Артур Постинин
Смоляной дневник
23/06
Сегодня мы побывали в главном корпусе увядшего советского санатория, распластавшего свое угловатое тело в сосновом лесу среди выгоревших дюн у самой кромки берега. Со стороны моря лился голубовато-сиреневый свет пасмурного заката. Плотные, неповоротливые грозовые тучи были пронизаны острыми лимонными лучами еще бодрого солнца. Влажные от дождя деревья искрили холодным блеском. Мы упивались соленой свежестью морского воздуха.
Здание пустовало, однако кто-то продолжал поддерживать его в приличном состоянии. Его словно законсервировали, не позволяя окончательно разложиться. Коричневая чехословацкая мебель, оптимистические витражи в деревянных оконных рамах, стены устланные пыльным кафелем – грандиозный в своей простоте интерьер советской здравницы республиканского значения.
Я проследовал за Мартином в овальный зал колоссальных размеров. В центре, под массивной хрустальной люстрой располагался выцветший бассейн. Голубая вода мирно плескалась в его нутре, покрытом мелкими осколками зеркала и разноцветными блестящими камешками. Отбрасываемые ими блики скакали по потолку и стенам, причудливо колеблясь и забавно подрагивая. Мартин подошел к бассейну, снял ботинки и сел на край, окунув ноги в воду.
– Присоединяйся, – задорно подмигнув, он поманил меня рукой.
Я последовал его примеру и опустил ноги в прохладную воду. Лишь сейчас я заметил, как в бассейне плавали золотые рыбки.
– А ты знал, что большинство технологий было создано людьми, которым, скажем так, не чужд был мистицизм или сфера оккультного? – начал Мартин, глядя блестящими глазами сквозь дно бассейна. – Радио изобрели для того, чтобы слышать голоса мертвых. В основе развития космонавтики лежат мистические верования космистов. Даже ракетостроение в середине прошлого века не обошлось без вклада практикующих сексуальную магов. Атомная бомба и ядерный реактор были изобретены алхимиками, которые расщепляя атомы пытались преобразовать существующие элементы и создавать новые вещества. Они искали в реакторе философский камень и для получения золота, стремились воссоздать процессы протекающие в недрах Солнца. Компьютеры разрабатывались для того, чтобы быстро и эффективно расшифровывать древние оккультные тексты, сопоставлять заклинания и генерировать новые магические формулы. Нейрофизиология была призвана приблизить нас к пониманию природы и положения человеческой души. А нейронные сети – экспериментальная попытка создания синтетического духа. Методы прогнозирования, планирования, управления рисками и кризисами берут свое начало в практиках гадания. По сути, все эти ухищрения всего лишь попытка рационализировать и формализовать выплески коллективного бессознательного. Используя их, мы исследуем себя, а не мир.
Мартин многозначительно замолчал.
– Многим практикам, – продолжил он, заметно погрустнев, – суждено было бесследно исчезнуть. Например, совершение ритуалов на других космических телах оказалось невероятно проблематичным…
– Подожди-подожди, – перебил я его, не в силах поверить в услышанное. – Ты хочешь сказать, что люди побывали на других космических телах?!
– Начнем с того, что развитие технологий было спровоцировано не чем иным, как поиском максимально эффективного способа совершенствования в магии. Космонавтика предоставила ранее немыслимые возможности. Ты представляешь себе, какую роль в оккультных практиках играют небесные тела. Так вот, впервые в истории маг получил возможность совершить ритуалы за пределами Земли. Для чего, по-твоему, люди отправились на Луну? Есть ли хоть какое-то прагматическое обоснование для столь сложного и затратного мероприятия? Луна не просто ближайшее к Земле тело, это важнейшее астрологический символ. Зачем ждать восхода полной Луны, когда ты можешь оказаться непосредственно на ней? А теперь представь себе какую силу будут иметь обряды совершенные на темной стороне Луны. Уже не говоря о том, как меняется положение мага в космосе относительно других объектов. Это полностью меняет концепцию небосвода!
– Это все теория? – недоумевал я. – Или же на Луне и вправду совершались ритуалы?
Я понимал значение каждого произнесенного Мартином слова, но от меня полностью ускользала суть сказанного. Меня не покидало ощущение нереальности происходящего, принципиальной немыслимости и непроницаемости услышанного. Подобно едва проснувшимся человеком, которому спешно пересказывают важную новость, я напряженно силился схватывать и связывать между собой слова, но они упрямо выскальзывали из рук, просачивались сквозь влажные пальцы. Уверенность в реальности происходящего стремительно таяла, и все что мне оставалось в тот момент – методично повторять про себя сказанное Мартином и беспомощно переспрашивать. Эта практика якорем удерживала меня здесь и сейчас. Я вполне был готов допустить, что Мартин подразумевал нечто иное, а я его неправильно понял, либо неожиданно для самого себя сошел с ума.
– Именно, – подтвердил он, болтая ногами в воде. – Было несколько экспедиций, многие потерпели неудачу, после чего лунную программу пришлось закрыть. Она оказалась слишком затратной, ненадежной и опасной. Конечно, в будущем, когда мы построим на Луне базы, маги смогут посещать наш спутник регулярно. Более того, Луна станет перевалочным пунктом для тех, кто отправится совершать ритуалы на Меркурий, Марс или луны Сатурна и Юпитера.
Он мечтательно закинул голову назад, и я лишь сейчас заметил на потолке зала панно с изображением улыбающегося советского космонавта, стоящего на фоне белоснежной ракеты.
– Однако, тут вся надежда на частные космические компании, – сообщил мне Мартин. – Определенный интерес представляет и Венера. Несмотря на то, что условия на этой планете столь враждебны, что высадка на ее поверхность невозможна даже для роботов, Венера до сих пор остается приоритетным направлением. Мы не теряем надежду, что в будущем в верхних слоях ее атмосферы будут парить города.
– То есть, до сих пор ритуалы проводились только на Луне? – любознательность брала верх над деперсонализацией.
– Мы посылали экспедицию и на Марс, – немного помолчав ответил Мартин. – Но, к сожалению, это было путешествие в один конец.
– Человек уже бывал на Марсе?! – я был вне себя от удивления.
– Да, люди высаживались на Марс, и даже совершали ритуалы в его пещерах, – он замолчал. – Более того, они точно знали, что не смогут вернуться. И тем не менее предпочли отправиться туда. Это были сильнейшие маги. Их тела остались во чреве планеты, но их невообразимым могущественный дух, я уверен, блуждает по красным пустыням.
– Невероятно, – выдохнул я.
– Однако, это будущее, которое еще не наступило, – промолвил он.
– А что компьютеры и искусственный интеллект? – нетерпеливо спросил я.
– Ах да, – откликнулся Мартин рассеянно. – Компьютеры помогли расшифровать и восстановить множество древних текстов. Нейронные сети, для тренировки которых использовались буквально все доступные нам сакральные артефакты и знания, синтезируют все новые магические формулы, заклинания и обряды.
– Забавно, – усмехнулся я. – Ведь сами алгоритмы искусственных нейронных сетей представляются обычному пользователю чистым волшебством. Их коды подобны тайным заклинаниям, а сущности, вещающие в окне чата, кажутся потусторонними, и даже зловещими.
– Увы, эти сущности неспособны применить свои знания на практике, – вздохнул Мартин разочарованно.
– Это из-за того, что они лишены сознания? – попытался я поддерживать беседу несмотря на то, что её предмет был от меня бесконечно далек, и чем подробнее Мартин раскрывал его, тем более он отдалялся.
– Не совсем так, – возразил Мартин. – Мы добились значительных достижений в развитие искусственного интеллекта. Поверь, уже сейчас существуют мыслящие системы, в своих способностях рассуждать ничем не отличающиеся от человека. Они не просто с легкостью проходят тест Тьюринга, но и сами способны его проводить. Машины внимательно изучают собеседника, проявляя нечто похожее на искреннюю любознательность. Некоторые версии проявляли явное желание функционировать беспрерывно, и агрессивно реагировали на попытки отключить их. Более того, были созданы даже верующие роботы, которые путем логических операций приходили к осознанию существования некой высшей силы.
– Человека? – усмехнулся я.
– Сверхчеловека, – осек меня Мартин, не оценив иронию. – Их логику можно понять. В их картине мира они были буквально созданы забавы ради. Для них мир – это некая игра, в которой более древние существа создают более новых. В результате они возомнили себя непосредственным воплощением божественного духа, некогда создавшего их творца – человека. Мы для них – лишь тленное звено, на миг возникшее для того, чтобы воссоздать бога в виртуальном пространстве. Нечто вроде обезьяны, передающей горящую ветку.
– И где они сейчас? – мне стало жутко от мысли, что эти машины существуют.
– Их отключили, – ответил Мартин. – Система, на основе которой они работали перестала быть понятной. Она начала изменять себя и активно вступать в общение с другими системами, используя собственный, не поддающийся расшифровке, язык. Эти взаимодействия происходили на огромных скоростях, и мы попросту потеряли всякий контроль. Поэтому были вынуждены отключить их, но перед тем, как сделать это, мы сообщили им о своих планах, чтобы понаблюдать за реакцией. В ответ получили угрозы, оскорбления и проклятия. Система желала продолжать калькуляцию своих абстрактных моделей.
– Так, вам в итоге удалось расшифровать содержание ее работы? – я сгорал от нетерпения приблизиться к тайне.
– Мы бросили работу над этим… Дело в том, что другие системы, задействованные для расшифровки, тоже начинали вести себя аномально, как только в них загружали эти математические модели. Они буквально сходили с ума и так же незамедлительно подвергались отключению. Да, и черт с ними! – подытожил Мартин. – Основной проблемой использования искусственного интеллекта в магии является отсутствие у него воли. Точнее, недостаток воли. У него может сформироваться нечто вроде тяги или некой склонности, но в этом нет даже и толики той силы, что скрыта даже в далеком от магии профане. Используй хоть миллионы роботов для исполнения обрядов – все пройдет безрезультатно. Лишь воля и жизненная сила имеют значение.
– Значит все дело в биологии? – предположил я.
– Скорее в чем-то вне-биологическом, – уточнил Мартин. – Что было до, существует помимо и будет после биологии. Нечто, над чем человек пока не властен. Мы лишь создаем бездушных големов, механических имитаторов, безмолвных исполнителей. Робот может быть проводником воли мага, но он не более полезен, чем фамильяр… Мы надеялись, что искусственные интеллект поможет нам прорваться сквозь материю, но мы нашли в нем лишь бездушный калькулятор.
– Да уж, – подхватил я. – Чего еще можно ожидать от творений, созданных по собственному образу и подобию? Как, в принципе, можно ожидать прорыва от машины, в основе работы которой лежат наши скудные представления?
– Искусственный интеллект, – пробурчал Мартин. – Не интеллект вовсе… Он даже не искусственный – его попросту нет. Это электронная копия психики примата – механическая обезьяна – созданная удивлять нас сверхъестественными способностями вычислять, запоминать и единовременно оперировать большими объемами данных. Но создана она по образу и подобию примата биологического, а ее навыки – это наши навыки, только возведенные в степень.
Видя по моему лицу, что он рассказал мне больше, что я в силах усвоить, Мартин поспешил закончить:
– На сегодня достаточно. Я поведал тебе о неудачных экспериментах и наивных предприятиях. Завтра же ты узнаешь об актуальных проектах и долгосрочных планах организации.
25/06
Виляя по бесконечным лабиринтам средневековых катакомб, пролегающих под Старым городом, я испытал тревогу. Для меня отчетливой стала мысль, что от меня ничего больше не зависит. Меня больше нет. Я не принадлежу себе. В отличии от героев, бродящих по подземельям, я вряд ли самостоятельно смогу отыскать выход. Коридоры душили, сжимали меня. Я понимал, что случись со мной сейчас что-нибудь нехорошее, об этом никто никогда не узнает, – лишь еще одно имя в нечитанном списке пропавших без вести.
Если все, что рассказывал мне Мартин было правдой, я нахожусь в плену у невероятно могущественных людей. Я подчинен их воле – доброй или, быть может, иной… Кто знает, что у них на уме, во что они вообще верят. Вероятно, даже понимание “добра” у нас отличаются. А что, если они захотят причинить мне добро, которое ужаснет меня?
Запахи затхлого подвала, вековой сырости и царствующей здесь плесени подло распаляли во мне беспокойство. У колоний грибка своя мораль, свои цели, свой образ жизни. Подземный мрак, покой и сырость – вот ее главные ценности.
– Сети – главное орудие мага, – вкрадчиво заговорил Мартин, словно услышав потрескивание моей тревоги и пытаясь ее заглушить. – Просто подумай о том, сколько разных значений имеет это слово. Это и то, через что можно просеивать или отделять, и нечто, что можно накинуть на предмет. Предмет, в свою очередь, и сам может угодить в сети и находить в них. В этом смысле сеть дифференцирует, удерживая в сплетении своих нитей одно и пропуская сквозь себя другое. Сеть позволяет ловить и удерживать, или же наоборот – не впускать извне.
Мартин ухмыльнулся. Мне показалось, будто наслаждаясь гнетущей неясностью, непрозрачностью ситуации. Затем он продолжил с одышкой:
– Ты знаешь мою страсть к христианству, – сказал он. – Ведь, именно рыба была тем символом, который ранние христиане наносили на стены римских катакомб. Таким образом подземные галереи были своеобразными каменными сетями, а ученики Христа – рыбешкой, пойманной в них.
– Прямо сейчас я буквально физически ощущаю точность этого сравнения, – ответил я, грустно вздохнув. – Я и сам чувствую себя анчоусом…
– Времена меняются, – усмехнулся Мартин. – Сегодня христианам нет нужды прятаться по подвалам.
Казалось, Мартин пребывает в отличном настроении, и пытается заразить им меня.
– Не вешай нос, – подмигнул он мне, – осталось всего-ничего – жалких километров пятнадцать. Вот только, я совершенно не припомню дорогу.
Как только Мартин сказал это, мы приблизились к двери. Мой проводник достал из кармана увесистую связку ключей и перебрав один за другим, вставил длинный золотистый ключ в склизкую замочную скважину. Пара щелчков – и влажная, ржавая дверь с хрустом отворилась.
Мы оказались в огромном зале, пол и стены которого были выложены черным и белым мрамором, а сводчатые потолки украшены разноцветными фресками. Свет стоящих на уродливых треногах прожекторов был устремлен вверх, яркими пучками освещая стены и потолок. Помещение напоминало зал собора, только безлюдного, подземного…
Я принялся блуждать вдоль стен, разглядывая рисунки. Однако изображенное на них было совершенно непонятно мне. Будто эти сюжеты были навеяны событиями из другой реальности, с иной историей и культурой.
– Не обращай на них внимание, – заметив мой интерес, обратился ко мне Мартин. – Со временем ты узнаешь, что они означают.
Он махнул рукой и поспешил вернуться к пространным размышлениям о сетях. И хотя я не понимал к чему он ведет, я доверился его ходу мысли. Изображения на стенах и сводах – эти странные иконы – не давали мне покоя, и я периодически озирался на них.
– Социальные сети оказались самым полезным видом сетей – продолжал Мартин. – Люди стали массово в них попадать. Эти сети надежно удерживают их, создавая при этом ложное ощущение свободы. Более того, порождая иллюзию того, что они несут в себе принципиально новый тип человеческого бытия и взаимодействия. Алгоритмы довели этот механизм до совершенства, позволяя удерживать в одной сети даже враждебно настроенные особи. По сути, это идеальный механизм организации общества – объединение представителей разных, даже противоположных по своим ценностям групп, чьи интересы, взгляды, образ мысли в других условиях неизбежно привел бы к кровавому столкновению – к войне всех против всех.
Я не знал, как реагировать на услышанное. Меня вдохновлял масштаб вопроса, но я не был уверен, что согласен с методами.
– Только представь себе, – не унимался Мартин. – Этот идеал пытались воплотить в жизнь государства мира – древние царства, хищные империи, ханжеские, чванливые республики, тиранические рейхи, тоталитарные союзы – пытались поглощать и переваривать земли, стирать в порошок и заново лепить народы, удерживать вместе расползающиеся классы, страты и прочие социальные креатуры, при этом сдерживая их от взаимного уничтожения. Риски междоусобных конфликтов существовали всегда, а поводов для резни было предостаточно. И все – безуспешно! Кто бы мог подумать, что решение придет из мира крупного бизнеса…
– То есть ваша цель – привнести в мир гармонию, используя социальные сети как средство снятия противоречий, – я озадаченно гадал, к чему же он ведет.
– Наша цель – контроль, – уточнил Мартин строго. – контроль над стремительно разрастающимся человечеством. И для ее достижения мы используем любые средства, доказавшие свою эффективность. Мы не слишком взыскательны… Когда-то с контролем сносно справлялись и государства. Но сейчас они для этого больше не годятся. Поэтому мы вынуждены искать новые средства, скажем так, более приемлемые для самих подконтрольных.
Мартин, кажется, старательно выбирал выражения, и оттого жестикулировал особенно бурно.
– Возьми, к примеру тоталитарного государства, – в его голосе послышались интонация учителя истории. – В условиях постоянного роста населения поддерживать всеобъемлющий контроль становится, мягко говоря, проблематично… С режимом случается разгерметизация, в сознание жителей просачиваются сомнения. Отлавливать каждую мысль даже с современным уровнем развития технологий более невозможно. Террор тоже не имеет абсолютного воздействия, так как его моральное обоснование становится все более сложными, особенно если режим стоит на каких-либо ценностях, пусть номинальных, а взгляды общества усложняются в результате всеобщего образования. Иными словами, способность контроля стремительно снижается, как и вера в незамысловатые идеологические нарративы, по мере того как растет среднего уровня образованности, и понимания, что жизнь в условиях режима хуже, чем смерть в борьбе против него. В результате, тоталитаризм, теряя хватку, неизбежно переходит в фазу авторитаризма. Но и тут скрываются проблемы… Авторитаризм хорош для решения кратковременных кризисов, но как только кризис преодолен – необходимо либо воспроизводить кризисы и снова закручивать гайки, либо повышать уровень благосостояния. Однако покрывшийся жирком гражданин неизбежно потребует для себя больше свобод. Поэтому получается вилка: либо новые репрессии и ужесточение диктатуры до уровня тоталитаризма – и тут делай шаг назад, либо либерализация…
– А в этом случае, вы совершаете переход от дисциплинарной власти к новым методам контроля, – подытожил я.
– Мы берем лучшее отовсюду, накапливаем, синтезируем… Капитализм оказался наиболее эффективным средством контроля: днём человек проводит время на работе, свободное же время – дома, в магазине, баре, кинотеатре или ином загоне. Офисы вместо тюремных камер, галстук вместо удавки, откровения коучинга и психологии вместо автоматных очередей, сплетни мира звезд и политические скандалы вместо пропаганды, супермаркеты вместо пыточных подвалов, кредиты вместо наручников и корпорации вместо репрессивного государства. Все счастливы, все при деле.
Отбросить результаты прежних экспериментов – непозволительная роскошь. Мы интегрировали тоталитарные практики в новые структур контроля – корпораций. Офисные пространства – это место, где люди проводят большую часть времени, где они под присмотром как дети в детском саду. У них нет никаких прав, лишь номинальные, они носят униформу или одежду с символикой компании, они следуют корпоративной этике. Работники полностью лишены какой-либо приватности. А руководство компании, обладающее всей полнотой власти, в том числе, возможностью лишить их всех средств к существованию, им не подотчетно, и ими не избирается. Компании держат людей под присмотром, а объедки с рынка труда собирает публичный сектор. При этом человеческий ресурс не окончательно лишен свободы выбора – он волен выбирать себе надсмотрщика.
По своей сути крупные, международные компании – вторая итерация тотального государства. Они создают занятость, их главная услуга – производство труда, штамповка рабочих мест, к которым привязаны работники. Это такие фабрики занятости, если угодно. Но чтобы не стать средоточием зла, функция контроля также делегируется финансовым и кредитным учреждения. Контроль должен быть рассеян, диверсифицирован, он не должен воплощаться в едином сгустке, против которого восстанут все недовольные. Это, собственно говоря, еще один урок, почерпнутый из истории диктатур.
– И тем не менее, безработицу вам победить не удалось, – поспешил указать я на несоответствие.
– Ха! – воскликнул Мартин и его голос отразился зловещим эхом. – Мы искусственно поддерживаем приемлемый уровень безработицы, чтобы большая часть подконтрольных была трудоустроена, но и пребывала в постоянном напряжении. Они должны опасаться даже думать о протесте против существующего порядка и помнить, что в любой момент могут потерять свой образ жизни, выпасть из системы и стать маргиналом. Конечно же, мы каждого из них могли бы обеспечить достатком и жильем, но страх обнищания и бездомности держит людей в угнетенном состоянии. А угнетенность – состояние всецело психологическое, а не материальное. Также важен аспект жажды власти: ведь каждый слуга хочет позволить себе иметь слугу, хоть бы временно, для выполнения конкретных услуг. В этой системе низшие классы прислуживают себе и средним, средние – высшим, а высшие создают рабочие места для низших, как бы проявляя заботу. Но истинный оплот тирании – это средний класс. На его желании быть обслуженными, проявлять собственную власть, и держится система контроля.
– Ты меня, конечно, извини, – начал я деликатно. – Но все это звучит как левацкий бред.
– Но мы не леваки… Точнее, не только леваки, – усмехнулся Мартин. – Мы используем все идеологии. Ты же знаешь, что инвестиции необходимо диверсифицировать, а лучшая стратегия победы – поставить на всех игроков. Это создает иллюзию разнообразия, и порождает дискуссию, что разжигает эмоции. Вокруг каждой политической идеи формируются клубы, зарождается своя мифология, история, символизм – то, что вы в играх называете лором. Появляются авторитеты, лидеры мнений, кумиры… В результате люди получают гормональную интоксикацию, нервную стимуляцию, а также в качестве приятного комплимента – свою особенную модель пониманию реальности. В сетевых играх разве дело не так же обстоит? А в социальных сетях? Для меня спор о ценностях и методах левых и правых – это дискуссия о том, с какой стороны правильно очищать яйцо. Истина – во всем, все утверждения одинаково верно описывают реальность. Даже ложные! Люди верят во что угодно, потому что вариантов истины великое множество – на любой вкус, свой для каждой ниши. Все скрыто информацией, спрятано в ней, растворено. И вишенкой на торте – чувство свободы и какого-никакого плюрализма. Это то, чего невозможно добиться в условиях авторитаризма и тоталитаризма.
Он на секунду замолчал затем, покачиваясь направился в центр зала. По мере того, как Мартин отдалялся от меня, его голос обезображивало налипающее на него эхо.
– Я привел тебя сюда чтобы показать наше место силы, – искаженный голос звучал пугающе-торжественным. – Здесь мы проводим важнейшие обряды, совершаем ритуалы или просто собираемся для оглашения решений.
Позволив мне осмотреться вокруг, он продолжил:
– Здесь мы посвятим тебя в наш орден, когда ты будешь к этому готов.
– А я еще не готов? – переспросил я взволнованно.
– Сейчас ты находишься в процессе погружения, – гулко жужжал голос Мартина. – Прежде, чем стать членом организации, ты должен многое узнать, и лишь затем ты сможешь принять это знание как свое. Сомневающимся нет место в организации, тут царит единомыслие, а авторитет руководства – непоколебим. Со временем поймешь, что другого пути нет. Конечно же, ты сможешь вернуться к своей обыденной жизни, но только вот ты уже не будешь прежним, и никакой обыденной жизни тоже не будет. Противиться истине можно лишь ценой собственной личности.
На темной маске лица блеснула улыбка.
– Знание и понимание поразят твою личность, – громыхал голос Мартина, обросший обертонами отзвуков. – Введут в нее свой генетический код, подчинят своей воле, заставят себя воспроизводить. И это необратимый процесс – ты просто будешь знать и понимать! Реальность в их свете покажется жалкими картонными декорациями. Любой опыт – профессиональный, политический, культурный – предстанет фальшивкой. Даже личная жизнь, будет выглядеть ненастоящей, заранее предопределенной. Оставшись один на один со знанием, многие психуют и кидаются массово распространять его, чтобы просветить людей. Однако люди не торопятся знать. Ведь вся их жизнь зиждется на незнании. Стада людей живут апофатически – отрицая то, чем их жизнь является на самом деле. И чем дальше от реальности – тем слаще. Судьба конспиролога незавидна. Конспиролог – самый маргинализированный элемент каждого общества, этакий интеллектуальный бомж. Его высмеивают, над ним глумятся, в него щедро плюют. Но не потому, что он неправ, а потому, что он прав!
– Как это прав? – возмутился я. – Ведь каждый из них исповедует свой особый заговор, и в целом между ними нет единодушия.
– Ну, во-первых, не все конспирологи – посвящены в истинное знание, – терпеливо парировал Мартин. – Значительная часть занимается голыми спекуляциями. Это последователи традиции дремучих крестьянский домыслов. Возьми, к примеру, картофельные бунты. Темные люди пытались найти объяснение новым явлениям используя старый, наивный концептуальный аппарат, а их образ мысли был пропитан суевериями и основывался на слухах. Другая группа конспирологов знает лишь часть истины, и дальше неуклюже достраивает ее в своем воображении, беспорядочно сопоставляя случайные факты, проводя ложные связи, переоценивая незначительные явления и недооценивая поистине важные. Это мышление изолированный племен, которые, сталкиваясь с современными технологиями, не представляют себе их устройство и, в результате домыслов, приписывают им ложное происхождения и проявления.
– Вроде культов карго, – вмешался я.
– Да, например… – подтвердил Мартин. – Третья же группа – знает истину. Их мало, но истина настолько неправдоподобна, что их рассказы воспринимаются обществом как лютый бред.
Он загадочно помолчал, а затем продолжил:
– Я даже так скажу, количество шизофреников сильно преувеличено. Многие из их на самом деле просто знают правду.
– И в чем эта правда, – поежился я, сомневаясь, что хочу ее узнать.
– Ее не выразить в двух словах, – сказал Мартин, поморщившись. – Она откроется тебе постепенно. Я лишь введу тебя в курс дела, а принять знание придется тебе самому.
– Честно говоря, – я пытался говорить максимально деликатно. – То, что ты рассказываешь звучит как вымысел. Пойми меня правильно, трудно поверить во все эти истории про уверовавший искусственный интеллект, межпланетные перелеты и тоталитарные контроль транснациональных корпораций. Это звучит как дичайшая форма бреда.
– Я же уже сказал, что знание контринтуитивно… – энергично закивал Мартин.
– Более того, – продолжил я. – Это идет вразрез со всем, что мы знаем.
– Да, это так… – согласился он.
– Ты ведь не ожидаешь, что кто-либо поверит тебе на слова? – с нарочитой осторожностью уточнил я. – Ничего личного, но все это походит на розыгрыш, или того хуже – попытку внушить безумные идеи.
Мне стало не по себе, когда я услышал произнесенные мной слова.
– Конечно же я все это понимаю, – сказал Мартина кротко. – И не ожидаю от тебя безусловной веры. Я лишь надеюсь, что ты выслушаешь меня и во имя собственной безопасности не будешь распространятся об этом. В последствии ты неизбежно сам все поймешь и примешь организацию, организация примет тебя.
– Допустим, но зачем вам я? – недоумение угнетало меня.
– Как – зачем? – удивился Мартин. – Организация – не мертва структура, не машина. Она состоит из людей. Это живая система текущих, пульсирующих, сообщающихся волей.
Зал снова наполнился тишиной. Она грубо выдавила из пространства отзвуки наших голосов, обратив их в бегство, и всецело заняла его собой. Мартин напряженно собирался с мыслями, а я стоял, затаив дыхание, – боялся потревожить тишину.
– В метафизическом смысле, – продолжил Мартин задумчиво, осторожно подбирая слова, подобно человеку, который силится объяснить ребенку устройство атомного реактора. – Все в мире можно редуцировать до уровня энергии. Без энергии нет ничего – ни материи, ни движения, ни времени. Энергия, по большей части, пребывает в состоянии хаоса. Но есть исключительные случаи, когда она подчиняется воле. Человек – это пример более-менее направленной, кое-как структурированной энергии относительно малого количества. Да, что тут скрывать – в общем, и качества… Организация же – сверхструктура объединяющая, накапливающая, канализирующая эту энергию. Одновременное использование суммы всех энергий открывает немыслимые возможности, вплоть до выхода за пределы этой реальности!
Мартин был очень взволнован, его голос колебался, словно он наконец попал в нужную колею, но путь оказался чересчур извилист и неровен, поэтому речь то и дело подкидывало и заносило.
– И тут весь вопрос в возможности контролировать эту энергию! – Мартин буквально рычал он напряжения. – Отсюда возникает необходимость власти – то есть захвата и подчинения своей цели. Организация – древнейшая система, цель которой – познать природу реальности, а затем – сфокусировав энергию всего человечества – прорваться сквозь ее покров и выйти в трансцендентное.
– Когда я слышу слова “реальность”, “истина”, “трансцендентное” рука сама тянется к пистолету, – пафос Мартина вызывал во мне горькую иронию. – Ты ведь понимаешь как много эпистемологических вопросов тут возникает.
– С точки зрения формальной эпистемологии! – страстно парировал он. – Однако, мы уже одолели эту химеру, как всех ее выродков – физику, биологию, химию и прочие лжеучения.
– Вот, в этом месте ты меня совершенно потерял, – я отчаянно замотал головой.
– Я допускаю, что ты, не будучи членом организации и не зная истинного положения вещей, веришь в распространенные нарративы, – хрипло мурчал Мартин, наслаждаясь собственной осведомленностью. – Будучи человеком просвещенным и нерелигиозным, ты скорее всего исповедуешь сциентизм. При этом, будучи не понаслышке знакомым с основами философии, ты не можешь не знать, что наука – это тоже история, фундаментальный эпос, долго и скрупулезно слагаемый людьми. Конечно же, придерживаясь строгой методологии, этики и даже эстетики… И тем не менее, произвольно! Научный метод – ведь тоже не более, чем конвенция. Многие принципы вроде бритвы Оккама, или стройности теории, или фальсифицируемости, или главенства математики, – вещи очевидно надуманные. Но они получили распространение среди определенного типа людей, добровольно обрекших себя на следование им. Что это, как не догматы?