Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
12 августа
Грушевое варенье
Мария Александровна показала из окна на рясную грушу в своём саду:
– Толя! Не дай пропасть экой красе! Я груши не люблю. Все они твои. Рви себе, неси на работу кому. Не дай пропасть.
– Это пожалуйста! Я по грушам умираю!
И разлетелся я наварить на зиму грушевого варенья.
Да на чём варить?
У меня в пенале стоит изразцовая печь без плиты. И готовлю я себе на крохотульке электроплитке. Пока стакан воды вскипятишь – год пройдёт!
На электроплитку я поставил четырёхведёрный котёл, доверху насыпал нарезанных груш и варил двадцать шесть часов. Ночь не спал!
На медленном, сонном огне груши хорошо уварились.
Варенье получилось сказкино.
И через пять лет оно будет смотреться таким, как будто только что сняли его с огня.
13 августа
На картошку
Меня вызывает Колесов.
Не Таймыр, не Колыма. А именно вот пан Колёскин.
За что на ковёр? Я ж месяц был в отпуске. Грехов ещё не напёк.
Захожу.
У него масляная улыбка до ушей.
– Анатолий Никифорович! Зайдите через пять минут.
Странно… По имени-отчеству…
Я ухожу в кабинет задумчивости[184] и тупо гадаю, что же сейчас со мной будет. Да-а, тучи всё сильнее сгущаются. Снаряды рвутся совсем рядом… Ох… Подождать, когда снаряды начнут точно попадать? Тогда будет уже поздно. Как и где пересидеть эту бурю? Не высовываться отсюда? Ну, ваньзя!
Я выхожу из туалета.
– Где тебя хрен качает? – набросился на меня Иткин. – К главному на одной ноге!
Колесов, Князев, я. Триумвират.
– ЦК КПСС, МК КПСС, Моссовет, – духоподъёмненько затягивает свою лебединую песнь Коляскин, – поставили задачу о завозе продуктов в столицу местными силами в связи со сложившимися трудными обстоятельствами. Вы об этом знаете. Мы обращаемся к вам за помощью. Задача такова: надо организовать сбор и завоз продуктов. Придётся заниматься и переборкой капусты. Это нетрудно. Чтоб отрывать капустные листья, не надо быть Геркулесом.
– Достаточно быть зайцем, – уточнил Князев.
Я обрадовался, что зван не на эшафот, не на ковёрную прокатку, и проблеял:
– Не знаю, какой я руководитель, но сделаю всё, что от меня зависит. Овощи будут! Поверьте моему честному слову. Все силёнки кину! Организую. Вот…
– Там нужен личный пример, – робко подсказал Князев.
– Я и пример подам. Не то подавали.
– Там работать надо, – уточняет он.
– И поработаем!
– Там нужно самому работать.
– А я и не собираюсь перекладывать на чужие плечи.
– Там нужно просто самому убирать картошку.
– Не привыкать… С детства пахал у себя на огороде. Физического труда не боюсь. Вон полдома сам построил. Купил чёрте что и построил.
Колесов крякнул:
– Здесь у вас будет идти стопроцентная зарплата. Плюс то, что заработаете в совхозе.
18 августа
Дадим!
Еду в совхоз «Чулки-Соколово».
Нас битый час наставляли уму-разуму в парткоме.
В автобусе ко мне подсел бочком Шурик, верзила-шкаф из грамзаписи «Мелодия».
– Ну какая от нас польза? Это же порнография! У вас длинные музыкальные пальцы, а у меня любовь к вину и работать на сельской ниве мне противопоказано.
Шурик вернулся к своим на заднее сиденье, и там они шумно разыгрывали на спичках, кто ж выпьет первый халявную лампаду[185] на 101 километре. Выиграл Шурик.
Автобус летел по Зарайску, когда к водителю еле подошёл пьянюга:
– Шеф! Остановились! У нас не стало одного…
– А куда он делся? Я ж нигде в дороге не останавливался…
– Святой! Чудотворец! Вышел сквозь закрытую дверь! – хохотнул Коля. – Открой! Я пойду его искать.
– Не валяй дурочку. Бутылку будешь искать? Мало набрался? Потерпи. До совхоза осталось всего пяток километров. Там и отоваришься!
– Тебе в доклад не пойду. Открывай, ящер печной!
Водила шумнул в салон:
– Ребята! Возьмите этого чумрика…
Но никто не шевельнулся. Никто не хотел связываться с пиянистом.[186] И шофёр, плюнув, открыл дверь.
Коля побрёл по проезжине.
Навстречу лошадь в телеге.
Нашла коса на камень.
Коля мужественно держался на ногах и храбро не уступал дорогу. Лошадь не собиралась обходить поддатика.
Они сошлись лицом к лицу. Мордой к морде.
Коля стал бить лошадь по голове.
Возница не стерпел избиения своей живности. Скрутил Колю и привёз на опохмелку в вытрезвитель.
Коля напоролся, за что боролся, – на штраф в двенадцать рублей и ночь провёл в вытрезвителе.
Наутро он сходил в собор Николая Чудотворца, посмотрел свою икону и на попутке доскакал до нас в Жемово. До места уборки картошки.
– Ну так нашёл ты того, кто вышел из автобуса сквозь дверь?
– Нашёл… Он перед тобой. Не выпивки ради я вылез в Зарайске. Хотелось посмотреть на свою икону. Икону Николая Чудотворца! И я посмотрел. Теперь можно и вожжаться с картошкой.
Вот такая чумная комедия…
И вернусь я к той минуте, когда мы прибыли в совхоз.
Остановились у конторы.
А выходить боязно. Наполаскивал сатанинский дождь. Кругом непролазная грязь по колено.
Так что же делать?
Спускаться на грешную землю!
Выдал комендант нам постельные тряпочки и понеслись мы дальше. В клуб в селе Жемово.
На клубе ветер теребил плакат
Дадим больше овощей Родине!
Ну…
Кому чего…
Родине – овощи.
Нам же – жильё.
В вестибюле на нарах будут спать женщины. Мы же, товарищи мужчины, будем спать в зрительном зале, а избранные – в президиуме (на сцене). Но все на нарах.
Из автобуса мы выскакивали каждый со своим матрасом. Каждый под дождём набивал его тут мокрой соломой, которую подвезли к нашему появлению.
Ночью шёл пар от нас. Мы испарялись.
Дверь между вестибюлем и залом – между женщинами и мужчинами – не была заколочена, и ночью в потёмках публика хаотично мигрировала куда угодно сексу.
В президиуме же жительствовал лукавый народец. Есть там дурка Валера. Он кричит:
– Отбой в двенадцать. Кто опоздал… Я не виноват. Выключаем свет и… и… Опоздунам устроим весёлый бег с барьерами!
В проходе между нарами он ставит поперёк лавки и хохочет.
Входившие по темноте налетали на лавки, падали. Кто-то смеялся, кто-то ругался, а кто-то в то же время уже звонко целовался за сценой.
Там была светлица. Комната на четыре койки. Туда шли девицы, которые не хотели как простолюбинки заводить шашни с мужиками в общем стаде хотя и в потёмках.
У столовой произошла забавная сцена. Коля узнал одного гуся из вытрезвителя. Хлопнул его по плечу:
– Слушай! Почему мне знакома твоя синяя рубаха? Где я тебя видел? Ты на днях не был в райском-зарайском аквариуме?[187]
– Почему не был? Как же вытрезвиловка без меня? Обижа-аешь…
– О-о-о! Обмоем встречку! Устроим себе бенефис! Что мы, хуже артистов?
Скинулись по рублю и в посадку.
И на этом бухенвальде[188] Коля рассказал про свои последние домашние бенефисы.
– Выпили. Наутро воскресенье. Надо похмелиться, а паранджа[189] не даёт на выхлоп.[190] Ладно. Я ей и говорю: дай хоть рассолу! Она молча полезла в погреб за рассолом. Только опустилась в яму – я крышку хлоп! Поставил на крышку шифоньер. Стал я для надёжности на крышку и засылаю ей вниз условие: пока не дашь на отходняк,[191] не выпущу. Сходил к соседу, похмелился. Возвращаюсь, руку к виску и докладываю: «У меня не горит. Буду ждать твоего раскола!» – Она просит выпустить. А я еду на своём козыре: «Не дашь – не выйдешь!». С утра до полдника отсидела и больше нет её терпения. В щёлку люка пропихнула мне горбатого.[192] Чмокнул я благодарно ту люковую щёлку и выпустил на волю послушницу целую и невредимую. Ага… В другой раз выпил её одеколон и в пузырёк налил какой-то солярки. Собираемся в кино. Она перед зеркалом и ну себя хлестать из пузырька во все места. Носом что-то задёргала… Догадалась… Ка-ак пужанёт в меня тот пузырёк! Да промахнулась. Пробила окно. Я выбежал на улицу и забросил тот пузырь в кусты. Вдруг дурь ещё не улеглась, чтоб не повторила свой бросок… Потом как-то напоил не знаю чем мужа своей сестры. Мне ничего, а он в 24 часа облез. Больше в гости ко мне не ходит. А то очень обожал кудряш по гостям слоняться. Я отучил… Е-есть польза от бенефисов…
– А вот я заступлюсь за облезлого! – вдруг замахнулся пустой бутылкой зарайский варяг. – Не смей изнущаться над хорошими людьми!
– Чего ж хорошего? Болтался по гостям…
– Замолчи! Не буди во мне зверя.
– А ведь ты боишься меня.
– Я боюсь тебя? Да убить могу! А у меня семья, щенок!
Обменялись они тоскливыми оплеушинами и уныло расползлись кто куда.
На третий день появился на личной «Волге» МОЩ 69 – 39 запоздалый помогайчик из ТАССа.
Вылез из своей машины и заявил:
– Я покажу, как надо работать не прикладая рук!
И показал.
До уборки картошки и вообще ни до какой работы он не дошёл.
Во все дни не вылезал из машины.
За ним табунились девки. Возил их в город в кино, на танцы, в ресторан. В машину набивалось человек по десять.
Сам он приударял за юнчихой Кланей, которую звал Дрожит Бедро. Кланя собиралась поступать во ВГИК и была похожа на Брижит Бардо.
Но кончилось всё пшиком.
Кланю увезли в больницу.
С чем-то венерическим.
Уборкой картошки и не пахло.
Из шести тассовских мужиков создали бригаду.
На пилораме мы катали брёвна, убирали мусор. Приводили двор в порядок.
Вскоре меня из бригады перекинули в помощники печника.
Бледный, хлипкий мой печник был мне ровесник.
Начали мы с того, что на складе взяли печные плиты. Одну он отвёз знакомому, и тот принёс литр водки.
Мой начальник опорожнил бутылку, окосел, будто его подрубили.
Я его на плечо и отнёс домой. Положил на ступеньках.
После обеда он не пожаловал работать. Я пришёл к нему. Он беспробудно спал на ступеньках.
Я выговор заведующему пилорамой:
– Я сюда приехал работать, а не пьянь разносить.
– Это тоже дело. За это я тебе тоже выведу. И неплохо.
Всё же мы сложили две печки.
– Какие мы стахановцы! – похвалился печник.
– Может, стакановцы?
– Всё у нас может быть. Мы универсалы. Плохо, что ты совсем не пьёшь. Это о-ч-ч-чень большое упущение. Но я тебя исправлю!
– И не пытайся!
– Попытка не пытка. Я всё ж таки мастерец… На прошлой неделе сдал калымных бутылок на тридцать четыре рубля!
За полмесяца я заработал сорок пять рублей. Девчонкам за пятидневку выводили и по тринадцать копеек. Они пололи капусту, собирали помидоры и огурцы.
Питание в столовой было не ахти, и мы ломали грибы, варили и жарили. Хоть нас на уборку картошки и не пустили, но мы всё равно не обегали картофельное поле. Подкапывали под вечер по полсумки и варили. С постным маслом – объедение.
Кто-то на пилораме сделал из дранки меч. Я его взял себе. Хранил на своих на нарах под матрасом. Повешу дома над диваном…
Перед отъездом многие мужики взяли по поллитровке. Чтобы не затосковать в дороге. Ехалось весело. Один мухомор так набрался, что всё просился к девчонкам на колени. Ему уступили. Он всю дорогу спал у девиц на коленях.
Из совхоза я привёз два мешка яблок. Нарвал в заброшенном саду. Этой осенью собирались его вырубать.
Высадили меня у Курского вокзала.
Как добраться до электрички?
Два мешка на один горб не усадишь.
Я тащил один мешок и постоянно оглядывался, чтоб второму мешку не приделал кто ножки.
Метров через пятьдесят возвращался за вторым.
Впеременку нянчил то один мешок, то другой.
Так добирался и от платформы в Кускове до дома.
21 сентября
Натаскал толстых брёвен с заброшенных домов.
Пилю один большой пилой.
Тяжко и радостно.
Сам!
Нарочно с одного конца выбил ручку, чтоб прохожие сердобольцы не приставали ко мне со своей помощью.
28 сентября
Это несправедливо, что справедливости нет!
А.Соколов
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
Медведев собирается ехать в Тольятти. Только и разговоров о его командировке.
– Самолётом я не поеду, – говорит он. – Там Волга, туман. Ещё не посадят самолёт…
В спешке он раздал всем в редакции адреса командировок.
Всем кроме меня. Это несправедливо!
Я напоминаю о себе:
– А почему меня не посылаете?
– А писать кто за тебя будет? Ты вон плохо написал о торжественном заседании лесников. Получился порожнёвый материал. Написал, как в лужу пёрднул!
Сева сочувствует мне:
– Опять вы сцепились… Не обращай внимания на этого псюхопата, – посмотрел он на закрывающуюся за Медведевым дверь. – Ко всему относись философски. Не посылают – и хрен зы ным! Я понесу пальто в ателье. Спросят меня, скажи, что я где-то здесь в нашей проруби болтаюсь.
Беляев на выпуске:
– Что же вы Насера[193] уделали? Улица говорит – умер. А что передали вы?
Лукьянов из редакции международных связей:
– Мы ничего не знаем.
Бузулук подковырнул:
– Улица лучше информирована, чем ТАСС.
Я вернулся с обеда.
– Слушай! – накинулся на меня Медведев. – Где ты полтора часа был?
– Обедал.
– Ты дежурный по книге. Сколько незарегистрированных заметок лежит! Ещё раз столько проходишь – напишу докладную главному, чтоб перевел тебя в другую редакцию.
– Я был 35 минут.
– Надо было сказать.
– Скоро и в туалет по письменной заявке будете пускать?
– Ты не остри. На хрен мне нужны такие работнички.
30 сентября
Рашид Ахметов притащил Новикову заметку. Навис над ним. Вместе читают. Рашид застит свет Артёмову.
– Рашид! – говорит Артёмов. – Хоть голова у тебя и пустая, но свет всё же не пропускает, – и махнул рукой. – Отойди от окна!
Рашид огрызнулся:
– Ты однообразен.
Вернулся с вокзала Медведев с билетом до Тольятти.
– Александр Иванович! – серьёзно говорит ему Артёмов. – Звонил министр автомобильной промышленности Тарасов. Просил, чтоб ты не очень ругал их в своих очерках.
1 октября
Пришла тётя из соседней редакции и просит прикурить.
– У нас, – сказал ей Медведев, – пять мужиков и одна Аккуратова. Только она курит. Но она в отпуске.
– Тоже мне мужчины…
Бузулук хриплым голосом – вчера был в ресторане «Москва»:
– Не понимаю курящих. Особенно женщин. Курящая женщина – это голубой унитаз, которым все пользуются, но который никогда не моется. Не понимаю… Пить… Да!
– Голос где? – строго выговаривает Петрухин. – Пить меньше надо. А Молчанова за глаза называют загибалой. Он написал, что 20 тракторов скоро заменят сто, а Медведев выправил: один заменит сто! Так солиднее.
6 октября
Разгуляй
Медведев в командировке – в редакции разгуляй.
Утро начинается с того, что Сева задаёт программный вопрос Олегу:
– Что такое экстаз?
– Это нам с тобой недоступно.
– А всё же?
– С каждой каждый раз по-новому…
– Тавтологии многоватушко… Как-то трудно укладывается…
– А трудно укладывается потому, что это слово прежде всего пишется неправильно. Надо писать через дефиску. Экс-таз! И сразу всё всем ясно. Это таз, бывший в употреблении.
– Гм, – значительно говорит Сева. – Наконец-то уяснили… А теперь сыграем…
Сева шлёпает в шахматы с Петрухиным и с упоением бахвалится, как он отпускничал в башкирской деревне.
– Грибов смерть! Наломал, нажарил. А утром началось… На три метра против ветра! Знаете ж, гриб да огурец в заду не жилец. Водкой остановил это разгильдяйство.
Саша обыграл Севу, и блаженствующий судья Козулин посматривает на часы.
– Тебе идти? – спрашивает Сева. – Или там мамочка?
– Мамочка сходит.
– Хороши и комары! – хвалится Сева. – В задницу укусит, а болит голова… Очаровашка деревенская житуха. Со мной моя любовь. Надоела деревня – поехали в Уфу на три дня. Потом по Белой и Каме в Казань.
Козулин встаёт уйти:
– Там телефон!
– Подожди! – Сева давит на плечо, усаживает Козулина на прежнее место. – Самое интересное впереди! Билетов на теплоход из Уфы до Казани нет. Бегу к главному речнику. Поддали. Вопит речник: «Высажу весь теплоход, а вас отправлю! Мою броню продали, но вы утром приходите». Пришли. Он пьян, мы пьяны. Всем весело, а двухместных кают нет. Речник своё гнёт: «Теплоход не отпущу, пока вас не посажу!» Побежал он на теплоход, вытолкал одну молодую парочку. В нашем распоряжении оказались сразу две каюты: этих молодых, которых главный пообещал отправить следующим рейсом, и капитана. Мы выбрали капитана. Каюта у него хороша. Не было только мягкого пола. С капитаном была его жена. Керосинили вчерняк! Спали. Кто с кем не помню. Но трагедия. Самые красивые места проходим ночью. Капитан переделал расписание. Все красивые места мы проходили теперь при свете дня. Раза три, когда я был особенно весел, я выходил на палубу и в плавках вёл теплоход по Белой. Охеренно хорошо-с!
Козулин пытается уйти.
Бузулук хватает его и тащит на старое место:
– И не шевелись! Слушай, что Псевдолабиринтович рассказывают и дыши через раз! Ни слова не пропусти!
– Ой, расшалопайничались без Медведева, – говорит Сева. – Витя, друг Козулин, посмотри, какая у нас красивая жизнь! Прочувствовал? А теперь давайте немного поработаем.
Он брезгливо просматривает книгу заметок и выносит свой приговор:
– Говна много, а информаций нет!
Козулин выходит и через минуту возвращается с залихватским криком:
– Ну что, чеканутый народ!? Работаем?
Сева даёт мне заметку:
– Возьми Старикова. Твоего любимика.
– Если я позвоню в министерство геологии и кое-что уточню, то его информацию сразу забракую.
– Надо сделать. По плану для районных газет.
Я быстренько отредактировал. Больше делать нечего. Чем заняться? Или позвонить куда-нибудь кому-нибудь и зачем-нибудь?
Вспомнил одну шапочную знакомку. Набираю.
– Привет, Наташ! Ну, когда ты, незаходящая блуждающая звезда, появишься на нашем горизонте?
– Наверно, Толь, никогда. Я выхожу замуж.
– Кто же он?
– Он самый-самый!..
– Ну-ну… Как ты запоёшь через год-два? А чего у тебя голос хриплый?
– Вчера долго гуляла.
– Гулять так с ним. А лекцию по Израилю готовь Толя. Хорошенькое разделение труда. Кому вершки, а кому корешки. Она выходит… В люди… В жёны… Ты счастлива?
– Я не хочу говорить, чтобы тебя не расстраивать. А ты очень переживаешь?
– Если к другому мотнула невеста, то неизвестно кому повезло!
– Я не была твоей невестой. Ты ничего мне не предлагал.
– А ты что? Кто быстрей?
– А если б предложил? Пошла б?
– Год назад – да! И не говори так обо мне – кто быстрей.
– Мда-а… Все великие дела делаются молча. Так кто он?
– Кончает авиационный… Красивый…
– Куклы тоже красивы. Но они пластмассовые и внутри пусты. Ты споткнулась… Ты… Шла по красивой дорожке. Здорово споткнулась о пень. Всё гудит. В глазах мурашки. Ты ничего не видишь. Одна дорога, солнце и нет пня. Ты видишь радугу, видишь, что в дали твоей фантазии. А что под носом не видишь. А под носом пень. Нехорошо, что ты не знаешь самой главной моей тайны.
– Ну скажи, Толь. Ведь теперь всё равно.
– Нет! Её узнает только Она Единственная при мне. Ты добровольно покинула этот высокий пост. Кто-то будет тебя благодарить со слезами.
– Даже так?
– Даже так!
– А ты переживаешь? Ты меня забудешь?
– Я тебя вычёркиваю из жизни своей, как вычёркивают из блокнота устаревший телефон.
– Видишь, как легко. Вычеркнул и всё. Забудешь, женишься…
– Будто ты не забудешь. Вы уже подавали в загс бумаги?
– Нет.
– Так наседай. Добивай его. А то он ещё мигнёт куда в кусты.
– От меня в кусты никто не уёрзнет. Я и там найду.
– Славь Бога, что ты – о жестокая! – не досталась мне.
– Молись Богу.
– Молюсь. Вот ты бежишь замуж. А что ты приготовила на развод? Я уже отложил сто рублей.
– Я ведь не заработала. А у папы стесняюсь просить. Ты очень расстраиваешься?
– Скажи, ты одного меня так подкусила?
– Не одного…
– Ну, спасибо. Утешила. Не только со мной… Так поступают все женщины. Ну что ж… Походим ещё в запасных. Пусть этот матч сыграют без меня. Мне будет больно, когда тебе забьют первый гол. Ты играла хорошо. Били по твоим воротам. Ты отбивалась. Ещё ни одного гола ты не пропустила. Вратарь что надо! А вдруг ты получишь травму при первом голе? Твоя травма – моя травма. Я плачу, рыдаю и меня уносят с поля в лазарет. К тебе приходит твой штатный нападающий, и ты рада. Все поступают так. Ты люби его, жалей! – скороговоркой крикнул я и бросил трубку, будто змею.
– Я работать нэ пиду,
Я встречаю Помпиду.[194]
Вкрадчиво пропел это Олег надо мной и ногтем постучал меня по плечу.
– Аиньки! Будя спать на ладошках. Пошли встречать Жоржика.
Вся редакция выкатывается на улицу.
У автобусов пол-ТАССа.
Секретарь парткома Пименов с камня кричит:
– Напоминаю. На Ленинском проспекте наши столбы 150 – 152. Между этими столбами наше место. Советские и французские флажки все берут здесь. Садимся!
7 октября
Болтовня
Калистратов просматривает газеты:
– Гм… Что это? Сначала называют среди встречающих члена Президиума Верховного Совета Брежнёва, а уж потом Председателя Президиума Подгорного?
– Так Брежнев же генеральный член, – лезу я со своими пояснениями. – Генерал партии!
– Не путай сюда партию… А что им в ЦК?.. Одно ателье шьёт шляпы? У всех одинаковые!
– У меня тоже такая. Только с ямочкой сбоку.
Делать было нечего и я зачем-то снова позвонил Наташе:
– Ты встречала вчера президента?
– Нет. Я и не знала о приезде. Как он собой?
– Ничего… Молодой, красивый…
– Ты скажи! И президент уже…
– Неосмотрительно выскочила ты за своего авиатора. Он наверняка президентом не станет. И ты не воображай. Ты не центр земного шара. Ты центр для одного… Притягиваешь не всю Вселенную, а лишь одного чубрика. До чего докатилась… До ручки.
– До какой?
– Ну до ножки. Даже своей фамилии лишишься, не говоря о чём-то другом.
– Другого я уже лишилась, Толя. А фамилию оставлю. Я такая маленькая…
– Ага! Покажи этой манюне палец – всю руку отхватит!
– Ну и что?
– Как что? Каково без руки?
– Странный оборот.
– Да, странно. Ты сделала шаг вперёд и два в сторону.
– Я всегда иду вперёд.
– В сторону! Ты уже приехала. Твоя станция. Твой выход. Мой поезд пойдёт дальше без тебя.
– Убиться-а, – стонет она.
– Ты раскокала моё сердце. Вчера бегал по магазинам, искал бечёвку повеситься. Нету! Выручи.
– Ну да.
– Тебе и бечёвки жалко для меня. Я так и знал. Жестокосердная!
– Я добрая, искренняя…
– Похвали, похвали себя. Ты разрешаешь мне впредь тебе звонить?
– Да.
