Артур Постинин
Смоляной дневник
– Да, у науки есть свои несовершенства, но это единственный рационально обоснованный способ познания, – протестовал я.
– Познания чего? – спросил Мартин, заглядывая мне в глаза. – Способов человеческого восприятия, образа мышления и суждения? Если твоя рука тянется к пистолету при словах “истина” и “реальность”, то скольких ученых ты уже пристрелил? Чем занимаются эти люди? Что они изучают? Или же они просто что-то описывают? Но что – сумму субъективных опытов или феномены собственного мышление? О чем они рассказывают нам? Более того, что это если не радикальная редукция – сведение к неким законам биологии, химии и физики, а в случае самых заядлых мистиков – математики.
Слова Мартина кололи презрением.
– Однако стоит отдать должное, наука – история весьма проработанная, – продолжил он, немного успокоившись. – Но вокруг нее раздулся культ – культ с жесткой иерархией и хладнокровной бюрократией. Академия – оборонная система, это полоса препятствий, минное поле, ров с гадами. Академическая среда агрессивна, ядовита, в ней задыхается мысль, выветривается страсть и засыхает творчество. Угодившая в нее живая ткань постепенно становится заскорузлой, обветренной и неизбежно отмирает.
– Однако, этот культ привел к появлению высоких технологий, – в моих возражениях уже сквозила обида.
– Большинство технологий, как и теорий появилось случайно, – усмехнулся Мартин. – В истории науки не просматривается последовательное движение от незнания к знанию, от палки-копалки к холодному синтезу. Наука скорее походит на блуждание в темноте, где сбившиеся в кучу исследователи устремляются то за одним, то за другим слепым поводырем. Наука – суеверие, которое своим существованием безупречно доказывает лишь одно – все повинуется случаю. С другой стороны, возьми, к примеру гипотезы современной теоретической физики – квантовая запутанность, струны, мембраны, мультиверс. Что это, как ни метафизика? Эти идеи глубоко пропитаны мистицизмом, и в них четко просматривается желание прощупать трансцендентные планы бытия.
Мартин терпеливо дослушал затихающее громыхание искаженного голоса и продолжил в более снисходительной манере:
– С наукой у меня расхождения прежде всего эстетические. Она попросту не привлекательна, суха и герметична. Эстетика науки – эстетика теплицы. Я никак не могу принять это самодурство разума, его самолюбование, опьянение продуктами своей жизнедеятельности. Мне чужды эти потуги воздвигнуть единое и непротиворечивое описание мира – вавилонскую башню рацио.
– С эстетической оценкой я готов согласиться, – принялся я рассуждать примирительно. – При всех попытках популяризации науки в массовой культуре, из нее никак не удается выветрить запах лаборатории. Тем не менее, я повторюсь, наука, при всех отклонениях от курса и перипетиях, следует более надежным и предсказуемым путем разума. Альтернатива этому – просто взять и кинуться в пучину смутных переживаний.
– Во-первых, мы уже в этой пучине, – парировал Мартин. – Разве наука помогла сделать человечество более рациональным? Конспирология побивает науку как младенца! Люди верят в науку лишь, когда хотят с ней ассоциироваться – это вопрос вкуса, социальных установок и образа жизни. В целом же супергерои сегодня гораздо более авторитетны, чем ученые. А во-вторых, даже если допустить, что наука рациональна, не стоит переоценивать сам разум. Разум – лишь средство, техника, но никак не самоцель. Разум не предоставит тебе направляющий принцип или единственно верный ответ. Он отлично подходит для приспособления к ситуации, но никак не для определения направления или цели движения. С точки зрения стратегии, разум бесполезен.
– Но ты же сам рассказывал о стратегических планах организации, об ее целях, об использовании энергии… – мне показалось, я наконец поймал Мартина на противоречии. – Разве это не продукты разума, выраженные посредством языка?
– В какой-то степени, безусловно, – отметил он. – Именно поэтому я и называю их “средствами”. За пределами разума простирается бездна. Мы можем коснуться ее лишь вскользь, но непосредственно. Все произнесенное мной – лишь условные наименования, конвенциональные ярлыки, обозначающие пережитое и познанное лично. Если угодно, мы можем называть их иначе… Не устраивает слово “энергия”, пусть будет “свет”, “душа”, “флюктуации” … Я знаю одно – для достижения чего-то, что я воспринимаю как результат, необходимо нечто. И не важно, можно ли это доказать, фальсифицировать, описать на языке математики, дать ему точное, непротиворечивое определение… В целом, не имеет даже значения, что в этой последовательности причина, а что – следствие. Если угодно, представь, что каждое произнесенное мною слово стоит в кавычках.
На момент Мартин замолк. Мне показалось, что он выдохся. Но затем он поднял взгляд вверх – в центр купола. Словно завороженный, Мартин принялся тщательно, механически проговаривать каждое слово:
– Магия есть власть, магия есть захват и подчинение собственной воле иные воли. Часто это происходит посредством техник необъяснимых, немыслимых. О них невозможно говорить. Их необходимо исполнять. Язык, символы и знаки улавливают эти техники. Однако, сами магические объекты и действия не конвертируются в слова или их сочетания. Суть магии не в заклинаниях, не в описаниях ритуалов, объектов или именах сущностей – магическое располагается далеко за пределами языка. Иногда они соприкасаются, и в момент явления человеческим чувствам невыразимого, немыслимого, потустороннего, оно проскальзывает по поверхности языка. Но как бы мы это ни называли, какие бы сравнения и образы не использовали для описания, неизменными остаются лишь “энергия” и “воля”.
Мартин озадаченно потер шею.
– Организация, как ты уже мог догадаться не занимается ерундой, – сказал он строго погрозив мне пальцем. – Наши амбиции простираются на весь космос. А для таких масштабных событий необходим планетарный ритуал – не меньше! Со времен отказа от практики тоталитаризма массовые жертвоприношения больше не представляется возможными. Участие людей в таком ритуале должно быть добровольным и искренним. Они должны сами желать этого, а подобное возможно обеспечить лишь вовлекая, соблазняя, если угодно.
По его лицу размазалась вульгарная ухмылка. Глаза мерцали от вожделения.
– Тебе ведь знакома теория Кардашева о цивилизациях трех типов… – голос Мартина звучал сдавленно. – Только в нашем случае речь идет не о физической энергии, а о метафизической. Для того чтобы стать цивилизацией первого типа, нам необходима энергия, жизненная сила, душа – называй как хочешь – всех жителей Земли. Единые, согласованные действия миллиардов людей, плюс, невероятные мощности квантового компьютера и ресурс нейронных сетей… Ты только представь, на что мы будем способны!
– И как же вы соберете всю эту энергию? – выдавил я, задыхаясь от волнения.
– А тут мы возвращаемся, друг мой, к самому началу нашей беседы, – промолвил Мартин обыденно и потрепал меня по плечу. – Главное орудие мага – сети. В нашем случае – социальные. Они помогли нам в темную мобилизовать несколько миллиардов человек, захватить их внимание, направить волю и пустить потоки энергии в нужном нам русле.
– Но как именно? – я отказывался осознавать услышанное.
– Один из самых удачных наших проектов, – с гордость сказал он. – TikTok. Ты ведь знаешь эту сеть – в ней дети проводят незамысловатые челленджи. На первый взгляд, с точки зрения столь любимого тобой разума, эти челленджи совершенно бессмысленны и спонтанны. На самом же деле они служат конкретной цели – заставить миллионы детей по всему миру произносить определенные слова и воспроизводить конкретные движения. Для детей и их родителей это все – безобидные песенки, дурашливые ужимки, незатейливые танцы. Они даже не догадываются, что на самом деле привязано к этим словам, жестам и пляскам, какой символизм лежит в их основе. Иначе бы с ужасом осознали, что их нерадивые отпрыски участвуют в глобальном оккультном ритуале, который был смоделирован и в режиме реального времени координируется нейронными сетями.
– Подожди-подожди, – мой разум бунтовал, моля о ясности. – Ты хочешь сказать, что дети по всему миру совершают магический ритуал, сами того не осознавая. И вы используете их, чтобы пожинать энергию?
– Если сильно упростить – да, – усмехнулся Мартин. – При этом мы, что есть сил, стараемся сохранить непоколебимым наш ценнейший ресурс – веру людей в свободную волю. В наши дни трудно найти человека, который бы не был уверен, что его воля – свободна, а незначительные, накладываемые обществом или государством, ограничения – лишь на пользу. Между нами говоря, воля таких людей вовсе не принадлежит им, но речь сейчас о свободе! А она, в свою очередь, строго ограничена и регламентирована. Это похоже на жизнь в городе, где на первый взгляд ты волен перемещаться, где и когда пожелаешь, хотя на самом деле – передвижение обусловлено дорогами и правилами движения по ним. Некоторые части города закрыты для посещений, одни – полностью, другие – в определенные часы, а кое-где ограничен въезд на определенных видах транспорта. С другой стороны, до иных районов ты вряд ли доберешься, не имея личного транспорта. Маршруты заранее прочерчены, пространства ограничены – такова свобода воли!
Мартин многозначительно развел руками.
– Таким образом, сама идея свободы снята, – констатировал он. – По сути, состояние человека сегодня это несвобода неволи, и это двойное отрицание не ведет к утверждению – из него сквозит холодной пустотой. Но в ситуации, когда человек не знает свободы, не осознает необходимости быть свободным, не представляет себе иной жизни и, более того, уверен, что свободен как никогда в истории, – наша власть тотальна! Для этого не нужны фабрики смерти, изощренные пытки и геноцид. Самый эффективный контроль – нематериален! Его техники сугубо когнитивные, его задачи – создание образа мысли, картин мира, форм восприятия, паттернов и трендов познания, “что” и “как” самого мышления!
На лице Мартина проступил отпечаток удовлетворения. Он откровенно наслаждался своими речами. Но в этом не было и капли злорадства, лишь – умиление положением дел, тем как ладно все устроено.
– И хотя мы сохраняем наши планы это в тайне, – Мартин поспешил отринуть от себя маску вселенского злодея. – Мы откровенны! Ложь не свойственна нам. Истина лежит на поверхности, и любой желающий может считать ее. Способность осознавать происходящее – своего рода фильтр. Если кто-либо на это не способен, либо слишком ленив или же предпочитает идти на поводу у других, он получает ровно то, чего желает. Этот человек не будет раздавлен тяжестью знания, он не будет испытывать чудовищные перегрузки находясь под гнетом судьбоносных решений. Он обладает привилегией наслаждаться простыми радостями жизни и мелкими шалостями, он беззаботно предается развлечениям в компании близких ему людей.
– И тем не менее, вы не раскрываете своего существования, целей и факта, что, по сути, используете их, – возразил я, с едва скрываемым раздражение.
– Скажем так, – терпеливо объяснял Мартин. – Мы взаимовыгодно сосуществуем. Люди сами выбирают образ жизни, мы лишь обеспечиваем им его. Мы создаем и ваяем, потому что другие не хотят или не могут. Было бы большой ошибкой пустить все на самотек, эти люди были бы первыми жертвами анархии. Хаос мгновенно пожрал бы их. Тотальная война, распад обществ и государств, возвращение тирании, кровавые зверства – вот цена свободы.
Мартин выдержал душную паузу, затем продолжил:
– Мы откровенны настолько, что даже магия и оккультизм доступен широкой публике. Фэнтези, истории о детях-колдунах, комиксы о супергероях – все об этом. Любимые персонажи практикуют черную магию, для получения сверхъестественных способностей. А как иначе? Только кровавые ритуалы и жертвоприношения могут дать нечеловечески силу и скорость, способность летать, изменять форму и размер, становиться невидимым и мастерски обращаться с луком, клинком, молотом или щитом. Восхищение способностями супергероями – это восхищение продуктами магии. Не стоит заблуждаться, фильмы о вселенных Marvel или DC – кино глубоко оккультное. В них мы видим не что иное как становление могущественных магов, их неизбежный путь к шабашу, кишащему роями ведьм и колдунов. С почти документальной точностью, в этих фильмах изображена извивающаяся, копошащаяся и изрыгающей скверну бесовская материя.
– Довольно точное описание супергеройских кроссоверов, – констатировал я с холодной иронией.
– Все супергерои, по сути, сверхлюди, – продолжал он, – поправшие свою человечность, убивающие и разрушающие во имя власти. Более того, трансгрессия – выход за грань здравого смысла, с целью оказаться по ту сторону нормальности – лежит глубоко в основаниях всей массовой культуры. Все популярные гении – эксцентрики и сумасброды, а творческая элита – притворщики, симулирующие безумие. Сумасшествие сегодня превозносится как творческий метод. Самые глубокие и оригинальные деятели позиционируют себя как безумцев. А психиатрические симптомы преподносятся как особенный, элитарный опыт, присущий как художникам и артистам, так и успешным бизнесменам, стратегам, финансовым спекулянтам. Thinking outside the box…Обыватели восхищаются их деятельностью, столь чуждой и выходящей за рамки их привычек и быта.
– Чем вы отличаетесь от карикатурных визионеров и кинозлодеев? – усмехнулся я.
– Магия сугубо имманентна этому миру. В отличии от верующих, взор которых всегда устремлен вовне, мы воплощаем в себе внутреннюю волю мира, его естество. Владыка этой реальности – дьявол, а он – интроверт, он обращен внутрь себя. Бог почивает на внешней стороне, и он излучается наружу. Супергерой, ведьма, колдун – агенты дьявола, кружащиеся в адском водовороте, воронке, уходящей внутрь, вглубь – к самым нижним уровням, бесконечно малым величинам. Они познали бытие через себя, один за другим преодолели все круги, методично совершили повторы, пока сквозь муторный бред на прорезался луч абсолютного сознания.
Мартин торжественно замолчал.
– Раньше фильмы создавались для развлечения масс, – продолжил он. – Но современное кино о супергероях имеет иную цель – воздействие на саму реальность. Оно прорывается сквозь экран, входит в кинозалы и дома. Магия сочится по прозрачной стенке, но люди не замечают этого… Оккультизм стал частью обыденности, он смешалась с рутиной. Магия становится столь же привычной как бургеры McDonalds. В скором будущем магия будет совершаться людьми неосознанно и естественно, как дыхание – магия, вшитая в организм, записанная в биологию человека.
Произнеся это, Мартин зажмурил глаза и сладострастно выдохнул.
02/07
Возможно, я сошел с ума или на меня кто-то навел безумие, но в некотором смысле мне нравится это состояние. Мир наконец наполнился смыслом. Бесформенные, острые фрагменты реальности окончательно сложились в блистательную, ужасающую своим величием мозаику. Уродливая, отталкивающая логика все же лучше, чем грязный, лишенный смысла и цели беспорядок. Преступления, совершаемые во имя великого, пусть и чуждого, инопланетного дела, ценнее, чем бесцельное блуждания в забытие, которое в конце концов всегда заканчивается одним и тем же – хлестким столкновением с неизбежным.
Поклонение чудовищам, возможно, единственный выход из петли человеческого мышления – этой заболоченной заводи, мирно гниющей на периферии чистых потоков сознания. Не защиты мы ищем у могущественных сущностей, а освобождения, трансценденции. Без их милости мы обречены оставаться забавными зверюшками, которые, будучи преисполненными чувства собственной значимости, повторяют друг за другом нелепые звуки. Стороннему наблюдателю может показаться, что они так беседуют или же ведут перекличку, подтверждая принадлежность к общности – стае или виду. Возможно, в этих сигналах заключена вся сущность их психической деятельности. А может быть, они издают эти звуки непроизвольно, и этот шум лишен какой-либо мотивации. Что ж, не исключено, что зверюшки вовсе не контролируют это звукоиспускание, а скорее наоборот – звуки контролируют их. Что если они поражены этими волнами, и те заставляют их воспроизводить себя снова и снова, при этом воздействуя на биохимию и даря ощущение некого странного удовольствия.
Без участия стороннего наблюдателя мы никогда не узнаем ни природу нашего сознания, ни сущность языка или телесных проявлений. Без внешнего вмешательства, пусть невольного, пусть чудовищного, нам никогда не откроются истинные причины происходящего. Бог не дает нам ответов, он многозначительно молчит, от его имени люди произносят отговорки. Язык разговаривает сам с собой, пока тела таинственно шевелятся.
Я узнал, где на самом деле работает Мартин. Мне казалось, что он не работает вообще, но как выяснилось, я заблуждался.
Мартин встретил меня в холле офисного здания в центре города. Огромная вывеска гласила, что там располагается филиал крупной международной ИТ-компании.
Мартин стоял у турникета в изящном деловом костюме темно-синего цвета, роскошной белой рубашке и кокетливом пестром галстуке. Его шею опоясывала радужного цвета лента, на который висел бейдж с логотипом корпорации. Он радостно улыбался. Мне показалось, что отчетливо выведенное на моем лице смущение забавляло его. Признаться, я не был готов увидеть его в образе корпоративного управляющего.
Не успел я прийти в себя, как Мартин протянул мне пропуск посетителя и проводил к лифту.
Мы поднялись на 6 этаж и прошли мимо огромного стеклянного аквариума, в котором резвились офисные работники. Пупырчатый серый ковролин, пластик и стекло, эргономические стулья и подвижные столы, безжизненные комнатные растения замерли в блестящих керамических горшках. Тусклое лимонное мерцание ламп дневного света, теплый излучение настольных ламп и рассеченные таблицами экраны мониторов. В воздухе клокотал гул из приглушенных голосов, сдавленных смешков, бульканья воды в кулере и рассеянной дроби по клавиатуре. Стерильную идиллию нарушали лишь статическое электричество и черная пыль.
Молодые люди щедро дарили компьютерам свою энергию, конвертируя драгоценные минуты жизни в символы на дисплеях. Подтянутые и нарядные, они отдают самый жирный кусок своего времени за возможность быть заключенными в этих вольерах.
– Не отставай! – задорно скомандовал Мартин. – Иначе останешься здесь навсегда.
Его кабинет сильно отличался от прочих помещений. На его пороге заканчивался невыразительный ковролин, и начинался яркий персидский ковер с замысловатыми орнаментами. Возле окна стоял деревянный стол, размером с футбольное поле, и кожаное кресло, походившее на мягкий трон. Одну из стен полностью закрывал собой старинный книжный шкаф, под завязку набитый потрепанными переплетами. Рядом с ним извивалась экстравагантная кушетка, которая явно была попыткой творчески переосмыслить главный предмет мебели фрейдистов, деконструировав шезлонг, гинекологическое кресло и операционный стол. Мартин рухнул в кресло и указал мне рукой на это весьма авангардное мебельное изделие. Затем он нырнул под стол, откуда тут же донесся звон бутылок.
Я беззвучно опустился на кушетку, ловя себя на мысли, что мое тело находится в неопределенном положении. Мне было крайне неуютно в этой среде.
Тем временем, из-под стола вынырнула кудрявая голова и, будто читая мои мысли, заговорчески подмигнув, проговорила: “Тебе срочно стоит выпить, без алкоголя ты будто рыба, выброшенная на берег”. Я лишь вздрогнул в ответ и нелепо искривил лицо.
– Здесь, собственно, вся магия и происходит, – обведя глазами кабинет, сказал Мартин и плеснул в бокал коньяк. – Естественно, люди, которых ты видел по пути сюда, не догадываются, чем именно они заняты. Каждый из них способен соединить лишь отдельные точки, но пока есть бесплатные закуски и кофе, никто особо не заморачивается, как выглядит картина целиком.
– Я смотрю, вы создали все условия, чтобы ваши работники не интересовались своей работой, – съязвил я.
– Как вверху так и внизу; как внизу, так и вверху, – подитожил Мартин. – Наша компания – лишь крохотный срез общества.
– А чем именно занимается ваша компания? – поинтересовался я.
– Мы создаем и распространяем в социальных сетях контент, – деловито повел бровью Мартин. – Наши люди разыскивают в интернете, скажем так, интересных людей. В меру ярких и неординарных, но не каких-то маргиналов и аутсайдеров… Таких – понятных, приемлемых, а главное – харизматичных и честолюбивых! Из разных социальных и возрастных групп: сироты, йоги, танцовщики, сплетники, кулинары, геймеры, фокусники, художники, проповедники, патологические лжецы и болтуны. Затем мы вкладываемся в них деньгами, техникой, консультациями. И, в конце концов, помогаем продвигать их контент на разных платформах. Когда же они становятся достаточно популярными и имеют внушительное число подписчиков, мы начинаем распространять через их каналы, так сказать, свою информацию.
Мартин лукаво улыбнулся.
– Я уже упоминал, что наша главная задач – оказывать влияние на то, как люди воспринимают реальность. В результате чего они, сами того не зная, изменяют структуру реальности, тем самым неизбежно приближая будущее.
Мартин сделал щедрый глоток коньяка и довольное поежился.
– Мы работаем со всеми аудиториями: от, брошенных родителями на растерзание сетью, детей до стариков, оставленных ностальгировать по былым временам. Все они склеены единой паутиной, связаны по рукам и ногам, захвачены и определены. Кстати, видеоигры мы тоже производим. И, надо сказать, скрытый в них потенциал контроля с каждым годом раскрывается все больше. Поразительно, как столь свободный вид деятельности как игра может одновременно быть сильнейшим ограничителем. За иллюзией контроля, которым якобы наделен игрок, в игре надежно сокрыта диктатура. Увлеченному игроку невдомек, что на самом деле играют им. Таким образом, ведущий становится ведомым. Игру ведь, в первую очередь, что характеризует?
– Азарт? – предположил я навскидку.
– Да, но не это главное, – парировал Мартин. – Главное все же чувство комфорта и безопасности. Игра – это риск заботливо укутанный и пузырчатую пленку и аккуратно погруженный в емкость с наполнителем. Игроку невероятно трудно покинуть игровой мир и вернуться в реальность, где риски оголены и остры, где действия подчас приносят раны и увечья. Жизнь – скучная игра, суть которой в том, чтобы как можно дольше избегать опасностей, оставаясь в зоне комфорта. В видеоигре, напротив, чем выше риски, тем интереснее, и тем больше игрок наслаждается уютом своего полимерного кокона.
Я терпеливо выслушивал размышления Мартина, небольшими глотками пил коньяк и наблюдал как по окну катятся крупные капли дождя. Алкоголь сделал свое дело – мое тело размякло и слилось с кушеткой.
– Эта ваша организация, – начал я лениво. – Как она называется?
– У ее нет имени, – ответил Мартин. – Ты ведь знаешь, что по-настоящему важные вещи не нуждаются в названиях.
– Так вот, эта – ваша безымянная организация, – продолжил я. – Расскажи-ка мне больше о ней. Ты уже раскрыл ее планы и методы, но ни слова не сказал об истории возникновения.
– А тут особенно не о чем говорить, – сказал Мартин, зевая. – Нет определенной точки в пространство-времени, откуда можно было бы начать отсчет ее существования. Особенно, понимая, что история человечества – не более чем просто сон, смутное воспоминание о былых фантазиях и грезах, обитающее на внешних рубежах сознания, – всегда вертящееся на языке, но никогда не выраженное достоверно. История как старая байка, многократно пересказанная, путанно нашептанная, не расслышанная, сильно приукрашенная, записанная, переписанная, отредактированная, помещенная в разные – часто противоположные – контексты.
Мартин встал, и покачиваясь побрел ко мне. Пол мягко скрипел под его хрустящими туфлями. В бутылке задорно резвился коньяк. Мартин сел рядом со мной на кушетку, и небрежно плеснул в мой стакан еще порцию острого напитка.
– Ну, когда все началось? – задумчиво вглядываясь в пустоту, Мартин оттолкнулся захмелевшим языком и тихо поплыл. – В конце ледникового периода, вероятно… Поведение человеческих стад предопределено космическими процессами в такой же степени, как, скажем, функционирование жидкостей, газов, кристаллов, микроорганизмов или грибов. Стаи диких людей меняют свою форму, состояние, направление схожим образом. По какой-то причине в определенный момент значительная часть людей обосновалась на конкретных территориях. Мигрирующий по телу носителя организм окончательно зафиксировался и принялся самовоспроизводиться, попутно изменяя собственную природу. Внутреннее разделение и культ появились почти одновременно, возможно, будучи обусловленным изменением образа жизни и высокой концентрацией особей в ограниченном пространстве. В этих условиях и начала зарождаться организация, но не как структура, а как идея, принцип… Вероятно, в ней проявился обитающий в человеке творческий дух – демон – речь которого звучит в голове каждого из нас. Он одновременно желает, чтобы все замерло, застыло, а с другой беспрестанно провоцирует перемены. Этот бес лаборатории, дух контролируемого эксперимента, овладел людьми и внутренним голосом нашептал им о необходимости организации.
Мартин отпил из стакана и выдохнул мне в лицо пары виноградного спирта. Усмехнувшись, он продолжил:
– С незапамятных времен, предшествовавших появлению цивилизаций, до наших дней тянуться и нити первобытных страхов: страх перед диким зверем, ужас перед открытой пастью, кошмар липкой темноты. Архетипический сюжет, когда герой отбивает самку у зверя несчетное количество раз воспроизводился в фольклоре, мифах, литературе, кино и легло в основу многих видеоигр. Рыцарь, самоотверженно спасающий прекрасную деву из логова похитившего ее дракона. Или не рыцарь, а, скажем, итальянский сантехник… По сей день мы насажены на эти нити и колеблемся на них.
В этот момент Мартин был похож на пророка. Он обеими руками вцепился в коньячную бутылку словно в вековую нить. Его глаза слегка косили от того, что взгляд Мартина был одновременно устремлен в непроницаемые слои прошлого и пыльную дымку настоящего.
– Вслед за появлением скотоводства, – продолжал вещать он. – Человеку пришла в голову мысль о разведении людей. Таким образом возникла политика как, своего рода, скотоводство во второй степени. Только вместо разведения скота, люди занялись разведением скотоводов – скотоводоводством. Грань между человеком и животным в те времена была еще слишком тонка и условна. Есть дикие звери, а есть дикие люди, есть скот и люди культурной породы. Дикари находятся на свободном выгуле, мигрируют, совокупляются, вступают в стычки, гибнут и поедают друг друга, в общем, полноценно наслаждаются идиллией естественного состояния. Оседлый же скотовод содержит свою живность в ограниченном пространстве. И не только пространстве, но и времени, то есть, решает, когда рождаться потомству, кому для чего жить, и когда завершиться. Он вершит судьбы отдельных особей, он – бог своего стада. Но подобно прочим богам древности, он также подчиняется универсальному порядку. Его тоже кто-то создал, предопределил его сущность и судьбу, поместил в определенное пространство, а когда сочтет нужным – лишит жизни или обречет на муки.
Иными словами, его жизнь организована. И те, кто ее организовал, в свою очередь, тоже организованы, но сущностями гораздо более высокого порядка – обитателями гор, которых не разглядеть с долинных пастбищ.
В жилищах, где люди сожительствовали со скотом, появилось хозяйствование или экономика. Экономика – это возведенная во вторую степень организация бытования в огражденных пространствах.
Закрытая территория, в которой контролируемо циркулирует живность, – прообраз города. И тут снова мы встречаем организацию. Всегда и во всем она была внутренним двигателем, сердцевиной разворачивающихся процессов. Чем более менялся уклад, привычки, верования и размеры обществ, тем сложнее становилось управление. Сегодня управление глобальным сообществом требует целых институтов, отдельных наук и специальных техник. Тысячи людей используются вслепую для обеспечения этой функции – они интегрированы в систему, служат ей, пребывая при этом в полном неведении. Это ученые, философы, политики, писатели, бизнесмены, бюрократы, служащие тайных ведомств, специальных служб и армий, представители разных сфер деятельности, натасканные на обеспечение поддержания порядка.
– Подожди, ты хочешь сказать, что многие из них даже не входят в состав организации? – удивился я.
– Входят, – сказал Мартин. – Только они об этом не догадываются. Понимаешь, есть разные уровни вхождение… Мы ведь все организованы, только кто-то в более легкой степени, а кто-то – в тяжелой. Представь себе газовый гигант, верхние слои которого – разреженный газ, но по мере приближения к центру он все больше сгущается, сжижается, превращается в вязкую субстанцию, затем в рыхлую, и наконец в твердую, непроницаемую. У уровней членства в организации нет четких границ, ты движешься в ней незаметно минуя разные градусы, пока не застрянешь и не застынешь.
Мартин многозначительно поднял брови и нахмурил лоб.
– Свобода – это рабство, – констатировал он с печальной торжественностью. – Или скорее так: чем больше прав, тем меньше свободы. Ядро организации – люди наименее свободные, однако обладающие абсолютным знанием и полным пониманием. Находящиеся на периферии вольны делать, что им заблагорассудится. В пределах своего загона, конечно же. Им неизвестно почти ничего, но они свободны.
– А чего ради вы обрекаете себя на эту несвободу? – попытался сострить я.
– Большинство членов здесь ради банального нетворкинга, – ответил Мартин деловито. – Кому-то важен статус и чувство причастности к чему-то поистине великому. Некоторые предаются самолюбованию, а иными движет надежда. Есть тут и желающие преклониться перед немыслимой, превосходящей их силой. Ну, а кто-то попросту жаждет прикоснуться к тайне и узнать истинное положение вещей. Степень вовлеченности часто зависит от амбиций, любознательности, смелости и силы воображения человека. Однако, полный контроль получают лишь только те, кто не боятся его потерять.
– То есть умереть, – подытожил я.
– Скорее те, кто осознанно выступают против смерти, – уточнил Мартин. – Кто точно знает, что она может быть преодолена. Эти люди качественно отличаются от тех, кто пытается уверить себя, что смерть не так уж и ужасна.