Екатерина Франк
История одного сражения
– Чем… Чем я могу служить тебе, госпожа? – справившись с болезненно охрипшим голосом, покорно спросил он.
Кифи не отвечала; и глаза ее – огромные, прекрасные, широко и беззащитно распахнутые – глядели на него с каким-то странным, ни разу доселе не виданным выражением. Маду и сам не понимал, что именно видит в них: не то тревогу, не от боль, не то решимость – не яркую и чистую отвагу воина, но иную, испытанную им лишь единожды под стенами Кадеша готовность грудью броситься навсречу собственному страху – и что-то внутри него откликалось мучительно на эти чувства. Ни разу прежде он не думал, что между ним, грубым и глупым, и этой нежной девушкой может быть нечто общее; но именно так ему и казалось теперь.
– Ты так скоро уходишь, господин? – шепнула наконец Кифи робко; протянутая ладонь ее снова легла на плечо Маду, и тот вздрогнул, не решась отстраниться. – Так нельзя; ты ведь гость моего отца, ты друг его… Разве друзья не должны вместе встречать и беды, и радость?
– Должны, – подтвердил Маду растерянно: он снова чувствовал себя полнейшим болваном и с трудом понимал слова девушки, хотя и сознавал, что долго в таком положении не продержится. – Вот только иначе никак нельзя, госпожа! Мне нужно уйти сейчас… не то выйдет хуже для всех.
– Откуда ты знаешь? – тотчас живо спросила Кифи; темные глаза ее сверкнули ласковым участием. – Разве боги дали тебе видеть грядущее, чтобы ты мог судить: вот так выйдет хорошо, а так – нет?
Юноша промолчал; он вовсе не желал продолжать этот разговор, но последние слова вдруг неприятным напоминанием кольнули его сердце.
– Боги… – повторил он и поднял на девушку недоумевающий взгляд: – Госпожа, а ты – разве ты не должна быть сейчас в твоем храме? Кажется, в тот раз в это время тоже шла служба… то есть, я не уверен, но…
– И сейчас идет, – подтвердила Кифи. Голос ее странно заворожил Маду, но вместе с тем он уловил в нем какую-то новую ноту – ту, что звучала всегда в ласковых интонациях госпожи Танафрити, и матери самого юноши, и даже сестры его. Но то были женщины, согревавшие своей лаской самых близких; настоящая же служительница богини, как он полагал, имела обязанность освещать своей чистотой весь мир – и не принадлежать в ней одновременно никому.
Быть может, это и была его ошибка? В конце-то концов – что мог он, грубый и малообразованный, всегда считавший чтение священных текстов на редкость скучным занятием и признававший в тонкой науке «божественной речи» лишь возможность записать количество купленных и проданных товаров, знать о помыслах великих нечеров и нечерет? Мог ли у них быть какой-то план даже на такого, как он – как и на всякого человека, жившего ли в Та-Кемет или далеко за ее пределами?..
– Не уезжай, господин, – попросила его Кифи – тихим голосом, как и прежде, но с никогда раньше не бывшей в нем горячностью. – Не сегодня, не сейчас! Войди, прошу тебя: если не хочешь быть гостем моего отца – то стань моим, прошу тебя…
– Я пойду, госпожа, – наконец ответил Маду: прежнее смятение чувств оставило его, и он едва мог поверить в то, каково оказалось истинное положение дел, не искаженное его слепотой. – Пойду, если ты так желаешь: я сделаю все, что будет угодно тебе. Но, прости, я должен спросить… даже не знаю, как сказать – и прости, если выйдет не очень-то ладно: ты уверена, что хочешь… хочешь, чтобы я был сегодня на этом празднике?
Кифи вздрогнула, но не отвела взгляд своих чудесных темных глаз при этом вопросе; должно быть, она уловила то, что так и не решился произнести своим неловким, грубым языком юноша.
– Я поступила так глупо, – сказала она задумчиво после долгого молчания, будто тоже не сразу подобрав нужные слова. – Великий Ра рассылает свои лучи людям каждый день, и прекраснее их сияния лишь тепло, которое они дарят; но звезды, сияющие в ночи почти столь же ярко, всегда остаются холодны! Такие крошечные песчинки света… если бы они собрались воедино, то ночью было бы так же тепло и хорошо, как и днем! Но они всегда остаются в своем гордом одиночестве: каждая прекрасна по отдельности и столь же холодна, совершенна и бесполезна…
– Госпожа, – растерянно пробормотал Маду. В волнении он позволил себе невероятную дерзость – кончиками пальцев осторожно коснулся ее плеча, желая поддержать; и девушка вдруг улыбнулась ему, улыбнулась несмело, неуверенно, но тепло – будто солнце и впрямь вдруг выглянуло из-за туч и осветило весь мир через ее глаза:
– Останься сегодня, добрый господин. Останься, я действительно хочу этого… если и ты не будешь против!
– Да, да, конечно! – с жаром заверил ее Маду. Он хотел сказать куда больше, рассказать, как сильно ждал все эти долгие месяцы возможности хоть мельком увидеть ее; как отчаянно боялся умереть и как решил выжить во что бы то ни стало, чтобы возвратиться в Уасет; как много повидал на чужбине и как мало это значило по сравнению со всего несколькими минутами этого разговора… Входя в трапезную, он мельком заглянул в лицо Кифи – и понял, что она все и так уже узнала.
Ему налили пива и дорогого виноградного вина – ирпа; чересчур крепкий шедех командир Табит в своем доме не хранил даже для подобных праздненств. Хозяин дома во всеуслышание – захмелев, он сделался несколько разговорчивее – поведал о том, при каких обстоятельствах был спасен храбрым юношей, чью доблесть отметил даже его величество Усермаатра – да будет он жив, невредим и здоров! Упомянутый им знакомый, насколько Маду успел понять, оказавшийся его собственным будущим начальником из столичного гарнизона, одобрительно кивал в продолжение рассказа; цепкий взгляд его не упускал юношу из виду ни на мгновение.
Пользуясь этим обстоятельством, Маду решился на небольшую дерзость: Суди и Панебу, тоже оказавшиеся среди гостей, сидели совсем близко, и он, обняв старого друга за плечи, шепнул во время первой смены пищи:
– Пойдем со мной: я совсем не знаю, что говорить этому важному господину…
– Сам придумаешь что-нибудь, – отмахнулся от него успевший, по всей видимости, несколько опьянеть Суди; Панебу, обо всем догадавшийся куда быстрее, плеснул ему в пустую чашу чистой воды из кувшина и велел строго:
– Ну-ка пей! – и, пока брат разбавлял в своей крови терпкий ирп и уже более ясными глазами оглядывал свой столик в поисках закуски, шепнул Маду: – Спасибо, друг мой!
– Поздравляю, юноша, – приветствовал его уважаемый гость господина Табита, очевидно, удовлетворенный, что расхваленный герой, тем не менее, почтительно подошел к нему сам. Маду поклонился, от души молясь богам, чтобы не сказать какую-нибудь глупость; Кифи, видевшая напротив, с беспокойством смотрела на него, и ее взгляд придал ему решительности:
– Благодарю, господин! Милость его величества, да будет он жив, невредим и здоров, безгранична: он не только отметил мои заслуги, сколь бы малы они ни были, но и позволил мне вступить в столичный гарнизон самым удобным образом.
– Неужели? – поднял тот брови с небрежной усмешкой. Маду крепче стиснул плечи Суди и бодро кивнул:
– Да, господин! Столь мудрому человеку должно быть известно, что никакая храбрость не заменит необходимый опыт, – он снова поклонился; уважаемый гость промолчал, но новая усмешка, шире и довольнее, мелькнула на его губах. – К несчастью, я, в отличие от моего друга Суди, им не обладаю: ему уже доводилось по воле его величества набирать отряд и командовать им, в то время как я…
– Всего один раз, – сухим, неверным голосом вымолвил Суди; его гордость, болезненная и вросшая в его суть прочнейшим стержнем, не позволила ему стерпеть происходящее молча даже для осуществления самой заветной его мечты. Уважаемый гость, очевидно, понял это, равно как и лукавство Маду; однако вместо гнева в глазах его внезапно появилось новое, более уважительное выражение:
– И одного раза бывает достаточно, юноша, чтобы вся жизнь человека переменилась. Что ж, отряд наш, судя по спискам, которые мне предоставили, выйдет раза в полтора больше обычного; учитывая то, что едва ли от вас обоих на первых порах будет много пользы – два помощника вместо одного мне очень даже пригодятся…
– Эге, парень, ты чего такой бледный? – спросил кузнец Джесеби, когда друзья вернулись на прежнее место; и Маду даже не сразу понял, что слова эти оказались обращены не к нему, а к Суди – тот сел наугад, глядя перед собой остекленевшими, неживыми будто глазами, в которых застыло какое-то страшное выражение. Панебу с тревогой перегнулся через свой столик; играла музыка, так что спрашивать ему пришлось в полный голос:
– Что он сказал?
– Согласился, – пожал плечами Маду; у него самого точно камень рухнул с души, но выражение лица друга остро пугало его. – Эй, Суди, все хорошо ведь? Я бы без тебя точно туда не сунулся: меня же на второй день вышвырнут на улицу, когда мои люди общий подъем из-за меня проспят…
– За болтовню твою тебя вышвырнут, остолоп, помяни мое слово! – сердито возразил кузнец Джесеби, толкая его в сторону так, чтобы примоститься рядом с Суди и заглянуть ему в лицо: – Эй, парень, мне этот паршивец много рассказывал, как ты его выручал раньше – думается мне, и еще выручишь не раз – и это неприятно, конечно, что сегодня тебе пришлось от него помощь принимать… А как иначе-то? Саму великую Исет с сыном, говорят, после смерти мужа ее мудрый Джехути оберегал, а могущественного Ра по ночам от змея отбивает красный Сетх; раз даже им приходится просить помощи, ты-то чего стыдишься? А если уж ты о чем-то другом думаешь… Нет, парень, не тревожься! – расхохотался он громко, заметив мгновенно ставший трезвым и настороженным взгляд молодого воина. – Этот поганец как в рот воды набрал, когда я спросил, что же и тебя не повысили с ним заодно… Видать, и у тебя свои тайны есть. Ну, у кого их нет, а? Знаешь, – голос его вдруг стал тише и спокойнее, будто сквозь хмель в грубом кузнеце проступила вдруг никогда прежде не показываемая никому мудрость, – ко мне как-то один иноземец приходил – заказывал обод новый для колесницы, как сейчас помню – и вот он говорил, что у них на родине есть одна поговорка, очень меткая: кто старое помянет, тому…
– Да, господин. Все так и есть, – откликнулся наконец Суди; он глубоко вздохнул, перевел взгляд на сидевшего рядом брата, затем ощупью нашел руку Маду и крепко стиснул ее: – Могу пообещать тебе одно: я никогда не забуду того, что ты для меня сделал.
– Да ладно тебе, – ответил тот неохотно, смутившись столь непривычными от гордого друга словами. – Ты на моем месте поступил бы точно так же, я уверен.
– … и обрушилась вражеская рать на лагерь армии Амон тогда же, – напевно раздавался из-за столика напротив приятный юношеский голос: обладатель его, незнакомый Маду молодой человек с удивительно светлой кожей и мягкими чертами лица, зачитывал со свитка какой-то текст, любовно и с редким воодушевлением произнося каждое слово. – И смутились воины, не зная: откуда пришел враг и куда им идти! Разбежались прочь высокородные сановники; некому стало комановать войском! Не осталось в войске Амон ни храбреца, удержавшего в руках копье, ни смельчака, выступившего против врага! И его величество, блистая ярче солнца в гневе своем, обрушился сам на своей коленице на войско презренных; воистину, будто сам Сетх вошел в тело его…
– Ну, парень, ты ври, да не завирайся-то! – оборвал его кузнец Джесеби своим громовым голосом. – Его величество, да будет он жив, невредим и здоров, в твоих выдумках не нуждается! Ты бы хоть поспрашивал этих славных людей: они-то в отличие от тебя, в этом походе были, знали, как дело было…
– Уважаемый господин, так я с их слов и пишу, – возразил молодой создатель текста. Маду усмехнулся дружелюбно:
– Ты кто будешь-то, приятель? Тоже хотел пойти с нами в поход?
– Хотел, – вмешался господин Табит, покровительственно кладя руку на плечо спрашиваемого, – да только не получится у него. Ты, почтенный Джесеби, не сердись на парнишку: это сын моих старых друзей, он в детстве попал в зубы молодому месеху, еле выжил – хромотой только отделался, но, сам понимаешь, служить никогда не сможет. Зато писать у него – настоящий талант: что ни скажешь ему, выйдет такая ладная история, что хоть детям и внукам рассказывай…
– Говорит он красиво, я не спорю, – хмуро признал старый кузнец. – Только я не об этом говорил же! Выходит у него, что его величество, да будет он жив, невредим и здоров, будто только и ждал, пока все разбегутся из лагеря… Раз он один все войско хатти проклятых перебить мог – зачем ему армии-то эти нужны были? Хоть он и бог, но все же живой, из плоти и крови, как мы, – рассудительно прибавил он. – А люди все-таки должны хоть чуть-чуть бояться смерти, разве не так, командир?
– Должны, – нахмурился господин Табит, забыв даже указать собеседнику на неверность такого к нему обращения; он был верным и честным слугой своему правителю, но все же не любил откровенной лжи и лести. – Думаю, его величество, да будет он жив, невредим и здоров, поступил вопреки своим чувствам. Это требует большого мужества – действовать так, чтобы никто не заметил, каково тебе на самом деле…
– А по-моему, почтенный Джесеби прав, – вмешался Панебу. – В том, чтобы бояться, нет ничего постыдного, ибо страх охраняет нас от необдуманных поступков: неправильно было вовсе вычеркивать его из текста…
– Ты не понимаешь, – вместо господина Табита ответил ему Суди. – Его величество не может описываться, подобно обычным людям. Разве можно изображать бога дрожащим в страхе или от слабости духа?..
Спор вспыхнул мгновенно, тем более что оказался куда интереснее привычных музыки и кушаний; каждый считал своим долгом выразить собственное мнение, причем так, как никто еще не сделал до него. Молодой автор сперва пробовал возражать на особенно задевавшие его фразы; затем, поникнув головой, он аккуратно сложил свой свиток и убрал в заботливо припасенную глинянную трубку. Взгляд его, все такой же ясный и чистый, хотя и подернувшийся пеленой сомнения, остановился на лице Маду.
– А ты что скажешь, господин? – перегибаясь через столик, негромко спросил он. – Дядюшка Табит говорил, ты был в лагере армии Амон, когда началось побоище… Скажи, у меня и правда скверно получилось?
Маду перевел взгляд на Кифи; та чуть заметно кивнула и улыбнулась уголками губ – почти незаметно, однако зато без обычного стеснения.
– Как тебя зовут, приятель? – спросил он, протягивая юноше руку. Тот охотно пожал ее, вспыхнув от удовольствия:
– Пентаур, господин! Пентаур из Уасета.
– Вот что, Пентаур, – уверенно заявил Маду, – вот что я тебе скажу: чудесная у тебя история получилась. Просто замечательная! Обязательно допиши ее.
– Но я боюсь, – робко начал тот, – что все эти люди правы насчет описаний! У меня и впрямь получается порой слишком высокопарно…
Маду улыбнулся:
– И думать об этом забудь! Очень хорошая история получилась, красивая и правильная. Я был в тот день в лагере, видел все своими глазами: как ты пишешь – именно так все и было.
