Артур Постинин
Смоляной дневник
23/03
Чтение гримуаров вызывает во мне больше вопросов, чем дает ответов. Все больше склоняюсь к мысли, что самостоятельно разобраться с этими текстами я не способен. Может ли хоть кто-нибудь их растолковать? Или их авторы писали для себя и своих ближайших компаньонов? Гримуары напоминают шифровки, записки на мертвом языке. Я понимаю отдельные слова, но не способен осознать весь текст целиком.
Также, я не уверен, что имена сущностей переданы верно. Да, и кто, вообще, делал эти записи? А проверял ли их кто-либо на практике? И возможно ли их верифицировать? Или же в них заключен сугубо субъективный опыт, личные переживания конкретных магов?
Разбирать гримуары это квест с несколькими уровнями сложностями, пока не пройдешь один – внешний, не спустишься на второй – внутренний. А в конце поджидает босс, готовый с радостью полакомиться тобой, если ты недостаточно успешно прошел эти уровни, не набрался опыта и не развил навыки необходимые для того, чтобы контролировать воплощение в этом мире демонической сущности.
25/03
Без описания настоящих ритуалов я не смогу продвинуться вперед со сценарием. Продолжаю изучать найденные мной тексты.
27/03
Есть еще один важный персонаж игры – само поместье. Ветхое, пыльное, но прочное. Наполненное причудливыми вещами и призраками. Покинутое небрежно, словно в спешке, но терпеливо ожидающее возвращения своего хозяина.
Старые часы, стрелки которых живут своей жизнью. Чучела зверей и неведомых существ. Старая мебель, тяжелые пыльные шторы, окна с витражами, азиатские вазы и ширмы. Уродливые лица на портретах знатных предков. Статуэтки неведомых народов Африки, крайнего Севера и кочевников Средней Азии. Пожелтевшие кости, коллекция курительные трубок, ружья и книги в переплетах цвета человеческой кожи, абажуры с татуировками. Внушительная коллекция затянутых паутиной винных бутылок в просторных погребах.
Фолианты с текстами на санскрите, арабском и латыни. Старомодные приспособления для химических и физических опытов, костлявые, ребристые аппараты и слегка пораженные ржавчиной агрегаты. Газовые лампы, мутные, блеклые зеркала, колбы с ртутью, золой и ядами, урны содержащие неведомые субстанции, запретные смеси и препараты, которых не должно существовать в этом мире, сосуды до краев наполненная черной вязкой жидкостью. Гибриды существ, на мордах которых читается чистая агония, эмбрионы мутантов с патологиями неземного происхождения. Загадочные символы на стенах, потолках и полах.
Поместье одновременно напоминает склад музейных экспонатов, архаичную лабораторию и обитель аристократа-мистика. Но оно больше, чем просто конструкция – это плодовое тело, физическое воплощение потусторонней воли – слепой, голодной и жадной. Ее выживание превыше всего, ее витальность сильнее нашей, ради продолжения собственного существования она пойдет на что угодно, а воспротивься мы ей – сотрет с лица земли весь наш вид без малейших колебаний. У этой силы свои – неведомые нам – планы. Узнай мы их – все-равно не сможем до конца осознать, ведь наш язык не способен уместить их в себе во всей полноте, без потери главного. Вероятно, эта сущность вовсе не мыслит, а если в ней и происходит нечто схожее с мышлением – оно определенно не основано на языке. Ему чуждо все человеческое – все, что мы можем сказать о себе, ему противно.
Поместье – наиболее понятное воплощение это силы, форма, которую человек способен воспринять. Неизвестно в каких отношениях это существо находилось с дедом Тома, – поклонялся ли он ему или подчинил его себе, – но дом играет по своим правилам. Он дает подсказки и запутывает. Склоняет то к одной сюжетной линии, то к другой. Возможно, дом пытается воздействовать на игрока, с целью развить в нем определенные качества, ввести в особое состояние духа, заставить отклониться от разумного поведения и принять иную логику. Время здесь условно, что делает возможным движение во всех направлениях, пространство же не ограничено тремя измерениями, а материя – иллюзорна. Лишь человеческое восприятие накладывает на мир рамки, тем самым придавая ему форму. Дом пытается вывести героя за пределы, за самые грани восприятия. Игрок будет вынужден бороться с домом, заставлять его замолчать, чтобы оставаться в рамках понятного, предсказуемого и повторяющегося опыта.
Предметы, их положение, призраки, их голоса – суть способ общения этой силы с игроком. Однако, самим игроком это воззвание скорее будет воспринято как попытка свести его с ума.
31/03
Я до сих пор не нашел ни одного достоверного описания магических ритуалов. Без них сюжет игры не сможет полноценно развернуться в соответствии с моим замыслом. Без них она будет пустышкой, нелепой детской игрушкой, очередной безжизненной фальшивкой. Подлинные заклинания, молитвы, имена сущностей, магические символы и ритуальные действия – сердце и двигатель игры. Реальность должна войти в игру, а игра – выйти в мир, тем самым, перестав быть игрой.
Game over.
08/05
Привет, дневник, мы с тобой на Балканах. Застряв в проклятой петле творческого ступора, я принял приглашение друзей отправится с ними в спонтанное путешествие.
Последние несколько дней мы ведем образ жизни цыган. Я и забыл, что могу быть легким, ловким, молодым и подвижным. Есть жадно, пить взахлеб, вдыхать дым полными легкими.
Жизнь имеет запахи, она пестра и извилиста. Лишь пьяный может разноцветными нитками сшить из едких, вычурных, обжигающих глаз лоскутов сколь-нибудь цельное покрывало. Неровное, броское и аляповатое, но живое и насыщенное.
Я перестал писать и чувствую себя просто превосходно. Зачем только я изводил себя? В последние дни мне не хотелось даже делать записи в дневнике. Словесная удавка более не стягивает мое горло, я сорвался с привязи и могу петь во всю глотку.
Несколько ночей подряд мы жадно глотали соки рыжего Белграда. И, кажется, я нашел свое истинное призвание – пить вино графинами, вести бурные беседы на террасах, азартно перекрикивая обступивших столик музыкантов, дышать густым дымом, смеяться, царапая горло, шутить колко, самозабвенно, отплясывать ватными ногами, и глупо улыбаться раннему солнцу, обнимая друзей и в глубине души желая умереть в этот самый сладостный момент, будто и не было вовсе. В этот момент небытие и существование смыкаются в пульсирующую точку в груди. И ты задыхаешься от пенистой крови, волнами накатывающей и выплескивающейся носом. Когда все что ты говоришь – скупая, тупая, спотыкающаяся поэзия. И ты мычишь в такт природе, лежа на колючей траве белградского парка, пожирая одну за другой дрянные сигареты.
Калемегдан – это слово звучит как заклинание. Это абракадабра – самое сильное заклинание черных колдунов средневекового Багдада. Это гимн базаров древнего Магриба, просочившиеся с османами тайны черной Африки.
Калемегдан – слово, заключающее в себе разврат. Это лобызания бледных коленей, холодной пупырчатой кожи. Это жадные губы турчанки, обрамленные черным пушком и покрытые сахарным песком.
Писать – значит страдать, до посинения доить язык. Писать – это мучительно выкладывать мозаику, фрагменты которой принципиально несовместимы. Писать – значит огрубевшими пальцами нанизывать бисер на колкую леску. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, жесткое ухо верблюда насадить на нить, вычислить количество чертей на кончике иголки, провести операцию на открытом сердце онемевшими от наркоза руками, наблюдая за собой со стороны зажмуренными от радости глазами.
Прощай жар Белграда и холод вина. Завтра мы на автобусе отправляемся в Сараево.
09/05
Девять часов на автобусе мы скользили по влажным горам, просачивались сквозь тесные ущелья и мрачные леса. По ленивым дорогам, сквозь безлюдные пространства зеленой пустыни. Если дикая природа – это ад, то Босния и Герцеговина – его святилище.
Спустя девять часов я очутился в Сараево. В расстрелянном городе, где по ночам холмы открывают свои горящие глаза с ресницами белых могильных столбиков и молча наблюдают за копошениями попавшего в ловушку путника. Сараево – город, хранящий на своем лице оспины от снайперских пуль. Где дома в любой момент готовы сбросить на прохожего свои ветхие фасады.
Я разместился в прокуренном влажном хостеле и лег на кровать смотреть телевизор. Был вечер, мои спутники утомились и один за другим уснули. Мне не спалось, после нескольких дней бурного пьянства меня знобило от холодных волн тревоги.
Какого черта я здесь делаю? Где я? Мы так легко оставили себя на произвол судьбы – в чужом городе, на милость незнакомых нам людей. Я видел, как они угрюмо шептались, курили, поглядывали на нас исподлобья и деловито обсуждали. Сараево – город с посттравматическим синдромом, безжалостный и лютый как жертва. Неистовый и невинный. Колыбель мировой войны. Место, где людей разбирали на части не любознательности ради.
Наш хостел располагался в старом городе, возле базара. Я решил вырваться из сырой клети номера и прогуляться. На улице уже было темно, но базар все еще работал, и я отправился бродить по его лабиринтам. Это успокаивало, как и любое навязчивое, монотонное действие. Базар пах мясными пирогами и рубленным луком. На всем свете нет места более уютного и убаюкивающего. Мне кажется, я бы мог стать уличным псом и поселиться здесь жить, чтобы денно и нощно слоняться по закоулкам и греть грязное брюхо на солнце. Горы обнимают город, от чего даже с чипом в ухе ты ощущаешь себя в полной безопасности. Будто ты лежишь в уютном гробу оклеенным внутри бархатным сукном.
Я хочу быть сараевским псом, я не хочу быть человеком! Это великая несправедливость, что у человека нет возможности трансмутировать в животное. Мы животные, но не до конца. Мы животные, которым не положено быть животными. Мы обязаны заправлять свою животность, чтобы она не болталась, прикрывать ее как срам. Человек наделен всякими свободами и естественными правами, кроме права быть бродячим псом. Питаться с земли печеным тестом, жареным мясом и луком.
Я знал, что насочинял уже достаточно, и скоро мне неизбежно придется вернуться к своей обыденной жизни, в которой я не чувствую себя в безопасности. Эта жизнь – ядовитый топи, гнилые болота, где сквозь разломы в корке льды сочатся газы разложения, сводящие с ума и парализующий дыхательные мышцы.
С этими мыслями я случайно набрел на бар “Вавилон”, и тут же решил погрузиться в его алое, жаркое чрево, чтобы как можно скорее налакаться алкоголем.
Сходу выпив рюмку сливовой ракии, я заказал стакан пива и остался сидеть за барной стойкой. Заведение в этот час пустовало, я был здесь единственным клиентом. Немного отпоив себя пивом, я заказал еще одну рюмку ракии. Тревога робко покидает меня, на смену ей приходит тупое удовлетворение. Я опускаюсь под воду, воздух становиться жидким, трепыхающийся мир отступает, глухо причитая. Я начинаю непроизвольно раскачиваться в такт играющего блюз-рока, подобно водоросли в подводном течении. Мои губы растянулись в глупой улыбке от мысли, что я оказался черт знает где, и я здесь совершенно один. Ни это место, ни я не ожидали, что когда-либо встретимся. Нам будто не суждено было сойтись вовсе. Но мы скоро расстанемся, и я вряд ли еще хоть раз вернусь сюда. Все встанет на свои места и порядок снова восторжествует. Но прямо сейчас мне хорошо, и бару тоже хорошо, и, кажется, что хорошо всему Сараево…
Откуда-то из глубины помещения – то ли из туалета, то ли из кухни – вышел человек и сел за барную стойку рядом с мной. Кажется, я все же не был единственным посетителем. Оглянувшись, я увидел черный плащ на вешалке у входа. Вероятно, он был здесь до моего прихода. Я перевел взгляд на человека за стойкой, он заметил это, улыбнулся и приветственно кивнул
Это был пожилой господин в черной костюме, белой рубашке с черным галстуком. Немного старомодный наряд сидел на нем безупречно. Могу поспорить, он был сшит вручную искусным портным, знавшим толк в изысканных тканях.
Старик был тощ как смерть. Его редкие, прозрачные волосы были старательно зачесаны назад. Безупречно выбритое лицо было изрыто глубокими бороздами морщины, а под с обвисшей серой кожей пролегали бледно-голубые сосуды.
Он производил приятное впечатление – респектабельный господин – все еще при деле. Вероятно, приехал в Сараево по работе, возможно, бизнесмен или чиновник. Таких как он можно встретить на конференциях, выставках и форумах, они завсегдатаи переговорных комнат, залов для совещаний, массивных кабинетов и классических ресторанов. Они никогда не пропустят включенный в счет номера завтрак, затем обязательно перекусят на деловом обеде, а позже – наедятся вдоволь во время званого ужина. Вечером же эти люди выбираются из своих тоскливых, однообразных номеров в облюбованные туристами бары, чтобы приобщиться к “настоящей” ночной жизни города. Кто знает, куда сегодня занесет, скорее всего, в хрустящую гостиничную постель перед жужжащем на неведомых языках телевизором. Но остается призрачный шанс, что ночная жизнь все же скрывает в себе приключения, романтические встречи или, как минимум, терпеливого слушателя, на которого можно нещадно вывалить истории из жизни – жизни столь длинной, что чем дольше ее проживаешь, тем более чужой она кажется, – жизни нескольких людей, по странной прихоти судьбы случайно совпавших в пространстве, занимавших по очереди, незаметно сменяя друг друга, одно тело, пока в конце концов не остался ветхий человек в дорогом старомодном костюме.
– Я вижу, как напряженно вы сейчас мыслите, – вкрадчиво заговорил пожилой господин.
– В столь поздний час… Почему?
Я был удивлен и возмущен тем, что он обратился ко мне пугающе неожиданно. Более того, я терпеть не могу завязывающиеся в барах бесед, поскольку очень дорожу своей приватностью. Кем возомнил себя это старик? Как посмел меня тревожить? Какая наглость, ему, видите ли, скучно, и он решил поразвлечь себя бессодержательной трескотней с незнакомцем. Я не буду его игрушкой! Не для того я сюда пришел, чтобы меня использовали для собственных увеселений. И я смущенно промолвил:
– Я не могу иначе. Есть у меня такая скверная привычка…
Почувствовав вкус свежей крови, господин оживился. Он был нескрываемо рад тому, что я сходу не свернул нашу беседу.
– Все так, все так… – задумчиво продолжил господин. – Я и сам страдал этим недугом, когда был молод. Но время излечило меня от многих заблуждений. Мне кажется, в вашей жизни не хватает волшебства.
Он загадочно выпучил глаза и засмеялся.
– Покорнейше прошу меня простить, – продолжал он, учтиво склонив лысовантую голову. – Я не представился, меня зовут Корнелий. Я счел, что мой опыт может вам помочь, поэтому и осмелился вас потревожить. Но скажите лишь слово, и я тут же захлопну свой рот.
Его манеры подавляли мое самолюбие – в этом, возможно, и есть их главное предназначение. Меня подкупал его мягкий, полный самоиронии тон. И все что я мог ему ответить, было:
– Ну что вы, продолжайте. Мне интересно, что вы же во мне такое разглядели и как, по-вашему, мне можно помочь. Признаюсь, заинтригован.
Это была чистая правда, мне стало страшно интересно, что с высот своего почтенного возраста мне поведает этот старец. Чем старше я становлюсь, тем отчетливее понимаю, что возраст – не просто цифра, а общение с незнакомцами, хоть и изредка, но все же привносит неожиданный взгляд на вещи.
– Большую часть своей жизни я занимался тем, что продавал философию, торговал идеями, обменивал мудрость на деньги. А, что такое деньги – лишь посредник, абстрактное воплощение ценности. Иными словами – та же идея.
Корнелий засмеялся. На миг мне показалось, что я слушаю монолог безумца. Он самозабвенно продолжал:
– Однако, эта идея столь успешно включена в процессы хозяйствования и обмена, что кажется, будто она и есть самая его суть. Но это не так, во всяком случае для человека, который имел в своей жизни дело приличным количеством денег.
На этих словах Корнелий стал предельно серьезен – весь его дзен вмиг испарился.
– Проблема в том, что в случае с деньгами количественный фактор не играет вообще никакой роли. Придет время, и вы сами поймете это – большее количество денег не дает лучшего понимания процессов, в которых сами деньги лишь средство обмена.
Искривленные губы Корнелия светились озорством. И где-то в глубине, за сухими экранами глаз, мерцали искры иронии.
– Возможно, вам доводилось встречать богатых людей, которые понятия не имели, как им удалось насобирать столько денег? – с едва уловимой усмешкой сказал он. – Или финансовых экспертов, чьи прогнозы не точнее предсказаний гадалки. Иными словами, деньги – просто средство, которое служит одной лишь утилитарной цели, и ничего большего за ними не стоит. Сами по себе они не говорят ничего о своем пользователе, еще менее они свидетельствую о талантах, силе интеллекта или воображении человека, который вовлечен в интенсивный обмен крупными суммами. Деньги даже по-настоящему не принадлежат человеку. Хуже того, они неизбежно отвлекают от самого главного – понимания. А ведь понимать гораздо приятнее, чем покупать и продавать.
На его лице засияла умиротворенная улыбка.
– Я не вполне понимаю, что вы пытаетесь сказать, – насторожился я.
– Ох, простите меня, молодой человек, – одернул себя Корнелий. – Я недостаточно хорошо постарался быть понятым.
Он говорил смущенно, будто стесняясь своей мечтательной отстраненности. Было странно наблюдать смущение пожилого человека. Это смущение обезоруживало.
– Я хотел сказать, что когда-то я мыслил за деньги, размышлял денег ради или, если угодно, мыслил деньгами. И все мое мышление попало под зависимость от этой идеи. Этот абстрактный посредник подчинил себе мое мышление. Я начинал думать, лишь когда мог обналичить мысли. Если деньгами не пахло, я даже не затруднял себя размышлениями. Но затем в мою жизнь пришло волшебство.
Его лицо светилось.
– И я освободил свое мышление. Так сказать, выпустил на свободу мысли.
Корнелий секунду помолчал, будто собираясь с мыслями. Беглые мысли, кажется, более не подвластны ему, и загнать их назад в голову дряхлому старику было уже не под силу.
– Может быть, я заблуждаюсь, – продолжал он вкрадчиво. – Но мне показалось, будто вы сейчас очень неспокойны, погружены в мутные воды размышлений, а заботы ваши связаны с необходимостью обменивать продукты вашего ума на деньги.
– Боюсь показаться невежливым, – вмешался я, – но это описание подходит буквально каждому. Сейчас все мы пролетарии интеллектуального труда. Но я далек от хипповских мантр о расширении сознания и ментальном освобождении.
Я был слегка раздражен его банальными обобщениями, проговариваемыми с интонацией миссионера.
– Я рад, что вы познали смысл жизни, – сказал я с горчинкой сарказма в голосе. – И, возможно, нашли лазейку, через которую вырвались из капиталистический сансары. Спасибо, но я не могу принять от вас эти советы, так как с трудом представляю себе как можно свести концы с концами и платить по счетам, имея ваш образ мысли.
– Конечно же, вы, безусловно, правы, – виновато забубни Корнелий, опустив глаза. – Я мыслил точно так же! И ни в коем случае не прошу вас слепо верить в то, что говорю. Я далек от религиозности и еще дальше от сектантства. В моих намерениях не было высокомерно учить вас жизни. Нет, многие вещи просто невозможно объяснить… Их можно лишь познать на собственном опыте.
В его морщинах читалось напряжение. Кажется, Корнелий пытался подобрать предельно точную формулировку.
– Я не прошу вас верить мне на слово, – заговорил он тихо, почти шепотом. – Вот, возьмите эту книгу, прочтите ее дважды. И, возможно, вы почерпнете из нее нечто, что поможет вам изменить вашу жизнь.
– Что это за книга? – брезгливо спросил я.
Мне совершенно не хотелось брать в руки чужой, засаленный хлам.
– Это гримуар, – проговорил он торжественно и в то же время настороженно, будто открывал мне опасную тайну. – Оккультные тексты, успешно ускользнувшие от вездесущего ока Священной Инквизиции. Это не просто книга, это игра, она потребует от вас определенных усилий, но чем глубже вы в нее погрузитесь, тем больше начнет изменяться окружающая вас реальность. Перемены будут знаком того, что вы верно ее понимаете и играете по правилам. Эта книга больше, чем сама реальность! Реальность вторична, эти записи – первичны.
Корнелий засмеялся и закивал как заведенный. Он походил на одержимого.
– Я думаю, мне эти тексты больше не понадобиться, – отрезал он. – Пришло время передать их дальше. И, мне кажется, вы самый подходящий кандидат на владение ими.
Он протянул мне книгу в мятой обложке из черной кожи. Я не задумываясь повиновался и взял ее в руки. Сейчас мне кажется, что Корнелий вынудил меня сделать это. Своими интонациями, словами, паузами, взглядами, архитектурой морщин – он мастерски выстроил общение таким образом, чтобы предопределить мое поведение. Он знал, что я отвечу, как буду возражать, но также и знал, что я не смогу отказать ему и возьму из его рук с тонкими, хрупкими запястьями эту черную книгу.
Как только мои пальцы коснулись съежившегося переплета, морщины старца сложились в гримасу облегчения.
– Выпьем еще по рюмочке, – выдохнул он. – Пусть тепло разольется по косточкам. Дай боже!
Я совершенно захмелел:
– А что вы подразумевали, когда говорили, что эта книга-игра? Я бы рад вас понимать, но слишком уж витиевато вы изъясняетесь.
– Друг мой, не хочу вам сразу раскрывать все карты, – дружелюбно подмигнул Корнелий, – во-первых, так не интересно! А во-вторых, есть вещи, которые не перескажешь. Да и в конце концов, вы не поверите. Эти вещи надо пережить лично, так сказать, сделать частью своей истории. И лишь постепенно погружаясь в правильный контекст книга начнет раскрываться. Скажу вам одно, не стоит пытаться брать ее штурмом.
Он медленно отпил из рюмки и не глядя на меня продолжил:
– Касаемо близкой вам темы, как думаете, друг мой, какая книга в наибольшей степени является игрой?
– Не знаю, какая-нибудь классическая книга-игра вроде “The Warlock of Firetop Mountain” или “Deathtrap Dungeon”?
– Вы близки к отгадке. Но позвольте мне приправить наш разговор щепоткой старческого занудства и пафоса. Вы мыслите в правильном направлении – это книга, которую не читают линейно, а скорее произвольно перескакивая с одного фрагмента на другой.
– Энциклопедия? – предположил я осторожно, все больше увлекаясь игривой болтовней.
– Близко, очень близко, – мой собеседник удовлетворенно покачал головой. – Энциклопедисты определенно любили играть в эту книгу. Возможно, именно она и навеяла им идею того, что текст не обязательно должен выстраиваться в непрерывную линию, и тянуться нитью, пронизывающей сюжетные точки.
Корнелий лукаво заглянул мне в глаза. Выдержав паузу, он воскликнул:
– Это Библия, друг мой. Ее никто не читает от начала до конца. Начнем с того, что ее вообще никто не читает. Но и тот, кто читал, запоминает лишь фрагменты. Она сама по себе состоит из нескольких книг, произвольно отобранных и скомпилированных на церковном соборе. Впоследствии, долгое время люди узнавали о ее содержании в основном из пересказов священников. А те выстраивали свои проповеди как бог на душу положит, ссылаясь то на один сюжет, то на другой, попутно прибегая к тому или иному толкованию священных текстов. На протяжении веков Библия была книгой, которую понимали как буквально, так и сугубо образно. Это ведь тоже игра – пытаться угадать, что подразумевается, что на обратной стороне карточки – буквальное или образное толкование. На нее ссылались чтобы оправдывать взаимоисключающие поступки и противоречивые ценности. В ней каждый найдет что-то для себя. Далее, играя книгами и смыслами, жрецы играли нарративами, а в конечном счете и людьми. Ни это ли самая увлекательная игра – управлять реальными людьми, заставляя их жить и поступать сообразно своей воли. И не просто отдельными людьми – народами! Подстрекать воины, грабежи, геноциды и наблюдать, что из этого получится. Растлевать и ублажать, умолять и отравлять, сталкивать, кидаться одними в других. Это ли не игра с самой реальностью – стратегия, кровавые шахматы?! Думаете, нами играет Бог? Нет – те, кто скрываются под этим никнеймом. Бог всего-навсего удачная метафора.
Корнелий зевнул и вытер носовым платком пену в уголках губ.
– Что ж, славно посидели. Но нет больше нужды ронять слова, – он махнул рукой. – Тело требует отдыха, кости тянуться к покою. Спокойной ночи, молодой человек! Надеюсь, вы будете достойны этой ноши.
Не успел я опомниться от бессвязной тирады, как старик спешно встал, надел шляпу, накинул на острые плечи пальто и вышел на улицу. Я инстинктивно потер книгу, будто смахивая с нее пыль. На черной обложке не значилось ни название работы, ни имя автора. Кажется, написавший ее попросту не озаботился тем, чтобы его труд запомнили и впоследствии цитировали. Вероятно, он полагал, что смог заключить в свою рукопись истину, а истина, как известно, в имени не нуждается.
Анонимность автора меня отнюдь не смутила. Лучшее, на что можно рассчитывать имея дело с магическими тестами – это псевдоним, за которым вполне может скрываться целый коллектив авторов, либо заказчик оккультного труда или один из последующих владельцев тома. Или вовсе никто… Работа запросто могла оказаться зашифрованным чатом, тайной пошаговой игрой, головоломкой для посвященных, пропахшим пылью, шелестящим коллективным бессознательным, или же начертаниями, оставленными рукой безумца – наскальной живописью мистического дикаря.
Сгорая от любопытства, приоткрыл ее. То, что я увидел внутри скорее разочаровало меня. Основной текст был на латыни, но некоторые абзацы содержали цепочки цифр, витиеватые символы и аккуратно выведенную арабскую вязь. Возможно, это шифр, либо имя некой сущности, либо послание, нашептанное автору демонами.
Другие страницы содержали чертежи – спутанные в комок, завязанные в узлы, темные и непроницаемые. Будто кто-то судорожно пытался набросать иные измерения, урывками подсмотренные в горячечном бреду. Ясность, стройность или порядок этим беспорядочным нагромождениям линий, буреломам символов и безумным иллюстрациям не был присущ принципиально. Это грязная насмешка над разумом, щедрый плевок в логику. Честное слово, детские каракули несут в себе больше содержания. Здесь же был спешно зарисован эрзац смысла, торопливо набросан эскиз немыслимого.
Меня снова посетила мысль, что старик разыграл меня. Или же он был сумасшедшим, который в припадке буйного безумия изувечил записную книжку, оставив на шершавых внутренностях цвета слоновой кости чернильные шрамы и кляксы. А затем, обуреваемый бредом величия, торжественно вручил мне эти писульки как некое откровение.