ласкала шею, но всё это вдруг отодвинулось в дальние дали, было вытеснено одним ярким, как вспышка, воспоминанием.
…Пасмурный ветреный день. Я ещё вся в бинтах, мы с Яринкой впервые обошли вокруг острова и приблизились к Русалкиной яме. На море почти шторм, прибой ревёт, как беснующийся зверь. Яринка говорит, что пора уходить, и мы поворачиваемся спиной к морю. Я неловко оскальзываюсь на камнях и внезапно ловлю себя на мысли, что, когда придётся идти сюда ночью, нужно будет надеть более удобную обувь. Ветреной ночью, где лишь полная луна и брошенная ею через море дорожка дрожащего света…
Выходит, я тогда уже знала, что нам предстоит пробираться сюда в темноте? Пробираться тайком, чтобы умчаться прочь по чёрным водам Русалкиной ямы? Вот уж не думала, что именно это место станет нашим освобождением. А впрочем, почему нет? Ведь оно уже не раз было им для тех девушек, что нашли здесь свой единственный выход из безнадёжной ситуации. Вот только я и Яринка, скорее всего, окажемся первыми и единственными, кого Русалкина яма отпустит на волю без рыбьих хвостов…
Незаметно для себя я начала улыбаться. Где-то слышала слова о том, что любая история всегда повторяется дважды. Колесо судьбы вращается и рано или поздно приносит нас к тому, что уже когда-то было пройдено. И пусть на этот раз вместо тёмного леса и пожара за спиной будет чёрная вода над морской бездной, суть от этого не меняется.
В реальность меня вернул голос Доннела, сердитый и виноватый одновременно:
– Ну предупредил же – не радуйся!
Я обернулась к нему, торопливо прогнав из головы картину бескрайнего ночного моря, которое вдруг перестало быть преградой к свободе, обернувшись, напротив, дорогой к ней. Встревоженно спросила:
– Думаешь, не получится?
– Ну почему же… – Ральф отвёл глаза. – Может, и получится. Я специально пришёл сюда посмотреть, насколько реален замысел бурхаевского сынка. Вижу, что вполне реален. Место уединённое, с причала не просматривается, небольшая лодка в темноте может подойти незамеченной. Если, конечно, у пацана хватит ума не брать судно с мотором и дойти сюда на вёслах или под парусом.
Но я не сомневалась, что всё это Ян понимал и учёл, ведь, если верить словам Яринки, а у меня не было повода им не верить, Ян вообще был парнем неглупым. И раз даже Ральф говорит, что всё может получиться…
– Не радуйся! – На этот раз голос Ральфа прозвучал резче, а рука, лежащая на моей шее, потяжелела. – Мне и так очень тяжело говорить то, что я должен тебе сказать.
Теперь я посмотрела на него со страхом, и он снова отвёл глаза, что напугало меня ещё больше. Я попыталась придвинуться ближе к нему, прижаться плечом, неосознанно ища утешения, но Доннел удержал меня на расстоянии, сжав рукой шею. Сжал слегка, ласково, но я всё равно ощутила себя кутёнком, взятым за шкирку.
И прозвучавшие затем слова Ральфа только усилили это чувство, захлопнули ловушку, которая неумолимо смыкалась вокруг меня последние дни.
– Тебе не надо радоваться, Лапка. Потому что, если даже у младшего Бурхаева всё получится, ты никуда не поплывёшь с ним и своей подругой. Ты в любом случае останешься здесь.
Как можно не верить в приметы и предчувствия, если знамения окружают нас на протяжении всей жизни? Я уже не говорю про голос-без-слов, неоднократно подсказывавший мне выход из трудных ситуаций: его я давно научилась воспринимать, как нечто обыденное. Но даже у меня пробежали по коже мурашки, когда я увидела, что ночь Яринкиного побега оказалась именно такой, какой пригрезилась мне в мимолётном видении больше года назад.
Полная оранжевая луна плыла по небу, простирая через море колеблющуюся дорожку золотистого света. Звёзды стыдливо померкли в её самодовольном сиянии.
– Как светло! – в страхе пискнула нетвёрдо шагающая рядом со мной Яринка. – А если охрана заметит лодку?
– Не заметит. – Утешение, не имеющее под собой никаких оснований, но больше я ничем не могла её утешить. – Зато волн почти нет. Вот где повезло.
Это действительно было везением. Будь море неспокойным, никакая лодка не подошла бы к камням Русалкиной ямы вплотную, а значит, Яринке пришлось бы самой как-то плыть до неё. Плавать она умела неплохо, но не в том состоянии, в каком находилась сейчас. Трещина в ребре давала о себе знать постоянной болью, лицо и тело покрывали синяки, но и это бы ещё ничего, вот только подруга совсем ослабела от выматывающей смеси страха и надежды. Я чувствовала её до предела натянутые нервы, как свои.
Мы миновали последнюю освещённую улочку и вышли на ночной пляж. Теперь впереди были только море и темнота, позолоченная лунным светом. Я придержала Яринку за локоть, настороженно огляделась вокруг. Как и ожидалось, гости в такую погожую ночь не желали сидеть по своим номерам. Даже сейчас, в самый глухой час, ближе к утру, они и не думали идти спать. В отдалении несколько мужчин плескались в море, кто-то звенел бокалами на шезлонгах, неподалёку звучал пьяный смех. С одной стороны, это было даже хорошо: на нас никто не обратит внимания, не заподозрит ничего дурного в ещё двух гуляющих под луной фигурах. Но с другой – вдруг кому приспичит любоваться лунным морем именно в тот момент, когда лодка Яна будет отходить от острова?
Яринка наверняка думала о том же и нервно кусала губы, вцепившись в мою руку. Сегодня в нашем тандеме она была ведомой. И не только по причине болезненного состояния. Начиная со вчерашнего вечера, когда я принесла ей письмо Яна, мне пришлось буквально заставлять подругу пойти на этот побег.
Когда, помня о возможной прослушке, я с разрешения доктора увела её из клиники на одну из скамеек в тени пальм и сказала, что должна остаться на острове, Яринка закатила мне истерику. Мы чуть не поссорились впервые за всю историю нашей дружбы. Я сдавленным шёпотом кричала о том, что мне, в отличие от неё, оставаться здесь безопасно: Ральф никому не даст меня в обиду. Яринка так же приглушенно, но не менее эмоционально живописала то, какой она станет эгоисткой, предательницей и просто сволочью, если бросит меня одну.
Не помню, сколько времени мы препирались: я была ужасно зла, и от того, чтобы не взять подругу за плечи и не начать трясти, как грушу, меня удерживало лишь её плачевно-побитое состояние. Но не факт, что удерживало бы и дальше, продолжай она упрямиться; однако этого не произошло. В какой-то момент Яринка замолчала на полуслове и разрыдалась, обняв меня так порывисто и внезапно, что я чуть не свалилась со скамьи вместе с ней. «Прости, я очень боюсь!» – шептала она мне сквозь слёзы, а я гладила её по потускневшим волосам и только повторяла, что правильно боится, что Бурхаева надо бояться, что он не оставит её в покое, и, если есть шанс бежать, то глупо им не воспользоваться.
Яринка так и не сказала «да», но я всё решила и сделала за неё. Собрала в небольшую сумку кое-что из вещей, разведала наиболее быстрый и скрытый путь до Русалкиной ямы и, наконец, уговорила доктора отпустить подругу ночевать домой. Она весь вчерашний вечер и весь сегодняшний день молчала, держа глаза на мокром месте, я постоянно ловила на себе её полный боли взгляд. В такие моменты мне хотелось закричать и заплакать, безудержно разрыдаться, как сделала сама Яринка на скамье перед больницей, но я держалась. Да, было очень трудно, почти невозможно представить свою жизнь без лучшей подруги, единственного теперь (Ральфа я больше вряд ли могу таковым считать) близкого человека. Как представить бесконечную череду дней и ночей без наших разговоров, прогулок, без её шуток и дурачества? К кому я теперь пойду, когда станет одиноко, кому пожалуюсь в тоскливый час? Ради кого буду бороться? Яринка уходила, и с ней уходили моя сила, моё упрямство, моя надежда на что-то лучшее, всё то, благодаря чему я держалась здесь все эти месяцы…