Екатерина Франк
История одного сражения
– Мы верим тебе, верим, братишка! А что за письмо было-то?
– Самому господину Херихору приказание от его величества, да будет он жив, невредим и здоров! – звонко заявил Менна и тотчас сник: – Там, в армии Ра, был один командир – он меня принял, накормил, объяснил, как и что говорить, а на обратный путь даже велел дать другую лошадь – почему у нас нет такого? Только он мне поверил…
– Такой хороший человек? – рассеянно спросил Суди. Менна с воодушевлением кивнул:
– Да, очень! Господин Табит – так его зовут. Он сказал, что нужно спешить: его величество ведь велел торопиться! Через два или три дня они должны быть здесь…
– Господин Табит!.. Это он так сказал? – быстро перебил его Маду. Мальчишка пояснил:
– Сразу после того, как узнал про ту историю с поимкой шасу! – воспоминание о собственном рассказе, столь заинтересовавшем бывалого командира, похоже, было ему особенно приятно: Менна даже попробовал сползти со спины Маду, решив, что уже в состоянии идти самостоятельно. Это оказалось его ошибкой; мальчишка тотчас скорчился снова, с трудом хватая ртом воздух.
– Да что же ты!.. Уже почти пришли ведь, – не сдержался Маду; до шатра, где обычно спозаранку работал Панебу, и впрямь оставалось идти не больше минуты. Однако все расспросы пришлось отложить на потом – слишком уж жалко и беспомощно выглядел измученный болью мальчишка.
В шатер они все-таки вошли разом, не договорившись заранее, кто будет объяснять за всех. Шету сразу застыл на пороге, закашлявшись от едкого запаха уксуса и растертой кровохлебки; более привычный Маду сгрузил полуживого Менну на циновки и остановился, дожидаясь, пока Суди закончит рассказывать Панебу, что именно произошло:
– Упал с лошади, меньше получаса назад. Ни стоять, ни ходить не может, как видишь…
– А ко мне-то его зачем тащить надо было? – уточнил молодой лекарь, скрестив руки на груди, и Маду, уловив в его голосе опасную интонацию, тотчас примирительно обхватил его за плечи:
– Прости, дружище! Это я настоял. Знаю, как ты не любишь лечить воинов, но этот парнишка сроду не воевал, он только письма всякие развозит; а мы тут кроме тебя никому не доверяем! Ты же даже меня враз вылечил своей чудесной мазью, так, может, и его…
– Все, все, довольно, – с досадой повел плечом Панебу, отталкивая его руку. – Хватит: твоя неуклюжая лесть не поможет! Кроме спины чем-нибудь еще ударялся? – перевел он тяжелый взгляд на мальчишку. Тот кивнул, судорожно вздохнул и пояснил жалобно:
– Я на руку упал, кажется… вот на эту, – вытянул он пострадавшую конечность: на плече и чуть выше локтя уже расплылись крупные синяки. Молодой лекарь кивнул, ополаскивая руки и присаживаясь рядом:
– Показывай. Посмотрим, что там…
– На будущее запомни – всегда, как только такой конь отойдет немного, его нужно стреножить, снять седло и узду, а только потом – поить и растирать, – наставительно начал Суди. – В другой раз так легко можешь не отделаться!
– Или вообще к нему не приближайся, если совладать не можешь, – поддержал его Шету.
– Да будет вам, ребята! Все он запомнил, – вмешался Маду, ободряюще хлопнув мальчишку по здоровому плечу. – Ты лучше скажи, что еще говорил командир Табит?
– Погодите, погодите! – смерив взглядом столпившихся на пороге молодых воинов, поднял руки Панебу. – Вам не кажется, что здесь слишком много народу? Останется только мальчик, а вас всех я попрошу подождать снаружи.
– А что, тебя так смущает наше присутствие? – нахмурился не слишком довольный Шету, но Маду тотчас вклинился между ними:
– Конечно-конечно, братишка! Мы выйдем, как скажешь. Если что-нибудь понадобится, то только скажи, – последние слова он договаривал уже снаружи, предупредительно выпроводив вперед себя остальных. Суди возмущенно повел плечом, высвобождаясь из его крепкой, хотя и осторожной хватки, но промолчал; Шету же явно не собирался терпеть такое:
– Что он себе позволяет? Его обязанность – оказывать помощь всякому, кто придет сюда! С какой стати нам уходить, когда…
– Ну, ну, хватит тебе уже, – рассеянно-успокаивающе пробормотал Маду, почти не слушая его. Иная мысль, пробужденная словами юноши, полностью завладела его разумом; так, что терпеть рассерженного Шету пришлось не менее недовольному Суди. Последний и вовсе имел все основания для возмущения – освобожденный от дежурства, вместо долгожданного отдыха он сидел на голом камне, обыкновенно использовавшемся для растирки зерна, кивал головой на слова Шету и плохо слушавшимися пальцами при помощи ножа правил подошвы своих полусносившихся сандалий. Маду, почувствовав на мгновение вину, метнулся в пустовавший шатер с заготовками для лекарств и принес обоим друзьям воды; но мысли его все еще бродили где-то далеко.
Спустя четверть часа Панебу закончил осматривать мальчика-возницу, наложив повязки на ушибленные плечо и локоть; в случае со спиной, по мнению молодого лекаря, тот буквально отделался легким испугом – сведенными судорогой мышцами, из-за которых и не мог выпрямиться в первые минуты. Впустив в шатер остальных, он сухо – как показалось Маду, разочарованный тем, что никто из них так и не ушел – извинился за свою резкость и отправился убирать инструменты со стола.
Шету, все еще явственно раздосадованный, остался сидеть молча; Суди незамедлительно принялся снова объяснять Менне, как именно нужно было вести себя с чалым жеребцом; мальчишка в ответ охотно делился подробностями своей поездки в расположение армии Ра. Маду был непривычно тих: дождавшись, пока Панебу отправился в соседнюю палатку за запасами сушеных трав, он осторожно вышел следом за ним.
Молодой лекарь слушал его объяснения с большим сомнением в глазах, но все же не перебивая; подумал немного и покачал головой:
– Прости, не могу. Дело слишком опасное, а кроме того – глупое. Раз ты так уверен в своих подозрениях, то доложи о них командиру…
– Да пытались уже! Суди два раза говорил с Мебехти, а тот – свой человек: мог бы как-то подсобить с командиром Песемхетом – подсобил бы. Не станет старый хрыч ничего делать, – перебил Маду с отчаянием в голосе. – Ты пойми: те шасу точно не одни были! Они накроют нас тут всех скопом, врасплох застанут и перебьют, если ничего не сделать… Всему лагерю известно, где их держат. Я же тебя не прошу ничего делать: только дай мне какого-нибудь средства, чтобы стражу усыпить на полчаса, пока мы внутрь проберемся и тех шасу тряхнем хорошенько!
– Сам верховный чати Пазер их допрашивал и добился только такого ответа –думаешь, у тебя выйдет лучше, чем у него? – усмехнулся небрежно Панебу; внимательный взгляд, однако, отметил бы легкую бледность на его смуглом лице и чуть заметно задрожавшие руки, когда он отмерял нужные ингредиенты для своей смеси. Маду не был слишком наблюдателен, но уловил некое волнение в сердце друга – а потому спешно заверил:
– Так я ведь не один туда пойду, а вместе с Суди! Он вроде и язык их знает, и умный очень; как-нибудь придумает, как их разговорить. Я ему все расскажу, что знаю, – прибавил он, подумав, что Панебу сочтет его слова признанием в собственной бесполезности. Но молодой лекарь безмолвствовал; если он и подумал про себя нечто дурное о Маду, то ничем не выдал себя – казалось, он и вовсе напряженно размышлял о чем-то своем.
– Хорошо, – сказал он наконец и, прежде чем юноша начал горячо благодарить его, предостерегающе поднял ладонь: – Выслушай меня! Придешь за час до отбоя ко сну, перед ужином; я все приготовлю. У меня только одно условие: я иду с вами и прослежу, чтобы тебе и Суди никто не помешал.
– Клянусь, братишка! – заверил его Маду и, невзирая на все протестующие окрики, от души обеими руками обхватил его узкие плечи в неловком, благодарном объятии.
Ему предстоял еще разговор с Суди – особенно мучительный, потому что заставить его друга грубо нарушить законы военного времени было почти невозможно; рассчитывать юноша мог разве что на убедительность собственных доказательств, более чем сомнительную из-за его неловких речей, чувство ответственности самого Суди и его приязнь к Маду, тоже едва ли являвшуюся весомым доводом.
Его друг отказался помогать наотрез – что было ожидаемо – и заявил, что доложит обо всем хотя и не командиру Песемхету, но его помощнику Мебехти, если недалекий умом Маду не образумится. Последнее обещание делало положение совсем скверным: хотя доносчиком Суди отнюдь не был – напротив, всегда покрывал мелкие оплошности своих товарищей – теперь-то на кону стояло куда большее и весьма опасное дело! Юноша пробовал снова, уговаривал, напоминал о подозрениях самого Суди, наверняка имевших место, о словах командира Табита, о том, что, в конце концов, допрос шасу так и не был произведен должным образом – и много о чем еще; выходила у него в целом полнейшая чепуха, хотя некоторые мысли и были сами по себе достаточно здравы.
К полудню, невыспавшиеся и усталые, оба юноши явились на общие работы несколько охрипшими от споров; размахивая полузатупившейся киркой, Маду напряженно измышлял новые аргументы и то и дело, рискуя за лень получить палки, подходил с ними к другу. После обеда он бросил это; однако прежде заявил, что Суди может поступать, как ему угодно – в том числе и выдать якобы злоумышленника на расправу – однако он, Маду, не станет сидеть сложа руки из страха наказания и непременно найдет доказательства лазутничества именно им и обнаруженных кочевников.
Остаток дня Суди ожесточенно отмалчивался, будто вовсе не замечая друга; однако по окончании работ, незаметно отделившись от остальных и как бы невзначай сообщив Нерти, что больная рука снова дала о себе знать и стоит сходить к лекарю, Маду с удивлением обнаружил, что друг уже ждал его снаружи.
– Один ты в эту змеиную яму не сунешься, – сухо объяснил свое решение Суди; от объятий он, впрочем, увернулся куда ловчее Панебу, для острастки ощутимо поддав Маду локтем под дых, так что тот покорно пошел следом за ним, выдавая свою радость разве что почти неприличной для конца долгого и тяжелого дня ухмылкой.
Молодой лекарь ждал их с полными тарелками еды и питьем для дозорных; по его словам, снадобье не имело сильного вкуса или запаха, а потому не могло чем-то выдать их замысел. Он уже переоделся в невесть откуда взятый им льняной панцирь, какой носили простые воины, и сходу заявил, что в шатер придется пойти одному Суди; им же с Маду должно было для отвода глаз занять места потерявших сознанией сторожей.
План был хорош – куда лучше изначального, сочиненного неповоротливым умом Маду буквально на ходу; во всяком случае, Суди одобрил его сразу, и юноша, привыкший полагаться на правоту его суждений, спорить не стал. Он желал всем сердцем присутствовать на допросе и полагал, что чем-то мог бы уличить шасу в случае запирательства – но времени действительно имелось немного, и тратить его на перевод для скверно понимавшего язык кочевников Маду, хоть и единственного свидетеля, было глупо; и разве он уже не рассказал Суди все, что помнил? Собственные смутные подозрения юноша предпочел отодвинуть прочь; раз уж они втроем решились на такое, имело ли смысл не доверять друг другу?
Стражу у шатра пленников – именно таковыми до окончательного выяснения и оставались шасу – по распоряжению господина Техути, в количестве шести человек должны были сменять каждые два часа, дабы дозорные не утрачивали бдительности и не могли извлечь из производившихся внутри допросов некие определенные выводы; однако верховный чати Пазер, сочтя столь широкий круг осведомленных о месте содержания пленных слишком большой опасностью, своим указом сократил число сторожей всего до двух, назначавшихся на один день. Ближе к вечеру те, конечно же, невольно становились мыслями далеки от цели своего дозора – кому как не отстаивавшим многие часы в ночных караулах Суди и Маду было это понять?
Предусмотрительный Панебу подлил в кувшин пива чуть более обычного и лепешки положил свежеиспеченные, душистые – и спустя четверть часа оба незадачливых стража уже мирно похрапывали за шатром, куда оттащил их, пользуясь своей недюжинной силой, рослый Маду. После этого он вернулся на положенное место у входа в шатер и с самым свирепым видом оперся на выставленное перед собой копье. Панебу устроился рядом; и оба они приготовились ждать Суди, уже проскользнувшего внутрь.
– Вот ведь забавно, – пробормотал молодой лекарь, глядя куда-то перед собой. Маду поморщился: он слышал, как в шатре зазвучал негромкий, ясный голос его друга, произнося слова на едва знакомом ему наречии – но, как назло, слова разобрать не удавалось никак.
– Погоди, погоди! Потом поговорим, – взмолился он, со злостью рассматривая, как неподалеку под навесом несколько таких же молодых воинов воодушевленно резались в кости, пользуясь отсутствием командира. Один из них, похоже, смухлевал; остальные принялись уличать его, и громкий спор этот вовсе заглушил все звуки, раздававшиеся в шатре. – Что же делать? Если сейчас сюда явится кто-то из командиров…
– Стой спокойно, – шепнул Панебу, едва шевельнув губами. – Помни: ты – дозорный, отобранный самим верховным чати, так чего тебе страшиться? Они и близко не подойдут… Никому нет дела до этих шасу. Люди всегда хотят верить в лучшее, а все остальное – забыть поскорее; потому-то настоящие лазутчики сидят тут, под замком, и о них даже никто не вспомнил…
– Тише ты! Кажется, получилось, – шикнул на него Маду, от волнения кусая губы: за пологом послышался голос одного из шасу, звучавший хрипловато и яростно – Суди, когда хотел, умел мастерски выводить людей из себя.
– А ведь я тоже когда-то пытался забыть, – промолвил Панебу, глядя по-прежнему мимо него – лишь перед собой. Черные глаза его в свете костров блестели, как кусочки драгоценной смальты: холодные, жесткие и бесстрастные. Маду рассеянно качнул головой:
– Что… что говоришь?
– Много лет назад, – тихим, ясным шепотом начал молодой лекарь, – у меня была семья – не такая большая, как твоя, конечно, но мне ее хватало. Мой отец работал целыми днями, чтобы прокормить нас, и приходил домой только по вечерам; а за хозяйством смотрела моя мать, и она была… была самой чудесной и доброй женщиной, которую я когда-либо знал. У меня был старший брат; я всегда хотел быть похожим на него, даже больше, чем на отца…
– Да, да, понимаю, – пробормотал Маду, жмурясь в надежде разобрать из всей мешанины звуков хоть что-то определенное: ему то и дело казалось, что он начал понимать разговор внутри, но тотчас полностью сбивался с мысли.
Удивительно холодные пальцы Панебу вдруг стиснули его локоть:
– Неужели понимаешь? Это удивительно. Ты, такой славный и честный – разве ты можешь понять, когда твой отец вдруг умирает, а мать начинает уходить по вечерам из дому: тайно, точно воровка! – а потом прокрадываться обратно под утро, чтобы вы с братом ничего не заметили… Я был глуп тогда, я не понимал, откуда в нашем доме берется еда! Но ему-то, ему было почти восемь лет!
– Панебу, братишка! – покраснев до самой шеи, Маду осторожно перехватил его пальцы своей горячей, вспотевшей от волнения ладонью, пытаясь разжать. – Все это – очень, очень грустная история, и мы обязательно поговорим о ней завтра, но сейчас совсем не время!..
– А потом – представь, что приходит какой-то незнакомый человек, называется настоящим мужем твоей матери: стало быть, он должен быть и тебе отцом, но нет, нет, отец он только твоему старшему брату! – и, назвав ее самыми мерзкими из слов, какие только придумал человек, выбрасывает вас обоих на улицу! – хриплым шепотом, точно в лихорадке, продолжал молодой лекарь. – На улицу, друг мой – во время чумы, когда смерть ходит повсюду, когда даже корку хлеба и глоток воды раздобыть почти невозможно… Если бы не доброта господина Финехаса – он подобрал нас и приютил, чего я вовек не забуду! – то мы бы тогда же и умерли вдвоем. Как знать, может, такая смерть не была бы даже и плоха?
– Зачем ты говоришь мне это? – потеряв терпение, воскликнул Маду. Панебу стиснул зубы; худое лицо его вдруг из безумного сделалось совершенно мертвым:
– Затем, что мой старшний брат стоял на пороге и смотрел, когда тот негодяй вышвыривал нас прочь из дому: когда я понял, что его не умолить, то пополз к брату и сказал, чтобы он заступился за нас… Но он молчал! Смотрел на нас своими громадными, пустыми глазами – и молчал, ни слова не сказал даже. Будто не видел совсем ничего! А ведь матушка именно ради него и сошлась с моим отцом… – на мгновение голос его оборвался, но тотчас стал прежним: – Тот человек уже умер. Я тренировался, чтобы найти его и убить – сперва надеялся найти какой-нибудь яд, но господин Финехас долго боялся меня им учить, думал, что я по ошибке выпью его сам или пролью на себя… он-то считал меня обычным ребенком, ха! Вот и пришлось браться за копье. Но в тот год, когда я уже хотел уйти из дому, выяснилось, что того негодяя разрубили пополам в какой-то стычке на северной границе… Теперь это уже не имеет значения. Мой брат жив – и он ответит за них обоих.
– Ты знаешь, где он? – вдруг похолодев от жуткого предчувствия, пробормотал Маду. Он видел, как вдалеке за шатрами возникло какое-то волнение: множество факелов вдруг объявилось в ночи, и в их свете он заметил высокого, худого человека, в сопровождении целой свиты уверенно направлявшегося в их сторону.
Панебу с новой силой вцепился в его локоть – впрочем, напрасно: боли юноша даже не почувствовал:
– Мой брат у тебя за спиной, в этом шатре: он допрашивает пленных, думая, что сегодня, как обычно, будет сладко спать на своей циновке и сознавать, что спас все ваше войско… и не знает, что чати Пазеру известно, сколь легко он польстился на посулы врагов и обещал освободить их лазутчиков!
Маду наконец вырвался из его хватки:
– Ты не можешь… не можешь так поступить!
– Именно поэтому я рассказал тебе все, – чуть слышно вымолвил Панебу. – Чтобы ты точно знал, почему я поступил так – и не иначе! Теперь нам нужно уходить: я не сказал этому самодовольному мерзавцу о тебе, но если останешься…
– Уходи один, – прежде, чем он успел подумать хоть о чем-то связно, сорвалось с уст Маду. Лицо молодого лекаря, побелевшее и растерянное, повисло перед его глазами; но юноша уже схватился за полог шатра: – Уходи же, чего ждешь! Ты добился своего… Суди, Суди, идем скорее! Это все ловушка, прости меня, прости, я не знал, нам надо бежать, – сбивчиво заговорил он, вцепляясь в плечи друга – тот, еще ничего не поняв, рассерженно оттолкнул его и громко сказал что-то на языке шасу, видимо, не успев сходу перестроиться. В тот же миг один из кочевников – с разбитой губой и заплывшим правым глазом, явным свидетельством еще не оконченного допроса – оттолкнул Маду в сторону и ринулся к выходу из шатра.
– Держи этого! – рявкнул мгновенно Суди, бросаясь следом за беглецом; второй шасу, воодушевленный примером товарища, невзирая на связанные руки, тоже метнулся куда-то в угол, видимо, решив проскользнуть под задней полой шатра. Маду кое-как перехватил его – сделать это было не проще, чем удержать в руках изо всех сил бьющуюся рыбу, притом с поправкой на то, что рыб немногим меньше себя в размерах юноше ловить никогда не приходилось – и, сцепив зубы, оглушил ударом кулака. Снаружи почти в тот же миг послышался крик боли; Маду узнал голос друга и, забыв о пленнике, опрометью кинулся наружу.
Он никогда раньше не видел в лицо верховного чати Пазера, но это было и не удивительно: юноша не мог знать таких подробностей, но в действительности даже дворцовые приемы и военные советы этот сановник посещал нечастно, обычно или по прямому указу своего владыки, или по собственному желанию, каковое возникало у него нечасто. В этот поход он вынужден был отправиться по обязанности, исходившей из его положения как советника молодого царя; но доселе верховный чати почти не покидал свой шатер, и его присутствие определенно не сулило ничего хорошего.
Однако Маду это почти не интересовало: почти сразу он увидел Суди, которого держали, поставив на колени, сразу трое дюжих громил. Прямо перед ним стоял командир Песемхет, тяжело дышавший и потиравший ушибленную правую руку; даже в неровном свете факелов Маду увидел стекавшую из разбитого носа друга кровь и весь похолодел от ярости.
– Эй, ты! А ну оставь его, старый хрыч, – проорал он, безо всякого раздумья ввинтившись прямо в толпу, окружавшую его друга. Кто-то неосмотрительно ухватил юношу за плечо: он не глядя двинул локтем, с каким-то непривычным мрачным удовлетворением уловив хрустящий звук и чей-то вопль боли – а затем на него навалились сразу несколько человек, едва не сбив с ног. Маду подобрался, выбросив в стороны кулаки, повторил это еще раз и еще; исцарапанный и помятый, каким-то чудом он все-таки почти добрался до Суди, прежде чем меткий пинок в голень все же швырнул его на песок. По затылку его приложили следом скорее из мести, нежели желая оглушить: в голове поплыло, но сквозь звон в ушах юноша по-прежнему слышал голос друга, пытавшегося объяснить:
– … мы сообщали, и не раз, нас никто слушать не хотел! Господин, поймите, от этого зависят жизни людей, даже жизнь его величества!.. – громкий, влажный звук нового удара прервал его слова.
– Сообщали, как же! – потирая другую руку, проворчал командир Песемхет. – Не извольте беспокоиться, господин, уж я позабочусь об этим молодчиках! Еще неизвестно, сколько их было в сговоре на самом деле…
– Да не было никакого сговора, будь ты проклят! – пытаясь перекричать никак не утихавший звон в ушах, прохрипел Маду. – Отпустите его, он вообще ни в чем…
И тут новый голос, спокойный и ясный, хотя и не слишком громкий, раздался вдруг совсем близко: толпа смолкла мгновенно и расступилась с шорохом, в котором явственно послышался мертвенный ужас:
– Отпустить.
Что именно произошло, Маду понял не сразу – слишком уж быстро разжались державшие его руки, так, что он едва не рухнул наземь повторно уже без всякой подножки. Одинокий человек – за ним следовали лишь двое телохранителей – тоже высокий и прямой, хотя и бывший, судя по голосу, значительно моложе верховного сановника, спокойно прошел навстречу господину Пазеру.
– Эти люди выполняли мой приказ, – твердым тоном, не терпящим прекословия, сказал он. К изумлению Маду, гордый чати медленно склонил голову:
– Воистину, нет ничего, что могло бы скрыться от взора нашего повелителя.
– Мне действительно интересно, – с едким любопытством возразил царственный Усермаатра, – когда мои советники научатся своевременно извещать меня обо всем происходящем, чтобы действительно иметь повод вот так удивляться тому, откуда мне известно это без них!
Господин Пазер вновь склонил голову, но никак не ответил на этот выпад.
– Не будет ли мой повелитель так милостив, чтобы пояснить относительно его слов о приказе, отданном этим людям? – наконец с достоинством спросил он. – Мне не было ничего известно…
– А я перед тобой отчитываться в каждом шаге не обязан, – резко ответил молодой правитель. – Но раз уж ты спросил, то знай: меры предосторожности, принятые тобой в отношении пленников, дошли до ушей моего величества и пришлись мне не по нраву! Вот наглядное доказательство того, сколь легко обойти твою стражу…
– Я немедленно приму меры, повелитель, – сухо заверил верховный чати. Усермаатра махнул рукой:
– Не утруждай себя: твое здоровье важнее каких-то возможных лазучиков – так что поскорее снова возвращайся в свой шатер, а ими займется господин Техути, – он кивнул одному из своих спутников, и тот тотчас поклонился и исчез в толпе. – Эти люди свободны; пусть идут за мной, – прибавил молодой правитель, наконец-то обернувшись в сторону Маду, и тот едва сумел сдержать крик: над богато украшенным чешуйчатым панцирем он увидел лицо своего недавнего знакомого Шету!
Суди, утиравший все еще текшую по лицу кровь, опомнился быстрее него: он вздрогнул, но склонил голову и подтолкнул Маду в бок:
– Идем же, скорее!
В своем шатре молодой правитель немедленно сдернул со своих плеч златотканое полотно, точно оно мешало ему дышать, и тотчас стал снова тем сутуловатым, слегка неуклюжим здоровяком-вестником, которого Маду, как и раньше, мог легко попросить о помощи или обхватить за плечи в неуклюжем порыве дружелюбия. Все только что произошедшее показалось ему дурным сном – так, что он невольно шагнул вперед, забыв даже склонить голову; Суди ощутимо ткнул его локтем под ребра, приводя в чувство, и первым пал на колени, касаясь лбом искусно сплетенной циновки.
– О могущественный, – торопливо заговорил он, всеми силами стараясь не дать другу сболтнуть очередную глупость, могущую стоить им обоим жизней, – всесильный владыка, да будешь ты жив, невредим и здоров, не приказывай…
– Довольно, – прервал его нетерпеливым жестом Усермаатра, совершенно не по-царски рухнув в жалобно скрипнувшее низкое креслице и потирая лоб с видом смертельно уставшего от положенных его сану почестей человека. – Поднимитесь оба, – проворчал он, ибо Маду уже последовал примеру друга, неловко распластавшись между вторым креслом и сундуком, в котором хранились доспехи и личное оружие молодого царя. – Поднимайтесь, говорю вам! Я хочу говорить, видя ваши лица, а не спины… Хватит пустой болтовни: это все для них, – махнул Рамеси-су рукой, имея в виду не то ожидавших снаружи военачальникв, не то весь мир за пределами шатра, – а здесь оно ни к чему, да и не до того теперь…
– Так ты веришь, что мы говорили правду? – прежде, чем Суди успел послать ему свирепый взгляд, напрямик брякнул Маду; сам сообразив, какую дерзость допустил, он потупился и невнятно пробормотал что-то, смутно похожее на извинения, чем сделал свою выходку еще хуже. Однако, к всеобщему изумлению, его царственный собеседник лишь небрежно кивнул.
– Да, да, разумеется! Не время сейчас это обсуждать: дела обстоят куда серьезнее. Подойдите ближе! – распорядился он. Суди и Маду повиновались; молодой правитель продолжил, указывая на расчерченную на листе тонкого папируса-джета карту:
– Вот здесь мы находимся; эта линия – русло реки. Кадеш находится чуть западнее, – палец его коснулся обведенной красным точки в центре чертежа, – а эти пятна – холмы, которые окружают его с трех сторон. За ними, как нам говорили раньше, на двенадцать дней пути длятся пески дешерет…
– Соврали, что ли? – непроизвольно выговорил Маду первое, что пришло ему в голову. Суди толкнул его локтем под ребра, призывая к молчанию; хотя Рамеси-су не только не оскорбился такой бесцеремонностью, но и пояснил с усмешкой:
– Отчасти да, отчасти нет. Дешерет в том направлении, в котором ехали наши разведчики, действительно простирается на двенадцать дней пути; но к северу имеется там и другой, более короткий путь. Он лежит через зыбучие пески, и только очень хорошо знающие эти места люди могут пройти через них…
– Так вот почему здесь оказались шасу, – от волнения сам позабыв об осторожности, прошептал Суди. Маду поежился: зыбучие пески ему доводилось видеть всего один раз, но он так и не смог выкинуть из памяти, как сыпучая трясина медленно засасывала вглубь себя брошенную ради проверки в нее длинную палку. Эти воспоминания натолкнули его на неожиданную, жутковатую по своей отчетливости мысль.
– Господин… – начал Маду хрипловато, вспомнил, с кем говорит, и поправился: – Повелитель, а сколько времени нужно, чтобы пройти через пески этим путем?
Усермаатра мрачно взглянул на него и ответил просто и страшно:
– Пять дней пути. Четыре, если сильно торопиться…
– Что прикажешь делать, повелитель? – справившись с первым приступом волнения, решительно спросил Суди. Рамеси-су одобрительно усмехнулся:
– Помнится мне, ты недурно держишься в седле?
– Верно, повелитель, – коротко склонил голову тот.
– Нужно немедленно отправиться навстречу армии Ра. Расскажи военачальнику Херихору все, что здесь услышал, и передай, чтобы срочно вел сюда все силы. Они уже должны были перейти реку ниже по течению; мы ждали их завтра ночью, но времени может не оказаться! Мы не знаем, сколько воинов ведет сюда Муваталли: почтенный Техути говорил, что он предпочитает наносить удар как можно большими силами. Возьми столько людей из своего отряда, сколько нужно; вы не должны опоздать, понимаешь меня? – последние слова его, казалось, проникнуты были неподдельным, хотя и искусно спрятанным под внешней сосредоточенностью отчаянием. Молодой воин кивнул:
– Услышано и исполнено, повелитель!
У Суди, при всех его действительных и мнимых недостатках, имелось одно удивительно ценное для избранного им занятия качество: он не давал невыполнимых обещаний и делал ровно то, на что был способен. Обычно из-за этого его считали болезненно правдивым; но в действительности старший друг Маду попросту умел разумно оценить собственные силы. Поручение Усермаатры было ему по плечу – и потому он с готовностью бросился готовить небольшой отряд, первый в его жизни, который отдан был молодому воину в подчинение.
На сборы ушло не более четверти часа: командир Песемхет уже успел залить свою досаду хорошей порцией излюбленного им шедеха, а Мебехти, едва обо всем узнав, только рявкнул на выбранных Суди юношей, чтобы поторапливались, и отправился отдавать распоряжения насчет лошадей. Только у коновязей вдруг возникла небольшая заминка – удивительная тем более, что совершенно неожиданная: глава новосозданного отряда уже сидел верхом, подобрав поводья, когда прямо перед ним появился Маду: при оружии, с полной флягой воды, он забежал сбоку и крикнул:
–Я поеду с вами!
– Вот еще! Ты же боишься лошадей, забыл? – откликнулся тот, поморщившись: ему не слишком хотелось во всей этой сумятице еще и возиться с не справившимся с норовом скакуна юношей. Но Маду в очередной раз удивил его, сходу забравшись в седло свободной кобылы – той самой, пегой, за которой ухаживал Атсу – и крикнув нарочито бодро:
– Прошло то время! Ты же сам сказал – некогда теперь бояться…
– Узду подбери! – резким, чужим голосом осадил его порыв Суди, однако больше отговаривать не стал: хотя Маду все-таки трясло с непривычки и за поводья он держался так, точно готов был порвать их надвое – в седле он сидел более или менее правильно, и кобыла под ним стояла смирно, не пытаясь сбросить. Песок вокруг словно запел от висевшей в воздухе угрозы: все очевиднее становилось, что времени у них осталось очень и очень немного.
***
Панебу ворвался в палатку, где обычно растирал и варил травы, будто вихрь: едва задернув полог, швырнул оземь ненавистный платок, схватил первую попавшуюся под руку глиняную плошку и кинул следом, а высыпавшиеся из нее сухоцветы принялся остервенело топтать ногами.
Господин Финехас, не замеченный им поначалу, невозмутимо наблюдал за яростным порывом ученика. Лишь когда тот наконец остановился, тяжело дыша, и с привычно окаменевшим лицом обернулся в сторону наставника, старый лекарь неспешно поднялся с места и тронул его за плечо:
