Артур Постинин
Смоляной дневник
29/02
Как это – жить?
Вдыхать, пожирать, расщеплять, выделять.
Нагреваться, свертываться, шевелиться.
Затем, выдыхать, срыгивать и впитывать.
Сжигать, вырабатывать, стонать и сокращаться.
А после: принимать, расслабляться, втягивать и конвульсировать.
Далее, тело вовлекается в направленное движение, отправляется в блуждания, скитания по закрытым пространствам. В конце которых его неизбежно ожидает свет либо тьма. Сознательная жизнь – жизнь мысли – это такое же движение, устремленное к свету, символизирующему жизнь, либо к затхлой тьме смерти. В конечном счете жизнь двузначна: быть или не быть.
В течение жизни тела курсируют по коридорам, подворотням, тоннелям и катакомбам, преисполненные уверенности в том, что сами определяют маршрут, что сознательно движутся к свету, либо во тьму.
Город – это своего рода хитросплетение путей, которое по причине своего многообразия создает иллюзию свободы. Свобода таким образом – это то, чем представляется разнообразие. Хотя, по сути, мы всего лишь движемся в рамках заранее заданных маршрутов, пролегающих на карте, начерченной камнем, металлом, асфальтом, растениями и водой. Ты, конечно, можешь выбрать иной путь, но по параллельным улицам. Повернуть же назад или пойти перпендикулярно будет означать изменение маршрута.
По городу тела бегают подобно крысам в лабиринте. Нетерпеливые существа, влекомые неведомым им импульсом, методом проб и ошибок, опираясь на одну лишь память и голую жажду, рыщут в поисках цели. А экспериментатор не просто наблюдает, он регулирует движение, задает возможности, переключает светофоры.
В итоге каждый, сам того не подозревая, приходит к простым решениям – бежать на свет или во тьму, в жизнь или на смерть, родиться и вырваться или остаться и задохнуться.
Так же мы мыслим, таким же образом рождаются наши идеи и истории. Или гибнут, не достигнув горизонта сознания… Настоящая мысль требует нечеловеческих усилий. Создание нового требует рождения. Не перерождения, а повторного прохождения первого квеста – появления на свет. Причем слова “появление на свет” скрадывают клаустрофобический ужас этого процесса, эту битву с живой материей, победа над которой принесет лишь страдания.
То же и в видеоиграх – ты перемещаешься по заранее заданной карте. Даже если это и открытый мир, это уже кем-то написанный мир, с особыми правилами и законами. Сами правила игры при всей иллюзорности открытых миров, подспудно предопределяют все, накладывая ограничения, которые ты принял, запустив игру. В основе многих видеоигр лежит схожий принцип – персонаж передвигается по тоннелю, узкому коридору, воздухопроводу, в пещере, шахте или подземельях. Игрок неизбежно вынужден пройти этот маршрут, за которым следует продолжение, как правило, уже в другом мире. Либо погибель, в виде тупика, конца или кровожадного босса – ты вылетаешь с трассы, теряешь жизнь, тебя испепеляет превосходящий персонаж, которому ты не способен сопротивляться.
В двух словах, это и есть игра! Все остальное – мясо на костях, хрящи и мишура. Чтобы создать по-настоящему захватывающую игру, надо иметь в виду дихотомию, бинарные оппозиции: добро-зло, жизнь-смерть. Эта ясность дает игроку отдушину. Играя в нее, ему больше не надо притворяться, будто есть какие-то нюансы, специфические особенности и исключения. Нет! Правда расслабляет, ты взял в руки джойстик и все терзания отступают. Жизнь становится чистой, ясной и прозрачной. А за пределами игры остались бесконечно наслаивающиеся друг на друга уровни неоднозначности и режущие глаз грани сложных фигур, рябящая, бурная, аляповатая грязь.
Свет и тьма – это, в конце концов, и есть то, что ты видишь на экране. Это вспыхивающие и гаснущие пиксели. Таким должен быть и сюжет игры.
Но легче сказать, чем сделать. Знания канонов и принципов драматургии не позволяют писать, как Шекспир, а понимание силлогистики не делает Аристотелем. Даже список самых популярных сюжетных линий, маршрутов и архетипов ни на сантиметр не приближает к написанию гениального сценария. А что приближает?
Я для себя давно уяснил, что сочинительство и, в частности, писательство – не что иное как форма психического отклонения. Тут ты либо болен, либо нет. Но если все-таки болен – выбора у тебя нет. Начинается все с безобидного фантазирования, затем ты все чаще активно вторгаешься в фантазии и более, того, конструируешь их уже произвольно. И последний шаг, совершив который, ты падаешь на дно – это когда принимаешься записывать свои выдумки, чтобы то ни было – мысли, соображения, отчет о прожитом дне. Все, ты вступил на склизкий путь написательства! Это первый звоночек, грозный симптом. Дальше ты будешь либо писать, либо с разной степенью успешности перенаправлять, запутывать эту потребность, затыкать ее ненасытный рот. Но реальность теперь навсегда перепутана с вымыслом, а ты – незадачливый хроникер.
Но что самое важное, ты больше никогда не будешь быть, вместо этого ты станешь только наблюдать и фиксировать. Это принципиальный разрыв с самой жизнью, из-за него ты нигде и никогда не в себе, не на своем месте. Даже само свое место, ты будешь наблюдать со стороны. Так некоторые писатели превращаются в своих же героев и из жизни своей плетут литературу. Деперсонализация – привычное для писателя состояние. Авторы – люди глубоко нездоровые.
Ставя вымысел на один уровень с реальностью, деформируя реальность, неестественным образом самоудовлетворяясь, смакуя язык, извращая его до степени вывиха, они играют в опасную игру с читателем, попутно нанося ему лишь урон, обольщая и разлагая его. За совращение молодежи Сократа вынудили отравить себя. Пожалуй, так стоит поступить с каждым писателем.
Осознав это, я перестал пытаться заниматься литературой. Литературные критики поддержали бы мой выбор. Ведь они – те же писатели, но прошедшие реабилитацию, купировавшие постыдные симптомы. Пребывая в хрупкой ремиссии, они уничтожают писателей, пытаясь таким образом вывести их из навязчивых состояний.
03/03
Следуя рекомендации знакомого психолога, я решил завести дневник. Долго откладывал это дело, как, впрочем, и все остальное, за что когда-либо брался, но тянуть с этим больше не представляется возможным. Мне необходимо как можно скорее выбраться из хронического творческого тупика. Надеюсь, дневник даст мне возможность отстраниться и переосмыслить творческий процесс и, если повезет, выявить причины проклятого блока.
Кроме того, ведение дневника – прекрасная возможность прокрастинировать и отлынивать от работы над сценарием видеоигры, которую я имел несчастье начать.
С другой стороны, это тоже своего рода творчество – придумывать себе себя, сочинять случившееся с ним, затем размышлять над тем, что сам же нафантазировал. Возможно, дневник в конце концов и есть единственная возможная для меня форма творчества, ведь ни один другой текст в моей жизни не писался столь живо. А все потому, что по-настоящему меня интересует только одна тема – я сам и моя скучная, бессмысленная жизни, в которой не происходит ровным счетом ничего, в которой ничего смыкается в кольцо и работает в холостую. А блок всего-навсего мое естественное состояние.
Даже дневник, по правде говоря, я так ни разу и не довел до конца. Последние записи сделал еще в школьные годы, и с тех пор ни разу перечитывал. Хотя, разве дневник подразумевает читателя? Дневники пишутся на мертвом языке, знание которого утрачивается по мере его использования. Затем ключи к расшифровке бесследно теряются меж временных складок. А если кто-либо впоследствии и решится перечитать дневник, то лишь для того, чтобы брезгливо и снисходительно посмеяться над наивностью его автора.
Мой дневник тогда незаметно вышел из-под контроля и превратился в вольные художественные зарисовки, где за ширмой метафор и поэтических образов я скрывал от себя свою унылую и тоскливую жизнь. Бумага не вынесла бы столько бесполезной, скучной суеты и бледной пустоты, поэтому мне приходилось жульничать, хитрить и выкручиваться, чтобы контрабандой пронести и разместить на ее поверхности хотя бы жалкий клочок моих серых будней.
В этот же раз все будет иначе. Возможно, ежедневные записи помогут мне вскрыть причины моей художественной немощности, причины, по которым я не разу в жизни не довел до конца ни один текст, даже те, которые заканчивал. Надеюсь, дневник послужит посредником переговорах с самим собой. А мне нужен этот контакт, потому что другим я доверяю и того меньше.
Я подозрительный саботер, самовлюбленный, тщеславный лентяй, которому мир должен за один лишь факт моего существования. Все мои тексты кишат словом я. Я одержим я! Я скорее всего брошу ведение дневника, когда напишу достаточно о том насколько я хорош и как мерзкий мир ко мне несправедлив, как он мне должен вечный аванс, заочное признание или, как минимум, кроткое восхищение.
На самом же деле я криворукий, косноязычный графоман, в котором теплиться надежда на то, что это самобичевание поможет искупить творческое бессилие. Я все сильнее раскачиваюсь на скрипучих качелях то к фантазиям о собственном величии, то к горестному осознанию негодности и тупости. Я словно растение – высокое, но кривое, безобразно разросшееся и бестолковое, и что самое ужасное – искусственное. Я пластиковый фикус в торговом центре. Моя естественная среда обитания – поля пропахшей моющим средством плитки, где в кондиционированном воздухе кружится черная пыль.
Собственно, вот что я и хотел себе о себе рассказать, пока снова не сорвался в метафоры. Это болезненная привычка, навязчивое состояние. Кажется, я и двух слов не способен связать, не прикрывая срам грошовыми литературными трюками. Именно этот ментальный спазм и порождает во мне иллюзию того, что я писатель.
Справедливости ради, должен отметить, что я и на самом деле поражен вирусом написательства. В том смысле, что всю свою жизнь я что-то писал: то статьи для разных изданий, то рассказы. Но так и не преуспел в этом, ведь писать и дописывать – не одно и то же. Чтобы что-либо написать, надо иметь смелость. Я же всегда боялся и бросал – боялся заканчивать, не справиться, не осилить задуманное, боялся, что текст будет слишком формальным, пустым, заурядным, но при этом грязным, неуклюжим, замусоренный и, в конце концов, вторичным. Но больше всего я опасался оказаться графоманом. А текст станет живым свидетельством этому, он останется немым упреком, приговором, страшным секретом, известным каждому, кто его прочитает. Писать – значит саморазоблачаться. Но что делать, если не можешь не писать? Как предотвратить неизбежный позор, как свести с себя позорное клеймо? Единственный способ – это сдерживаться, обездвижить себя, творчески нейтрализовать, ради собственной же безопасности.
По этой причине я и распрощался навсегда с литературой, и предпринял попытку написать сценарий видеоигры. Ведь он вовсе не подразумевают высокой художественной формы, а является своего рода инструкцией, словесным кодом, и работа над ним – скорее методичное производство, нежели творческий процесс. Но, как и любая производительная деятельность, написание сценария сопряжено с жесткими дедлайнами, а они, в свою очередь, на ножах с моим свободолюбием. С самого детства я был горделивым засранцем, который раз за разом подрывал любые попытки себя ограничить. Этот внутренний протест в итоге сыграл со мной злую шутку и привел к тому, что теперь у меня нет ни границ, ни четкой формы, я капля в море.
Я не доверяю психологам, психотерапевтам и психиатрам – всем этим монтажникам и настройщикам душ. Черт знает, что они сделают с моей. Будучи слишком податливым, мне страшно представить, что из меня вылепят их волосатые руки. Ведь меня может просто не стать, я пропаду, превращусь в здорового функционального индивидуума. А ведь я так боюсь потерять контроль над собой. Ведь если встреча человека с человеком – это встреча бездны с бездной, где гарантия, что они не сольются, что одна из них не поглотит другую. Что если психолог не просто калибровщик и стандартизатор человеческих душ, а их коллекционер. Что если эта бездна отщипнёт от меня кусок, а я даже не узнаю об этом. Уверен, они натасканы на то, чтобы усыплять бдительность, дурачить и внушать. Что я могу противопоставить человеку с таким набором ментальных инструментов. Инквизиторы тоже пеклись о душе, поэтому спешили как можно скорее испепелить грешную оболочку, тянущую ее сквозь землю в вечное пекло. Только эти доброжелатели – инквизиция наоборот – во имя исправно действующей оболочки, проводят инвазивные процедуры на душе.
А что, если индивидуальность определяют дефекты? Что если травмы делают меня собой, а терапия излечит в обыкновенного обывателя.
А если лечение все же поможет? Но кому? Будет ли эта здоровая персона мной? Я – это я сейчас. Если отдаться переменам, стать более продуктивным, сфокусированным, здоровым, будет ли мне о чем написать? Или же новое я будет снисходительно рассказывать о горьком опыте прошлого, об этом жалком существе – я сегодняшнем? Или, наоборот, примется писать жирными мазками картинки ложного оптимизма?
Могу ли я раскрыться для себя самостоятельно, без внешнего вмешательства? Надеюсь, дневник поможет мне осознать – кто же я для себя? Ведь я единственный способен поведать мне о самом себе – исповедаться, если угодно.
04/03
Только я мог превратить дневник в жалостливое посвящение себе любимому. Я просто высморкался в него, и промокнул его страницами слезы. Я презираю себя и то, с каким упоением смакую это презрение, это падально-сладкое самокопание, неизбежно заканчивающееся одним и тем же – горьким оплакиванием себя. Крепко сжимаясь вялыми руками, я успокаиваю навзрыд рыдающего себя признаниями в собственной никчемности:
“Тише-тише, дорогой, ты заслуживаешь этого. Как смел ты подумать, драчек, что может быть иначе? Ты же сам себя раздразнил, раззадорил, теперь рвут на части твои обманутые надежды. Успокойся, ты ведь действительно ни на что не способен. А те, кто утверждают обратное, лишь пытаются хоть как-то поддержать тебя. Людям вообще свойственно говорить невпопад бессмысленные фразы вроде: “все будет хорошо” или “у тебя все получится”. Они не подразумевают сказанного, просто механически проговаривают устоявшиеся выражения в определенных ситуациях. Как этакие машины неотложной психологической помощи. Им не дано знать как что будет. Они лишь произносят это по привычке, смущенно отводя глаза. Никому и в голову не могло прийти, что ты окажешься столь легковерным и примешь эти слова чистую монету”.
05/03
Я сильно отвлекся и потратил два дня на сопливый самоанализ. Возможно, в это и есть смысл дневника, но такими темпами я никуда не продвинусь.
Итак, надо сформулировать идею!
Идея такова: это будет хоррор – старый-добрый лавкрафтианский хоррор.
Основная цель игры: показать принципиальную непостижимость мира, неспособность его осмыслить, а также продемонстрировать ничтожность человека в нем. Антагонистические силы немыслимы, неописуемы, богопротивны. Они гнездятся по ту сторону разума, языка и морали. Нет, они не зловещи сами по себе, скорее – индифферентны по отношению к людям. Но в нашем восприятии эти силы настолько кошмарны, что одним лишь фактом своего существования способны свести с ума того, кому не посчастливилось их лицезреть.
За ними по пятам тянется холодный, удушающий, тошнотворный ужас. Они манифестация мира, каким он был до рождения нашего вида и каким будет после. Это злой рок, губительное излучение, бесконечные величины космоса, от воздействия которых нас спасает лишь уютная земная провинциальность. Живя в убаюкивающей стабильности и покое, на периферии галактики мы забываем, что сама наша планета – побочный продукт этих стихий. Человеческой сознание не создано для обработки данных такого рода. В естественной для нас трехмерной реальности не встретить того, что скрывается среди несчетных измерений.
Игрок должен ощущать как мир игры деформируется под воздействием этих сил, смиренно наблюдая искажения пространства-времени, вызванные проявлениями этих сущностей в нашем беззащитном мире. Их гнусные поползновения обрести в ней свою проклятую форму всегда ощущаются как насилие и происходят вопреки отчаянному сопротивлению реальности. Мир трещит по швам, эти значения не умещаются в его рамки – слишком уж они интенсивны. Столкнись мы с подобным опытом вне игры – тотчас сошли бы с ума от пережитого кошмара.
Но как можно передать этот опыт средствами видеоигры?
Явление антагониста должно будет отмечено умопомрачительными изображениями и звуками. Беспорядочные вспышки яркого света, неестественные блики на поверхностях необычных цветов, переливающиеся оттенки, хаотичные сокращения сложных, бесформенных, бурлящих фигур, сопровождающиеся многослойными шумами, мутирующими частотами, невыносимым лязгом и скрежетом, взрывным писком, стонами тления и космическими гимнами, клокотанием звезд и шкворчащим рыком. В момент проявления антагониста игрок будет терять контроль над персонажем, а его джойстик – конвульсивно вибрировать в руках. Игрока должно охватывать желание как можно скорее отшвырнуть от себя зудящий в агонии аппарат и, морща лицо, отвернуться от дьявольского экрана. Сам мир игры – хищный и вероломный – выступит против него. Игра протянет к нему сквозь четвертую стену свои щупальца, чтобы на долю секунды прикоснуться, изучающе ощупать его.
Главный герой – жертва зловещих обстоятельств. Находясь во власти гибельных сил, он не в силах осознать происходящего.
Назовем его Том, просто Том – кратко и емко. Обычный такой себе человек – ничем не примечательный. Скажем, работает бухгалтером… И ведет самый обыкновенный, ничем не примечательный образ жизни. Для максимально зловещего эффекта, необходимо как можно сильнее усугубить контраст между унылой, серой жизнью Тома и тем колоссальным, космическим злом, с которым ему предстоит столкнуться.
Итак, наш протагонист – бухгалтер Том – полноватый, лысоватый, но вполне миловидный. Возможно, когда-то даже был вполне ничего себе… Но сейчас, когда ему 36, на лице заметны лишь остатки прежней привлекательности. Не красавец, одним словом, хотя и не отталкивающей наружности. Немного лишнего жирка – килограммов десять, не больше. Залысины придают некоторое подобие мужественности. На лице – нечто среднее между щетиной и короткой бородой. Глаза как у собаки, темные, влажные и с немного обвисшей кожей. Губы полные, в любой момент готовые впиться в сочный кусок мяса. Крупный подбородок. Носит розовые рубашки, наивно полагая, что это подчеркивает маскулинность. Одежду предпочитает мешковатую – скрывающую жировые складки. Невыразительный, пугливый стиль за последние годы не менялся, кажется, ни разу. Изыски и экстравагантность ему чужды. Тембр голоса – баритон.
Том нежный отец и любящий муж. Пожалуй, даже слишком – как большой слюнявый лабрадор.
06/03
Атмосфера игры должна потрясать и манить, так, чтобы весь следующий день наш игрок тосковал по ней и каждый раз приятно поеживался, неожиданно для себя вспоминая о приключения персонажа. Все его мысли должны быть лишь об одном – поскорее бы вернуться домой, запустить игру и погрузиться в обволакивающий уют пугающего, липкого и бесчеловечного цифрового мира. Именно такого эффекта и я хочу добиться – не меньше.
Но кто он этот игрок? Каков его портрет? Скажем, это мужчина старше 30, с обычной офисной работой, вероятнее всего, в отношениях или даже с маленьким ребенком. Рутина, обыденность, размеренный быт окончательно разъели былую мальчишеской любознательность, невыразимую детскую тревогу, непосредственный ужас и благоговение перед потусторонним. Игра должна оживить страсть к странному и страшному, стать отдушиной, возможностью хоть одним глазком заглянуть в жуткий и притягательный мир.
Игра станет его ритуалом, вечерней молитвой. Когда все ложатся спать, этот отец семейства и корпоративный пролетарий откупоривает бутылочку пива, выкуривает ароматный косяк и погружается в пучину загадочных, волнующих событий, чтобы найти разгадку древнейших тайн – сокровенных и скверных.
Игра будет обладать определенной субъектностью, ее цели не будут до конца ясны. Она будет тем капризным божеством, которое может быть как союзником, так и противником героя. Игра будет подталкивать игрока к решениям, последствия которых не вполне очевидны, ошибки же будут безжалостно карать его нервную систему. В случае проигрыша он переживет уникальный опыт, созданный для него искусственным интеллектом. Столь яростных эмоций он не встретит в своей обыденной жизни.
Игрок будет управлять своей проекцией в виртуальном мире. Бухгалтер Том – это каждый из нас, и мы все – в нем. Но он еще и то, чем мы можем быть, кем можем стать, стоит лишь оказаться в соответствующих обстоятельствах. Ведь, невозможно проявить себя полноценно в офисе открытого типа или закупаясь в супермаркете туалетной бумагой по выгодной цене, или отводя капризного ребенка в детский сад. В этих условиях невозможен ни истинный героизм, ни подлинное злодейство. Том же окажется на пересечении реальностей, его основной противник – мир как он есть – в себе, несущий лишь гибель, и один своим существованием оскверняющий любую жизнь. Это будет поистине космическая битва, битва за возможность человека присутствовать в мире, скромно постоять в сторонке, перед тем как исчезнуть навечно не оставив и следа.
Узнаю этот подход – замысел, как всегда, чрезмерное амбициозный. Теперь дело лишь за малым – реализовать его. Хотя, зная себя, точнее будет сказать: не реализовать, не справиться, бросить эту затею, убраться в уютную раковину, спрятаться на задворках, стать невидимый – тем, кого никогда нигде не встретишь.