Елизавета Сагирова
Лето придёт во сне. Оазис
Ирэн стремительно выпрямилась, её глаза сверкали. На миг мне показалось, что сейчас она взревёт не хуже Бурхаева, но управляющая справилась с собой, и, хоть теперь её голос уже не звучал тепло, он остался подчёркнуто вежливым.
– Сударь, я ещё раз приношу вам свои извинения за случившееся и обещаю, что заведение исправит свою оплошность и компенсирует вам все издержки.
Бурхаев скривился:
– Компенсирует, как же… Вы знаете, сколько бабла было в том сейфе, который подчистил мой сынок по наущению вашей шлюшки? Чтобы это компенсировать, нужно всех вас продать с потрохами!
Я вдруг поняла, что ситуация меня забавляет. Было интересно наблюдать, как Ирэн борется с собой, пытаясь оставаться вежливой. Её кулаки сжимались и разжимались, губы нервно дёргались, но через силу складывались в извиняющуюся улыбку.
– Сударь, я прошу, дайте мне несколько минут, и у нас будет информация.
Ага, будет. Информация о том, куда вам парочкой следует поспешно отправиться и откуда желательно подольше не возвращаться. Уж такую информацию с удовольствием предоставлю.
Я вдруг поняла, что улыбаюсь. Весело и открыто, словно не сижу тут на допросе, который вот-вот перейдет в пытки, а валяюсь на пляже с девчонками, потягивая холодный сок и болтая о пустяках. Заметили мою улыбку и Ирэн с Бурхаевым. Заметили и оба замолчали, уставившись на меня, как бараны на новые ворота, отчего мне стало ещё смешнее.
– А знаете, что?! – вдруг взвизгнул папаша Яна неестественно высоким голосом. – Оставьте меня с ней, и я мигом узнаю всё, что мне нужно! От ваших бабских увещеваний толку не будет!
– Боюсь, это невозможно… – всё тем же ровным делано вежливым тоном начала Ирэн, но Бурхаев истерично перебил её:
– Ну, хорошо, хорошо, я заплачу! Я куплю эту разрисованную шалашовку на час, так уж и быть, потрачусь ещё раз! В вашем притоне без этого никак, понятно! Сколько она стоит?!
– Боюсь, это невозможно, – терпеливо, но явно уже еле сдерживаясь, повторила Ирэн. – Эта девушка куплена другим гостем на продолжительный срок и больше ни с кем не работает.
– Ну так я её перекуплю! – Бурхаев вскочил на ноги, полез за пазуху, выхватил бумажник и затряс им перед собой. – Просто назовите уже сумму, чёрт вас дери! Или это будет продолжаться бесконечно?!
Он вдруг стремительно приблизился, схватил меня за руку и выдернул из кресла с такой силой, что я растянулась бы на полу, не поймай Ирэн мою вторую руку.
– Пожалуйста! – Она судорожно попыталась освободить меня от бурхаевского захвата, – Отпустите девушку, мы не имеем права оказывать на неё физическое воздействие! Наш постоянный гость…
– Да мне насрать на вашего гостя и на вас заодно! – Бурхаев усилил хватку, и я вскрикнула от боли в безжалостно вывернутой кисти. – Или она сейчас же рассказывает, где может быть мой сын, или я ей шею сверну!
Что-то крича друг другу, они продолжали дёргать меня в разные стороны так, что моя голова болталась на плечах, а зубы лязгали. Я уже совершенно перестала что-либо соображать и была готова издать вопль ужаса, когда пришла неожиданная помощь.
Тяжёлая, тёмного дерева входная дверь вдруг распахнулась без стука, и на пороге появился Ральф. Его волосы были взъерошены, словно он только что поднялся с постели, рубашка застёгнута лишь на нижние пуговицы, глаза, сейчас снова казавшиеся чёрными, грозно блестели.
– Что здесь происходит? – вопросил он очень спокойным, даже учтивым голосом, который совершенно не вязался с его внешним видом.
От неожиданности Ирэн и Бурхаев одновременно отпустили меня, и я всё-таки плюхнулась попой на ковёр, продолжая изумлённо таращиться на так внезапно появившегося Доннела.
– Ральф? – воскликнула Ирэн, удивлённая не меньше меня. Она судорожно поправляла волосы, растрепавшиеся во время противостояния Бурхаеву, а в расширившихся глазах появился неподдельный испуг. – Что ты здесь…
– Да вот решил заглянуть, – оборвал её Доннел, решительно пересекая кабинет. – И, как выяснилось, не напрасно.
Он остановился возле меня, помог подняться на ноги, окинул быстрым, но внимательным взглядом. Убедившись, что со мной всё в порядке, обернулся к застывшей управляющей и повторил вопрос:
– Так что происходит? Почему Дайника оказалась здесь без моего ведома? Почему к ней прикасается другой гость? Насколько я помню, это противоречит условиям договора.
Ирэн нервно прокашлялась, её зрачки бегали.
– Произошло ЧП, – наконец сказала она, избегая смотреть на Ральфа. – С острова пропала девушка, она была подругой Дайники. Вот я и хотела узнать, может быть, ей что-то известно.
– Неужели? – Ральф держал ладонь на моём плече, и у меня не появилось желания высвободиться. – И поэтому вы двое трясли её, как грушу?
Он перевёл глаза с Ирэн на Бурхаева, который, в отличие от управляющей, не выглядел смущённым. Скорее, раздосадованным. И взгляд Доннела встретил уверенно.
– Это было недоразумение, – быстро сказала Ирэн. – Мы все на нервах. Случилась череда неприятностей, и…
– Это ваши проблемы! – отрезал Ральф. – Что вы хотите от моей девочки?
Разумеется, он сказал «моей девочки», имея в виду вовсе не то значение, какое обычно вкладывают в такие слова, но мне всё равно стало неожиданно приятно. Я даже выпрямилась, подняла опущенную до этого голову, расправила съёженные плечи. Что бы ни произошло между мной и Ральфом ранее, но в эту секунду я снова была ему искренне благодарна.
– Она должна что-то знать! – воскликнула Ирэн. – Они с пропавшей девушкой попали сюда вдвоём и всегда держались вместе!
Ральф указательным пальцем приподнял мой подбородок, посмотрел сверху вниз.
– Ты что-то знаешь, Худышка?
У меня хватило ума потрясти головой.
– Ей ничего не известно, – сообщил Доннел Ирэн. – Ты довольна?
Ты? Неожиданно меня тревожно царапнуло такое свойское обращение Ральфа к нашей управляющей. Насколько я знала, во всём Оазисе тыкать Ирэн позволялось лишь доктору Ватсону, гениальному Бранко да её заместителю Карлу.
– Нет, не довольна! – вспылила Ирэн и, словно разом забыв о Ральфе, вперила в меня пронзительный взгляд. – Хочешь сказать, что твоя Ярина пропала, а ты так спокойно на это реагируешь?! Алла говорит – спишь как сурок, а доктор ни разу не видел тебя в клинике после того, как вы ушли оттуда вдвоём! И ты думаешь, я поверю, что тебе ничего не известно?!
Я пожала плечами: не хотите – не верьте. А Ральф перешёл в наступление:
– Девочка потеряла единственную подругу, она расстроена и напугана! А тут ещё вы вцепились в неё, как клещи! Ты получила ответ на свой вопрос, чего ещё хочешь?
– Ральф! – В голосе Ирэн зазвучало отчаяние, а меня снова задела их панибратская манера общения. – Мы в очень трудном положении! Последствия и убытки, которые грозят заведению, если девицу не найти, могут быть чудовищными! А ты, вместо того чтобы помочь, начинаешь сводить старые…
Тут она замолчала так резко, словно окончание фразы кто-то обрубил ножом. Метнула злой взгляд на меня, нервно сцепила руки в замок.
Ральф какое-то время, приподняв брови, ждал продолжения, а не дождавшись, с плохо скрытым злорадством ответил:
– Я помог. Спросил у девочки о том, что вас интересовало, и получил ответ. Чего тебе ещё надо? Прикажешь её пытать?
Бурхаев, до этого стоящий посреди кабинета и медленно переводивший тяжёлый взгляд с Ирэн на Доннела и обратно, вернулся к диванчику и развалился на нём, всем своим видом демонстрируя ангельское терпение. Выглядело это зловеще и не предвещало ничего хорошего даже на мой неискушённый взгляд. А уж Ирэн, наверняка хорошо знающая нрав отца Яна, внезапно приняла решение с отчаянием загнанного в угол животного.
– Сударь Доннел, – заговорила она металлическим отстранённым голосом. – Я приношу свои извинения, но вынуждена просить вас покинуть кабинет, а девушку оставить здесь. Позже заведение будет готово компенсировать вам доставленные неудобства, но сейчас, в связи с возникшей чрезвычайной ситуацией, это необходимо.
– Вот как? – вкрадчиво поинтересовался Ральф, выслушав её заявление. – А позволь спросить, Ирочка, что ты сделаешь, если я проигнорирую твою так называемую просьбу? Вызовешь охрану?
Взгляд Ирэн снова заметался, словно в поисках чего-то, что подскажет ей ответ. Такого не нашлось, и она заговорила прежним истерично-отчаянным тоном:
– Ральф, тебе обязательно делать это сейчас?! Ты… ты дискредитируешь меня в глазах… – Она выразительно глянула на меня и на Бурхаева по очереди. – Я не могу этого допускать! Я – управляющая заведением и, если понадобится прибегнуть к помощи охраны, буду вынуждена так поступить!
Она перевела дыхание, попыталась улыбнуться, как мне показалось, многообещающе.
– Мы ведь можем обсудить всё позже и, я уверена, придём к согласию. Но сейчас мне необходимо…
– Мне наплевать на то, что тебе необходимо, – оборвал её Доннел. – Мы уходим. Очень надеюсь, что впредь у тебя хватит благоразумия не делать чего-либо за моей спиной.
Последнюю фразу я не совсем поняла, да и не старалась. Мне хватило уже того, что Ральф взял меня за руку и повёл прочь. Я ещё успела увидеть застывшее, как маска, побелевшее от злости лицо Ирэн. Бурхаева, продолжавшего сидеть с самым мрачным видом. А потом дверь за нами захлопнулась, отрезая их полные ненависти взгляды, и я смогла жадно перевести дыхание, чувствуя себя так, словно до этого не дышала вовсе.
Не говоря ни слова, продолжая сжимать мою руку, Доннел довёз меня в лифте до первого этажа, вывел на улицу, под яркое солнце и обманчивый простор, и только тогда отпустил. Мы стояли рядом на высоком крыльце, глядя на раскинувшееся до горизонта синее море, и, кажется, оба не знали, что делать дальше. Наконец, Ральф негромко произнёс:
– Иди к себе. Ирэн вряд ли посмеет ещё кого-то прислать за тобой, но на всякий случай не соглашайся никуда выходить, говори, что я запретил. Тебе, конечно, было бы спокойнее у меня в номере, но не буду настаивать. Мои слова в силе – придёшь, только если сама захочешь.
Я кивнула. Теперь, когда рядом не было ни Ирэн, ни бешеного Бурхаева, моя обида на Ральфа вернулась. Впрочем, это даже обидой нельзя было назвать, ведь обижаться можно только на кого-то равного себе, а он своим поступком раз и навсегда указал мне моё место. И я, помня об этом, не думала, что когда-нибудь между нами всё может стать, как прежде. Да и было ли это «как прежде», или я просто нафантазировала, будто наше общение когда-то выходило за рамки оговорённых условий договора моей купли-продажи?
Не дождавшись ответа, Ральф развернулся и исчез в дверях Айсберга, возвращаясь в свой номер, а я стала спускаться с крыльца…
…Домик встретил меня настороженной тишиной. Несколько девочек, в их числе Алла и Вика, сидели в столовой за столом, что-то оживлённо обсуждая. Но при моём появлении разговор стих, взгляды опустились. Никаких вопросов, никакого праздного любопытства или вежливого сочувствия. Я тоже не подала виду, будто заметила, что нахожусь тут не одна. Прошла к холодильнику, достала оттуда распечатанный пакет сока (в горле пересохло после всего недавно произошедшего) и мимо девушек, которые чуть заметно отшатнулись при моём приближении, прошла наверх. Я не осуждала соседок за их внезапное отчуждение. Своя шкура всегда ближе к телу, а общаться с той, кто, возможно, имеет отношение к самой злостной из всех провинностей, которые только могут быть совершены здесь, – к побегу, себе дороже.
Изображать обеспокоенность отсутствием Яринки после целого дня и двух ночей равнодушия было бы глупо и неубедительно, поэтому до наступления ночи я не покидала комнату. Несколько раз заходили то Ася, то Вика, но, взяв что-то из своих вещей, торопливо исчезали, словно боясь, что я заговорю с ними о чём-то, чего бы им знать не хотелось. Я и не говорила. Смотрела в окно, усевшись на подоконник, как давным-давно любила сидеть в приюте. Лежала на Яринкиной кровати, пытаясь уловить остатки её запаха. Пролистывала наши фотографии в планшете. Но больше просто смотрела в пространство перед собой и думала. Пыталась представить: где сейчас моя подруга, её возлюбленный, а также их белокурый друг Ига? Удалось ли им найти безопасное укрытие? Куда они двинутся дальше? Я не знала, что собирался предпринять Ян после того, как сумеет вырвать Яринку из Оазиса. Не знала, был ли у него вообще какой-то план дальнейших действий. Не знала и, вспоминая взбешённого Бурхаева, была рада этому. Ведь благодаря своей неосведомлённости я не смогу выдать друзей, даже если меня станут заставлять.
Ещё я думала об Ирэн. О том, что она, почему-то невзлюбившая меня после аукциона, теперь, когда я стала причиной и свидетельницей её капитуляции сначала перед Бурхаевым, а после – перед Ральфом, окончательно станет моим врагом. И почему так получилось? Когда-то Ральф сказал мне, что давно знаком с Ирэн и у них даже было что-то вроде общего дела. Допустим, это объясняет свойскую манеру их общения, но не объясняет непонятной и плохо скрытой враждебности. Что означала недосказанная фраза Ирэн о сведении старых счётов? Какая кошка пробежала между ними в прошлом? И как это дало Ральфу право вести себя здесь не как гостю, но как хозяину? Ведь и Бурхаев, совершенно бесцеремонно оравший до этого на Ирэн, самому Доннелу не сказал ни слова…
От Бурхаева мои мысли снова вернулись к Яринке и Яну. Яринка пообещала, что без меня не убежит на Запад, значит, скорее всего, они займутся поисками Дэна, Михаила Юрьевича и остальных, тех, кого Ральф называет террористами и вредителями. Других. Но даже если у них всё получится, я узнаю об этом только из послания, которое будет ждать меня в ямке под поваленной сосной, в необозримом будущем. Если ещё сумею туда добраться… А вообще символично, что мне в любом случае предстоит вернуться к исходной точке, к приюту, в сосновый лес, куда я когда-то убегала стрелять из Пчёлки.
Я вдруг заметила, что держу левую руку перед собой так, словно сжимаю в ней рукоять рогатки. И почему мне ни разу не пришло в голову смастерить здесь вторую Пчёлку? Уж тут-то за это никто не стал бы меня наказывать. Может, потому и было неинтересно? Да и скучала я именно по той Пчёлке, которая познакомила меня с Дэном, ещё больше сблизила с Яринкой, сопровождала в коротком, но ярком путешествии, последовавшем за побегом из приюта. Знать бы тогда, куда оно приведёт…
А после полуночи, когда на остров легла бархатная темнота, домик наш опустел, а тишина стала невыносимой, я встала с постели, оделась и, почти бегом миновав многочисленные закоулки и лестницы Оазиса, поднялась в Айсберг, к Ральфу. Я понимала, что могу снова застать в его номере черноволосую девицу или кого-нибудь не менее грудастого (возможно, даже Аллу), но это меня не остановило.
Просто больше мне не к кому было пойти.
Глава 19
Одиночество
– Тебе это совсем не нравится? – спросил меня Ральф, когда мы, обнажённые, улеглись рядом и накрылись одеялом, а я не смогла сдержать долгий вздох облегчения от того, что вот и ещё один раз остался позади.
Вопрос заставил меня виновато замереть. Ведь сегодня я пришла сама, никто меня не звал и тем более не заставлял. Сама пришла, сама разделась и сама залезла в постель к уже спящему на тот момент Доннелу. Он был один. Никакой Аллы, никакой черноволосой девицы, лишь початая бутылка коньяка на прикроватной тумбочке. Ждал ли он меня? Знал, что я не выдержу пытку одиночеством? Судя по неподдельному удивлению, с каким Ральф открыл глаза, когда я нырнула под его одеяло, – нет. По крайней мере, не сегодня, не так быстро. Возможно, предполагал, что я буду дуться до его отъезда, но появлюсь потом, когда он приплывёт на остров в следующий раз, а я к тому времени успею соскучиться.
Мне было стыдно за свою скорую капитуляцию, я прятала лицо в подушке и не хотела смотреть Ральфу в глаза, когда он принялся осторожно покрывать поцелуями сначала мои плечи, потом спину. Ёжилась и прижимала локти к бокам, жалея о том, что не додумалась принести с собой пижаму, чтобы не пришлось сейчас лежать в одних трусиках, словно я явилась за сексом. Наверное, Ральф так и подумал, потому что секс у нас состоялся незамедлительно.
И теперь я не знала, что ответить на его вопрос. Соврать, что нравится? Это даже будет не совсем враньё, ведь мне действительно нравятся некоторые моменты, но, к сожалению, лишь те, что считаются прелюдией. Поцелуи, объятия, ласки – ничего более. Нравится потом лежать, обнявшись, растворяясь в тепле и неге, постепенно погружаясь в сон. За этим я и пришла. Меня пугала долгая ночь в пустом номере под мрачный рокот прибоя, я не думала, что смогу уснуть там, где нет и не будет больше Яринки, где соседки теперь избегают меня, как прокажённой. Я чувствовала себя бесконечно несчастной, и Ральф виделся мне единственным источником тепла, островком света в ночи. Он большой и сильный, он сможет окружить меня собой, обнять, прижать, согреть своим дыханием, так, что одиночество и тоска не смогут ко мне подступиться. Тогда я усну. А завтра станет уже легче, как всегда бывает: утро нового дня приносит облегчение.
Так бы и случилось, не задай Ральф своего вопроса. Я бы свернулась в его объятиях и нашла там желанное забвение. Но вместо этого теперь судорожно придумывала ответ, который бы не поссорил нас снова. Валентина Карловна, наша здешняя преподавательница-психолог, не раз повторяла, что ни в коем случае нельзя подвергать сомнению способность мужчины быть великолепным любовником. Это самая вопиющая ошибка, какую только можно допустить в нашей профессии. Мужчины затем и прибывают сюда, к нам, чтобы почувствовать себя героями-любовниками, отдохнуть от воспитанных в пуританстве жён, считающих, что приличная женщина не может получать удовольствия от плотских утех и уж тем более это удовольствие демонстрировать.
– Мне больно, – наконец виновато буркнула я, поняв, что отмолчаться не выйдет.
Рука Ральфа, до этого ласково перебирающая мои волосы, замерла.
– Больно? Почему ты никогда не говорила мне этого?
Я снова засопела, не зная, что ответить. Да потому и не говорила, что учили всегда выглядеть на вершине блаженства! Если я скажу, что мне больно, значит, не получаю удовольствия. Если не получаю удовольствия, то не выполняю свою прямую обязанность – создавать у мужчины иллюзию его сексуального могущества.
– Я предполагал, что тебе бывает больно в самом начале в силу твоих малых размеров, поэтому всегда старался быть осторожен, – продолжал Ральф, не дождавшись моего ответа. – Но, если больно постоянно, выходит, ты ещё совсем не выросла для всего этого. Скажи, тебе действительно плохо со мной?
Решив, что терять нечего, я попыталась растолковать ему, что именно мне нравится, а что нет, и почему я молчала до сих пор. Ральф внимательно слушал мои путаные объяснения, и, хоть я сама не совсем себя поняла, ни разу не перебил и не задал ни одного вопроса. А когда я, наконец, замолчала, чувствуя невыразимое облегчение от того, что больше не нужно притворяться, снова начал поглаживать мои волосы.
Я притихла под ласкающей рукой, ожидая реакции на свою откровенность. Из-под опущенных ресниц вглядывалась в грубое мужское лицо, слабо освещённое ночником, и пыталась понять, какие эмоции вызвала в своём хозяине. Он не выглядел рассерженным или раздосадованным, что обрадовало бы меня в другой ситуации. Но сейчас я заметила нечто, напугавшее меня куда больше. Глубокую неподдельную печаль.
За три месяца нашего знакомства мне довелось видеть Ральфа разным: весёлым, пьяным, задумчивым, ласковым, ругающимся и даже хохочущим, задорно, как мальчишка. Но никогда – таким, каким он вдруг стал сейчас. Его брови не поднялись знакомым домиком, но вокруг рта залегли скорбные морщины, уголки губ устало опустились, а глаза потемнели, снова из тёпло-карих став чёрными и бездонными. И он продолжал гладить меня по голове, словно пытался заполнить этим возникшую паузу.
Из далёкого, теперь уже кажущегося нереальным прошлого, ко мне пришло воспоминание, от которого я похолодела, несмотря на духоту июльской ночи и близость тёплого мужского тела.
До лайки Зуйки, которая была у нас в Маслятах на момент конца деревни, мои родители держали Балуя, здоровенного сибирского медвежатника. Его я плохо помнила, потому что была тогда совсем маленькой. Но один эпизод врезался в мою память навечно. Однажды Балуй вернулся из тайги страшно израненный, мы обнаружили его утром у крыльца, куда он из последних сил сумел доползти, да так и остался лежать на красном от крови снегу. Не знаю, что с ним случилось, но сразу стало ясно, что Балуя не спасти. Отец принёс ружьё, а мама, вытирая мокрые глаза, поспешно увела меня в дом. Последнее, что я увидела, – папа опустился на колени перед умирающим псом и бережно гладит его шерсть, стараясь не задевать открытые раны.
Выражение его лица при этом было точно таким же, как сейчас у Ральфа.
Внутренне ощетинившись, сжавшись в ожидании новой беды, внешне я осталась неподвижна, только закрыла глаза. Интересно, понимал ли Балуй, что должно последовать за последней хозяйской лаской?
– Лапка, – сказал Ральф, и моё сердце ухнуло в пустоту – столько сожаления было в его голосе, – Лапка, наверно даже к лучшему, что меня какое-то время не будет. Ты подрастёшь и, когда мы увидимся в следующий раз, будешь воспринимать и чувствовать всё иначе.
– Почему тебя не будет? – через силу выдавила я, прекрасно понимая уже, что к этому всё и шло, это и предвиделось, ведь беда никогда не приходит одна. – Когда – в следующий раз?
– Не раньше Рождества, – сказал Ральф так быстро, словно боялся потом не решиться. – Скорее всего, к весне. Как раз, чтобы успеть заплатить за тебя ещё раз.
Я оценила расчёт. Сообщить плохую новость и сразу, не дав опомниться, – хорошую, смягчить удар, сгладить вину, пусть я и сомневалась, что Доннел может чувствовать себя виноватым передо мной.
– Ты хочешь купить меня на второй срок? – уточнила я и сразу пожалела: настолько цинично это прозвучало.
Ральф чуть поморщился, но ответил мягко:
– Худышка, меня беспокоит твоя безопасность, хоть ты и не веришь в это. И я не хочу, чтобы до тебя добрался какой-нибудь психопат вроде Бурхаева или Ховрина. Сейчас мне нужно уехать очень далеко: я не смогу вернуться на Русь раньше следующей весны, но когда вернусь, то сделаю всё от меня зависящее, чтобы тебе и дальше ничего не угрожало.
Я не стала спрашивать, куда уезжает Ральф и зачем: привыкла уже, что о его жизни мы не говорим. Но обещанию обрадовалась. Обрадовалась именно настолько, чтобы, как, наверное, он и рассчитывал, не пустить слезу о скорой разлуке. Вряд ли Доннел думал, будто я влюблена в него, но точно понимал, что его отъезд станет для меня ударом, особенно сразу после утраты единственной подруги. Ведь я останусь совсем одна, и мне уже не к кому будет прийти посреди ночи, спасаясь от этого одиночества…
Но он пообещал купить меня на второй срок, а значит, мой долг перед Оазисом будет закрыт. И я смогу покинуть опостылевший остров, чтобы отправиться искать Яринку.
Словно прочитав мои мысли, Ральф сказал:
– Я не стану указывать тебе, что делать или чего не делать в моё отсутствие: всё равно не смогу этого контролировать. Но буду надеяться на твоё благоразумие. Просто живи и жди меня. Ирэн тебя не тронет, но лучше вам лишний раз не пересекаться: после сегодняшнего она очень зла. Понимает, что пропажа твоей подружки без тебя не обошлась, хоть и не может этого доказать.
Я снова прокрутила в уме утренние события, вспомнила короткий, но эмоциональный разговор, состоявшийся между Ральфом и управляющей, и осторожно заметила:
– Ирэн сказала, что ты сводишь с ней старые счёты…
Ральф презрительно скривил губы:
– Если бы я хотел свести с ней счёты, она бы сейчас тут задницу не грела.
Ободренная его ответом, я осмелилась спросить:
– Вы поссорились в прошлом?
Ральф снова усмехнулся:
– Ссорятся дети. А она просто оказалась неблагонадёжным человеком, отчего потеряла моё доверие.
– Ты с ней спал? – ляпнула я и тут же пришла в ужас, настолько бестактно, пошло, и глупо это прозвучало.
Но Ральфа мой вопрос позабавил. Он иронично заломил бровь и посмотрел на меня с живым интересом.
– Ревнуешь? Неожиданно, конечно, но, признаюсь, – приятно.
Я засопела и уткнулась носом в подушку, мысленно дав себе клятву никогда больше не задавать Доннелу личных вопросов. К счастью, он не стал заострять на этом внимание, как не стал и отвечать. Вместо этого вдруг легко чмокнул меня в висок и сказал:
– У меня есть кое-что для тебя, Лапка. Хотел подарить перед отъездом, но подарю сейчас, может, удастся поднять тебе настроение.
Я удивилась. Ральф и раньше никогда не прибывал на остров с пустыми руками, но обычно вручал мне презенты сразу. И если в этот раз почему-то тянул с подарком, то не должен ли этот подарок быть особенным?
Так и оказалось.
Через три дня я провожала Ральфа до причала. Точнее, до проходной на причал, до ворот, дальше которых меня не пустила бы охрана. Глаза с утра были на мокром месте, несмотря на полученную вчера весточку от Яринки. Спасибо Доннелу, он не поленился сплавать на берег, туда, где у него была возможность воспользоваться телефоном. И, как только оказался вне зоны действия местных глушилок, сразу получил кучу уведомлений о пропущенных звонках от Яна и, наконец, СМС, в котором моя далёкая подруга сообщала, что она в безопасности. И пусть я прекрасно понимала, насколько иллюзорна безопасность в её положении, но с души всё равно свалился камень.
В порыве благодарности за принесенную добрую весть я даже попыталась отблагодарить Ральфа единственным способом, которому меня здесь научили, но он мягко отстранился. И последнюю совместную ночь мы просто спали рядом, под одним одеялом.
А сейчас Ральф, которого уже ждал покачивающийся на волнах катер, положил руки мне на плечи и, пристально глядя в глаза, строго напутствовал, забыв о своём обещании не указывать мне, что делать:
– Старайся ни с кем не конфликтовать, не привлекай к себе внимания. Если хочешь продолжать петь в Айсберге, я не могу тебе запретить, но не советую. Будет лучше не попадаться на глаза ни Бурхаеву, ни Ховрину, ни другим мужикам, которые могут тебя захотеть. Чем незаметнее для всех ты станешь на время моего отсутствия, тем лучше.
Я пожала плечами. Сама не была уверена, что захочу снова выступать. Петь перед гостями теперь, когда я, наконец, в полной мере осознала, каким жестоким и лицемерным местом является Оазис? Увольте. И пусть это разнообразило бы мои будни, ведь я плохо представляла, чем займу себя сейчас, когда рядом не будет ни Яринки, ни Ральфа, но больше не хотела видеть сытых рож местных завсегдатаев.
– И я тебя умоляю, – продолжал Ральф, – не предпринимай никаких авантюр, не пытайся сбежать!
Я снова пожала плечами. Сбежать? Интересно, как он себе это представляет? Уплыву на дощечке в голубую даль?
Ральф понял, о чём я думаю. Досадливо повёл плечами:
– Да кто тебя знает? Я уже ничему не удивлюсь.
– Я буду ждать тебя, – сказала я, успокаивая скорее себя, чем его, желая в очередной раз услышать обещание вернуться.
– И дождёшься, – не разочаровал меня Доннел, а потом обнял и на несколько секунд крепко прижал к себе.
Я закрыла глаза, стараясь как можно лучше запомнить, как это – когда тебя обнимают, когда ты кому-то небезразлична. Но от причала нетерпеливо прогудел катер, и Ральф, в последний раз быстро поцеловав меня в губы, зашагал прочь.
Я смотрела ему вслед и думала о том, что так и не узнала, какие обстоятельства заставили его уехать и почему так надолго. И что, может, оно к лучшему. Если Ральф не вернётся (а я заставляла себя допускать такой вариант), то пусть у меня будет возможность придумать для этого какую угодно причину, кроме той, что я просто стала ему больше не нужна.
Катер, переваливаясь на волнах, уплывал в открытое море, а я не сводила с него глаз, глупо надеясь, что Ральф покажется на палубе, чтобы помахать мне рукой. Но, конечно, этого не произошло: Доннелу были чужды подобные сантименты. Вот Яринкин Ян махал бы ей на прощание, пока не скрылся из виду…
Когда катер превратился в чёрную точку на бескрайней водной глади, я развернулась и побрела вдоль берега. На этот раз слёз не было: проводы Ральфа дались мне легче, чем Яринкины. Но пустоты в душе и вокруг прибавилось. И мне не хотелось ничем её заполнять: пустота была лучше боли, она дарила иллюзию безразличия. Чтобы продлить эту иллюзию, я не пошла обратно в Айсберг, где ещё на двое суток Ральфом был оплачен наш номер, а побрела вдоль берега, невольно повторяя не так давно проделанный нами маршрут к Русалкиной яме. Меня перестало пугать это место. Страх ушел, когда появилась уверенность в том, что, какая бы судьба ни ждала меня, я никогда не увижу бледную Яринку, плывущую в ночном море и рассекающую волны серебристым рыбьим хвостом. Она уже далеко…
И сегодня я спокойно переступила границу песка и гальки, направляясь к мокрым от брызг прибоя валунам. Влезла на камень, тот самый, на который в прошлый раз меня подсадил Ральф, и свесила ноги над водой. День был солнечный, по-настоящему летний, море играло всеми красками, белые чайки с криками носились надо мной, и больше вокруг не было ни души. Как раз то, что мне сейчас нужно.
Я медленно потянула с плеча лямку пляжной сумки, запустила руку внутрь. Достала прощальный подарок Ральфа – тяжёлую спортивную рогатку. С рукояткой из прочного пластика, нейлоновыми тяжами, стальными рогульками и кистевым упором. Такая рогатка, сказал Доннел, является, по сути, полноценным метательным оружием, годится для охоты на птиц и мелкого зверя и даже используется в военном деле. Но подкупило меня не это. Ральф выбрал рогатку ярко-жёлтого цвета и вместе с ней привёз мне моток чёрной изоленты, которую я сразу использовала по назначению.
– Пчёлка…
С того дня, когда я сидела на одном из валунов Русалкиной ямы, баюкая в руках своё вновь приобретённое именное оружие и глядя в морскую даль, поглотившую Ральфа, и начался для меня долгий период томительного одиночества.
Долго стояла невыносимая июльская жара. Я много времени проводила в море, научилась неплохо плавать и нырять, загорела до черноты. Больше заниматься было нечем. Вопреки своему недавнему решению больше не петь, я пыталась вернуться на сцену, но музыканты, пряча глаза, сказали, что мой номер с «Медвежьей колыбельной» убран из программы по распоряжению Ирэн. Мне осталось пожать плечами и уйти. Я даже не расстроилась, пожалела только о том, что больше нельзя заниматься сольфеджио на репетициях, но и это после всего пережитого быстро забылось.
В августе я перешла на ночной образ жизни. Когда закат гас над морем, выскальзывала из дома и уходила к Русалкиной яме, которая стала моим убежищем, единственным местом на острове, где я могла остаться одна. Ложилась спиной на свой валун (мне нравилось думать, будто он до сих пор хранит тепло наших с Ральфом тел) и смотрела на яркие августовские звёзды. Просто смотрела, как они незаметно для глаза смещаются по небосклону. Были среди них и падучие, но ни разу я не видела звездопад, подобный тому, что мы с Яринкой наблюдали два года назад в приютском лесу. И желаний больше не загадывала.