Андрей Умин
Мехасфера: Ковчег
Его голос растворился в общем гаме улицы, где на каждого потенциального покупателя приходилось сразу по десять отчаянных продавцов. Далеко позади, на пустыре, послышался хруст костей от прикосновения бензопилы и смертельный крик одного из лежащих там бездомных, попавших под горячую руку игравших в виртуальной реальности малолеток. Жизнь здесь утекала своим чередом.
После получаса шараханья по городским улицам путники нашли, что искали. Из развешенных по всему Питу динамиков послышался голос Пророка.
– Дети мои! – неслось из-под крыш почти каждого уцелевшего дома. – Я рад, что вы продолжаете нести крест страданий вместе со мной. Только благодаря нашей сплоченности мы можем выстоять в этом суровом мире…
Ловя трескучие звуки проповеди, морпехи заметили маленькие динамики, висящие незаметными птичьими гнездами под карнизами некоторых домов. Оставалось понять, где находится главная радиостанция. Скорее всего, в каком-то очень охраняемом месте.
– День и ночь я молю Всевышнего, чтобы он продолжал дарить нам чудеса вирта и райское наслаждение химгаляторов, – продолжал выступление Пророк. – Но без вашей поддержки у меня ничего бы не вышло. Да, да. Каждый из вас является соавтором нашего маленького райского уголка на просторах кровавой Пустоши. Ваши налоги и ваша кровь идут на благо нашего процветающего оазиса посреди ада, спущенного сюда за грехи наших отцов.
Марсиане и инки стали привлекать еще больше внимания – они единственные продолжали куда-то идти, явно в поисках чего-то. Все остальные обитатели города стояли на месте и с упоением впитывали слова сладкоголосого проповедника.
– Как сказано в пятой главе Писания: да не ступит нога плантиста или схематика на священную землю Пита. Острые цепи наших защитных стен остановят захватчиков и утопят их в бурлящих потоках Невы.
Путники миновали торговую улицу и оказались на еще одной площади, откуда открывался хороший вид на еще неизведанную часть города. Фасады многих домов подпирали кузова машин и опоясывали стальные цепи. Всюду висели объявления о сдаче жилья, теснились притоны, ночлежки и безымянные пристанища для всех желающих. Желающих расстаться с киловаттами или едой. Пустые этажи с дырами вместо наружных стен выставляли себя на всеобщее обозрение, как дешевые потаскухи. Запросто можно было разглядеть их гнилые внутренности без единого постояльца – мало кто мог позволить себе настоящее городское жилье с парой-тройкой стен и дырявой крышей над головой. Большинство люмпенов просто сидели на площадях в своих самодельных жилищах, больше похожих на свалку ненужного хлама, чем на конструкции, в которых нестрашно заночевать. Палаточные трущобы двадцатого века можно смело назвать пятизвездочными отелями по сравнению с этим экономклассом века тридцатого. Благодаря прекрасной акустике городской площади все бедняки прекрасно слышали вдохновенные речи Пророка – светоча черных дыр их потерянных душ.
– Обдолбались ли вы химгалятором или убили человека – нестрашно, главное, не грешите. Сдавайте кровь на благо любимого города, а я всеми силами буду удерживать мир на нашей земле, пока каждый из вас остается продолжением рук моих и защищает наши ценности с помощью пистолетов и бензопил, наполняющих священными циркулярными звуками удовольствия замечательный город Пит, – так закончилось его выступление.
Отряд инков и марсиан продвигался от одного динамика к другому, как в детской игре соединяя точки одной неотрывной линией. Наконец они разглядели хорошо охраняемое здание приличного вида. Это было единственное в городе сочетание кирпичей и бетонных плит, похожее на настоящий, нормальный дом. С его верхнего десятого этажа через всю площадь черной паутиной тянулись толстые провода, каждый из которых заканчивался в одном из динамиков.
– Вон там наша радиостанция, – обрадовался Виски.
– Возьмем ее? – спросил майор. – Без экзоскелетов мы, конечно, ослабли, но драться и стрелять еще не разучились.
– Спокойнее, – остановил его Альфа. – Наш налет поднимет всех на уши, на нас ополчится целая армия. Спешить некуда. Надо воспользоваться текущим моментом, когда всем на нас плевать, и хорошо подготовиться. Как минимум надо спланировать пути отхода. Согласен?
– Да, сэр, – с неохотой уступил Чарли. – Мотоциклы в этом городе самый доступный вариант. Хорошо бы раздобыть несколько штук.
Морпехи собрались в тесный круг, закрываясь от лишних ушей. Они что-то планировали, будто их тряпичные судьбы имели значение. Странно это все выглядело со стороны – рабы, замышляющие нечто под боком своих краснокожих владельцев.
– Мотоциклам не нужны солнечные панели, – продолжалось их собрание. – Байки работают на бензине, его на этой планете полно. Можно, наверное, даже из рек заправлять. К тому же на двух колесах легче проехать через рытвины и леса.
– Да, до самого севера на них доберемся, – подтвердил командир.
– Осталось найти немного местной валюты и купить транспорт, прежде чем поднимем…
К великому счастью, он не успел произнести слово «тревогу», потому как у него за спиной нарисовался загадочный оборванец.
Незнакомец с красной беззубой мордой светил стандартной улыбкой, какую инстинктивно растягивают некоторые темные личности, чтобы сойти за своих.
– Я слышал, вам нужны деньги? – поинтересовался он у инков. Те лишь озадаченно на него посмотрели. – Тут есть казино. Можно выиграть много энергии или еды.
– А мотоциклы там выиграть можно? – поинтересовался Куско, никогда не сталкивавшийся с таким понятием, как казино.
– Конечно! – загорелся оборванец. – Толика удачи, и первоклассные байки ваши.
Он был кем-то вроде уличного зазывалы, живущего на процент. Хорошая на первый взгляд работа была бессмысленной в мире голодающих бедняков, но все же иногда попадалась действительно лакомая рыбешка. К тому же даже бедняки обладали одной важной ценностью – свободой, которую можно продать или попросту проиграть.
– Казино? Что это такое? – спросил Пуно у Хана, поддерживающего его плечом.
– Чтоб я знал…
– Это хороший способ проверить удачу, – услышал его слова пронырливый зазывала. – Ставите что-то ценное и, если вам повезет, получаете выигрыш. В нашем казино везет в шести случаях из десяти.
– Фигня какая-то, – прыснул Альфа. – Можем просто пойти да купить мотоциклы. Ничем не рискуя.
Проныра громко захохотал.
– Ну ваши рабы и тупые! Впрочем, от рабов ничего другого ожидать и нельзя. Мотоциклы не продаются. Это же элитарная вещь. Только цепные псы могут ими владеть… Ну и еще выигравшие в казино.
Куско отвернулся, чтобы чужак его не видел, и шепнул марсианам:
– У нас есть алмазы. Можем поставить их. Если не повезет – ничего страшного, а если повезет…
– Подозрительно как-то, – замялся Альфа. – Я не разрешаю.
Но Куско не хотел его слушать. Впервые с вторжения марсианских солдат инки вернули себе контроль над собственной судьбой. Теперь они могли диктовать условия белокожим, которые даже лиц своих показать не могли. Рабы и хозяева поменялись ролями спустя две недели и четыреста километров пути. Тщеславие Куско слепило его манящим блеском нарастающей власти. Он упивался своим положением вершителя судеб не только краснокожих, но и марсиан, вынужденных теперь прятаться под личиной рабов. Пуно ранен, а Лима поклялась в вечной верности. Никто не мог перечить будущему вождю. Его голова начала приятно кружиться от набираемой высоты, а в уголках глаз замерцали яркие звезды счастья.
– Идем, посмотрим, что там за казино, – велел он, мечтая прославиться как самый великий правитель инков в истории, принесший им семена из того самого воспеваемого в мифах рая.
– Прошу за мной, господа. Вы не пожалеете. – Пройдоха расцвел, как подснежник в марте.
Путники обошли площадь, миновали по широкой дуге посольство жителей метро – могильщиков, окруженное тремя рядами колючей проволоки, и, не дойдя сотни метров до здания радиостанции, остановились у входа в сверкающее казино. Древний особняк или, может, бывший музей рассыпа́лся на глазах, как старая звезда шоу-бизнеса, но держал свою рабочую сторону на подтяжках, заплатках и гриме в виде неона. Поверх обвалившейся парадной стены громоздились доски, а на них лампы, составленные в разные силуэты. На одной доске было что-то похожее на голую девицу, на другой – сверкающий круг рулетки, на третьей – две карты с победной комбинацией туза и десятки. С разных сторон фасада в одну точку сходились мерцающие огни, чтобы клиент точно увидел вход и не ушел со своими ценностями в другое место.
– Это вип-клиенты. – Уличный зазывала мигнул глазом скучающему охраннику и получил такой-же сигнал в ответ. В случае проигрыша пройдоха получит десятую часть выручки. Проще говоря, получит в любом случае.
Вышибала отодвинул с прохода свое двухметровое тело. Его вполне заурядная голова смотрелась довольно жутко в компании с железными вставками в груди и двумя стальными протезами – руками, словно вырванными у гигантской гориллы. Инки от удивления даже застыли на месте, чем разозлили обладателя такого необычного тела.
– Что? Схематика никогда не видели? – прорычал охранник.
Не желая портить такой прекрасно складывающийся для него вечер, зазывала подскочил к инкам и объяснил им тихо, почти интимно:
– Схематики живут в Хеле, на северо-западе отсюда. В основном тихие ребята, программируют нам вирты, но иногда могут и сотворить произведение искусства из стали и мышц.
Последние слова он произнес громче, чтобы сделать комплимент находящемуся с ним в доле охраннику.
– Давайте, давайте, – продолжил он. – Счастливый час уже почти закончился.
Инки заторопились и пошли в дверь мимо здоровяка. Пропустив всех краснокожих, он преградил дорогу завернутым в балахоны морпехам.
– Рабам нельзя.
Куско вернулся назад и вопросительно посмотрел на зазывалу. Тот лишь безвольно развел руками.
– Ладно, – решил будущий вождь. – Хан и Пуно, останетесь с ними. Посторожите.
Нервы морпехов едва выдерживали такие унижения со стороны плененных ими инков. Чарли даже закусил губу, чтобы не психануть и не провалить операцию. Альфа всеми силами пытался как-то исправить ситуацию, выиграть час-другой на раздумья, но в окружении местных жителей не мог командовать краснокожими – рабу это не пристало, а раскрывать свои личности и поднимать цепных на уши было смерти подобно. От безысходности он лишь несколько раз кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание Куско, но тот, ослепленный азартом, сделал вид, что не слышит. В следующую минуту четверо инков уже скрылись в здании казино.
«Ну ладно, проиграет алмазы и выйдет. Может, ничего плохого не произойдет. Люди же умеют держать себя в руках», – понадеялся командир.
Изнутри почти такое же красочное, как снаружи, казино могло похвастаться длинным баром и темным залом с рулетками и карточными столами. Шерстяной ковер на полу был прожжен сигаретами и заблеван в нескольких местах. В остальном – просто прекрасный для этих мест розоватый ковер с пестрым веселым узором. Неоновые вывески указывали на бар и игровые столы, за которыми не было никого, кроме крупье. Ни одного посетителя. В зале переминались с ноги на ногу несколько сонных охранников. Солнце еще не успело послать к чертям этот день, но внутри стояла темень, как в подземелье. Едва уловимый кокетливый свет сначала показался инкам неуютным, но они быстро к нему привыкли и про себя решили, что такая яркость – самая лучшая для расслабления и игры, чем бы эта игра ни была.
– Начните с бара, – посоветовал швейцар в кожаных лохмотьях, с желтым ирокезом на голове и пугающими татуировками на все лицо. – Игрокам наливаем бесплатно.
Куско поблагодарил пса за добрый прием и направился в бар.
– Не нравится мне тут, – испугалась Лима.
– Расслабься, – ответил ее жених. – Эти белые твари мучили наш народ, мучили нас. Мы чего только не пережили за последние две недели. Можем теперь расслабиться.
– Дело говоришь, – поддержал его Космо. – Зашибись тут. Никогда не видел такого. И чего это вождь пугал нас цивилизацией…
– Старик просто всего боялся. Держал нас на привязи.
Они выпили по коктейлю и захмелели. Первое употребление алкоголя не всегда становится самым запоминающимся в жизни, но это был как раз такой случай. Полные легкости и уверенные в легкой удаче Куско и Космо, два капитана К, пошли на абордаж казино.
– Принимаете алмазы? – спросил Куско у крупье за карточным столом.
– Разумеется.
Им быстро объяснили правила блек-джека. Крупье в бронежилете и с дробовиком в кобуре знал, что казино в любом случае выиграет, поэтому еще раз медленно разжевал инкам правила. Он даже заставил их повторить, дабы убедиться в том, что не совершает греха, которым может расстроить Пророка. Хотя тот и не уточнял, что есть грех, каждый житель Пита видел его по-своему и до смерти боялся совершить.
Куско поставил камешек и выиграл три большие банки консервов.
– А где мотоцикл?
– Будет после десяти ставок.
Куско продолжил играть. Его и Космо обступили несколько девушек легкого поведения, красивые только после шести коктейлей. Женские прикосновения не на шутку заводили инков, заставляли их ощущать себя в центре внимания. Всем в казино нравилось, что наконец-то пришли клиенты. И только Лима тянула будущего мужа за руку и пыталась увести прочь.
Один из охранников схватил ее и оттащил от стола. Куско даже ничего не заметил.
– Жди здесь и не рыпайся, – тихо зарычал на нее бугай.
Вторую ставку будущий вождь проиграл.
– Двадцать два. Перебор, – якобы извиняясь, сообщил крупье.
– Еще.
Третью раздачу он выиграл, но из-за слишком осторожной ставки смог остаться лишь при своих.
– Еще семь раз и получу мотоцикл?
– Совершенно верно.
Он продолжил играть. Коктейль из девушек и алкоголя приносил расслабление столь глубокое, что Куско не понимал, зачем так долго держал в себе это гнетущее напряжение. Алмазы исчезали в карманах крупье, как прожитые годы жизни – быстро летящие, такие неуловимые, что их можно лишь вспоминать, с ностальгией и упоением.
После восьмой раздачи он израсходовал все драгоценности, какие только были у инков, и, не покидая объятий ласкающих его шлюх, тонул в океане хмельного блаженства, чувствуя себя прекрасно. Ему не хотелось ничего делать, лишь наслаждаться моментом, а потом погулять с этими девочками по барам. Но где-то вдалеке, как манящий к себе маяк, сигналила важная цель – записка на дверце подсознания, оставленная им перед уходом в пьяный угар. Там было что-то насчет выигрыша мотоциклов и десяти ставок подряд.
– У нас ничего не осталось, – растерянно сказал он.
– Можете поставить своих рабов.
– Хорошо, ставлю одного.
– Нет, только всех разом.
– Ладно, давайте.
Их стол уже со всех сторон обступили играющие холодным оружием цепные. Оркестр с железными инструментами боли готовился к своему выходу в финале этого затянувшегося представления. Роли написаны тысячи лет назад, сюжет истаскан до дыр, так зачем тратить время?
– Двадцать! – загорелся Куско.
– Двадцать одно, – ответило казино.
– Черт подери!
– Хорошо играете, – подзуживал его крупье. – В этот раз меня спасло только чудо.
– Еще!
– Вам нечего ставить, кроме самих себя, – раздался голос верзилы за спиной. – Шестеро за мотоцикл. И это щедрый курс, учитывая, что один из вас нездоров.
– Давайте!
Теперь уже Космо попытался остановить распалившегося вождя, но пес скрутил его болевым приемом и быстро увел от стола.
– Двадцать! – обрадовался Куско.
– Двадцать одно, – пожал плечами крупье.
Шок. Потеря ориентации. Бесконечное падение среди миллионов потухших звезд. Игра оркестра и темнота, застилающая глаза, как будто на голову надели мешок. Что это было? Как это произошло? Все вокруг как в замедленном сне. Разбившиеся на части ключевые минуты жизни. Бьющаяся в истерике Лима в стальных объятиях цепных псов. Апперкот в омерзительное лицо охранника. Резко напрыгнувший потолок и удар затылком о пол. Разрывающая голосовые связки боль между ног. Заливающая глаза кровь. Звенящая тишина в отбитых ушах. Волчья хватка цепей на запястьях, еще не забывших холодного прикосновения наручников. Вращающаяся подобно колесу времени и расставляющая все по местам рулетка. Потеря сознания.
И тишина, антракт, перерыв.
Глава 7
В холодных каменных катакомбах пахло могильной плесенью и выхлопными газами с примесью угарных частиц из труб ближайших заводов вперемешку со сквозящим издалека морозным воздухом ноября. Также ощущалась омерзительная вонь разлагающихся рад-крыс, человеческих испражнений и вездесущей мочи, но звучит это не так романтично, как морозный воздух ноября. Как бы этот далекий воздух ни пытался развеять застоявшийся в темных камерах смрад, силы были неравны – тюрьма Пита проветривалась, только когда какой-то охранник решал войти или выйти через дверь в сотне метров извилистых коридоров от темниц с заточенными в них рабами. Исключительно рабами, потому что простой человек не мог попасть за решетку ни при каком раскладе. Он совершал либо мелкое преступление вроде убийства бродяги, за что никак не наказывали, либо тяжкие правонарушения – убивал или грабил знатного горожанина из торговцев или цепных псов, и тогда в наказание преступник превращался в раба. Случалось это нечасто – в основном нарушителя просто застреливали на месте, но и ряды невольников приходилось иногда пополнять. Должен же зарабатывать город, удачно расположенный на пересечении торговых маршрутов между северным Хелем и южным Таллом. Кишащее всяким сбродом горнило человеческих душ являлось прекрасным источником живой силы как для схематиков Хеля, ставящих опыты на людях, так и для плантистов Талла, использующих рабов на своих бескрайних, раскинувшихся между пустыней и морем грядках.
Тюрьма хранила свои мрачные тайны глубоко под землей, и ни один лишний глаз не мог заглянуть в клетки с томящимися в ожидании своей участи пленниками. Ценились они недорого, поэтому и с их содержанием особо не заморачивались – город должен был получить прибыль в любом случае, поэтому один клерк из цепных псов сидел на входе в эту обитель морозной сырости и заполнял таблицы на древнем компьютере, работающем от дизельгенератора, подсчитывал, сколько еще еды можно дать брошенным на самое дно адского мира рабам, чтобы сохранить тонкий баланс между их смертью от голода и шансом продажи заезжим или местным торговцам. Когда шанс этот из-за болезни или общей слабости заключенного начинал резко падать, то и в еде ему непременно отказывали. Впрочем, вонючую консерву из обитателей моря – гнили и пластиковых отходов – вряд ли можно считать полноценной едой, поэтому даже самые сильные, товарного вида невольники, вынуждены были охотиться на рыскающих по камерам крыс – мутировавших созданий с когтями, зубами и длинными ядовитыми хвостами. За хвосты их и ловили, пока кто-то привлекал крыс к себе и те поворачивали к приманке свои бесноватые морды с красными от злобы глазами. Опасные твари жили в мегалабиринте из нор, пронизывающем весь Пит. Даже стены и пол тюрьмы пестрели дырами, как марсианский сыр «Маринер», и один только Ойл знал, куда ведут эти крошечные проходы. Судя по выходящему из них смраду – в чертоги земной преисподней.
При достаточном невезении крысы могли и загрызть рассеянного или разболевшегося человека, но чаще всего именно двуногие съедали четвероногих. То, что униженные до состояния рабов люди превращались в животных, было нормально, даже естественно. Вот смотришь вроде бы на человека – вершину эволюции, конечное звено пищевой цепи – и понимаешь, что ему самое место среди себе равных, за каким-то умным занятием, ремеслом или в торговле, понимаешь это как само собой разумеющееся. Но стоит увидеть человека в гнилой ледяной камере по щиколотку в крысином дерьме, заросшего и голодного, потерявшего все свои цивилизованные черты, и становится сложно представить, что когда-то он был достойным жителем Пустоши, водил собственного оленя и строил свой собственный дом. Нет, в своем теперешнем виде он просто животное. С двумя ногами, но все же животное. При взгляде на него любой это скажет и будет прав. Это такая же естественная логика жизни, как и чертова смерть.
Когда марсиане и инки попали в рабство, в тускло освещенных холодных камерах их встретили несколько таких вот опустившихся до крайней степени людей. В прошлом обычные люди – торговцы, охотники, представители разных племен – теперь были полностью раздавлены, опустошены, предательски лишены даже шанса вновь увидеть белый свет, покуда не придет их покупатель. После первого шока, привыкнув к темноте, морпехи и краснокожие разглядели местных обитателей. Те томились в длинной веренице уходящих во тьму подземелья камер, разделенных между собой не стенами, а решетками. Ряды камер выглядели как конвейер какого-нибудь завода Великой пустоши. Только тут создавались не микроволновки, не автомобили и даже не патроны к оружию, тут велось производство рабов. Нельзя же просто взять человека, сковать ему руки и продать первому встречному богатею с пригоршней калорий или киловатт – жертва еще не чувствует себя рабом в привычном понимании этого слова, что сулит много проблем, а упитанные толстосумы не хотят лишних хлопот, им подавай покорное и униженное существо. Вот этим и занимались в тюрьме Питта. Людей доводили до крайности голодом, вонью и холодом, чтобы поскорее сломить их волю, вынудить рехнуться и в конце растянутого на долгие месяцы изуверского конвейера лишить собственного сознания.
Кто-то ломался сразу, и его легко продавали, а кто-то успевал умереть прежде, чем приходил покупатель. Была еще и третья, особая, каста – сумасшедшие. Даже на фоне доведенных до крайности и потерявших связь со своим разумом людей находились особенно ненормальные, с отличающимся от общепринятого в такой ситуации поведением. Эти создания теряли последнюю связь с реальностью, начинали громко орать, ухватившись руками за прутья ржавой решетки и разбивая о нее лицо. Именно такие жуткие вопли встретили инков и марсиан.
Новые узники попали в две первые камеры у входа в катакомбы. Краснокожие – в правую от коридора, а морпехи, которых из-за цвета кожи приняли за шпионов могильщиков, – в левую. Первые дни стали для новоприбывших самым трудными, так им показалось. Мыслями они оставались еще максимально свободными и сопротивлялись гнетущей реальности всеми силами своей несломленной психики. Даже голод их оказался не таким сильным, хотя они и не ели последние несколько дней. Перед пленом инки и марсиане чувствовали себя истощенными, но все познается в сравнении. До настоящего изнеможения им оставалось еще пять-десять дней. Тогда наступал тот самый критический переходный период, когда все самые крохотные накопления организма заканчиваются, мусорных консервов не хватает, но человек еще не может заставить себя получить новые калории из гнойных крыс. Но к третьей неделе переломный момент проходит, и большинство пленников уже в состоянии себя прокормить. Не считая тех, кто просто умирает от брезгливости и безысходности.
Вопреки ожиданиям Куско Пуно оказался достаточно выносливым, чтобы научиться переваривать мусорные консервы и тушки крыс быстрее, чем организм тратил калории на поддержание жизни. Его травмы ребер и, как выяснилось, внутренних органов тоже продолжали залечиваться. Возможно, в каком-нибудь теплом спокойном месте он полностью поправился бы за месяц и даже не вспомнил бы о ранах, но в холодном и сыром подземелье даже через месяц они давали о себе знать, хотя в общем и целом он немного окреп и даже смог вести нормальную жизнь. Нормальную по меркам тюрьмы. Он хлюпал по загаженной за сотни лет камере вместе с другими инками, ложился на небольшой каменный парапет по ночам и вставал с него по утрам. Мерз так же, как остальные, и стучал зубами почти все свободное время.
Чтобы не свихнуться в жутких условиях, инки постоянно общались с сидевшими через проход марсианами. Две противоборствующие стороны перестали видеть друг в друге врагов. Теперь они стали единственными близкими людьми в радиусе четырехсот километров и с каждым днем все сильнее забывали прошлые обиды, зато обрастали новыми душевными связями. Мешали их общению только атаки рад-крыс да крики сошедших с ума невольников дальше по коридору – сидевшие уже полгода, никому не нужные, хилые и болезненные рабы не смогли найти себе новых хозяев после обязательного двухнедельного периода «созревания». К великому своему сожалению, они против воли научились питаться крысами, чтобы не умереть, – инстинкты всегда были сильнее любого человеческого здравомыслия, поэтому приходилось медленно, слишком медленно умирать под аккомпанемент своих ежедневных криков.
– Убейте меня, что вы смотрите! – кричал в пустоту один из таких голосов.
Но в камерах такие рабы остались одни, потому что чуть раньше с холодным радушием выполнили аналогичную просьбу своих сокамерников, избавив тех от тягот тюрьмы, и не оставалось больше никого, кто мог бы убить их самих.
– Хватит смотреть! – продолжал кричать очередной псих. – Выключите свет! Тут слишком ярко, я не хочу, чтобы меня видели!
За месяц пребывания путников в этом горниле покорных душ произошло много тяжелых и безумных событий, но отделить одно от другого после стольких недель заточения не представлялось возможным. Все прожитые в подземелье дни сливались в единый кошмарный сон, из которого нет выхода, по крайней мере если не найдешь мистера Крюгера и не выпросишь у него избавление от страданий. Весь этот месяц, ноябрь по человеческому календарю, Пуно пытался понять, почему Лима резко охладела к нему. Во время ежедневного сбора влаги с плесневелых камней боковых стен он то и дело смотрел на нее с надеждой на ответный взгляд, давал ей добытую с таким трудом воду ради улыбки, но не получал ничего. Связь между ними – единственный смысл жизни для Пуно – не ощущалась. Лима через силу все это оборвала. В некоторые моменты парню удавалось обрадоваться движению ее головы в его сторону или тени улыбки в уголках ее рта, но в следующее мгновение надежда гасла от резкого сквозняка между влюбленными. Лима больше не могла быть с ним. И не могла объяснить почему.
– Не трогай меня, Пуно, – говорила она, переживая настоящую бурю в душе, но не показывая ничего на лице. – Ты же знаешь, что мне суждено выйти за Куско. Ты тоже найдешь себе спутницу жизни… Прошу, не смотри на меня. Никогда.
Ночами Лиме снилось, как она рыдает. Она не могла плакать наяву из-за обезвоживания и усталости, но в сновидениях буквально утопала в соленых слезах. И тогда она наслаждалась возможностью вдоволь напиться без необходимости собирать капли со стен. Только вот сон забирал с собой любое пришедшее с ним насыщение.
Пуно пребывал в полном смятении. Он не помнил решающие для его жизни дни бегства от каннибалов, когда Лима ценой собственной свободы вымолила ему жизнь, он не помнил и те дни в бреду, когда она давала ему свою воду и солонину. Когда он пришел в себя, перед ним предстала новая Лима – холодная и отрешенная от него. Верная своему Куско. Это было невыносимо, и Пуно даже помышлял опустить руки и сдаться, но раз за разом надежда оживала в его молодом и жаждущем жизни теле.
На фоне их молчаливых душевных терзаний происходили события более судьбоносные. Через две недели у их клеток стали появляться цепные псы с толстыми покупателями. Они сверялись с записями и светили фонарями в лица рабов, долго что-то выискивали, а потом забирали одного невольника за другим. В общей сложности за месяц в неизвестном направлении увели шестерых членов отряда. С каждым приходом цепного пса Пуно вздрагивал не в страхе быть проданным в рабство, а в страхе потерять последнюю оставшуюся связь с Лимой – визуальную, ведь как бы она ни пыталась изолироваться от парня, в тесной камере в тридцать квадратных метров сделать это было проблематично. Как бы ни складывались их отношения, бывшие влюбленные все еще оставались рядом, и каждый раз Пуно молился Ойлу и Раду, чтобы девушку не забрали. И каждый раз цепные псы уходили с кем-то другим.
К концу ноября в правой от входа клетке остались Пуно, Лима и Куско, а в левой – полковник Альфа, майор Чарли и сержант Эхо. Остальные инки и марсиане нашли себе новый дом на бескрайних просторах Пустоши.
С каждым днем становилось холоднее. Стены темницы начали покрываться льдом, и собирать с них воду было все труднее. Крысы подолгу оставались в тепле своих подземных ходов. Цепные псы могли бы при желании провести в тюрьму отопление, но не делали этого. Они довольствовались тем, что имеют, – как владельцы коттеджей на берегу моря в средних широтах, пересчитывали полученный за высокий сезон доход, на который могли спокойно существовать до следующей весны, когда темница оттает и на ее стенах появится вода, а из дыр покажутся зубастые морды нового поколения выросших за зиму крыс. Тюрьму готовили к закрытию на зиму.
Оставшийся в живых псих из самой дальней камеры продолжал орать. В своей поврежденной, отшлифованной и избавленной от всякого самосознания голове он вновь и вновь крутил одну и ту же пластинку с просьбой себя убить. Пересчитывавший рабов после очередной смены рейдер подошел к его камере и отбил дубинкой вцепившиеся в решетку пальцы.
– Скоро сможешь умереть. До зимних игр осталось два дня, – с садистскими нотками в голосе сказал цепной пес и повернулся к оставшимся шестерым рабам. – Кстати, вы все приглашены.
Он рассмеялся и прошел мимо клеток на выход.
На следующий день псих умер, но на его место в темницу пригнали двух преступников, чьим наказанием стали те самые зимние игры Пита, куда также попадали и все непроданные за год рабы. Из тихих отзвуков далеких разговоров цепных инки поняли, что это подобие гладиаторских боев на потеху жителям города. Пуно, Лима и Куско не знали значения слова «гладиаторские», зато Альфа, Чарли и Эхо тяжело вздохнули. Постеры этих боев путники видели еще в первый день пребывания в городе – тогда они и подумать не могли, что станут главными звездами мероприятия.
Попавшие в соседнюю с ними камеру головорезы не были невольниками в привычном понимании этого слова. Их поймали на преступлении и осудили на рабство, но из-за наступления морозов из них уже не успевали выбить весь свободолюбивый человеческий дух, поэтому сразу записали в участники зимней схватки. Живя в этом городе уже несколько лет, они, в отличие от морпехов и инков, знали, что из себя представляют эти бои, и с нескрываемой злобой рассматривали своих будущих соперников по Арене. Двое преступников могли похвастаться хорошей физической формой, они еще не успели потерять здоровье в сырых катакомбах, а потому презрительно и высокомерно смеряли взглядами силуэты немощных, никому не нужных рабов. В темноте не удавалось разглядеть черты лиц, но по общему осунувшемуся виду и медленным движениям пленников преступники поняли, что легко разделаются с ними через два дня. Это поднимало настроение, а оно, в свою очередь, увеличивало запас сил. Невозможно придумать лучшего исхода для пойманных на месте преступления грабителей, которых только каким-то чудом не пристрелили. Наказание в виде схватки с изможденными рабами стало для них настоящим спасением, но все равно некоторые опасения оставались. Один из двух бандитов, маленький, слишком упитанный для здешних мест, здорово переживал. Его не устраивал ни сам факт наказания, ни преступление, за которым он был застукан.
