Андрей Умин
Мехасфера: Ковчег
– Я не должен был там находиться, – причитал он, обращаясь к своему коллеге по темному ремеслу, высокому, поджарому, одноглазому мужичине с заметным даже в темноте хитрым оскалом. – Я уже должен был свалить к чертовой матери из этого города.
– Ну да, – ухмылялся одноглазый. – Никто ни в чем не виноват. Старая песня.
– Да нет же, Кола, – психовал коротыш, чье появление в оплоте голода и истощения было в высшей степени бескультурно. Он мог бы прожить целый месяц на одних своих внутренних отложениях. – Я не это хочу сказать!
Его пособник лишь развел руками и устроился на парапете просторной камеры. Тюрьма практически пустовала, позволяя занимать какие хочешь места.
– Месяц назад я должен был сорвать куш, – принялся объяснять невысокий преступник. – Задолго до встречи с тобой и твоим идиотским планом ограбления съестной лавки, из-за которой нас так тупо поймали.
– Но, но! Ты, Ментос, не зарывайся, – оборвал его Кола, сощурив свой единственный глаз. – Ножичком-то я тебя в один миг изрежу, если не перестанешь гнать.
– Да погоди ты, – отмахнулся Ментос. – Речь не об этом. Месяц назад мы с парнями из бывшей банды наткнулись на деревенских бродяг, непонятно какими судьбами попавших в город. Их было человек шесть. И еще шесть рабов.
– Что они тут забыли? – поигрывал ножом Кола.
– Да я почем знаю! – Ментос говорил громко, на весь изрешеченный коридор. – Главное, что у них была еда и какие-то драгоценности под одеждой. Ну и рабы, разумеется. Целая дюжина человек с припасами, представляешь? Абсолютно потерянная в этом городе. И мы начали их пасти.
– Почему же цепные псы на них не среагировали?
– Те, наверное, псам заплатили. Все как положено. Я же говорю, зажиточные ребята.
– Ну и что, вы их грохнули? – равнодушно спросил Кола, поглядывая краем глаза на сидящих в соседних камерах рабов.
– Если бы! – сокрушался Ментос. – Мы пасли их полдня, вычислили маршрут и устроили засаду в одном из переулков центральной площади. В клоаке между могильщиками и казино.
– Знаю это место. Сам туда никогда не суюсь. Там почти всегда кто-то таится с оружием наготове, – качал головой Кола.
– Ну а эти залетные не знали. Перли туда как ни в чем не бывало. Мы с парнями уже заняли позиции. Порешили бы их с четырех сторон, никто бы даже не успел среагировать. Забрали бы ценности и продали выживших в рабство, – с нервом в голосе жаловался Ментос. – Я за месяц столько не зарабатываю, сколько бы там поднял. Одно успешное дело, и вот она – свобода от грязного Пита. Уехал бы на юга, в Талл, осел бы на какой ферме… Зимой там требуются надсмотрщики в теплицах. Эх…
– Так почему не срослось? – с сопереживанием спросил Кола.
– Перехватили наших залетных. Этот хромой Бэха с площади. Зазвал их в чертово казино.
– В казино? Да это же в двух шагах от клоаки.
– Вот именно! – как ужаленный вскрикнул Ментос. – О чем я тебе и толкую! Эх, надо было раньше их валить… Мы бы даже закон не нарушили! Они ведь никто!
– Казино ободрало их как липку?
– Точняк. На улицу их выводили уже под конвоем. Наверное, продали на опыты в Хель.
Кола покосился на сидящих по соседству рабов – троих деревенщин и троих белых, видимо, из могильщиков. Если не считать широких кирпичных столбов, пространство катакомб просматривалось во все стороны. Только ржавые прутья слегка заслоняли обзор, как молодые деревца на окраине леса с наветренной стороны.
– А это, случаем, не они? – смекнул матерый преступник.
Ментос замер на пару секунд, словно всплывая с глубины своего расстройства. Он очень медленно возвращался из мира досадных воспоминаний во мрак тюремной реальности. С присущим настоящему бандиту высокомерием он оглядел попавших в рабы деревенщин.
– Да нет вроде. – Он не старался говорить тихо. – Тех больше было. Да и лица вроде другие.
– Ладно, – сплюнул Кола. – Не фартануло, ничё не скажешь. Оторвемся хоть послезавтра на этих. Лучше безнаказанных убийств могут быть только убийства на публике. Победим и получим свободу. Нам повезло с этими играми на Арене. Почти гарантированное помилование.
Кола устроился поудобнее, насколько это было возможно на загаженном человеческими и крысиными экскрементами полу, и, крепко сжав нож в руке, закрыл глаз.
Инки и марсиане все это время удивленно слушали их разговор. Они прильнули к решеткам между двумя своими камерами и ошарашено смотрели друг на друга. Вот как бывает в жизни.
– Ну и дела, – прошептал Эхо. Он первым не выдержал тягучей паузы.
– Вы это слышали? – спросил Альфа у инков.
Те в ответ кивнули. Больше до конца дня никто не смог вымолвить ни слова.
На следующее утро камеры наполнило гулкое эхо далекого городского шума. Весь Пит готовился к зимним боям. По узким и широким улицам тащили сотни лавок, сидений, бочек с едой – все то, чего не досчитались на стадионе после долгих месяцев мародерства. Журчащие цилиндрами мотоблоки волокли за собой стальные решетки, цепи и трубы, ими требовалось укрепить место сражений перед новым сезоном. Город превратился в один большой муравейник, перед которым стояла задача обслуживать все прихоти своей матки – Арены.
В последний перед долгожданным побоищем день в воздухе витало ощущение праздника, торжества. Весь местный сброд жил в сладостном предвкушении. Все чувствовали себя счастливыми, забыв про дела, про тяжелую ношу обитателей трущоб. На время зимний боев пропадала эта всеобъемлющая тревога за каждую минуту существования, и люди могли чувствовать себя действительно людьми, а не двуногими животными, брошенными судьбой. Одни делали ставки на победителей, другие растягивали торговые палатки у стадиона, чтобы поживиться на всеобщем ажиотаже, третьи зарабатывали ремонтом ветхой и постоянно норовящей упасть арены, четвертые готовились задарма набить животы на бесплатной раздаче еды Сынами Пророка во время самих боев. Город двигался и вибрировал. Город дышал жизнью и создавал шум.
В подземной тюрьме в этот день стоял непривычный гул. Приходилось прислушиваться даже к своему сокамернику, а о том, чтобы подслушать разговор в другом конце катакомб, не могло быть и речи.
К замершим в ожидании чего-то страшного пленникам спустились цепные псы и раздали каждому по настоящей, хорошей консерве с бобами.
– Эй, зачем вы кормите деревенщин? Все равно они завтра умрут, – сокрушались Кола и Ментос. Им хотелось бы сражаться против обессилевших, а не сытых рабов.
– Ага, чтобы вы их одной левой уделали, – фыркнул охранник. – Сыны Пророка так не хотят. Городу нужно зрелище, а не избиение полуживых.
– Тьфу, блин, – раздалось в ответ.
– И кстати, – обратился охранник к рабам, – завтра на выходе примите душ и получите новую одежду с броней. Надеюсь, она окажется по размеру. Уж простите, выбирали на глаз.
Охранник самодовольно плюнул в одну из камер и направился к лестнице, ведущей наверх.
– Мы им что, циркачи какие? – негодовал Куско. – Зачем такой марафет?
– На нас будет глазеть весь город. – Альфа перекрикивал идущий с улицы гул.
– Мы им не актеры, – рявкнул Чарли и продолжил с жадностью уминать бобы.
Остальные морпехи и инки тоже уплетали за обе щеки, а когда еда закончилась, принялись вылизывать консервные банки. Последние перед закрытием тюрьмы на зиму дни они не могли есть даже подземных крыс, ведь все их тоннели заледенели. Заиндевели и катакомбы. Все парапеты и стены. Измученным темнотой и недоеданием пленникам приходилось спать прямо на льду. Из-за этого их силы иссякали еще быстрее, а ночь перед боем они и вовсе провели на ногах – лучше не выспаться, чем подхватить тяжелую пневмонию и гарантированно умереть.
На удачу, кроме консервов возле каждой камеры появилось по банке с водой. Чистой, исцеляющей, дорогой. А наверху ждали теплый душ и броня по размеру. Все ради зрелища на потеху публике. Рабы почти не имели шансов устоять перед закоренелыми преступниками, поэтому на них даже никто не ставил. Сыны Пророка, организовавшие схватку, всеми силами пытались уравнять шансы. Плевать они хотели, кто победит и получит свободу. В любом случае этот кто-то долго не проживет.
– Значит, проигрыш в казино спас нам жизнь? – Куско сообразил одним из последних.
Остальные лишь развели руками. Обстоятельства последних шести недель казались им слишком безумными, чтобы воспринимать их здраво.
– Как ни крути, нас затягивает в жернова, – вздохнул Эхо. – Не одно, так другое. Как по чертову сценарию, в котором нам обязательно надо пройти через ад.
Он в точности сформулировал уже давно сложившееся мнение остальных.
– Чертовщина какая-то, – вздохнул Альфа. – Не ожидал, что с нами это произойдет… Помните дом на Марсе? Летную школу? Как готовились к полету за семенами, к спасению метрополии?
Его сослуживцы молча кивали, хотя их кивки не были видны во мраке. И полковник чувствовал обратную связь, будто видел их, сидящих позади себя в темноте.
– Потом приземление на космодроме, – продолжал он, – чертова бойня в лагере, поход через лес, битва с мутантами и бегство, еще раз бегство… Стоило появиться лучу надежды, как за ним следовали новые проблемы. Словно кто-то всесильный следит за нашими жизнями и ведет по узкому коридору, полному препятствий, как в тараканьих бегах. Помните, что мы подумали после проигрыша в казино?
– Что убьем этого красножопого, – не стал церемониться Чарли.
– А теперь? – спросил у него полковник, будто разыгрывая театральную миниатюру.
Майор этого вопроса и ждал.
– А теперь ни черта не понятно, – выплеснул он из себя. – Наша судьба… как это называется… предрешена.
– И я о том же, – кивнул Альфа, зная, что все почувствуют это его незаметное в темноте движение головы.
Пуно подполз к решетке своей камеры, чтобы оказаться как можно ближе к морпехам.
– К чему вы клоните? – осторожно спросил он.
– А ты еще не понял? – ухмыльнулся полковник. – Хотя… ты же из племени. Многого вы, ребята, не знаете. Наверное, думаете, что все происходящее с нами уникально и неповторимо? Что во всем белом свете только мы шестеро – избранные?
Инки переглянулись. Они не знали, уникально это или нет. Их скучные, однообразные жизни не с чем было сравнить. Может, любая жизнь за пределами родного дома протекает именно так? А может быть, вообще любая жизнь протекает уникально и неповторимо? Их кругозор не отличался большой широтой.
– А я знаю, – продолжил Альфа. – Хорошо учился в школе. Вы, наверное, даже слова такого не слышали. Но это не ваша вина. Не обижайтесь. Так вот перед военной школой я много чего узнал. В том числе филологию и драматургию. И знаете, что я скажу? Все, что происходит в жизни, – чертова драматургия. Это все уже где-то было. Жизнь забавляется с нами. Всевышний демиург играет в тараканьи бега и следит, чтобы мы не сошли с намеченного пути. Даже слова «драматург» и «демиург» очень похожи. Не находите совпадение странным? Это вовсе не совпадение.
Чарли подошел к командиру сзади и попытался что-то сказать, но замер в нерешительности. Его рука так и зависла протянутой вперед в каких-то сантиметрах от плеча Альфы, который, уловив лишь логическое развитие своих мыслей в гудящей тишине, продолжил бороться с напряжением наилучшим для себя средством – говоря. Чтобы слова выходили из него и не так давили на голову.
– Но даже не попади мы в эти безумные передряги, произошли бы другие. В такой пестрой компании, как наша, среди людей с самыми разнообразными несочетаемыми характерами начались бы интриги, ссоры. С некоторыми обязательно произошли бы несчастные на первый взгляд случаи. Не отвлеки нас мутанты и рейдеры, мы по уши завязли бы в человеческой грызне… Мы невольно разыграли бы что-нибудь из Шекспира. Жизнь – повторение одних и тех же сюжетов. Да… Какого философа потерял Марс, не правда ли? – усмехнулся в конце своей речи полковник.
Его речь побудила Лиму к первым за долгое время словам.
– Я все это видела, – сказала она тихо. Никто не смог точно ее расслышать, но по обрывкам слов все поняли, о чем речь. – Я видела нас в тюрьме перед каким-то торжественным пиршеством. Только пировать будем не мы, пировать будут нами.
– Когда ты это видела, Лима? – сжал ее плечи Куско. – Что там было еще? Каждая мелочь может оказаться решающей.
– Я… не знаю. Не помню, где именно. Странно.
Послышался до боли знакомый и ставший уже родным высокомерный смешок.
– Это называется дежавю, – издевательски прыснул Чарли.
– Лима действительно видит будущее! – вступился за нее Пуно. – Она предсказала ваш прилет. И вспышку Солнца через три… уже через полтора месяца!
– Да, вспышку ты предсказала, – согласился Альфа. – Ну, если есть что сказать по поводу завтрашнего боя, с радостью тебя выслушаем.
Но Лиме нечего было добавить.
– Я… не знаю, – вымолвила она.
– Может, ты не предсказываешь будущее, а просто чувствуешь, что написано на обратной стороне воображаемого листка с твоей ролью? Читаешь между строк палимпсеста. Замечаешь черный, пропечатанный насквозь нарратив. Каждый может предсказывать то, что уже было и будет миллион раз. Наверняка в каждом племени есть некто, предсказывающий появление дьяволов, скорый конец света и вспышку на Солнце, которое, блин, каждый год вспыхивает.
Лима залилась незаметной на ее коже краской и, закрыв лицо волосами, села на заиндевевший пол камеры. Лед нес в себе много проблем, но главного достоинства у него было не отнять – он превратил смердящие нечистоты под ногами в относительно чистую твердую поверхность.
Сидящие через пару пустых камер от них Ментос и Кола не могли ничего расслышать из-за шума предпраздничного хаоса в Пите, а когда к вечеру город затих в радостном предвкушении и в катакомбы вернулась привычная тишина, белокожие и деревенщины уже замолчали. Расстроенные тем, что не удалось подслушать чужой разговор, Ментос и Кола попробовали чем-то задеть этих рабов, вывести их из себя, заставить проговориться, но шестеро уставших невольников не реагировали на крики шумящих вдалеке провокаторов. Вдалеке – это значит в десяти метрах по прямой через боковые решетки камер. За месяц в тюрьме члены отряда отвыкли от широких просторов, и даже десять метров казались им каким-то огромным путем всей жизни, важной вехой для переезжающего из одной камеры в другую раба. Привыкшим к лесному раздолью инкам эта метаморфоза нравилась куда меньше, чем выросшим в коридорах марсианской колонии белокожим. Те вспоминали свое бедное детство – ведь в солдаты берут не самых состоятельных граждан. Долгие вечера с выключенным электричеством, которое экономили ради гидропонных теплиц. Все как в ледяной преисподней Пита, с той лишь разницей, что воздух дома был теплее, вместо дерьма на полу лежали ковры, а вместо крысиных кишок – игрушки.
Но все плохое рано или поздно заканчивается. Даже рабство.
Время неумолимо, и поэтому решающий день в жизни отряда наступил. Ночь длилась неизмеримо долго и наверняка осталась бескрайней в каком-то отпочковавшемся от нового дня измерении. Все самые важные моменты жизни остаются в своих собственных бесконечных циклах переживаний, застывая круглыми виноградинками на постоянно разрастающихся гроздьях мультивселенной. Это известный факт.
Начало нового дня обдало пленников потоком бодрящего зимнего воздуха. Цепные псы открыли настежь ворота тюрьмы, и теперь два мира, свободных и рабов, разделенных толстым слоем земли, начали смешиваться в удивительном миксе духоты и разности температур. Легкие пленников наполнялись леденящими душу и тело выбросами заводов. Словно специально роза ветров повернула ураганный бутон на север, и тюрьму накрыла серая ядовитая буря, заслонив собой даже солнце. Но ветер не дал задержаться этой массе над Питом, а уносил гущу тяжелых металлов все дальше от города.
Через короткое время буря развеялась, и, выходя в непривычно яркий свет улицы, пленники увидели в крайнем помещении тюрьмы обещанный им теплый душ. Рядом лежала и броня для схватки. Хорошая новость – рабами они быть перестали, плохая – они должны были умереть.
– Нам нужен план. – Голос Чарли дрожал. Былая дерзость майора блекла в тени большой опасности.
Альфа помнил о шестерых уведенных в рабство ребятах из их группы и пытался понять, стоит ли ждать от них помощи.
– Троих морпехов забрали плантисты, – размышлял он вслух. – Я так понял, они используют рабов для выращивания еды где-то на юго-западе. Далеко отсюда. Боюсь, ушедшие с ними морпехи даже не знают о схватке.
– Хана и Космо вроде купили местные, – предположил Пуно, чем сразу же навлек на себя гнев Куско.
– С чего тебе знать?
– Показалось по одежде покупателей. Все местные так одеваются.
– Это просто догадки, – фыркнул Куско.
– Они могут быть рядом, – кивнул Альфа. – Тем не менее рассчитывать надо лишь на себя. Ложная надежда может погубить раньше, чем пуля врага.
– Так точно, сэр, – в один голос сказали оставшиеся в строю морпехи – Чарли и Эхо.
Душ ютился в тесном тамбуре почти у самого выхода из тюрьмы и по понятным причинам не разделялся на мужскую и женскую части. Раздельные согласно древним приличиям уборные можно было найти разве что глубоко под утоптанным слоем кислотной пыли, поглотившей старый город. Лима некоторое время не решалась раздеться в компании пятерых мужчин, но их далекое от любовных заигрываний настроение, а также гадкие комья грязи на коже заставили ее закрыть глаза на какие-то там нормы и принять душ. Это было блаженство! Впервые в жизни ее тело обдавали теплые струи воды, смывая слабость и хворь. Никогда прежде инкам не приходилось пользоваться такими благами древней цивилизации – только ведрами и бадьями. Лима даже пыталась растянуть это удовольствие, но все ее мысли уже устремились к грядущему бою. Сложно наслаждаться радостями жизни перед бойней – неизвестной и оттого вдвойне пугающей.
Все шестеро идущих к свободе или смерти рабов надели броню. Один комплект оказался женским – кожаная куртка с шипами имела зауженную талию, а также две выпуклые защитные пластины на груди. Рваные джинсы со стальными накладками тоже подчеркивали изящную женскую фигуру.
– Готова сражаться? – спросил у Лимы майор.
Она лишь вздохнула.
– Мы тебя защитим. – Пуно в очередной раз попытался с ней заговорить.
– Правда? – усмехнулся полковник. – А кто защитит вас?
Пуно пристыжено опустил взгляд.
Куско молчал. Он машинально проделал те же операции, что и остальные члены отряда: помылся, вытерся, надел броню, вышел за всеми на улицу. В его план захвата власти в племени этот смертельный бой не входил. Шансы на победу были, мягко сказать, сомнительные. Основное преимущество имели прожившие долгую жизнь в Пите бандиты, которые знали, что делать.
Куско механически протянул руки, когда отряд заковывали в наручники, и так же механически передвигал ноги, идя вслед за всеми, когда их вели по улицам к стадиону.
– Нам расскажут, к чему готовиться? – поинтересовался Эхо у конвоира, чем вызвал у того громкий смех.
– Может, тебе еще руки освободить? Сынам Пророка нужна забава, а не скучный тактический бой.
– Главная особенность таких схваток – неожиданность. Рабы ничего не знают заранее, – подтвердил второй конвоир. – Смотрится очень зрелищно. Вот увидите.
Он понял, что сказал глупость, но глупость забавную, и поэтому тоже рассмеялся.
Толпы текли по сторонам от идущих на бойню рабов, как потоки реки, огибающей выступ по центру своего русла. Люди метались между двумя желаниями – получше разглядеть бойцов и поскорее занять хорошие места на Арене, ведь ушлый народ собирается на стадионе намного раньше объявленного времени. Сначала все смотрят показательные бои цепных псов, потом получают бесплатную еду, ну и в самом конце вечера – вишенка на халявном торте – начинаются смертельные схватки. Поэтому та публика, что толпилась сейчас вокруг рабов, либо позабыла о начале мероприятия, либо имела какой-то корыстный интерес в этом деле – за тысячу лет азарт в людях только окреп, и многие жили ставками и всяческими пари.
Некоторые прохвосты подбегали вплотную к шести смертникам и заглядывали им в лица, пытались увидеть в них страх или отвагу. Букмекеры Пита даже смотрели на зубы будущих гладиаторов, будто те были лошадьми. В тонком искусстве ставок любая мелочь имела значение. Оглядев каждого раба с головы до ног, они пулей бежали на стадион, чтобы поскорее принять ставки с самыми выгодными коэффициентами. Простой люд не знал, кто из бойцов сильнее, у кого больше шансов, простой люд просто ставил, а пройдохи-букмекеры знали гораздо больше и подгоняли свои пари таким образом, чтобы остаться в плюсе. Они были потомками древних инсайдеров, пасшихся на фондовых рынках. Но с тех пор утекло много воды, и рынки выросли настолько, что просто лопнули от собственного давления, как и вся земная цивилизация. Теперь оставались только бои рабов.
Перейдя на северный остров по мосту, инки и марсиане увидели сверкающий вдалеке стадион. Длинная серая площадь тянулась на добрую милю к затянутой в цепи Арене. По ее краям мостились рваные палатки торговцев оружием, химией и едой. Рейдеры и люмпены со всего города текли мимо них медленным селевым потоком. Кто-то покупал в первой палатке оружие, потом с его помощью отнимал в следующей химгалятор, успевал ввести его содержимое в организм и расстрелять нескольких человек прежде, чем его настигали цепные псы, пытающиеся сохранять хоть какой-то порядок. Обстановка выглядела пугающе. Умереть мог любой. Но влекомые бесплатной едой и зрелищами то́лпы продолжали стекаться на стадион. Для их пустых, наполненных страхом жизней это был единственный яркий день во всем адском году, и плевать, умрут они сегодня или потом, главное – насладиться этим волшебным днем. Хотя бы попытаться.
Безопаснее всего на северном острове было в конвое. Шестеро смертников оказались единственными людьми в радиусе километра, которым не грозила скорая смерть. По крайней мере не раньше, чем они выйдут на Арену. Вооруженные до зубов конвоиры в стальной броне окружили их со всех сторон и всеми силами пытались продлить жизнь рабов до момента, когда им придется умирать на потеху Сынов Пророка.
Сами путники были шокированы хаосом адского фестиваля. Дрогнули даже закаленные в армейских училищах марсиане, а инки просто не понимали, что происходит. Кутерьма, звуки, краски, лица сводили с ума. Они даже не знали, идут или нет. Ватные ноги, будто отрезанные от головы, искали какой-то свой ритм жизни. Тела путников их не слушались. А что будет дальше, когда они попадут на Арену?
Надежды на Хана и Космо не оставалось.
– В таком хаосе нас даже родная мать не найдет, – сказал Альфа, когда немного пришел в себя. Быстрые, короткие вдохи и выдохи помогали ему совладать с паникой. – Нечего надеяться на помощь со стороны.
– Может, у Хана и Космо все сложится лучше, чем у нас. – Вздох Лимы утонул во всеобщем гомоне.
– Ладно, не вешать нос, – крепился Чарли. – Мы им еще покажем.
– Нам радиостанцию надо брать. Так что умирать пока рано. Не по уставу, – попытался воодушевить всех полковник.
Длинные ряды палаток закончились, и у самого стадиона обнаружилась площадка, где на почерневшем бетоне жгли резину мотоциклисты. Элита цепных псов создавала ощущение праздника. Бесплатное зрелище для идущих на стадион – мастер-класс по трюкам на двух колесах. Байки отрывались от задранных вверх трамплинов и чертили выхлопными газами замысловатые узоры в воздухе, приземлялись и делали разворот, потом снова гнали по кругу через пылающие установки какого-то дикого пиротехнического оркестра. Настоящая пламенная дорога выпускала из клубов дыма все новых покрытых шипами мотоциклистов. Огонь не обжигает, если проноситься через него с сумасшедшей скоростью. В конце этого адского коридора стоял самый высокий трамплин, отправляющий стальных акробатов на добрые пятьдесят метров вперед. Они буквально летали над головами беснующейся толпы. И это была только затравка. Сложно представить уровень поджидавшего на стадионе безумия и еще сложнее – найти способ выжить.
На самом краю острова зрелищ и развлечений, устремленного в горящий Огненный залив, с распростертыми объятиями встречал рабов огромный, на семьдесят тысяч мест, стадион. Население всего Пита в одном-единственном месте, да еще каком. То был настоящий памятник мусору, ржавчине и цепям.
– Сколько же лет этой арене? – удивился Чарли, когда их завели в темные внутренние помещения.
Морпехи помнили, как выглядели земные стадионы далекого прошлого, но даже представить себе не могли, что какой-то из них проживет так долго, ведь земная цивилизация пала пятьсот лет назад.
– Нравится? Говорят, ему тысяча лет, – словно услышал мысли невольников конвоир. – С поля он еще красивее.
– С поля?
– Ну с того места, где вас будут убивать. Хе-хе…
Каким бы приятным на первый взгляд ни показался охранник, смертникам стоило помнить, что все жители Пустоши – форменные безумцы, которые и глазом не моргнут – убьют человека. Условия жизни диктуют миру свои развлечения. Не только у падших пленников в катакомбах стиралась грань, отделяющая животное от человека. У жителей Пита, как и любого другого города на Земле, эта самая грань была сошлифована наждачной бумагой эпохи. В их мире бытовали совершенно другие понятия о добре и зле, храбрости и коварстве. Но у кого повернется язык назвать их жизни ошибкой? Они вполне себе гармонируют со средой. Точно так же с ней гармонировали древние племена, приносившие в жертву людей и поклонявшиеся якобы живой природе. Точно в такой же гармонии с самим собой жило человечество за пять-десять веков до пришествия марсиан – люди строили бескрайние вереницы заводов и убивали природу в противовес поклоняющимся ей племенам, считая, что уж они-то точно все делают правильно. И к чему это привело? К гибели природы, к краху цивилизации, вырождению убийственного для Земли человека и падению его до уровня обезумевшего животного. Вновь гармония, вновь все на своих местах и каждый по-своему прав. И пусть никто из зрителей Арены не уйдет обиженным.
– Знаете, что пугает больше всего? – задался вопросом Эхо. – Что все реально. Это происходит на самом деле.
Смертники действительно чувствовали оголенные провода жизни без всякой изоляции, какая обязательно присутствует, когда у тебя все под контролем. Даже голодая, они могли найти выход – схватить и съесть крысу. Даже убегая от каннибалов, могли собрать волю в кулак и пройти еще один спасительный километр, а потом еще и еще. Провода жизни не оголены, когда твоя судьба остается в твоих руках. Но теперь, в окружении тысяч рейдеров и цепных псов, во чреве ревущей Арены, на глазах у каких-то загадочных Сынов Пророка, жизни приговоренных к смерти уже не принадлежали им. Вот что устрашало сильнее любой опасности и выбивало землю из-под ног. Вот что убивало раньше удара врага.
– Ладно, ваш выход, – охранник одарил их беззубой улыбкой и показал на темный коридор с ярким, ослепительным светом Арены в конце.
– Вы забыли снять наручники, – спохватился Куско.
– Не-а, не забыли. – Слова надзирателя, как разряды молнии, били по рабам. – Вы, главное, минут пять продержитесь. И умирайте обязательно ближе к трибунам. Сынам Пророка так больше нравится. А теперь пошли.
– Пошли бойцы, пошли! – вторил ему другой конвоир.
Шестерка бойцов замешкалась. Они были готовы к какой-нибудь подлости вроде сломанного оружия или численно превосходящего противника, но с закованными руками они были полностью беззащитны.
– Чё встали, бегом!
Охранники начали стрелять под ноги смертникам, чтобы задать им нужное направление. Пара свинцовых очередей и до смерти напуганные люди побежали к свету в конце тоннеля, к выходу на стадион. Последние метры перед схваткой марсиане потратили на поднятие из глубин памяти самого ценного опыта армейской школы, а Куско и Пуно – на впитанные с молоком матери молитвы Раду и Ойлу.
Лима же воспользовалась темнотой коридора и безудержным весельем охранников, оставшихся позади, там, где сверкали выстрелы из автоматов. Она достала из-за щеки кусок проволоки, сорванный с одного из вентилей в душе. Тогда девушка исцарапала пальцы в кровь, но теперь драгоценный кусок железа был в ее ловких руках. Очень кстати пришелся навык взломщицы, которым она овладела еще в первые дни прилета морпехов. Без них она не научилась бы так быстро расстегивать наручники, но и не попала бы в Пит. Одно тянуло за собой другое в доказательство великой гармонии мира, согласно коей цепные псы были такими же нормальными обитателями планеты, как и земляне тысячу лет назад.
Ржавый замочек игриво щелкнул, но Лима не стала раньше времени освобождать запястья, чтобы ничего не испортить, – держала руки закованными.
Арена приветствовала их полутора сотнями децибел ора непостижимой по размеру толпы. Инки никогда не видели столько людей, они даже не знали, что во всем мире может жить семьдесят тысяч человек. Они еще могли представить тысячу-другую, но никак не то количество, что встречало их дикими воплями исступления. Толпа разогрелась на нескольких показательных схватках и, наевшись бесплатной еды, требовала утолить свое оставшееся желание – жажду крови.
Колоссальной высоты трибуны из нескольких ярусов окружали со всех сторон запыленную арену, давили на попавших в гущу событий рабов безысходностью и страхом оказаться раздавленными такой могучей конструкцией. Все семьдесят тысяч выкрикивающих проклятия в адрес гладиаторов зрителей сливались в единую массу, неразличимую по составу. Брошенные сражаться рабы не видели ни одного человека отдельно, зато каждый зритель видел их испуганные лица и округленные, как на посмертной маске, глаза.
Залитое кровью и засыпанное песком красно-желтое поле растянулось на сотню метров в длину и шестьдесят в ширину – настоящее раздолье для желающих кого-нибудь покромсать. По краям его возвышались стены, на которые нельзя было так просто забраться и убежать, по их верху шла колючая проволока. Всюду висели блеклые баннеры пятисотлетней давности, рекламировавшие какие-то древние продукты, а теперь выцветшие настолько, что лишь с изрядной долей фантазии можно было представить, что же на них написано. Из сотни надписей гладиаторам удалось разглядеть как раз рекламу пастилок «Ментос» да какого-то чудодейственного напитка «Кола». Теперь почти все человеческие имена заимствовались от названий древних торговых марок, давно уже прекративших свое юридическое существование, зато переродившихся в нечто мифологическое, сакральное. В отсутствие высокой письменной культуры старые рекламные баннеры оказались единственным источником слов, к тому же красивых. На стадионе эти щиты выполняли еще одну важную роль – закрывали бреши в стенах и пытались удерживать на своих ржавых плечах трибуны. Для арены, дрожащей от каждого вскрика толпы, дополнительная жесткость конструкции была не лишней. Техника безопасности, конечно, отсутствовала, и стадион этот обязательно когда-нибудь рухнул бы, но не в этот злополучный для пленников день. Им придется искать другой выход.
