Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
25 февраля
Матриархат
Я пришёл за десять минут до девяти, Татьяна – через десять минут после девяти.
Матриархат.
Начальство задерживается. Это его первое отличие и завоевание.
– Сегодня, – переобуваясь, говорит Татьяна, – меня подвёл дед-тимуровец. Ему 86 лет. Он у меня деятельный. Ни секунды покоя. Со скуки озеленил наш двор. А так… Каждое утро снабжает меня кефиром. Сегодня слегка задержался… Всё одно к одному. То снилось… Выхожу утром. Гроб в подъезде. А тут ещё кошка дорога перебежала… И итог. Сегодня у нас на Рублёвском перевернулся нефтевоз. Грохот, будто снег с крыши столкнули… Много делов…
Татьяна подпихнула к себе стопку свежих заметок. Просматривает.
– Эту забодаю… Эту забодаю… Эту забодаю… А эту, Толь, можно сделать. Только позвони во Фрунзе и узнай, одобрило ли ЦК республики это начинание. Речь идёт о трёх предприятиях, выполнивших трёхлетку и призвавших всю республику встать на вахту столетия Ленина.
Я беру заметку и заказываю Фрунзе.
Татьяна протягивает листок Лисину:
– Андрей Хрисанфович, как вы считаете, можно ли из этой заметки что-нибудь сделать? Посмотрите.
В комнату вбежал стремительный Марутов. Доблестный Гарегин Гарегинович. Женская половина редакции навеличивает его Георгин Георгинович.
– Ну, – потряс Лисин своим листком, – мы будем сдавать материалы, не ожидая верхов?
– Не ожидая! – кричит Татьяна, поскольку Лисин глух.
– Я сдаю.
– А я, – усмехнулась Татьяна, – уже сдала. Воспользовалась отсутствием начальства.
Лисин дышит на руки.
– Холодно у нас.
– Нормально! – выкрикивает Ия. – Это вы, Андрей Хрисанфович, ещё дома замёрзли.
Лисин выходит в коридор покурить и тут же заглядывает в дверь. Машет Татьяне:
– Планёрка начинается. Вы идёте?
– Ой, спасибо, что напомнили. Бегу!
Лисин доволен:
– И от меня, калифа на час, есть польза.
– А я калифша на день! – улыбается ему Татьяна.
– Без начальства легче. Лучше его вовремя выпроводить.
Уже после планёрки позвонил мне Новиков:
– Кто у вас сегодня главный? Ты или Таня?
– Сегодня день матриархата. Передаю ей трубку.
Скоро позвонила ей её бабка. Попросила:
– Купи собакам печёнку.
– Ладно, – сказала Татьяна и положила трубку.
– Ой! – отмахнулась Татьяна. – Да эти кошки, собаки вечно выпендриваются. Наш пёс любит жареную картошку, жареную печёнку. У нас у соседки муж вернулся из Камеруна. На валюту набирает много еды. Приносит псу. Пёс такое жрёт, чего мы и не видели.
Ия хмыкнула:
– Собаки живут лучше людей.
– А моя собака курятину не ест, – пожаловался Артёмов.
– Избаловали! – вынесла приговор Татьяна.
– А когда начинают петь по радио алябьевского «Соловья», наша собака начинает выть, – покляузничал на своего пса Артёмов.
Кстати. Ему самому сейчас хоть вой.
У нас покрасили дверь. Он выпачкал руки и заскочил в туалет помыть. К гендиру Лапину[61] на летучку опоздал на полминуты.
– Вы опоздали, – сказал генеральный генерал. – Ничего. Обойдёмся без вас.
И не пустил!
И вот теперь сидит Иван Палыч тут и несёт шелуху про собак.
Татьяна хвалится:
– А вот моя бабка псу перед едой даёт кусочек сахару. Это ему как стопочка водки для аппетита.
Почему- то с собак болтовня перешла на мужчин.
– Если во второй раз выходить замуж, – сказала одна забредшая к нам разведёнка, – так лучше за бывшего мужа. Выработался иммунитет. Знаешь, на что идёшь.
– Ой!. Мужики, как куры. Отошли от дома на 20 метров и уже ничьи! У нас поветрие. Молодожёнщики бросают жён с ходу!
К болтушникам прилип и новенький воронежский корреспондент (на практику приехал):
– Помню из детства наводнение у нас в Верхней Хаве. Я из люльки, подвешенной к крюку в потолке на верёвке, смотрел, как мать, стоя на койке, стирала мои пелёнки в воде, была в доме по колено. И последняя занятная новость. Студенты Воронежского мединститута до вокзала несли на руках профессора Бурденко. Он уезжал работать в Москву. Боялись, что не удержат его – весил же сто кило! – и обронят на твёрдый асфальт. А у них ни у кого не было соломки наготове.
Партбюро прошло. Меня не позвали пропеть на нём о моей бурной агитаторской деятельности. И к лучшему. Баба с возу, спицам легче. Врать не нужно. Совесть будет спокойней.
26 февраля
Бутылки Кербабаева
Артёмов:
– Скоро 75-летие Кербабаева, известного туркменского писателя. Мне о нём рассказывали. Приехал он в Красноводск писать новый роман. В местной гостинице дали ему люкс. С ванной. И как истинный туркмен он плевал на ванну. Он складывал в неё бутылки из-под дешёвого вина. Уже набралось полванны, когда он почему-то уехал в Ашхабад. Через некоторое время снова приехал работать над романом. Только роман он отложил. В сторону. Не до романа! Первым делом он кинулся разыскивать свои бутылки, поскольку ванна была чиста как стёклышко. Он бегал по гостинице и кричал, что его обокрали.
– Я сдала ваши бутылки, – краснея, призналась старенькая уборщица.
– И вам дали деньги?
– Рубль шестьдесят.
– И вы считаете, что это ваши деньги?
Уборщица заняла у кастелянш, слесарей. Они дали ей медяками из денег, взятых на обед. Она отдала ему медяки в банке из-под сметаны.
– Зачем даёшь банку? – накинулся почтенный Берды Мурадович на уборщицу и стал считать. – Тут не хватает 10 капек.
– А банка?
– Тогда всё в порядке.
Работа над романом была успешно продолжена.
Все слушали эту историю с омерзением.
Разгорячился Иван Павлович. Выковырнул из памяти другой случай покудрявей.
– Война. Сорок первый год. Казань. Там корреспондентом ТАССа был Князев. Звонят ему из ТАССа и просят заказать у художника Тарле статью для англо-саксонских государств. Князев объяснил художнику свою просьбу.
– Подождите, – сказал Тарле.
Ждёт Князев десять, ждёт двадцать минут.
Через полчаса вышел из соседней комнаты художник с тремя страничками самим отпечатанного текста.
Князев опешил. Никто из великих не относился к журналистам с таким уважением. Стал благодарить.
– Ну что вы, молодой человек, – сказал художник. – У меня к вам тоже просьба. Гонорар за статью, если можете, перешлите как можно скорее. Плохи у меня дела с деньгами.
– Хорошо! Обязательно!
Просьбу Тарле Князев передал в ТАСС.
Через неделю требуют заказать вторую статью. Через три дня третью… Четвертую…
– А деньги!? – взвыл Князев. – С какими глазами идти?
– Действуй! Бухгалтерия тут туго поворачивается.
Извиняется, мнётся-гнётся, а идёт к художнику.
За короткое время Тарле написал семь статей.
А денег нет как нет.
Зато пришло указание заказать восьмую статью.
Князев побежал на рынок, продал сапоги и пиджак, но принёс деньги художнику. Попросил расписку:
– У нас в ТАССе такой порядок. Расписку обязательно.
Художник и написал: я, Тарле, получил от корр. ТАСС такую-то сумму.
Князев отправил в ТАСС большое злое объяснение, прислал расписку.
После этого скандала бухгалтерия удосужилась выслать гонорар Тарле.
Эта расписка долго хранилась в ТАССе. Как дорогая реликвия войны.
Но раз Бог любит троицу, так и я уж расскажу третью историю. Самую короткую.
В войну в Куйбышеве жил Алексей Толстой. Корреспондент ТАСС обратился к нему за статьёй для заграницы.
– Я напишу. А вы три тысячи дадите? Что скажете?
Корреспондент молча бросил трубку.
Трёп стоит коромыслом.
Артёмов кричит в спину уходящему Бузулуку:
– Олег Дмитриевич! Не уходите! Я вам партию должен. – Смотрит на часы: – Подождите ровно шесть минут. В рабочее время играть в шахматы неудобно, а трепаться можно. Мы ж обмениваемся мнениями!
Сегодня Медведев в белой рубашке. Важен как покойник. Собрал летучку в редакции:
– Вчера у гендира была летучка. Много ругал он, что даём неинтересную информацию. Надо писать кроме приездов королей и их обедов. Писать о наших людях. Писать интересно, нетрафаретно. Будет нам очередная выволочка. На острый зуб Лапина попала статья Бузулука. Написана казённо. Видимо, о ней ещё будет идти речь, раз она зафиксирована. Какие вопросы?
Олег почесал затылок:
– Александр Иванович! Теперь надо готовить два варианта статьи. Статью, написанную живо, никакой министр не завизирует. Для визы – одна статья, для вестника – другая.
Медведев машет ладошкой книзу. Ну сбавь же ты глупые обороты!
– Да хорошую статью, – на подкрике выпаливает он, – ни один руководитель не откажется завизировать!
– Ну как, Александр Иванович, живо написать об активе? Это ж не актив, а матобогащение!
Попался Медведеву под горячую руку мурманский корреспондент Засухин. Засухина Медведев недолюбливает за самомнение. И, вкось отчеркнув мурманскую заметку, лепит смертный приговор:
«НИ.[62] Написано неинтересно. Факт местного значения».
Забракованные заметки всё же выборочно просматривает Колесов. Он вернул Медведеву эту информацию. С визой «Срочно подготовить!»
Медведев и сложи лапки. Прижух на минутку. Обмозговывает, как бы всё-таки дожать засухинскую классику и заодно спасти свою марку. Командует Новикову:
– Звони в морское министерство. Законсультируй материал! Надо… Архивежливо склоняй к тому, чтоб забраковать. Ну скучно же написано! Что тут интересного? Буксир «Стерегущий» спас корабль «Черняховский». Ну и что? Его обязанность такая!
Министерство же твёрдо настаивает на публикации. И Медведев получает вторую оплеху.
Сам себя оплевал с корени до вышки!
Пишет наш началюга дубово, топорно. И требует, чтоб все так писали.
И при чём тут пустые разглагольствования о скуке письма? И какие у Медведева критерии интересного? Да и есть ли они у него?
Татьяне надоела говорилка о скуке письма. И она соскакивает на собачью стёжку:
– У нас пёс с Козловским оперы поёт. Козловский жалобно затянул а-а-а-а-а в сцене юродивого, и пёс вторит ему, подвывает… Просыпается наш Полкан по будильнику. Хоть в два, хоть в десять. Вскакивает. Морда сияет. Хвост туда-сюда, как маятник. А я не могу проснуться. У меня в шариках темно, пока кофе не выпью. Вчера я стукнула будильником об стену. Мешал спать.
– Сейчас, – бубнит Медведев, – выпускают будильник «Витязь». Никакие удары и падения ему не страшны.
27 февраля
Всеэтажный съезд
Сегодня в двенадцать общая летучка всей союзной редакции. Всеэтажный съезд!
За полчаса до летучки бледный Медведев мрачно объявляет отделу:
– Идите пить кофе. Чтоб ни с кем не было обмороков.
Татьяна подносит руку к виску:
– Стройными рядами шагаем вниз! Ой… Я жестокая курильщица с 20 летним стажем. Убиваю лошадь одним поцелуем взасос! Берегись все меня!.. Хорошо там, где меня нет. Но я уже в пути! Наверняка кофе будет или холодным, или слишком горячим. Моего раздрая буфетчице не обежать…
Я кофе не пью и иду в машбюро. У меня спешная заметка. По обычаю, я уголок раскрасил красным карандашом. Ну срочно же! Машинистки сердятся и просят не красить. Я показываю свой листок самой ретивой толстушке.
– А мы чихали! – с поклоном выпевает она. – Мы не индюшки! На красный цвет не реагируем!
– Ну и я не индюк! – пыхнул я и положил на машинку свою заметку.
Олег приобнял меня за плечо:
– Пошли к себе, старик. У них пятиминутка. Просят не стучать. Сейчас тут женщины начнут раздеваться.
В нашем отделе Ия спрашивает меня:
– Можно о лётчиках сказать – люди неземной профессии?
– Нельзя. Всё земное. Всё начинается на земле, всё уходит в землю. Даже Бог земной.
Марутов уточняет:
– И Богов много.
Ия фыркнула:
– В каждом отделе по Богу!
Артёмов сбегал в столовку. Подтягивает штанчата и трёт руки:
– Сегодня должна быть историческая летучка у нас. В развитие вчерашней летучки у Лапина, куда я не был допущен из-за опоздания на полминуты.
Народ стекается в нашу самую большую на четвёртом этаже комнату. Тут проходят все большие летучки.
Медведев сидит со мной рядом, за моим столом. За его же столом восседает сам Колесов, за новиковским – Фадеичев, докладчик, главный выпускающий на выпуске А.
– Собственно, у меня не доклад, а сообщение, – говорит Фадеичев. – 25 февраля – неприятный день. Была летучка у генерального директора об информации в печати и на радио. Плохую, сухую, пустую информацию мы даём. Не делаем обобщений. Информации недостаёт оперативности. Лапин говорил, оперируя нашими примерами. Я тоже их прочту. Автор Шаповалов, редактор Баженов. Название информации «Лицо трактора: эстетика и удобство». Автор Филипповский, редактор Василевская. В Ростове приняли к постановке оперетту «Атаманша». Читаю: «Действие происходит в донской деревне наших дней». Какие ж атаманши в наши дни?.. Мы всякую даже романтическую информацию делаем неинтересно. А мы на выпуске наступаем на горло собственной совести и выпускаем плохую информацию. Писать надо хорошо. Тогда может быть только вкусовая правка.
Даниил Смирнов:
– Нужны: персональная ответственность, график прохождения заметки. Информация должна нести нагрузку новости.
Виктор Степанов:
– Весёлая тоска. Балльные заметки – какие-то шарады. Рядом с поистине балльными вывешивать на стене в коридоре и плохие. Настенная учёба пойдёт на пользу. Из скрипача балалаечник не получится.
Анатолий Шаповалов:
– По примеру «Литературки» нужны свои «Рога и копыта». Брать быка за рога! Моя заметка неслучайно попала в обзор. Тут нюансы какие-то. Мы – фотоснимщики. Спешим – смешим! Поэтому были случаи, когда линия партии шла в одну сторону, а ТАСС выскакивал в другую. Для корреспондента ТАССа – лавочка холодного сапожника на своём уголке. Надо расширять кругозор – читать спецжурналы. Зубрить, как язык хинди. Нечего тут бэкать и мэкать. Не ломай копья там, где не сломаешь.
Дмитрий Дмитриев:
Сидя здесь, я провёл мысленный эксперимент. Мы все стали безумно азартны. Наши материалы живут в одном измерении – тридцатистрочном. Живём одним днём. ТАСС – бабочка-однодневка. Прожили день и ладно. Премии – местный колорит! – забыты. Поощрительные творческие поездки забыты.
Артёмов:
– По моим наблюдениям, в нашем коллективе мало чувствуется ответственности…
Сердитый женский голос от двери:
– А вы разве не член? Член! Ещё какой! Мы-то знаем! И у вас тоже мало!
– А кто спорит? Мало! Надо всем… Чего уговаривать друг дружку по элементарным вопросам? Раз сказать и всё! – рубнул Иван Палыч воздух. – Есть государственная дисциплина. Была технология работы над оригиналом – забросили! А зря! Товарищи! Мне не хочется приводить факты. Я среднепишущий товарищ. У меня десять-двенадцать начал статьи. Одного не бывает. Ищу… Вот и Данила Смирнов ищет. Особенно заголовки и начала должны быть отменными. А если человек раз дал халтуру, два? Скажи ему. А на третий раз посади его на летучке на место, где сидит сейчас Сергей Дмитриевич…
Ехидный смешок в разминке пробежал по комнате.
Сергей Дмитриевич Шишков, парторг, опоздал на летучку. В назидание его усадили у всех на виду, в кресле у медведевского стола. Любуйтесь!
Шишков в смятении опустил голову. Краснеет.
– Надо, – яростно жестикулируя, продолжает, заикаясь, Артёмов, – подчитывать по своей отрасли пять-шесть журналов!
Лукавая реплика с места:
– Говорите точнее. Пять или шесть? Какая точная установка?
Иван Павлович обиделся. Махнул растопыренной пятернёй и сел.
Солидный Борис Лукьянов, заведующий редакцией международных связей, был подчёркнуто конкретен:
– Раз решили делать Октябрьскую революцию у себя, то её надо делать и на местах. В агентствах республик и среди собкоров. Пусть знают, чего от них хотим. Они-то основной поставщик информации. И если они будут идти всё той же старой дорожкой, то мы ничего не сделаем.
Ставропольский корреспондент Мищенко был категоричен:
– Товарищи! Бить нас надо! И крепко! Это мы даём вам плохие заметки. Так и вас надо бить. Вы потеряли с нами связь. Обзоры – лазейки для оправдания ТАССа перед корреспондентами – нам не нужны. Они раздражают, отбивают охоту писать. И совсем зря отменили похоронки, ответы на забракованные материалы. То хоть знаешь, что с твоей заметкой. А сейчас посылаешь, как в пропасть. Вот Медведев забраковал мою заметку о кинескопах для цветного телевидения. Требовал написать, какая разница между обычным и цветным кинескопом. Кому это интересно? Кто знает разницу? Вот вы знаете? – Мищенко положил руку на плечо соседа.
– Знаю! – ответил сосед. – Разница в цене.
Тут вскочил Медведев:
– Ты даже по телефону не смог внятно сказать!
– А что переливать из пустого в порожнее? Я в «Правду» послал ту заметку и её дали! А Медведев говорит: «Правда» для нас не пример!» А кто ж тогда пример? Многотиражка «Тассовец»?
Медведев на нервах:
– Непонятные заметки будем браковать! Жёстко будем подходить к информации. Наши устои при отборе информации непоколебимы!
Светлана Бахметьева:
– Я тринадцать лет в газетах. Мне абсолютно непонятно, как тут получается. Где это видано? Журналист за журналиста переписывает все информации. В газете можно переписать за читателя. А тут же… Квалифицированные журналисты на местах, такие же, как и мы, а что они присылают?
Реплика откуда-то справа:
– Об этом хорошо расскажут корзины и папки отсева.
Ничего интересного не сказал в заключительном слове Колесов. Всё те же горячие призывы писать живо, интересно, давать постоянно оперативную информацию.
– Сначала, – добавил он, – на меня давили авторитеты. «Статью читал тот-то. Разрешает к печати только в таком виде». Просмотреть ответственным товарищам давайте и не связывайте себя обещаниями. За семь лет в «Правде» редакционные статьи читали секретари ЦК, на гранках делали свои поправки. Но мы слепо их не переписывали. Редактировали. Повторюсь. Да, писать надо интересно. Если материалы и впредь будут писаться в лучших, – он кисло усмехнулся, – тассовских традициях, будем бросать их в корзину.
Шёпот за спиной:
– Тайком убрать из ТАССа все корзины!
28 февраля,
Получка
– Александр Иванович, весенняя ярмарка в Лейпциге открывается второго марта. Вы едете?
– Так точно, Таня! Только открытие ярмарки задержат, пока не оформят мои документы.
Зазвонил телефон. Александр Иванович снял трубку, немного послушал и, морщась, прикрыл трубку ладонью:
– Володь, поговори с ним. Это Рогинский. Я не могу. Я с ним говорил, объяснял, почему забраковали. А он «Ну, мне 58 лет и слушать я не желаю!»
Татьяна услужливо подпела:
– О! Этот гусь лапчатый готовится к большой пенсии. Дуется изо всех сил. Гонит нам всю тягомотину, пустые семечки.[63]
– Дела плохи, – говорит Новиков в трубку. – Была летучка. Запретили переписывать за вас, за корреспондентов. Одну вашу заметку переписывают трое! Получается коллективное творчество. Больше этого не будет. Надо вкусно подавать информацию. А то суконным, тоскливым языком пишете.
Татьяна спокойно понесла на выпуск А отредактированную заметку, а вернулась бегом. Вся гневом пылает.
– Александр Иванович! Это убиться! – шумит она. – На выпуске отметили двухбаллкой и вывесили на доску лучших зыкинскую халтуру «Кто придумал колесо?»! Ну как это понимать? Дикую халтуру подсунул нам этот Зыков. Я сидела, сидела… Всё облизывала, облизывала! И на! На доске лучших наш Зыков! Не-ет! Я категорически против!
Медведев робковато машет ладошкой книзу. Мол, сбрасывай обороты, сбрасывай:
– Так прямо выступать нельзя. Это ж бунт на тассовском корабле! А мне ещё надо подписаться под двухбалльным решением…
– И неужели вы его подпишете?
– Не знаю… Как верхи…
– За верхи не переживайте. Я уже Краевского дожала! Убедила, что халтуру поощрять нельзя.
– Ну, это уже лучше.
Сегодня получка.
Бузулук сияет:
– Саша Петрухин не удержался на волне. В прошлую получку он на рубль меня обогнал. А сейчас у меня гонореи 69, а у него 39. Ну ладно. Запишу это в свой актив. И на закуску выдаю занятную байку. У пасечника медведь воровал мёд. Пасечник вырыл яму, замаскировал ветками. Медведь долго не появлялся, пасечник забыл думать о нём. По забывчивости пасечник сам ввалился в ту яму. Не может выкарабкаться. Скоро туда попал и медведь. Медведь лизнул раз пасечника, сморщился, но драть не стал. Невкусный дядька! Медведь прыгнул ему на плечи и выскочил из ямы. Потом бросил в яму бревно и палку. Пасечник вылез. Терзает его совесть: «Хотел мишке плохое сделать, а он меня выручил!»
После обеда Василевская выдаёт в нашей комнате зарплату. Рядом сидит Хромова, собирает по рублю для чёрной кассы. Умасливает заплатить Чантурию.
Галантный грузин выдал пока ей лестный комплимент:
– Посмотрит – рублём подарит!
– Так давай!
– Что?
– Назад давай подарок. Рубль!
1 марта, суббота
Радиопередача о Верстовском.
Заходили чарочки по столику,
Заплясали молодцы по горенке…
Русь…
Наворачиваются слёзы…
Весна.
У меня брюки у карманов поистрепались в лохмотья.
Еду в ГУМ. Куплю ткани на брюки. Пошить дешевле, чем купить готовые.
