Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
6 февраля
Учиться!
Вечером едем с Надеждой ко мне.
– Как и договорились, – толкую я, – начнём готовить тебя к поступлению в МГУ. Будем заниматься немецким.
– Ты что? Плохо себя чувствуешь? Сразу с электрички в лесок!
– Никаких лесков-перелесков-овражков. Учиться!
– Ну что за дела? Это ж смех. Учиться!.. Конечно, я не тупая, как шкаф, понимаю… Спасибо тебе за заботу обо мне. Ты мой якорь. Поможешь мне удержаться в жизни на плаву Не дашь потонуть. Но сейчас оставим учёбу в покое!..
Вот и моя калитка. Надежда хватает меня за рукав и тащит дальше по тропинке меж заборов в лес.
Ровные белые березы. Снег. Луна.
Она подставляет мне ногу, толкает в грудь, и я валюсь спиной на снег. Она садится мне на грудь, победно машет рукой:
– Я никогда не была внизу! Я всегда наверху!
– Тебе не хватает сабли.
– А тебе сил побороть невинную девушку.
– Ничего. Я как-нибудь с божьей помощью и с твоей одолею тебя.
– На Бога надейся, да сам не давай слабину!
– Слушаюсь! – приставляю я руку к виску, лёжа на снегу.
С час проболтались мы в лесу и причалили ко мне.
Я затопил печку.
Выключил свет.
– Иди, мадам, посмотри на живой огонь.
Я открываю дверцу, и блики пламени таинственно скачут по полу, по стенам. Я сажусь на груду полешек, сажаю её к себе на колени. Молча смотрим на пляску огня.
– Живой огонь… Он такой светлый, ликующий. Совсем не такое его тепло, как в трубах. Я его слышу…
– Я больше слышу. Горячо ноге. Ты хитрый… Посадил меня, чтоб я обгорела?
– Всегда ты… В радостную минуту капнешь дёгтю…
Она закрывает дверцу, подтыкает её веником и перебирается на диван.
Куда иголка, туда ж и ниточка.
Скоро я слышу гарь.
– Знаешь, мадам, мы горим!
Я включил свет.
Так и есть!
– Ну какая хозяйка подтыкает дверцу веником, когда печь топится? Опять втравила в растрату. Угробила новёхонький веник! Ничего. Заживём эту горю. А то ж могла сжечь мой сераль.
Я хватаю чадящий веник, готовый пыхнуть пламенем, и в снег его головой.
Распято зашипел веник, почернел с горя.
В комнате уже тепло.
Я выставляю бутылку вина «Айгешат».
– Ну что, Толик-алкоголик, – потирает Надежда руки, – выпьем водочки для разводочки и рванём потом пивка для рывка?
– Никаких рывков! Спокойствие прежде всего.
– Почему у тебя на диване имени Сана пахнет мазью Вишневского?
– А это мне продырявленную ногу лечили.
Мы долго бесимся и скрепляем свою возню поцелуями.
– Не стремись к большему, – бросает она. – А ты стремишься!
– Плох тот солдат…
– Я тебе дам генерала! Надо завязывать с этими моими наездами…
– Я люблю тебя.
– А я… Я могу привыкнуть к тебе. Да кому это надо? Замуж я не собираюсь. Моя цель поступить. Я и учебники принесла. Давай начинать готовиться. Да только ну какая с тобой подготовка?! Давай до августа дадим друг другу свободу. Иначе я завалю.
– Я тебе дам завалю! А что такое свобода? Вот тут, – я постучал по краю листка, выглядывал из-под настольной лампы, – я списал у Пришвина. Читаю: «Есть такой час в жизни почти каждого человека, когда ему представлена возможность выбрать себе по шее хомут. Если такой час в собственной жизни вы пропустили, то прощайтесь навсегда со свободой, если же он у вас впереди, ждите его с трепетом и непременно воспользуйтесь. Наденете хомут сами на себя – и будете свободны, пропустите свой дорогой час – и на вас наденут хомут, какой придётся. Свобода – это когда хомут хорошо приходится по шее, необходимость – когда он шею натирает. Умейте же выбрать себе хомут по шее и будете свободны так же, как я».
8 февраля
«Пусто никогда не бывает в лесу.
А если кажется пусто – сам виноват».
ТЯЖЁЛОЕ УТРО
Утро. Электричка. Тамбур под завязку.
Распомаженная дева спрашивает мужчину:
– Вы выходите?
– Нет.
– А как же я выйду?
– Наверное, ножками.
В метро столпотворение. Какой-то малый, обгоняя меня, упёрся в моё плечо. Я оскорбился. Меня оттирают! Я упёрся в его плечо. Летим быстро плечо в плечо. Я резко остановился, и он чуть не упал мне под ноги.
Мы рассмеялись и разошлись.
Как-то неуверенно заходит новый выпускающий Петруня.
– Заходи смелей! – махнул ему Бузулук.
– А вот возьму и не зайду. – Петруня тряхнул листком. – Где Калистратов?
– Он с Молчановым на курсах повышения мастерства.
– Они очень правильно поступили. И своевременно. Накрутил тут этот де Калистрато… Возвращаю до выяснения, – и положил заметку Севе под лампу.
Марутов стучит ногтем по столу:
– Этот Калистратов – небожитель! У него в мозгу одна извилина и та прямая!
9 февраля
На пионерском расстоянии
Олег покритиковал в «Тассовце» казанского корреспондента Дьяченко.
Теперь за то выговаривают Олегу на каждом углу.
– Оказывается, корреспондентов нельзя ругать, – говорит Олег. – Они святей коровы в Индии. И подтолкнул меня на эту чёртову критику Иванов.
– Поменьше будешь играть с ним в шахматы, – поддела его Татьяна.
– Да-а, – вяжется в разговор Сева. – Корреспонденты обидчивы. Есть в Тбилиси Воробейчик. Кацо ему говорит: «Слюши, Соловейчик…» – «Я Воробейчик!» – «Слюши, какой разница? Всё равно птичка!»
Татьяна загробно:
– Ребята, вчера моего Марсика разоблачили.
Она бродит от стола к столу и всем суёт под нос фотографию:
– Он должен быть таким. А он оказался не мальтийской болонкой, а карликовым пуделем.
– А моему приятелю, – говорит Новиков, – подарили кота. Приятель назвал его Джигитом. Через год спрашивают: «Ну, как Джигит?» – «Мой Джигит окотился!»
Чихнув, Татьяна подтвердила:
– Верно! А что чихаю, так это дело рук Калистратова. Ты открывал форточку. Дело твоих белых ручек.
– Не моих.
– Но с твоего благословения.
Звоню Надежде:
– Ты почему вчера не пришла?
– Я забыла. И пошла с Римом в кино на «Короля Лира».
– Король влип! Она за-бы-ла! Зато я вспомнил. О розгах. Они мокнут у меня в чане. Я тебе напомню.
– Знаешь, я вспомнила, когда села…
– … к нему на колени?
– Вот ещё! Ты не подумай чего! Ты всегда не то думаешь. Мы держались на пионерском расстоянии. Иначе и не могло быть. У него четверо установленных и шестеро неустановленных детей.
– Универсалище! Дай его телефон. Я сочиню ему День Бородина!
– Я знаю. Ну не надо.
– Я отобью у него желание уводить чужих лемур.
– Ты не злись. Я просто дала тебе намёк на будущее.
– Чтобы предвидеть будущее, надо хорошо знать прошлое. К моменту… Расскажи про своих кадревичей. Сколько их было?
Она сосредоточенно тихо шепчет, загибает пальцы.
– Какая-то длинная у тебя арифметика… Что, может, уже на пальцах ног считаешь?
– Не сбивай. На руках насчитала девять. Пока хватит…
– Мда-а… Запомни. Я твоя путеводная звезда. Всех прочих козлов побоку. Главное – учиться! Пока молода… И потом… Тебя устраивает твоя работа?
– А чего? Секретарь главного редактора. Звучит!
– Это по-твоему… Ну что такое секретарша редактора технического журнала для подростков? Девочка на подхвате. Девочка на побегушках. Заточи карандаши! Пригласи такого-то!.. Надо хватать основательную профессию. А это даст только учёба. Пиши обязательство учиться.
– Считай, оно у тебя в кармашке.
– Ты будешь у меня учиться! Возьму на завтра билеты на фильм на немецком языке «Девушка из джунглей». Встретимся завтра вечером в кино.
– Я не смогу. Провожаю к тёте маму.
– Проводишь и приедешь. В восемь тридцать.
Она пришла сегодня вечером.
Идёт. Виновато улыбается.
Я тоже улыбаюсь. С лёгкой злостью:
– Бить тебя надо, да некому. А мне некогда. Сначала я хотел отдать тебе сегодня билеты. Да передумал. Ещё побежишь с Римом на мои билеты. Я не хуже него, не ударил в грязь яйцом и тоже взял билеты на две серии.
Она написала на листке: «Обязуюсь исполнять» и отдала:
– Досрочно выполню.
Она становится босой ногой на чистый лист:
– Это будет отпечаток левой ноги правой стопы. То берут отпечатки пальцев, а я даю тебе отпечаток целой стопы. Цени!
И игриво пропела:
– Ты не радуйся, змея,
Скоро выпустят меня.
10 февраля
На небесах
Аккуратову кликнули на небеса. К заместителю генерального директора Ошеверову.
На ватных ногах побрела на шестой этаж.
Спустилась с небес в ликующем нимбе:
– Ребята! Это нечто… Григорий Максимович сказал мне: «Вы написали хороший материал, но зачем эта стереотипная фраза «Напряжённые дни наступили у работников московской телефонной станции»? Напряжённые дни могут быть у косарей…
– Твой Ошеверов рванул не в ту степь! – сказал я. – Почему напряжёнка может быть только у косарей? А у телефонщиков не может быть? Перед праздниками, например, когда работы у них набегает ого-го сколько!?
– Ну, – развела Татьяна руками, – не стану же я возражать боссу… Я быстренько отрапортовала: «Полностью с вами согласна! Не нужна эта фраза». Интересно… Вызывал, чтоб сказать о лишней фразе… Я всегда так знакомлюсь с начальством. Он спросил, не обиделась ли я. Я ответила: «Я обижаюсь, когда на меня необоснованно кричат».
– Ишь, как она подсиживает нас! – ядовито буркнул из своего чёрного угла Медведев.
Татьяна равнодушно отмахнулась:
– Ну вы-то, Александр Иванович, никогда не кричите.
Ермакова позавидовала Татьяне:
– Походя и второго начальника умастила.
И тут Татьяна разбежалась хвалиться:
– А знаете, как я с Лапиным познакомилась? Вызвал он меня. Вхожу. Моя беседа с торговым министром лежит перед ним. Я смекнула, о чём может пойти речь, и с ходу каяться. Сказала: «В этой моей беседе не всё гладко…». Он и говорит: «Редко у кого всё идёт гладко. Вон… Когда я завтракал с Громыкой[215] в Нью-Йорке, нам подали простоквашу с черносливом и спросили меня, не хочу ли я с черешней. «А разве мы хуже питаемся?!» – пальнул я. – И невесть с чего расшумелся. Когда проорался, смолк». Не помню… Я что-то такое ему сказала, что ему понравилось. И мы расстались друзьями.
– И в добавление, Тань, – сказал Бузулук. – Ошеверов – новенький зам. С первых дней бурно погнал волну. В субботу звонил мне на выпуск: «Зачем употребляете тяжёлые деепричастные обороты?» – «Ну раз они есть в русском языке…». Что ещё мог я ему ответить?
11 февраля
«Яблоко, упавшее на голову Исаака Ньютона, помогло ему открыть закон всемирного тяготения».
Так это или не так, гадать не стану.
А байка такая есть.
Ньютон открыл свой закон, лёжа под яблоней с девой на коленях.
Историки до сих пор не могут выяснить, была ли дева.
Но шишка на лбу была. От яблока.
Вернувшись сегодня домой, я тоже в нерабочее время сделал открытие.
Отомкнул замок и вижу на веранде: входная дверь из комнаты настежь. И я в законном ключе подумал…
При потеплении дверь расширяется, а при похолодании сжимается. К вечеру шлёпнул приличный мороз, дверь ужалась и сама гостеприимно открылась. В комнате было минус пятнадцать.
Как тут не откроешься?
Я затопил печь.
Через три часа стало плюс пятнадцать.
Да не вернёшь сетку картошки и полкило лука, убитые холодом.
12 февраля, пятница
Ветер в голове чаще раздувает паруса любви.
Е. Сиренка
«НАЦИОНАЛЬ»
Беляев Медведеву:
– Саш! Пусти ребят потаскать ящики из машбюро в сельскую редакцию.
– Да пожалуйста!
Беляев зыкнул:
– Ребята-козлята-молодята! Положим ручки и на выход!
И мне:
– Все пошли. А ты чего сидишь? У тебя сил нет?
– Найду.
Таскали, таскали…
Шустрик Шаповалов, стоя в коридоре за высоким столом, что-то пишет, подперев голову рукой.
Молчанов тычет на него пальцем:
– Смотрите! Смотрите! Хемингуэй[216] из сельхозредакции!
Вечером мы встретились с Надеждой у вазы на Курском вокзале.
В электричке летели из вагона в вагон. Надежда показала одному малому язык.
Он похлопал себя по коленке:
– Иди садись!
В Кускове в магазине дала мне указание:
– Хлеб бери чёрный. Чтоб не толстеть.
Дом. Я развожу печку.
В пальто она сидит на диване. Выговаривает:
– Послушать тебя… Не фонтан… С ума сойдёшь! Одеваешься кое-как… Счастье не в деньгах… А в чём, Федя?
– Меня не Федей зовут.
– Всё равно ты Федя, раз так думаешь. Запомни. Счастье в деньгах. И в тех даже, добытых любым способом. Ты понял? Повтори это себе тыщу раз! Это смех, а не деньги твои сто двадцать. Минус двадцатку на всякие подоходные. Два раза в месяц по пятьдесят. Что эти две твои полташки? Пять раз сходить в магазин. Ты меня не прокормишь, не оденешь.
– А я по последнему писку моды пущу тебя в мир. Голой!
– Шутишь ты глухо, Федя. Мне дублёнка нужна. А она пятьсот рэ. Да тем, кто достанет двести. Доходит, чего стоят твои сто двадцать?
– Разве счастье в одежде? Важнее, что у человека под нею.
– Какой же ты большой дубиньо! Кому нужны твои духовные побрякушки-квакушки? Пусть они при тебе киснут. Книгу пишешь? Тащи в издательство. Мне дублёнка нужна!
– Ты командуешь мной, как поросёнок мешком. Разуказывалась, будто я твой муж.
– Отче! Ты герой не моего плана. Ты меня не впечатляешь. Тогда спросишь, а чего я к тебе хожу? Отвечаю. Работаю на тебя!
– Нет, не на меня. Мы все работаем на коммунизм!
– Тебе нужна кроткая, женственная, тихая, полузабитая машутка. Мне же нужен красавей лет двадцати пяти. – Она пристально посмотрела на мой морщинистый лоб. – Где ты так быстро постарел?
– Кажется, на женщинах.
– На молодых?
– На разных.
– Хватит гонять мульку за жизнь. К слову, куда это ж запропастилась моя орденоносная звёздочка?[217]
– А почему именно у меня ты об этом спрашиваешь?
– Ты мне не веришь, что ты у меня первый?
– Как явствует твоя личная статистика, я у тебя десятый. У своих первопроходцев и спрашивай, кто спионерил твою искомую пропажу. А я тут сторона…
– Ох-хо-хо! Сторона! Часами катаешься на качелях и – сторона. А другие … Две минутки и полный предсмертный отвал!
– Откуда у неваляшки такая осведомлённость?
– Из разговоров с девками! Хватит давить косяка.[218] Завтра я с подружками лечу в «Националь». Мы получили пакетики с прогрессом.[219]
– Не ходи. Что ты забыла в ресторане?
– Хочу икорки поесть.
– Приходи лучше ко мне.
– К тебе я всегда успею. И потом… Мы давно договорились. К тому же я закопёрщица культпохода в «Нацио». Туда я готова бежать в любую минуту. У меня всегда в сумочке мои туфли. На работе я снимаю сапоги и надеваю туфельки.
– Приходи лучше ко мне.
– Особо не надейся. Если ничего не будет, приду.
– Не будет.
– Да ну… Мы собираемся в четыре.
Назавтра, в субботу, я натопил печку до жары в комнате.
Вечер. Сижу у окна. Жду.
Так и не пришла.
Вспомнилось…Курский вокзал. Перрон. Малый носильщику:
– Три дня из дома. Соскучился без самовара.[220] Где поточить стояк? Нужна девка-однодневка… дневка-одноночка.
И носильщик ответил:
– Если на ночь нужен Федя, Маня аль –
Прямо дуй в «Националь».
Я скажу ей это.
15 февраля
С утра дежурю в квадрате А (на выпуске).
Петруня:
– Говорят, смертью смерть попрал. А мы вестью утреннюю весть попрали.
Медведев, читая газету, удивлённо бормочет:
– Председатель колхоза, а фамилия Мамуня.
Мурлычет Бузулук:
– Сам товарищ Калистратов
Выступал на свадьбе сватом.
И его кормил из рук
Сам товарищ Бузулук.
Идиллию ломает молоденькая голенастая курьерша в красной кофте:
– Атас! Генеральный прёт по коридору!
Татьяна несколько озадачена:
– И чего это Замятин неприкаянно бродит по нашему этажу?
Владимир Ильич духоподъёмненько декламирует:
– Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои!
Я не хочу натыкаться на начальство и ухожу есть.
За столом Сева в шутку выговаривает мне:
– Там Замятин ходит, а ты здесь…
– Я ушёл, чтоб не встречаться с Замятиным. Самое большее, он может руку пожать.
– А ты и без этого перетопчешься. Я тоже ушёл. А то сытый голодного не поймёт.
Пообедав, он долго смотрит на себя в зеркале. Вздыхает и укоряет своего двойника в зеркале:
– Пить меньше надо.
Я фыркнул:
– Плохо уговариваешь!
– Зато пью хорошо.
Возвращаюсь в редакцию и слышу исповедь Медведева:
– Я вовремя смылся. Отсиделся в секретариате. За стеной, в бункере, слышал горячие голоса. Перельцвайг[221] хотел в бункере установить свой телетайп, а Колесов против. Ещё бы не против! Перельцвайг батька чужой редакции, а свой телетайп хотел пристроить на нашей территории. Замятин зашёл рассудить. По коридору его сопровождал служебный эскорт: впереди Колесов, по бокам Иванов и Перельцвайг, позади Фадеичев.
16 февраля
Любовь разглаживает морщины у женщин и извилины у мужчин.
А. Петрович-Сыров
ЗДРАВСТВУЙ, ХРИЗОПЕЛИЯ!
Вошёл пенсионер с палкой заплатить партвзносы Новикову. Новикова нет.
– Можно посидеть? – спрашивает пришелец.
– Для почётных гостей!.. – Сева показал на кресло у медведевского стола.
– Ну… Я редко…
– А у нас чем реже гость, тем почётней.
Сева дал жиденькую информушку о лове рыбы в Заполярье.
Я предложил ему:
– Дай проконсультирую её в своём министерстве.
Сева замахал руками:
– Как только ты заговоришь о консультации, у тебя в голосе появляются плотоядные нотки. Заранее хорони заметку по первому разряду. Ведь наверняка уконсультируешь ты, первостатейный похоронщик!
Переговорил Сева с кем-то по телефону и докладывает всему ёбществу:
– Это прорезался Дмитриев из Центра дальней космический связи. Сказал коротко о деле и просит: «Передай Лене, что купил подушку из чистого пуха за 25 рублей. Не нужно ли ещё кому? Могу достать по твёрдой цене». Это же расшифровывать будут…
– Да, будут, – втискивается в разговор Медведев. – Как в войну. Простая фраза «Поддайте огурцов!» А расшифровка – «Давай артогонь!»
– А это без всякой расшифровки ясно, – усмехнулся Сева. – Один пришёл в баню и говорит кассирше: «Дайте билет на одно лицо». Из окошка вопрос: «А гаубицу[222] вы мыть не будете?»
Три дня крепился Анатолий,
А там рванул он в крематорий.
Трое суток не звонил Надежде. Больше не могу терпеть. Навпрочь сорвало резьбу.
– Ну, – говорю, – здравствуй, хризопелия!
– К кому ты обращаешься?
– По-моему, к тебе.
– А кто такая хризопелия?
– Это летучая змея.
– Ну-ну…
– Ты и летучая, ты и гремучая, ты и гробовая… Почему ты не пришла в субботу? Ты ж обещала.
– Я обещала тебе, но не себе.
– А я так ждал…
– Потому что ты кретин.
– Спасибо за комплимент. Только почему ты всегда даришь мне один и тот же комплимент? Зачем ты на нём делаешь акцент?
– Наверно, ты и в самом деле кретин.
– А ты сомневаешься? Лучше скажи… Иду я сегодня мимо «Националя» и там, где висит табличка, что здесь жил Ленин, выдавлено окно. Не твоя работа?
– Что ты! Туда нас не пустили. Мы в «Центральный». И там вахтёр-шахтёр-бобёр спросил: «На предмет чего, девочки, рвётесь?» – «Ну… На предмет мужиков». – Перебьётесь. Пить вы мало будете, а места займёте». И не пустил. Мы и побежали в кафе от ресторана «Арагви».
– Ты пришла домой одна?
– Кажется, одна.
– Ты хорошо помнишь?
– Что за дела, отец? В шесть…
– … утра?
– … вечера я была на Курском. Хотела поехать. Ну… Туда час, оттуда час… Не высплюсь.
– А я, идиот, ждал. Думаю, раз дева задурила, а поступать ей надо, потому и надо готовиться. Думаю, дай-ка я за неё буду готовиться. Читал «Евгения Онегина».
Нас пыл сердечный рано мучит,
И говорит Шатобриан,
Любви нас не природа учит,
А первый пакостный роман.
– Не то заучил, отче! Ты не видел там такое:
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь…
Или:
Мой дядя самых честных правил…
– Дядя-то честный. А вот тётя?
– Не намекай.
– Ладно… Скажи, где путешествовал Онегин? Не знаешь?
– Знаю!.. Москва, Горький…
– О-о, милая… Давай, давай… Алексей Максимович родился лишь в 1869 году.
– Ой, Нижний… Потом Тольятти, Волгоград, Тбилиси, Крым…
– Да, да.
– Что да, да? Как тогда назывался Крым? Таврида! Как звали отца Лариных? Дмитрий. А как звали няню Татьяны? Филипьевна! Вот тебе! Вот!
– Я прямо срочно поумнела.
– А кто из нас тогда кретин? Ты кретинша!
– Может, ты за меня сдашь экзамены в МГУ?
– Я бы рад, но власов не хватает.
– Ради такого дела я остригусь и сделаю тебе парик. Тогда не видно будет твоих баков. Баки, как у собаки. Ты чего три дня не звонил? Мужался?
– Из последних сил. И дулся.
Вечером мы встретились.
– А знаешь, – сказал я ей, – после твоего похода в кафе у тебя изменилась походка.
– Не неси шелуху.
– Изменилась. Это огорчительно. Ты ж сама говорила, что после этого меняется у девушки походка. Так вот я подтверждаю. И авторство этого новшества ты мне не пристёгивай, милаша.
17 февраля
Звонит Надежда:
– Ты хочешь со мной общнуться?
– Мечтаю.
– Вчера мать привезла повестку Сашке в военкомат.
– Будет братец офицером.
– Макаронником или куском. Так называют сверхсрочников.
– Откуда такие познания?
– У меня много военных знакомых.
– С каждой минутой ты всё больше огорчаешь меня. Есть пословица «Что девушка не знает, то её и красит». А ты знаешь всё! Жаль.
– Когда я училась в десятом классе, наши шефы были военные.
– Эво-он откуда любовь к военным!
– Знаешь, если кто войдёт, я сразу положу трубку. Без предупреждения. Будь готов.
– Как отвечают пионеры, всегда готов! Ко всему.
