Анатолий Никифорович Санжаровский
Наши в ТАССе
6 марта
Прошло женское торжественное собрание.
В уборной светопреставление.
Терентьев в недоумении:
– Женское поголовье, пользуясь случаем, варварски аннексировало у нас целый туалетный отсек. Нам осталось единственное отделение на шестьдесят стволов. Как терпеть такое узурпаторство? Ка-ак?!
20 марта
В чёрном углу
Вернулся из отпуска Медведев.
Помрачнели все в нашей комнате.
Особенно мрачен этот тип в своём тёмном углу.
Жутковато.
Сухой дохля киснет в чёрном углу.
Из темноты ему видней, что делаем на свету мы, низы. Придирается ко всякому пустяку.
Вот принесли на разметку материал Рогинского. Я правил.
– Здесь не хватает слова будет. Что это за правка? «Отправил институт чертежи на завод». А об установке говорится в настоящем времени.
– Доходчивей так.
– Надо править, чтоб не слишком было доходчиво. Соберу летучку. Просто будем ругаться.
– Будем.
Через полчаса летучка.
Медведев выпевает:
– Плохо ведём книгу учёта. Не сидим на месте. Правим плохо. Особенно Санжаровский.
Я молчу. Мысленно прокручиваю свою будущую речь: «Очень жаль, что вы разучились говорить. Вы хрипите. Жёлчь, ненависть. Что это за метода?»
Выговорившись, он вопрошает:
– Ну, кто будет? Кто? Кто хочет сказать?
Молчат.
– Тогда можно и кончать.
Вечно кричащий глухой Лисин съехидничал:
– У нас очень шумно.
И снова тишина.
Иванов:
– Вы знаете, за что ругали Молчанова на планёрке?
– Молодой, а тон не тот взял. За это, – пояснил Медведев.
И снова тишь. Так молча и разошлись.
25 марта
Актив
На шестом этаже идёт собрание актива.
Медведев, Новиков, Бузулук там.
Кот из избы – мышки пляшут лезгинку с ножами в зубах.
Татьяна ощеривается.
– Посмотри, – тычет в открытый рот. – Вставили! Теперь я могу укусить не условно, а натурально! – И залилась по-собачьи: – Ав-ав-ав! Ав-ав-ав!!!
Артёмов и Лисин стали вспоминать прошлое.
– В войну я был корреспондентом ТАССа в Свердловске, – грустно улыбается Иван Палыч. – На «Уралмаше» сделали какое-то доброе дело. Собрали печать. Дали мне три удп (ударный дополнительный паёк). Я почему-то называл его – умрёшь днём позже. Ну… Рассказали нам о делах. Устроили ужин. Все бросились пить. Чтоб не спиться и не забыть передать материал в Москву, я отправил информацию и вернулся. Пили всю ночь. Утром шлёпаем к директору: «Дай похмелиться». А он: «Вы хоть написали о том, ради чего мы вас звали?» Тут передают по радио известия. Читают мою заметку. Я поднял руку к брехаловке на стене: «А это что?» Он вызвал завхоза и приказал: «Остановите машину там какую, отдайте им весь спирт. Иначе их не выпроводишь!»
– А у меня, – хвалится Лисин, – есть фотография: я читаю заметку Хрущу. Апрель пятьдесят шестого. Лондон. Я молоденький… Корреспондент ТАСС… Сопровождал Хрущёва в поездке по Англии. Никто из журналистской братии не решается подойти к вождю. А я махнул на все условности. Написал очередной отчёт и подошёл: «Никита Сергеевич, разрешите прочитать заметку для ТАСС». – «Читай». Читаю. А он приговаривает: «Ничего… Ничего… Правильно всё!»
– А я был с ним в Калиновке, – вздыхает Иван Павлович. – Нам сказали, что завтра рано уедем. Вечером я побрился. Утром вышел из вагона. А рань. Июль. Солнце. Навстречу Хрущёв. Поднял руку: «Здравствуйте, пресса! Ну как спалось?» – «Хорошо, Никита Сергеевич!» – «Ну и хорошо!» Смотрю, а у него за спиной летят Воронов, Подгорный. Брюки на бегу застёгивают. Проспали!.. Написал я отчёт. Но в конторе меня так отредактировали!.. Расхвалили то, что он ругал. Пришли на самолёте газеты. Я взял «Советскую Россию», глянул по диагонали свой материал и стал заикаться. Хрущёв, Воронов набросились на «Правду». Ребята из «Правды» успокаивают: «Не волнуйся. Кроме «Правды» они ничего не будут читать». Так и есть. Прочли и поехали. А я всё думал. Прочтёт вот и заорёт: «Какой мудак в ТАССе послал вас сюда?!» Он же темпераментный был. Как-то на выставке тракторов кто-то из сельхозбоссов спросил: «Никита Сергеевич, какой трактор запускать в серию?» Мне Хрущёв и говорит: «Вы слыхали? Один трактор хорош на мягкой почве, другой – на твёрдой. Это всякий идиот знает, а он меня спрашивает!»
26 марта
Малый эшафот
Меня кликнули на малый эшафот. На планёрку.
Едва я переступил порожек, Беляев мне гахнул:
– Ты неквалифицированный журналист!
– То есть?
– Ты неаккуратно выправил заметку Сошина из Куйбышева. Столько помарок, столько грязи…
– Вы путаете журналистику с каллиграфией.
– За такую грязь… Это ж хулиганство, за которое пять суток не дают. А я бы в морду дал!
– Кулаки приберегите своим деткам.
– Иша какой вумнявый! Вся рота в ногу, а один фельдфебель не в ногу. Возьми оригинал!
Я делаю вид, что ничего не слышу, и ухожу.
28 марта, суббота
Утро. Солнце.
Подрезая топором снег – его горы! – бегу ломать дом за железнодорожной линией. Там, у озерка, уже переселили народ в новые дома. Пустующие гнилые недоскрёбы разбирают кому не лень.
Мне не лень.
Надо надёргать добра на террасу.
Навстречу идёт мама с дочкой:
– С вами встречаться опасно… Топор…
– Да я хороший! И топор у меня хороший.
Руки изорвал в кровь, но набрал себе целую машину на террасу.
За пятёрку перевёз один малый.
31 марта
Дунуть за визой на кубу?
Ко Дню геолога – 5 апреля – подготовил беседу с министром геологии Сидоренко.
Медведев целую неделю мариновал статью.
Наконец беседу подписал и Колесов, убрав мою фамилию.
Я дал искру.
Круто в обиде вспылил.
Да делать нечего, лечу в министерство за визой Сидоренки.
И тут облом.
Сидоренко на Кубе. Дунуть за визой на Кубу? Могут не пустить.
Помощник министра Федорчук:
– Пусть ваше начальство позвонит первому заму Евсеенке. Он завизирует.
На мой звонок Медведев пальнул:
– Что, мы пеньки?! Ты корреспондент. Действуй!
У Евсеенки я только и разжился советом:
– Ждём третье число, когда прилетит Сидоренко.
Федорчук добавил:
– Я всегда ценил ТАСС. Я возьму материал в аэропорт и дам министру прочитать.
– Надо как-то выплясываться. Ведь этот материал ждут 9700 газет страны!
– И дождутся! – стукнул Федорчук по столу. – Будь спокоен.
На ватных ногах ввалился я в редакцию.
Бузулук в недоумении раскинул руки:
– Что это ты чешешь плешь? Племенную мандавошку разводишь?
– Разведёшь тут… Медведев целую неделю зря продержал материал… И вот…
– Лови в аэропорту Сидоренку. Выколачивай визу у самого трапа! Только таким обрезом! Именно. Обрезом!
1 апреля
Сегодня день рождения бывшей тёщи.
РАЗБОРКА
Профбюро.
Серов мне:
– Разбираем на запчасти тебя, дорогуша. Машинистки написали докладную…
– Слушай! Не много ли на одни мои хрупкие плечи? Два дня назад Беляев выполоскал на планёрке меня за неаккуратную правку. Теперь ты лезешь с головомойкой…
– А что делать? Заявление машинисток свято: грубоват, говорит, что срочный материал, а материал несрочный.
– Да шелуху они несут![168]
Хмыкнул Калистратов:
– Не может быть дыма без огня. Ты виноват. И вот ещё записка Денисовича. Жалуется, что ты медленно редактируешь материалы на выпуске, а потому, предлагает он, тебе нельзя доверять дежурство на выпуске.
– Брехня! Я с ним дежурил, и он мне в лицо пел дифирамбы. С чего это он вдруг сменил репертуар? С чьей-то подсказки?
Серов, кивнув на меня, спрашивает Калистратова:
– Как он? Вы ж вместе работаете.
Сева деловито поправил на носу тёмные очки и погнал ботву:
– Такое впечатление, что Толю убедить нельзя. Не принимает критику. Вспыльчив. Отпросится на тридцать минут, а придёт через три часа.
«Нечаянно» заглянул в комнату Медведев и назад. Серов:
– Александр Иванович! Зайдите. Что вы скажете о Санжаровском?
– Ничего хорошего. После него приходится чистить. Упрямистый. Неужели не поймёт, что плетью обуха не перешибёт? Если хочешь работать – делай то, что говорят.
Снова Серов:
– Александр Иванович! Вы заметили, исправляется ли он после ваших замечаний? Есть сдвиги?
Медведев мнётся:
– Есть. Но небольшие. Ух и упрямка!
Да-а… Централизованная целенаправленная травля? Колесов душит меня чужими потными дрожащими руками? Вот вам подтверждение. Сегодняшний первоапрельский спектакль.
Серов мне:
– Что скажешь в своё оправдание?
– Что говорить…. Буду работать, как требуют…
Василевская, спохватившись:
– Профвзносы не собирает!
– Даю слово. 17 апреля все соберу. Я сказал громко и чётко.
После бюро я сказал Серову в коридоре:
– Скажи, неужели Денисович сам принёс тебе поклёп? Принёс и положил безо всякой чужой подтравки?
– Принёс и положил.
– Ты лихорадочно вёл протокол. Тут без протокола. Ты не забыл записать, что я хороший? Ведь Медведев сам сказал, что корм в коня. Я ж исправляюсь под клыками критики. Люблю критику. Не могу без неё. Дотягивай меня до уровня передовых!
Дома Соколиха рассказала мне анекдот:
– Поженились молодые. Первая брачная ночь. Легли. Провалилась сетка кровати до пола. И сказал свёкор молодой жене:
– Вы что-то небожеское сделали.
– Конечно, сделали. Он у вас такой слонище!
3 апреля
Виза у трапа
Я почти не спал.
В шесть встал. В восемь был уже в конторе.
Звоню в Шереметьево.
Рейс из Гаваны перенесён на завтра.
Вот тебе и виза министра у трапа!
Молчанов:
– У тебя сегодня день визы. Не забыл?
– Да не забыл… Министр испугался ответственности за визу и остался в Гаване. На сутки взял кубинское подданство.
Я забираю материал у Федорчука и к Евсеенко:
– Жду вашего меча.
– Это с помощником решайте.
– Нет. Свет клином не сошёлся на Сидоренке. Надо делать беседу с другим человеком. Желательно с вами.
– Ладно.
Он прочёл материал и сказал:
– Хреновый. Даже «Пионерке» стыдно давать.
– Но давать что-то надо. Праздник!.. День… Такой…
– Хорошо. Я вызову Данилевича. За два часа переделает.
– Ну и я с ним. Деваться некуда.
Мы с Данилевичем на ключ заперлись в его кабинете.
Ровно через два часа, в тринадцать, мы были у Евсеенки.
Читает он материал и мурлычет:
– Выбросишь – не ошибёшься… Никогда не ошибёшься, когда говоришь директивами. Тэ-экс… Прочёл. Что вам надо от меня?
– Ваш автограф.
Он подписывает и морщится:
– Всё равно хреново, но не так уже.
В конторе на меня смотрят как на героя дня. Виза! И чья!
В синей папке с беседой случайно оказались выступление Сидоренки на торжественном собрании и доклад первого зама.
Я отвёз эту папку назад, поплакался в жилетку секретарю коллегии Лаврову:
– А всё же Федорчук неприятный тип. Откуда он?
– О-о!.. Всю жизнь он был кагэбэшником. Ловил и к стенке ставил золотоворов. Кагэбэ его испортило. Сидоренко встретил его где-то на прииске, где золото рыли в горах, и взял. Мужик ещё тот! Повышенной прооходимости!
– Это я заметил. Он хотел забрать мой материал. Сказал мне: «Вы не справились с заданием. Плохо написали. Вот напишу я, завизирует министр, а вы дадите. В противном случае ничего не дадим». Я ему: «Материал читал первый зам. Дал добро». – «Я доложу министру, что отдельные члены коллегии недобросовестно относятся к своим обязанностям. Он ему даст добро! Всё у вас не то».
– Он тут отколол номер! Всё министерство сообща готовило доклад министру на торжественном собрании. А он тайком, подпольно готовил свой доклад. План Федюни: общий доклад забрить, а свой подсунуть министру. Узнал Евсеенко. Вызвал к себе Федю, выматерил – выскочил от Евсенки Федяшка синий. Шёлковый стал. Типяра ещё тот…
19 апреля, воскресенье
Живи!
Кусково. «Русский Версаль».
Рассветная аллея, пятьдесят шесть…
Кусково рушат.
Скоро здесь радостно зашумит молодой парк.
А пока тут колобродила озорная жизнь.
А пока здесь ещё вечно хмурился ветхий бревенчатый домок, в котором я без малого за восемьсот рублей купил пенал. Два на восемь. Не сантиметров. А всё же метров.
С печным отоплением.
Случалось, в сильные морозы я ложился одетым, стянув уши шапки под подбородком тесёмкой.
Утром я умывался толстой пластиной льда, за ночь нарастала в ведре. Ведро с питьевой водой стояло у двери на табуретке.
Трёшь, трёшь лицо ледышкой, возьмёшь слегка подзавтракаешь. Погрызёшь ледышку и аллюром на службу.
И всё равно мило мне моё дупло.
Совсем не то что раньше…
Пеналу своему я радовался.
Перекрутил кое-как последнюю зиму и задумайся. Надо кое-что довести до ума в моей норке.
А то старуха хозяйка, большая древняя баловница, ни дня не работавшая нигде и даже не имевшая своей трудовой книжки – жила на иждивении мужа – и так не раз кидала мне в шутку:
– Толя! Это не дело, что ты шпионом пробираешься в свой пенал через мою комнату. Вход через перёд хозяйки! Нехорошо-с. Руби себе отдельную дверь в свою Европу!
Вход через чужую комнату – это не дело. Надо вставить свою отдельную дверь!
У меня было два окна и в одно я взялся врезать дверь.
Вынул оконный проём и ржавой ножовкой, отыскавшейся на чердаке у хозяйки, я стал резать брёвна в стене, лежали ниже окна. Брёвна дулись толсто, а ножовочка-коротышка была всего в две четверти, и она, когда я пилюкал, даже не высовывала своего горячего носа из бревна.
Пилил я, пилил и вдруг бах! – просвистел мимо чурбачок, чиркнув меня по верху уха.
Я огляделся и обомлел.
Чурбачок этот был куском бревна, который лежал в верхнем венце над окном.
Видимо, бревно было коротковато, его нарастили этим куском. За долгие годы притёрся он, лежал тихо и даже не подал голоса, когда я убрал проём.
И вот – ахнул!
Всего в сантиметре каком стоймя прожёг мимо моей головы.
Этот сантиметр и спас меня. Не будь его, чурбак тюкнул бы меня по копилке.[169] А это уже чревато… Навсегда бы припечатал к будущему порожку. Я не успел испугаться. Сейчас смотрю на него и меня одевает страх. Я цепенею. Молча беру три кусочка сахара и передаю хозяйке:
– Отнесите вашему пёсику Байкалу. Пусть скушает на помин было не усопшей моей души.
Меня не отпускает мысль, каким чудом я уцелел. Почему чурбачок не угодил в меня? Почему промазал? Почему не стукнул?
Ну что ж гадать? Стукнул не стукнул…
Раз расхотел стукать, надо тянуть жизнь дальше.
Живи, панове!
20 апреля
Хулиганистый чурбачок
Взял отгул за прогул на выпуске. Вожусь с дверью.
Со стула вправляю хулиганистый чурбачок над дверью. Он вроде вошёл на своё место. Да я не устоял, рухнул со стула. Зацепился за гвоздь в стене. Разодрал ладонь. Плеснул йода и в медпункт.
– Где работаете?
– В ТАССе.
– Это где же?
Медсестра трудно записывает под мою диктовку по аршинной буковке:
– Т… А… С…
Я в нетерпении:
– Добавьте ещё одну С. Больше не будет.
Вернулся в бинтах.
Снова лезу на стул и снова падаю.
Падая, хотел удержаться за бревно в стене. Конечно, не удержался. Только сильно саданул ладонью по бревну и кровь полилась сквозь толщу ваты и бинтов. От боли мне хочется пи́сать. Холодно в животе и жарко в голове.
Да-а… Странно, Анна Ивановна. Чай пила, а живот холодный.
Отключили свет. Соколинка пожарила на керосинке мне сала и принесла пива:
– Пей! Не упирайся! А то услышит!
И кивает на стену, за которой наверняка надставила уши топориком бдительная Кэтрин, она же баба Катя.
Я поел и уснул.
21 Апреля
Идти на работу.
Лестницы пока нет.
Первый раз выпрыгнул в свою дверь-окно. Героем смотрю на торжественно окружающий меня мир.
Соколинка подобострастно:
– Соседи тебя хвалят. Молодец! Всё сам!
– Я и девок сам. Не зову на помощь. Универсалище!
В конторе тихо. Как в мавзолее.
Идёт столетнее заседание. Из конференц-зала выходить нельзя. На стене приказ
21, 22 апреля всем сотрудникам ГРСИ, не работающим в Кремле и на главном выпуске, прибыть в редакции к 9.00 и находиться на своих рабочих местах. Выполнение неоперативных заданий, связанных с выходом из здания ТАСС, запрещается.
Сидим. Обхватили пустые столы руками. Не отдадим исторические завоевания Ильича!
Вот и подарок к столетию Ленина.
В 10.00, за десять минут до торжества, в Кремле была коллегия и Лапина кинули на радио.
У нас сменился папа.
Теперь надо любить Замятина. Он заведовал в МИДе отделом печати.
Артёмов кисло:
– А наш новый генеральный – дярёвня! Митрофанович! Так только в деревне могут назвать.
– Теперь, – скребёт Медведев темечко, – и титулы изменит. Заведующие редакциями станут послами, редакторы – посланниками, редакторы в командировке – временными поверенными.
Медведев засиял.
Поглаживает ленинскую медальку на груди:
– Наверху баба из райкома вручала. Сказала: «Ленинскую премию можно когда хочешь получить. Только постарайся. А ленинскую медаль не получишь!»
Влетел малый из спортредакции и к нашему расписанию.
Медведев, поглаживая ленинскую медалишку на груди, с ядовитой усмешкой цедит:
– Это расписание для шпионов. Оно старое. Вот попадёт к нам шпион – введём в заблуждение.
Бузулук воет стих:
– Я видел, как ветер кобылу свалил…
Дальше дело застопорилось.
Он морщится и кричит входившему Молчанову:
– Нахапетов! Сюда!
Он называет Молчанова Нахапетовым.[170] Внешне они похожи слегка.
Валька подходит ближе, и Олег начитывает ему своё горячее свеженькое творение:
– Приходите, тётя Лошадь,
Нашу Лену покачать.
22 апреля
Утром вышел из метро на «Площади Революции».
Никуда не пропускают.
Сую мильту под нос тассовское удостоверение и бегу через Зимний сад в мастерскую. Мне надо по пути на работу взять в мастерской башмак из ремонта.
В конторе тихо. Пришибленно.
С постной миной на лице Артёмов информирует Медведева:
– Александр Иванович, сегодня ленинский субботник.
– Какой?
– Будет случка слонов. Надо яйца заносить.
И Артёмов наклоняется вбок, выставив руки вперёд, будто что тяжёлое подаёт и заносит вправо.
23 апреля
Бузулук вздыхает глубоко, глядя на Калистратова:
– Эх, Сьева, Сьева… Приходит сегодня чёрная из науки Маркелова и говорит себе на уме Фадеичеву: «Посоветуйте, давать или не давать?» Фадеичев, краснея: «Ну… Смотрите сами…»
Медведев готовно:
– Нам всё равно давать. Только где и кому.
Бузулук уходит и скоро возвращается. Оказывается, он был в машбюро. Щёлкнул пальцем по листку, подавая его Калистратову:
– Опять нету выходных данных! Ну машинисточки! И когда эта …лядь научится правильно оформлять?
Сева тускло спрашивает:
– А почему они у тебя, господин Бузульюк, стишатами говорят?
24 апреля
Вышла после хворобы Аккуратова и с лаем ну накинулась на всю редакцию:
– Все вы сволочи! Гады! Не пришли меня навестить! А если б скочепыжилась?[171]
– Если бы…
25 апреля
Прочёл пленительную повесть Василия Белова «Привычное дело».
Это Пасха для души!
27 апреля
Ух и молодцы!
Избыв дня. Вечер.
С вёдрами стою в очереди у колонки за водой.
Подходит баба Катя. Глазки просительно бегают:
– Толя, а Толя, идь подмоги… Кого ни попрошу – проскакивают тиграми мимо. Нековда! А мы без ниха. Ты, знаю, не откажешь. Подможешь…
– Что у вас?
– Ступай за мной.
Я вёдра в сторонку и плетусь за нею.
Перетащили диван из её комнаты в сарай.
Старуха безумно рада.
Уже в ночи тешу под окном бревно.
Она принесла ведро воды. Поставила и стоит. И будет стоять. Ничего ей не будет.
Смотрит. Вздыхает:
– Ни одна стервь не прибежала подмогти, – жалобится тихо. – А мы с тобой… Ух ну и молодцы! Перетащили! Дома мне нехорошо. Из-за одной стенки голоса, из-за другой… Мешают спать. Да и душновато в доме. На подбеге вот и лето с жарой под ручку… А там, в сарайке, мне рай. Спокойнушко. Никаких голосов. Там при мне будет одна кошка. Скоро она подсыпет мне на коврик в сарае котят. Будем одним тихим ёбчеством жить!.. А тебе одному не скучно? Чего девку выпроводил?
– Ну а как быть, тёть Кать? Я не знаю её. Навязывается… Да старая она…
– Старую не надь! Ежле какая путная – бери без дитёнка, однарку. А так… Самолучшее… Ищи толь молодых лет, под восемнадцать. А ежле старше – гони! Так им и говори, что тебе так тётя Катя велит.
– Хорошо… Я так и буду говорить.
28 апреля
– В горах Франции, – трясёт тассовским вестником Артёмов, – на один квадратный метр приходится 12 микробов, на Елисейских полях – один миллион, в большом магазине – четыре миллиона. Одна легковая машина съедает много чистого воздуха.
– Всех частников машинных – к ногтю! – кидает клич Медведев.
– Начнём с предводителя крестьян и по совместительству заведующего сельской редакцией Бори Бажанова! – предлагает Бузулук.
– Открутить колесо с его цыганского броневичка![172] – бросает Медведев.
– Да, трудно быть частником, – прилипает к разговору Новиков. – Вот мой знакомый в Марьиной роще купил машину. Алкаш сосед давит ультиматумом: «Плати нам за машину». – «Да пошли вы…». – «Хорошо!» Разбили фару – вставил. Разбили смотровое стекло – вставил. С двенадцатого этажа бросили в газете три кирпича. Проломили крышу. И стал он пьянчугам платить. Хотите выпить? Вот вам два рубля… И всё стало хорошо. Свои градусники[173] стали охранять его машину от «чужих» бухариков.
