Артур Постинин
Смоляной дневник
Рассматривая изображение в высоком разрешении, мы отчетливо видим мельчайшие детали и можем ясно разглядеть каждый элемент. Но стоит нам начать приближать уменьшенные копии, как качество изображения существенно упадет, и заметнее станут пиксели. Соответственно, чем меньше размер – тем ниже качество, и тем отчетливее на передний план выходят составные части – не что, а как картины. Самая же крохотная версия, вероятно, будет состоять всего из одного пикселя, или того меньше… Как вверху, так и внизу; как внизу, так и вверху, только в ином качестве!
– И вы пытаетесь создать технологию позволяющую получить доступ ко всей реальности целиком? – удивился я.
– Да, – сухо ответил он. – Только так можно технически обеспечить функционирование игры.
– А почему игры? – это никак не увязывалось в голове, отчего невероятно меня раздражало. – Как создание игры связано с постижением реальности? И с чего вы вообще взяли, что даже если получите доступ к полной картине, то сможете ее воспринять?
– Со своего уровня мы, конечно, не способны видеть всю картину, – в голос инженера закрались обертоны коварства. – Но мы можем выяснить, из чего она состоит. Наша главная цель – не постигать реальность, а изменять ее! Мы уже находимся в реальности, игра же позволит нам взаимодействовать с ней на наших условиях. Да, возможно, мы никогда не сможем проглотить реальность целиком, но в процессе игры мы узнаем о принципах ее функционирования и научимся использовать их как пожелаем. В этой же – виртуальной – реальности мы станем богами, супергероями, обитающими вне конкретного пространства и времени. Этот мир обречен, а вместе с ним – все мы. Время, являющееся одним из базовых параметров нашей реальности, неумолимо несет нас к концу. Но боги живут поперек времени.
Я посмотрел на Мартина, каждый мускул лица был натянут блаженством, из-за чего его физиономия напоминала резиновую маску. Он ликующе завывал.
– В процессе игры, – невозмутимо продолжил архитектор, – неизбежно откроются новые функции, и мы больше узнаем о командах, которыми их можно вызвать. И, кто знает, возможно, в один прекрасный день мы будем отдавать свои команды, тем самым изменяя настройки и параметры игры. Тут мы сможем призвать на помощь иных существ, использовать их опыт и знания. Вероятно, они уже давно в игре.
– Каких существ? – изумился я.
– Опять же, я не эксперт по этим вопросам, – поспешил оговориться архитектор. – Но в настройки каналов мне приходилось сталкиваться с обитателями других уровней реальности.
– Кто же они? – вопрошал я с непосредственностью ребенка.
– В моем представлении, – отвечал он задумчиво. – Это существа, которые существенно обогнали нас в развитии и переселились на более высокие ярусы бытия. Из истории программирования реальности мы знаем, что человек достаточно давно обнаружил канал связи с ними. Однако, эти знания всегда держались в тайне от непосвященных обывателей. Маги древности полагали, что при проведении определенных действий с конкретными предметами, произносимые ими слова могут привести к вызову некого божества, демона или духа. Эти абсолютно дремучие, полные суеверий и религиозный страхов люди, наивно надеялись для удовлетворения своих мелких нужд повлиять на реальность, переиначить ее на коленке. Сейчас же все эти процессы отработаны, расколдованный, автоматизированы и поставлены на поток. Мы работаем с вечными формами, которые описаны на языке математики и обработаны мощнейшими машинами. И для этого мы используем мощности всех связанных всемирной сетью компьютеров.
– Однако, есть одно но, – хитрым голосом заговорил, едва слышно подкравшийся к нам сзади незнакомец.
Это был мужчина высокого роста. Судя по атлетически сложенном телу – молодой. Его длинные рыжие волосы едва заметно вились и спадали на округлые веснушчатые плечи. Лицо незнакомца скрывала маска лисы.
– Нам нужна искра, которая приведет в действие весь этот механизм, – хрипло промурлыкал он.
– Вы же буквально собираете урожай человеческой энергии в глобальных масштабах… – удивился я. – Чего вам еще не хватает?
– Да, – сказал Лис. – Мы способствуем выделению энергии, собираем и накапливаем ее, чтобы, так сказать, держать напряжение в сети. Но для запуска движка необходим мощный разряд.
– Надеюсь, вы не думаете, что я эта искра, – пробормотал я недоверчиво, и тут же вздрогнул, услышав свои слова.
– Нет, – тонким голосом засмеялся человек в маске. – У нас для этого есть другой претендент, а точнее претендентка, которая ради величайшего прорыва в истории человечества лишится жизни. А мы, как повитухи, примем её добровольную жертву. Конечно же, когда она будет готова посмертно разродиться решающим импульсом энергии, когда осознает его необходимость и, более того, неизбежность.
Архитектор отвернулся от нас и впился взглядом в пульсирующие угли жаровни.
– Вы хотите сказать, что она еще не согласилась? – в мое сознание закрались самые мрачные мысли. – То есть, жертва вовсе недобровольная!
– Она станет таковой, – с нежным лукавством мяукал Лис. – Не забывайте об аспекте времени. Это уже будет! А значит все, что до этого – неважно.
– Как это понимать? – раздражался я вслух беззастенчивым словесным плутовством человека в маске. – Вы собираетесь принести в жертву человека, который не давал на это своего согласия, и называете такую жертву добровольной?!
– Но ведь она определенно согласится, – равнодушно парировал Лис. – Мы поможем ей осознать всю важность этого события.
– Как?! – я был ошарашен столь откровенным смысловым мошенничеством. – Заморочив голову, внушив ей свои идеи?! То есть, вы полностью отрицаете свободу воли!
– Что касается меня, то я – да – отрицаю, – под маской глухо шкворчала усмешка.
Следом за ним одобрительно замычал Мартин. Архитектор стоял неподвижно, будто неигровой персонаж.
– Но, – продолжил он кокетливо, – я отнюдь не исключаю добровольных побуждений и искреннего дара. Друг мой, вы все еще находитесь под чарами химеры причинно-следственной связи. Мы же не считаемся с условностями вроде направления временного потока. Проистекающие из будущего события, предопределяют прошлое, в которое впадают. А, притягивающее грядущие события, прошлое воздействует на будущее. В то время как настоящее постоянно уносит беспорядочными течениями, оно то здесь и сейчас, то снова – здесь и сейчас. Одновременно, верно и обратное – сжигая прошлое, мы несемся на беспрерывно перестраиваемом судне настоящего к водопаду будущего. Или вечно дрейфуем в тухлых заводях безвременья.
Твоя же мораль существует в однонаправленном потоке, поэтому для тебя имеет значение лишь результат, которые приходит в положенное время. Нам же важен сам неизбежный факт, безотносительно того, в какой именно точке он расположен по отношению к здесь и сейчас. Прошу вас, друг мой, только не ограничивайте себя пошлыми рамками времени, когда будете работать над сценарием.
Последнюю фразу он произнес ласково, словно сочувствуя моему невежеству. Однако, мне это вовсе это не помогало заглушить тревогу, навязчиво кружившую в моем теле, укачивающую до тошноты. Пока дело касалось абстрактной теологии, мифов и вульгарной социологии, я охотно выслушивал дичайшие спекуляции. И чем более безумные – тем лучше. Но сейчас все было принципиально иначе! На кону – жизнь человека, которого вскоре умертвят, а он, вероятно, даже и не догадываться об этом.
– Послушайте, мне не по себе от мысли об этом вашем жертвоприношении. – я понимал, что терять нечего, поэтому оставалось лишь блефовать. – Я отказываюсь быть причастным к этому убийству…
– Во-первых, это не убийство, а жертвование, – резко возразил мне Лис. – А, точнее, высвобождение. Во-вторых, мы не маньяки какие-то – жертвоприношение – неотъемлемая часть гораздо более масштабного и грандиозного ритуала. И поверь, мы совершаем этот акт не ради удовольствия, а руководствуясь чистой необходимостью.
– Называйте, как угодно, – вскипел я. – Прячьте в безличных предложениях среди эвфемизмов и пассивных залогов! Только, если начистоту, это не что иное как хладнокровно спланированное убийство!
– Но ведь слова и определяют суть, – парировал он несколько раздосадовано. – Да, в ходе ритуала тело будет умерщвлено. Но что с того? Зато дух, исполнив важнейшую миссию, приобщится к сакральному. Рано или поздно – она в любом случае умрет. Так, какая разница – произойдет это через десять часов, дней или лет? Смерть – итоговая черта, проведенная под жизнью, именно она придает жизни завершенность, конечный смысл. Великая жертва венчает славную жизнь, жалкая смерть дряхлеющего тела оскверняет существование. Упрямое цепляние за бытие лишь усугубляют ситуацию, делая ее нелепой. Больной, отравленный, обреченный организм, отчаянно пытающийся протянуть еще хоть час, уже в плену смерти! Только он не в силах признать тщетность своих стараний, смириться и упокоится, как если бы такая жизнь имела хоть какую-то ценность. Погибающее существо цепляется за бытие инстинктивно, по инерции… Но в этом нет достоинства, так проявляется слабость.
– Тем не менее, не вам решать, кому, когда и как умирать, – меня возмущало его хладнокровие.
– Мы ничего не решаем, все уже решено, – равнодушно отмахнулся от меня Лис. – Все к этому шло, возможно, всегда… А тебя всего-навсего смущает, что одна человеческая особь погибнет не в результате неизбежного отказа организма, а будучи частью чего-то поистине грандиозного. Если тебе будет проще, можешь считать, что она пала жертвой несчастного случая, что перемололи жернова судьбы.
– Но только вот это не какая-то абстрактная судьба, а – вы, – я почти сорвался на крик.
– Мы! – охотно подтвердил он. – Но кто мы, если не судьба?
Лис повернулся к Мартину и холодно процедил сквозь зубы из папье-маше:
– Мне казалось, ты объяснил ему суть дела.
Мартин на секунду потупил глаза. Но тут же выражение его лица изменилось. Он задумчиво улыбнулся и обнял меня рукой за плечи.
– Дружище, ты уже часть этого процесса, – примирительно промолвил Мартин. – Он уже запущен, его не остановить, понимаешь? Даже если какие-то моральные соображения мешают тебе сыграть в нем свою роль. Просто поверь, у тебя нет выбора, ты не можешь выпрыгнуть на ходу из несущегося поезда. Не цепляйся за призрачные сентименты, смирись и отпусти. Прими ситуацию с достоинством, в конце концов. Мы все здесь жертвы, в каком-то смысле…
Я понимал, что спорить бесполезно, но, возможно, все еще оставался шанс бежать!
– Кто она? – бросил я презрительно. – Та, кого вы принесете в жертву?
– Так, она сейчас здесь, – воспрял духом Лис. – Давайте, я вас лично и познакомлю.
– Ведите меня к ней, – потребовал я.
Изнутри меня колола надежда, что, быть может, я смогу освободить ее или, на худой конец, уговорить отказываться от участия в ритуале, раз уж палачи ожидают ее согласия. Впервые за все это время я почувствовал себя автором.
– Потише, наш ретивый друг, – игриво бормотал мне Мартин. – Сначала – дело!
Он протянул к моему лицу влажную ладонь с комками золотистого порошка. Я послушно опустил в нее нос и резко вдохнул.
Заиграла персидская музыка и сверкающие потоки понесли нашу делегацию к двери, ведущей в подвал. Отворив ее и проскользнув пестрой, нестройной гурьбой внутрь, мы погрузились в мир подземелья. На стенах коптили факелы. Сквозь пористую поверхность поросших мхом камней сочилась вода. Валуны стонали и мироточили. Каждая ступень была всплеском, а все наше движение вниз – ритмичной пульсацией. Мы были единым телом, ползущим сквозь холодный желоб, веществом, стекающим вниз по склизкой трубе воронки.
17/07
Жертву звали Эвита. Она была выбрана случайно. Обычная обитательница спального района – работала парикмахером, жила в двухкомнатной квартире в одной из пыльных, беспорядочно разбросанных по окраинам города, многоэтажек. Ее естественная среда – лабиринт из железобетонных коробок, под завязку набитых сальным бытом, недоуменно и тоскливо вглядывающихся широко разинутыми глазницами в окна соседних панелек.
В скромной, давно не ремонтированной, но, тем не менее, уютной квартире, Эвита жила со своим молодым человеком Эдуардом. Они были вместе уже несколько лет, и никак не решались поступиться своим лениво-гедонистическим образом жизни, чтобы завести наконец ребенка. Эвита хотела родить от Эдуарда, но большее, на что тот был готов согласился – это карликовая собака, которая тоже умудрялась всеми своими проявлениями доставлять паре множество неудобств. А дискомфорт Эвита с Эдуардом терпеть не могли. Они любили прогуливаться вдоль моря и в парках, обильно выпивать на шумных застольях с друзьями, заказывать еду с доставкой и увлеченно смотреть шоу о яркой жизни, путешествиях и любовных терзаниях других людей. Несмотря на мелкие дрязги и навязчивые тревоги, в целом, они были вполне довольны своей слепленной из компромиссов жизнью. Иногда, особенно в состоянии похмелья, Эвиту все же посещало гнетущее чувство бессмысленности, нереальности происходящего с ней, но она научилась виртуозно его игнорировать.
Одним из теплых летних вечеров Эвита с близкими подругами пила коктейли в барах старого города, попутно жалуясь на неудовлетворенность работой, личной жизнью и собственным телом. В завершении вечера бармен преподнес компании комплиментарные напитки. Под томные стоны музыки девушки с радостным визгом залпом осушили стаканы. Эвита не могла и представить себе, что в ее сахарном напитке растворена большая доза транквилизатора. Когда вещество подействовало, девушка сладко засыпала, уютно поеживаясь на заднем сиденье такси. Слипающимися глазами Эвита впитывала теплый свет окон, гирляндой тянущихся по ребристые корпусам многоэтажек. Далее, она была похищена и заключена на подвальном этаже старого особняка. Это пространство похитители между собой то ли в шутку, то ли с благоговением называли “Чрево Бегемота”.
Пленницу держали в просторной комнате с желтыми стенами, оборудованной старой темно-коричневой мебелью начала XX века. Эвита сидела на деревянном полу, опираясь спиной о батарею, к которой была прикована наручниками. Над батареей, ближе к потолку, было небольшое окно с решеткой. Слева от пленницы стояла кровать с кованной спинкой, справа – на старомодном комоде – телевизор с большим экраном. Напротив батареи – дверь. В каждом углу комнаты висело по видеокамере. Возле двери располагались напольные часы. Неживая, холодная материя зловеще стрекотала, неумолимо отсчитывая произвольные интервалы. В работе этого приспособления было столько же безжалостной неизбежности, сколько и в намерениях похитителей.
В смежной комнате, напротив экранов сидели люди, напряженно наблюдавшие за каждой гримасой и движением тела заключенной. Участники этого безмолвного консилиума скрипели ручками по бумаге, изредка сухо перешептываясь. Время от времени один из них вставал и заходил в комнату, чтобы побеседовать с Эвитой и пытаться ее убедить в необходимости добровольной жертвы. Их стратегия состояла в том, чтобы убедить девушку сдаться, сломить ее волю и заставить принять неизбежный исход. Помимо рассказов о важности сакрального действа, они много говорили о ничтожности ее жизни, о судьбе, о том, что она лишь случайная участница, и если она не согласиться – обязательно пострадает другой человек. Своими бархатными, полными нежности, уважения и даже восхищения голосами они вещали об истории человеческий жертвоприношений, о важности этих практик для нашего вида, делились личным опытом осознания бессмысленности жизни и погружения на самое дно, с последующем возрождением.
Когда я увидел ее лицо крупным планом, в четырех ракурсах одновременно, Эвита была уже достаточно пьяна. Алкоголь и кокаин притупили острую панику и чувство безысходности, бушевавшие в ней с момента пробуждения. Она была отстранена, будто незаметно покинула свое тело и тихо наблюдала ситуацию снаружи. Под воздействием наркоза нестерпимая боль угасла. Этот внешний наблюдатель был обессилен и печален, но совершенно спокоен. Он четко контролировал ткань реальности, растягивая и комкая ее как пожелает. Пожалуй, в этом и заключается сила жертвы – грустный покой, смиренный самоконтроль, способность воспринимать ситуацию такой, как она есть – очищенной от переоцененных возможностей, наивных заблуждений и глупых прогнозов. Загнанный в угол человек реалистично оценивает собственные силы и не тешится пустыми надеждами, он свободен, потому что уже отказался от спасения.
Эвита больше не обращала внимание на стоявшего перед ней человека. Она видела себя предметом, среди прочих раскиданных по комнате предметов. Каждый из них так же был выдернут из каких-то неведомых процессов, естественные связи вещей оказались грубо разорваны. Пытаться изменить ход событий невозможно – никто не контролирует происходящее – ни она, ни человек в комнате, ни прочие люди, которыми кишел особняк. Все они щепки, принесенные в эту грязную заводь подводными течениями. Их ритуалы, обряды, привычки – нелепая пляска отчаявшихся дикарей, наивно пытающихся задобрить кровожадную, безжалостную и безумную стихию, быть по одну сторону с которой они так желают. Это жалкое проявления зашитого в каждом из нас животного преклонения перед величием. И Эвита тоже всего лишь один из танцоров, обреченных сгореть в пламени первобытной пляски. Сейчас же она замерла в оцепенении, подобно зверю, угодившему в хищную пасть и ясно осознающему неизбежность собственной гибели. Это также состояние абсолютного покоя. В подобные моменты природа снимает фильтры восприятия и реальность предстает в обнаженном виде. О такой чистоте восприятия люди в соседней комнате могли лишь мечтать.
Я слышал, как очередной господин, находившийся в комнате пленницы, низким голосом размеренно декламировал гипнотические напевы:
– Человечьи стада пасутся в разных загонах, разделенные на малые группы. В основном, они интересуются размножением, но по достижению определенного возраста над половым инстинктом начинает доминировать пищевой. Еда становится сублимацией секса. Питаются чаще всего печеным или вареным тестом, жареными овощами и мясом.
Люди заняты приобретением и использованием вещей и просмотром срежессированных снов. Большая часть видит сны наяву, мысленно отсутствует, представляет себе что-либо или вспоминает. Лишь некоторые, вызывающие особо сильные чувства, моменты позволяют им на секунду пробудиться. Но затем они снова засыпают, погружаясь в воспоминания о пережитых эмоциях и предвкушая последующие.
Многие из них иногда напряжены – они заняты решением несуществующих вопросов, ответы на которые не в их компетенции. Они не способны предвидеть будущее или делать прогнозы, поэтому происходящее всегда застает их врасплох. Они не создают ничего принципиально нового, их действия не приносят решительно никаких изменений, они полагаются на хорошо знакомые, проверенные формулы. Всё, что имеют – они получают от кого-либо, и, получив это, они лишь придумывают варианты применения. Основной их талант – использование – приспосабливание вещей, навыков или идей. Никто из них не знает всего, поэтому никто ничего толком до конца не понимает. Они обмениваются мнениями разной степени правдоподобности. Их основной метод – вера. Если во что-то можно поверить, значит это верно! Вера в силу разума – одно из самых сильных верований.
Эвита слушала сквозь слова, голос звучал фоновым шумом, раздражающим гулом, грязным шипением волн. От издаваемых говорящим колебаний отслоился все человеческое – так нас слышат машины, вещи.
Лис, казалось, был удовлетворенный увиденным. Под его маской шуршала улыбка. Он указал рукой в экраны и кокетливо обратился ко мне:
– Так, как нам теперь быть?
– В каком смысле? – удивился я, разглядывая, как меняется мимика его маски.
– Что будет дальше? – его голос глухо стучал о гипсовую оболочку. – Согласится она или нет? Как долго еще придется ее уговаривать?
– А мне-то откуда знать? – огрызнулся я. – Вам – виднее, вы же это затеяли. И уже не в первый раз, полагаю.
Все присутствующие повернулись ко мне и впились в меня глазами.
– Так, ведь это ты пишешь сценарий, грязный извращенец, – Мартин игриво перекатывал слова во рту. – Твой нездоровый интерес к человеческим жертвоприношениям привел нас сюда.
Мое лицо онемело и исказилось непроизвольной гримасой. Тело стремительно теряло силы. Кости внутри меня обмякли и начали растворяться. Внутренние органы тревожно зудели.
– Мы знаем, что ты ведешь дневник, – мямлил Мартин вялыми губами. – Мы заглядывали в него. И ты должен продолжать. Ты обязан описать в нем то, что случится. Но имей в виду, нам не все равно, что именно ты напишешь! До этого момента мы давали тебе подсказки, но закончить этот путь тебе предстоит в одиночку. Однако, на забывай, какое развитие сюжета – самое предпочтительное!
– Для меня? – удивился я. – Я бы предпочел, чтобы все случилось само собой, без моего вмешательства.
– Но это невозможно, – сказал Мартин, снисходительно улыбаясь. – Ты уже здесь, и должен завершить свою работу.
– Я не понимаю, – пробубнил я растерянно. – Вы хотите сказать, что… все это нереально?
– Мы бы не могли хотеть сказать тебе что-либо, если бы были нереальными, – с усмешкой парировал мне Лис. – Реальность – это что? Так – условность… Она не имеет абсолютных значений, ей чужда бинарность. Нельзя с полной уверенностью утверждать, что что-либо существует или не существует. Весь вопрос в степени, в градусе существования, в отношении. Одна степень уходит в другую, и так – по спирали – в бесконечность. Значения здесь номинальны, никто не может установить степень данной ему реальности, лишь ее отношение к предыдущей и последующей. Реальность – это отношение между различными возможностями бытия, звено в нескончаемой череде уровней существования.
– А читатель? – спросил я, задумавшись. – Что, если тебе предоставить возможность решать?
– Читателя нет, – осек меня Мартин, скептически сморщив лицо. – Пока нет… Сейчас, когда ты пишешь это, ты не можешь прикрываться каким-то там читателем, у тебя нет возможности воззвать к нему. Ты ведь знаком с концепцией смерти автора… Тут же мы имеем дело с пренатальностью читателя – он еще не рожден. В эту самую секунду ты один ответственен за текст – это твой дневник! Если его кто-либо когда-нибудь и прочтет, то все равно ничего не поймет. Потому что повествование уже потеряло всякую логику.
– Отлично, – воскликнул я. – Тогда я заканчиваю историю прямо здесь и сейчас!
Лица окружающих заметно помрачнели. Кажется, они были сильно во мне разочарованы.
– Все должно случиться! – скомандовал мне Лис.
Его слова отчеканили дробь по внутренней стороне маски.
– Жертвоприношение должно совершиться, – его голос гудел угрожающе. – Только надлежащим образов проведенный ритуал изменит степень этой реальности. Поверь, он откроет массу возможностей для всех нас, включая тебя! Неужели так трудно перестать ныть, манерно заламывая руки, отбросить свои пошлые метания и наконец перейти на правильную сторону истории?!
– Правильной стороны нет, – сопротивлялся я.
– Разве не ты писал, что все однозначно? – глумливо усмехаясь, старался поддеть меня Лис. – Разве не ты начал дневник пространным словоблудием о том, что есть лишь да и нет, свет и тьма, жизнь и смерть? Быть или не быть – святая простота… Тьфу!
Я сильно оскорбился этими ядовитыми словами. Мне вполне по силам перенести что угодно, кроме откровенных издевательств над моими, пусть глупым и наивными, но глубоко личными размышлениями. Кажется, они и вправду читали мой дневник с самой первой страницы. Они его мне даже надиктовывали, нивелируя мою роль, сводя ее до безмолвного слушателя, безвольного наборщика текста. Я стал их мрачной тенью, им удавалось подавить меня своими рассказами, сделать своим инструментом. Но авторы тут не они, а я.
– Да, это мои слова, – я окинул их взглядом из-подо лба. – И пусть они глупые и поверхностные, зато вполне реальные. Поэтому окончание у этой истории будет столь же простым и незамысловатым.
Они попятились назад, будто в моей руке было оружие.
– Ну глупи, – заохали они, – обдумай все как следует. Ты прости нас, если мы тебя как-то обидели, но учти – один неверный поворот сюжета – и жертв будет гораздо больше. Что, по-твоему, случится с Эвитой, если ты решишь не приносить ее в жертву? Ты собираешься прописать ее дальнейшую жизнь до конца или она попросту сгинет за дверями особняка? Ты быть за нее в ответе?
– Знаете, – сказал я добродушно. – На самом деле, я хочу вас поблагодарить. Вы украсили мою жизнь, о многом мне поведали… И несмотря на то, что почти все из этого ужасно, наше знакомство определенно было увлекательным. Я не только наивен, но и сентиментален. Поэтому позвольте сказать вам спасибо. А затем я расскажу, что случится дальше.
Они насторожено смотрели на меня, застыв бесформенным человеческим холодцом – мягким, но напряженным, колеблющемся, но твердым.
– В древние времена, – начал я, неспешно, понимая, что теперь мне принадлежит все время. – Людей было столь мало, что каждый имел возможность прикоснуться к трансцендентному. Они верили, что рано или поздно на их пороге может возникнуть божество или демон. Что скрывать, даже Новый Завет – всего лишь скромный провинциальный междусобойчик. Сегодня же нас слишком много – больше, чем всех божеств и демонов вместе взятых. Поэтому мы знаем об их визитах лишь понаслышке. Сейчас каждый ощущает себя покинутым, брошенным, забытым. Бог умер, рухнули все заповеди, но вселенная продолжила работать по инерции, как механизм, как искусственна структура, в функциях которой нет сознания и понимания, она просто не способна знать о нас и придавать нам какое-либо значение. Но благодаря вам я впервые ощутил, что у происходящего есть смысл, что люди хоть каким-то образом организовались, чтобы взглянуть на себя, а не вовне. Вы подарили мне этот незабываемый опыт, и поэтому будет лучше, если я закончу эту историю в наивысшей ее точке.